 |
II. Становление древнеРусской государственности 3 глава
|
|
|
|
Сегодня нередко к обоснованиям причин распада, предлагавшимся советской историографией, правда, несколько модернизированным[62], добавляют представления ее предшественников, видевших главную причину в ошибочном решении Ярослава Мудрого разделить земли Киевского государства между своими сыновьями, принятом в условиях становления запутанной системы наследования власти, т.н. лествичной системы.
Эта система базировалась на постепенно сложившемся представлении князей рода Рюриковичей о Руси как об их коллективном владении, где каждый друг другу «брат» – равный и обладающий правами на занятие главного Киевского стола. Первенство принадлежало старшему в роду, которого, традиционно, называли «отцом», хотя он не всегда был действительно старшим. В соответствии с этой системой после смерти князя ему наследовал старший сын, потом – второй, третий, и т.д., потом – по очереди дети старшего, дети второго…. Если князь умирал и не успевал сесть на великий стол, его дети лишались этого права. Изначально князья переезжали из города в город на освободившееся после смерти старших места, передавая свои княжества более молодым в роду.
Однако принцип старшинства уже со второго поколении Ярославичей все труднее становилось воплотить в жизнь, поскольку в условиях многочисленности княжеского потомства возникали трудности с определением того, кто же старший, что должно лежать в его основе: возраст или степень и уровень родства? Отсутствие ясности приводило к многочисленным конфликтам между старшими по годам племянниками, детьми старшего брата и младшими по возрасту их дядями?
Неспособность разрешить эту проблему на «юридическом» уровне привела к формированию, по сути дела, договорной системы в распределении княжеских столов, где главную роль играло не столько право, сколько политический авторитет и военная сила того или иного князя. А поскольку соотношение сил постоянно менялось то неизбежны были регулярные споры и «усобицы».
|
|
|
С другой стороны, очевидно, что сама эта система не являлась изобретением XII века, она сложилась с момента образования самого государства. Однако, несмотря на существование конфликтов между князьями (при вокняжении Владимира в 977-980 гг., Ярослава в 1015-1019 гг.), Русь сохраняла единство.
По-видимому, ответить на вопрос о причинах распада невозможно без понимания того, на каких основаниях держалось единство государства и как со временем эти основания изменялись.
Древняя Русь была единой, прежде всего, благодаря общности стремления к совершению походов на Византию, дававших значительные военные трофеи и дань. Однако уже к концу Х в. выгода в виде добычи и дани стала заметно уступать по значимости выгодам, получаемым от развития обычной торговли. Это стало возможным, во-первых, благодаря заключению торговых соглашений с Византийской империей, а во-вторых, в связи с увеличением богатств в руках князя (от имени которого, собственно, и торговали русские купцы), вызванным ростом сбора дани-налога в результате стабилизации отношений внутри государства. Таким образом, необходимость совершения военных походов на Византию практически отпала, что привело не только к их полному прекращению, но и к установлению союзнических отношений.
Удалось стабилизировать и отношения со «степью». Уже Святослав разгромил хазар, Владимир и Ярослав фактически покончили с печенегами и лишь пришедшие им на смену половцы продолжали беспокоить Русь своими набегами. Однако вопреки традиционным представлениям (во многом сформированными под воздействием талантливого изображения одного из эпизодов русско-половецких конфликтов – неудачного похода князя Игоря – в знаменитом «Слове о полку Игореве») возможности половцев были весьма невелики, поэтому не было необходимости в объединения войск всего Древнерусского государства для противоборства с ними. Причем, даже те, сравнительно небольшие русские дружины, которые действовали против половцев, нанесли им столь внушительные удары, что к концу XII – началу XIII вв. половцы оказались в вассальной зависимости от Руси (точнее, от южнорусских князей).
|
|
|
Что касается внутренних функций, то они действительно с б о льшим успехом могли быть выполнены в рамках отдельных, сравнительно небольших территорий. Усложнение общественной жизни, нарастающий процесс «социализации» общественной жизни требовало не редких появлений судьи-арбитра из центра, а каждодневного регулирования и управления. Местные интересы все более захватывают сидящих в отдельных землях князей, которые начинают отождествлять их со своими собственными интересами – тем самым, происходит переход государственности на новый локальный уровень.
Таким образом, к концу XI в. выявилось очевидное исчезновение значительной части общих, объединяющих всех воедино интересов, которые ранее сравнительно прочно цементировали государство. Других же связующих нитей, скажем, экономических (здесь, как раз, и стоит вспомнить о натуральном характере хозяйства), просто не существовало. Поэтому-то Русь, потеряв большую часть тех нитей, что ее связывали, распалась.
Впрочем, распад не был абсолютен. Наряду с этой центробежной тенденцией сохранялись и центростремительные. Они выражались, в частности, в сохранении престижности титула великого киевского князя (хотя реальной объединяющей роли он уже не играл). К тому же, князьям время от времени оказывалось необходимо собраться на свои междукняжеские съезды («снемы») для обсуждения возникающих общих проблем.[63] Наконец, нельзя сбрасывать со счетов объединительные начала, вносимые в жизнь древнерусского общества все более укрепляющей здесь свои позиции православной церковью.
И все же основной тенденцией несомненно являлась центробежная. Главный принцип, определяющий основы такого порядка, раскрывается в летописном сообщении о междукняжеском съезде в Любече в 1097 г.: «каждо да держит вотчину свою».
|
|
|
Государственность Руси при этом, конечно, не исчезла, просто возникла новая двухуровневая организация власти: общерусская, с одной стороны, и локальная, земельная – с другой. Верхний уровень, представленный великим киевским князем и съездами, постепенно терял свое значение, но оставался необходимым, пусть и не очень надежным, звеном разрешения общих политических проблем межкняжеских отношений.
С начала XX в., в первую очередь, благодаря работам Н.П. Павлова-Сильванского[64] такую организацию взаимодействия князей стали определять как разновидность системы феодального сюзеренитета-вассалитета аналогичной западноевропейской. Последующая советская марксистская историография внесла существенные поправки в представление о российском феодализме (см. главу 4), но как бы то ни было характеристика удельного периода как феодального вне зависимости от общеметодологических подходов и понимания его сущности у большинства современных исследователей совпадает.
Состоя в разноуровневой системе взаимодействия как вертикальных, так и горизонтальных межкняжеских взаимодействий, князья рассматривали себя как единое целое (даже если были весьма недовольны своим положением внутри этого целого и конфликтовали с ним). И как бы ни была сильна центробежная тенденция следы этого единства, продолжали существовать, сохраняя в себе зерна будущего объединения.
Впрочем, именно будущего, и весьма отдаленного, поскольку главным уровнем все очевиднее становится земельный, основанный теперь на тесной взаимосвязи власти с населением «волости», на возрастающей потребности населения в выполнении властью ее регулирующих функций.
Соответственно этому, произошли изменения и в структурах власти.
В историографии, порой, наличествует представление о существовании в этот период на земельном уровне двух основных типов организации власти – «республиканского» и «монархического», – которые если и не противоположны, то, по крайней мере, весьма далеки друг от друга.
|
|
|
В действительности, однако, по-видимому, следует говорить о трех типах, при этом, вовсе не «разделенных между собой каменной стеной». Ведь если взглянуть на каждую из них, то обнаружим, что важнейшие их элементы одни и те же: вече, князь, бояре. Но вот соотношение этих элементов в политических системах различных русских земель весьма отличается.
Скажем, в северо-западных землях, как правило, относимых к числу так называемых «феодальных республик», ведущую роль играло вече, контролируемое боярами, в то время как князь исполнял лишь функции военачальника и гаранта судебной системы (с ним заключался договор, невыполнение которого грозило ему изгнанием). (более подробно см. Главу 6)
Северо-восточные и юго-восточные княжества, напротив, сохранили в основном традиционную, характерную для предшествующего периода систему организации власти, в которой ведущие позиции занимал князь с его советниками-боярами, тогда как вече лишь на время могло приобретать заметное влияние на власть (как правило, стихийно, снизу, как выражение недовольства князем, либо в случае конфликта между князем и боярами).
И, наконец, в Юго-Западной Руси мы видим весьма заметную роль боярства, которое стремилось руководить как князем, так и вече. Впрочем, последняя система является наиболее нестабильной, постоянно тяготея либо к княжескому, либо вечевому началу.
Становление такой 3-звенной системы власти в локальных государственных образования означало важный этап в формировании государственного аппарата. Если в рамках Киевской Руси «огосударствлению» подверглись первые два элемента племенной потестарной (властной) структуры – князь и дружина, то удельный период принес с собой и превращение веча в орган государственной власти.
Наиболее устойчивые позиции в рамках Древней Руси в XII в. занимали Новгородская земля и Владимиро-Суздальское княжество. Но, если Новгород никогда не претендовал на ведущие роли в политической жизни Руси, лишь отстаивая свою автономию, то владимирские князья (Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский) весьма активно вели борьбу с другими князьями как за отдельные территории, так и за получение главенствующих позиций (если не вообще верховенство) среди других русских земель. Однако постепенно процесс распада захватывает и Владимирское княжество, которое, как и другие, начинает погружаться в пучину усобиц.
Вообще междукняжеские усобицы являются едва ли не главной темой летописных рассказов и произведений литературы XII – XIII вв., что нередко создает искаженное представление о них как о главной черте удельного периода, рисуя образ постепенного упадка Руси, становящейся беззащитной жертвой любого мало-мальски сильного противника. Порой складывается впечатление фатальной неизбежности гибели Древнерусского государства.
|
|
|
На деле влияние усобиц на развитие Древней Руси явно преувеличено. Удельный период не только не был временем упадка, но, напротив, означал расцвет Древнерусского государства и, прежде всего, в сфере экономики и культуры. Конечно, усобицы ослабляли единство, а значит и возможность совместного отпора крупному противнику, однако в обозримом пространстве такого врага у Руси в этот период не существовало.
Распад Древнерусского государства, таким образом, выглядит естественным этапом в развитии древнерусской государственности в целом, отвечающим изменившимся задачам государства, в соответствии с которыми формировались более развитые государственные структуры, закладывающие основы возникновения независимого от государства общества, влияющего на государственную политику.[65]
Быть может, лишь в начале XIII в., когда дробление зашло слишком далеко, подобная система начала обнаруживать первые признаки понижения эффективности, проявления начальной стадии кризиса российской государственности, нарастание потребности в дальнейших переменах в своем развитии. Однако разрешение нарастающих проблем самостоятельно, изнутри оказалось невозможным, поскольку в процесс исторической эволюции России извне был привнесен новый фактор, определивший последующее движение страны на несколько веков вперед.
5. Социально-экономическое развитие Древней Руси (VIII – XIII вв.).
Формирование Древнерусского государства шло рука об руку с существенными переменами в развитии социально-экономического уклада жизни населения. Однако характер, темпы и направленность этих перемен вызывают существенные споры среди исследователей.[66]
Дискуссионность вполне естественна: во-первых, в нашем распоряжении крайне мало источников, характеризующих социально-экономические отношения (если политическая борьба хотя бы частично получила освещение в летописях, то вопросы хозяйственной жизни редко привлекали внимание их авторов), а во-вторых, важную роль играет переходный характер эпохи, в связи с чем большинство происходящих процессов не имеет законченных и устоявшихся форм, они несут на себе печать как архаичных следов уходящего, так и элементов нового, нарождающегося.
Впрочем, состояние развития производительных сил больших разногласий не вызывает. Большинство исследователей сходится на том, что их характеризует медленный темп развития и примитивность, как техническая, так и технологическая.
Советская историография еще к концу 30-х гг. преодолела мнение предшественников (В.О. Ключевский, Н.А. Рожков) о преимущественно промысловом характере производственных занятий населения Древней Руси[67], и весьма аргументировано обосновала идею о земледелии как о его главном занятии. При всей несомненно проявившейся тогда переоценке уровня развитости и роли земледельческих занятий в древнерусской экономике этот вывод стал важным импульсом к изучению сферы аграрных отношений, что позволило создать достаточно целостную картину сельскохозяйственной деятельности в Древней Руси.
Историки, изучавшие земледельческую отрасль, основой ее называют пашенное земледелие с паровой системой и двупольным (а к концу периода в ряде земель – и трехпольным) севооборотом. Именно в переходе от подсеки и перелога к пашне, обработка которой была доступна малым семьям, многие видят главный фактор окончательного распада родоплеменных отношений и становления соседской (территориальной) общины.
Не могло не испытать на себе последствий перемен в земледелии и тесно связанное с ним скотоводство. Правда, изменения связаны не столько с характером собственно скотоводческого занятия, сколько с использованием скота. Прежде всего, это относится превращению лошади из «мясного» и «верхового» животного в рабочий скот.
Развитие скотоводства, в свою очередь, заметно ослабило значение промысловых занятий – охоты и бортничества – с точки зрения источников получения пищи, хотя это вовсе не уменьшило их роли. Теперь они превратились в источник сырья для ведения внешней торговли (меха, в(меха, чества пленном файле. сейти: слишком много неизвестных.ть быстро. надо разговаривать с очень большим числом людейоск и мед – главные статьи русского вывоза).
Хотя сельскохозяйственные занятия, естественно, в первую очередь были характерны для деревни, весьма тесно связан с ними оставался и город. Многие жители городов наряду с занятиями ремеслом и торговлей должны были сеять хлеб и разводить скот.
И все же, все в большей степени города становятся центрами ремесла и торговли.
В течение длительного времени в отечественной исторической науке существовало довольно скептическое мнение об уровне и роли и ремесленного производства в Древней Руси (Н.А. Рожков[68], П.И. Лященко), однако после выхода фундаментального исследования Б.А. Рыбакова «Ремесло Древней Руси»[69], опирающейся на громадный археологический материал, эти взгляды подверглись самой серьезной корректировке. По мнению Рыбакова, древнерусское ремесло ничем не уступало западноевропейским образцам, а в отдельных случаях и шло впереди.[70]
Большинство исследователей относят процесс выделения специалистов-ремесленников (металлургов, кузнецов, гончаров и др.) к VI – IX вв., однако окончательное отделение ремесла от земледелия происходит только к концу этого периода. Первоначально мастера-специалисты обслуживают исключительно свою общину, работая как правило на заказ, и лишь постепенно выходят за ее пределы. Даже в X – XII вв. лишь сравнительно небольшая группа изделий производится на обезличенный рынок.
Процесс развития ремесленного производства характеризуется усиливающейся дифференциацией ремесленных специальностей (если в VIII—IX вв. выделилось всего несколько ремесленных специальностей, то к концу XII их насчитывается более 100) и все большим отрывом ремесленников от земли. Невозможность обеспечить свои потребности в сельскохозяйственной продукции, с одной стороны, и усложнение ремесленного производства, с другой, создают потребность, пусть еще очень слабую, в обмене между городом и деревней. Наряду с появлением внутренней торговли, заметна роль внешнеэкономических связей, которые, по преимуществу, преобладают над первой.
Одним из следствий перерастания общинного ремесла в товарное и развития торговли стала концентрация порвавших связь с сельским хозяйством ремесленников и торговцев в определенных центрах, что привело ряд историков к мысли о торговле и ремесле как главном факторе возникновения древнейших русских городов. Впрочем, сегодня все более ясно, что лишь очень немногие города изначально формировались как торгово-ремесленные центры. Большинство городов Руси выросло из племенных центров, являясь, прежде всего, административными и религиозными центрами, а также пунктами размещения военных гарнизонов.[71]
Если характер и уровень развития производительных сил Древней Руси представляется, в целом, довольно отчетливо, то ситуация в отношении социально-экономической сферы совершенно иная: здесь точки зрения отличаются, порой, диаметрально противоположными подходами. В первую очередь это объясняется различными подходами к определению природы того уклада, который формировался в период раннего средневековья.[72]
Хотя большинство исследователей связывает его преимущественно с феодализмом, содержание в это понятие нередко вкладывается очень разное.
В досоветской отечественной и современной зарубежной науке феодализм рассматривается как характерная для западноевропейского средневековья договорная система политико-юридических и военных связей среди знати (феодалов),[73] основанная на предоставлении сюзереном (сеньором) пожалований своим вассалам, в основном в форме земли и труда, в обмен на политический и военный контракт службы – контракт, скрепленный присягой. В результате, носителем юридически однокачественных прав собственности на один и тот же объект оказывалось не отдельно взятое лицо, а та или иная группа совладельцев, «сособственников» (т.н. «феодальная лестница»). При этом низший и самый многочисленный слой социальной структуры – крестьяне – исключались из числа законом признанных держателей (монополия на владение феодом признавалась лишь за военно-рыцарским сословием).
Однако, возникнув как корпоративное совладение, феод постепенно все более приобретал черты индивидуально-семейной собственности с неограниченными правами прижизненного распоряжения со стороны конечного владельца-вассала. Конечно, определенные обязательства по отношению к сеньору сохранялись, однако с XII – XIII вв. баланс собственности радикально изменился в пользу первого: его платежи стали фиксированными, его наследник – при условии уплаты платежа за допуск – вступал во владение феодом беспрепятственно, согласие сюзерена на отчуждение феода стало чисто формальным актом. Иными словами, феод все больше становился частной собственностью его владельца.
Формой организации сельскохозяйственного производства в этом случае являлись поместья. Некогда свободная сельская община превращалась в зависимую, а нередко и крепостную, в результате чего традиционные формы общинного землевладения оказывались средством контроля феодалов за крестьянством. Обладание правом собственности на земли общины (независимо от способа приобретения этого права: будь то насилие или «добросовестная» передача) позволяло организовать выполнение крестьянами полевых и домашних работ в хозяйстве господина – домене – и несение различных натуральных повинностей с помощью передачи им в пользование определенных участков земли, обработка которых, в свою очередь, обеспечивала средства существования крестьянской семьи. Верховная власть в данной местности позволяла феодалам облагать крестьян произвольными поборами, однако объем их, как правило, ограничивался установившимися обычаями. К тому же, со стороны своего господина крестьянин получал защиту от насилий чиновников и частных лиц, тягостей военной службы, освобождение от старых долговых обязательств. Поэтому нередок был добровольный переход под власть феодалов свободных земледельцев, теперь державших свои земельные участки на началах феодального права, т.е. за обязательство несения известных повинностей.
Организация пользования землей крестьянами в рамках поместья, как и раньше, строилась на общинных началах: принадлежавшая всей деревне земля делилась на массу мелких участков, которые и распределялись между отдельными членами общины; в большей части общин производились периодические переделы земли; пастбище для скота было общим, ведение хозяйства каждого крестьянина подчинялось тем правилам, которые вырабатывались на общинных собраниях.
Такая форма феодализма порождала политическую раздробленность, окончательно сложившуюся в европейских государствах к IX веку.[74] Естественно, что создание мощных централизованных государств в XV в. рассматривается как завершение феодализма, а следовательно и средневековья.[75]
В марксистской, и основанной на ней советской историографии период средних веков определяется как эпоха возникновения, развития и упадка феодального способа производства, основанного, в первую очередь, на феодальном частном землевладении, которое может существовать лишь в сочетании с мелким индивидуальным крестьянским хозяйством. Основная масса работников – крестьян при этом находится в той или иной форме зависимости от феодала-землевладельца и подвергается с его стороны эксплуатации, которая выражается в феодальной ренте[76] (отработочная, натуральная, денежная) и осуществляется с помощью различных средств внеэкономического принуждения – насилия.[77] Поскольку подобные отношения продолжали господствовать во многих государствах и после XV в., то становится понятным стремление историков-марксистов продлить существование средневековья.
Иными словами, в рамках первого подхода феодализм оценивается как система отношений в среде знати, элиты средневекового общества, используя марксистскую терминологию – система внутриклассовых отношений. Сторонники второго подхода стремится увидеть главную особенность феодального строя во взаимоотношениях между знатью и низами, т.е. – в отношениях межклассовых.
При всех различиях подходов можно, однако, отметить и очевидное сходство – признание значимости для характеристики этого периода аграрных (поземельных) отношений. Добавив к этому господство монополии – этой важнейшей черты средневековых отношений – мы, видимо, сможем определить основные признаки экономической системы этой эпохи, позволяющие ограничить этот период XVI веком.[78]
В отечественной историографии представление о средневековой Руси как феодальном государстве стало формироваться с начала XX в., благодаря, в первую очередь, трудам Н.П. Павлова-Сильванского. Однако, если Павлов-Сильванский рассматривал русский феодализм в традиционных категориях западноевропейской науки, относя его по преимуществу к удельному периоду[79], то со становлением марксистской историографии в СССР он начинает представляется в качестве феодальной общественно-экономической формации.
Среди наиболее дискуссионных в советской исторической науке оказался вопрос о характере собственности на Руси прежде всего, собственности на землю. Во многом расхождения объясняются различием в понимании категории «частная собственность»: тогда как одни рассматривали ее преимущественно в юридическом аспекте принадлежности определенным лицам, то другие, в соответствии с марксистским подходом, видели в ней прежде всего отношения – отношения между классами, основанные на присвоении и эксплуатации человека человеком.
Так, родоначальник марксистской концепции российского феодализма Б.Д. Греков, воспитанный однако на традициях досоветской исторической науки, исходя из «юридической» трактовки и полагая, что Древняя Русь полностью тождественна ее западноевропейским аналогам, рисовал картину крупного частнофеодального владения – вотчины – находящегося в полной собственности землевладельцев-бояр.
Однако более глубокое изучение источников показало явное несоответствие между предложенной Грековым схемой и реальностью раннесредневековой Руси. Не обнаружив здесь частных боярских владений и стремясь, одновременно, спасти идею русского феодализма, Л.В. Черепнин выдвинул концепцию государственно-феодальной частной собственности. Согласно ей земля принадлежала не отдельным феодалам, а всему совокупному их классу, представителем которого выступало государство, обеспечивающее перераспределение полученной от крестьян-земледельцев ренты. Такое понимание заметно более точно соответствовало марксистскому подходу.
Сближаясь с Б.Д. Грековым в «юридической» трактовке частной собственности и не находя в древнерусской действительности крупных частнособственнических владений, И.Я. Фроянов сделал прямо противоположный Л.В. Черепнину вывод об отсутствии феодальной собственности на Руси даже в XII – XIII вв. «Господствующее положение в экономике Руси XI – начала XIII вв., – по его мнению, – занимало общинное землевладение, среди которого вотчины выглядели словно островки в море».[80]
Возможно, именно на основе некоего синтеза идей Л.В. Черепнин и И.Я. Фроянова можно попытаться найти ответ на вопрос об истинной природе собственности на Руси. Если отказаться от стремления дать обязательную «классовую» ее характеристику, то вывод о верховной государственной собственности на землю при одновременном сохранении права на нее за земледельческими общинами (Для средневековья вообще характерны отношения совладения) выглядит вполне удачно отображающим картину существовавших отношений.
По-видимому, правильно будет сказать, что и на Руси, как и на начальных стадиях средневековья в Западной Европе, не существовало частной собственности в современном ее понимании, признававшем носителем прав собственности лишь отдельно взятое лицо. И здесь наиболее характерным явлением следует рассматривать совладение – (повторюсь) раздробление права собственности между рядом «сособственников».
Вопрос об отношениях собственности теснейшим образом связан с проблемой дани. Различное понимание первой создавало различные характеристики последней. Если Греков рисовал картину традиционных отношений присвоения ренты в рамках феода – крестьяне уплачивают ренту в виде барщины (отработочная рента)[81] и оброка (натуральная рента)[82] – а потому не уделял значительного внимания дани, то для Л.В. Черепнина она оказалась главным звеном в доказательстве феодального характера отношений в Древней Руси. По его мнению именно дань на начальном этапе формирования классовых отношений феодализма выступала в виде той самой, пусть примитивной, ренты, уплата которой государству и в его лице совокупному классу феодалов являлась формой эксплуатации совокупного класса крестьян.
Не принимающий этих идей И.Я. Фроянов видел в дани лишь обычную военную контрибуцию с завоеванных племен[83], которая по мере становления государства превращается в не менее обычный натуральный налог. Впрочем, Фроянов вовсе не отрицает последующего процесса эволюции налога в ренту.
С этой точки зрения существенно и различение таких понятий как «дань» и «полюдье». Будучи весьма связанными явлениями, они, в то же время, могут иметь весьма различное содержание. Не отрицая насильственных форм сбора дани в рамках полюдья (поход князя Игоря 945 г., например), нельзя не отметить их преобладания по преимуществу на ранних этапах становления государственности, когда только еще шел процесс вхождения этих племен в его состав. В основном, однако, полюдье развилось из добровольных приношений, имеющих религиозный (ритуально-магический) характер.[84]
Разногласия по поводу характера древнерусской экономики естественным образом отразились и на характеристике системы социальных отношений, места и роли различных социальных групп в обществе и системе взаимоотношений между ними.
Существенно усложняет задачу выяснения особенностей социальных отношений в Древней Руси явная источниковая недостаточность. До нас дошло слишком небольшое количество документов, относящихся к исследуемому периоду. Но тем значимее оказываются те из них, которые посвящены непосредственно этим проблемам. Особенно заметен среди них первый свод законов Древнерусского государства – Русская правда. [85]
Впервые «Русская Правда» (краткой редакции) была обнаружена В.Н. Татищевым в 1738 г. и издана А. Шлецером в 1767 г. Вслед за публикациями отдельных текстов памятника появилось сводное их издание, осуществленное И.Н. Болтиным в 1792 г.
Значение «Русской Правды» для понимания характера социально-экономической и правовой систем Древней Руси стало основанием для создания огромного массива, как публикаций текста, так и посвященной ей литературы.
В то же время, несмотря на большое число работ, посвященных этому своду законов и норм Древней Руси многое в нем продолжает оставаться неясным и спорным – происхождение, вопрос о времени и истории составления, состав, участники составления и многое другое. Прежде всего, это связано с тем, что первоначальный текст «Русской Правды» до нас не дошел: она известна нам лишь в более поздних списках [86], самым ранним из которых является т.н. Синодальный (по названию Синодальной библиотеки, где он хранился), датируемый концом XIII в. Всего таких списков, дошедших до нас в составе различных летописей и юридических сборников, разумеется рукописных, 98[87]. Большинство из них относятся к XV – XVI вв. (только 3 имеют более раннее происхождение).
|
|
|
