Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

II. Становление древнеРусской государственности 6 глава

При этом, естественно, сохранялись и традиционные полномочия влады­ки, вытекающие из его сана духовного главы: суд над церковными людьми во всех делах, суд над всеми жи­телями по делам, связанных с ве­рой (в т.ч. семейным и наследственным). В его функции входил контроль за точностью торговых мер и др.

Столь значительные полномочия и роль, которую играет новгородский архиепископ, к тому же упоминающийся всегда первым в перечне представителей республики, дают основания многим исследователям определять его как главу госу­дарства. Так, В.Ф. Андреев прямо пишет, что «владыка возглавлял не только церковь, но являлся и главой новгородского государства»[147].

В принципе, такое определение, является вполне правомерным, хотя, может быть, в силу недостаточности предложенной аргументации, дает основания для критики, подобной той, что выдвинули против этой позиции А.С. Хорошев или О.В. Мартышин.[148] Очевидно, что неразвитость государственно-правовых отношений не дает возможности давать четкую характеристику той или иной государственной структуры с точки зрения современного понятийного аппарата. Поэтому следует очень осторожно относится к переводу реалий политической системы Новгорода на близкий нам язык. И все же, как ни странно, именно сегодняшнее понимание места и роль главы государства вполне позволяет подкрепить заявленное положение.

Во-первых, представляется, что признание владыки главой государства вовсе не равнозначно провозглашению Новгорода теократической республи­кой, как считает А.С. Хорошев. Факт присутствия во главе государственного образования представителя церкви на самом деле не обязательно означает власть религии или церкви. Это с очевидностью относится к Новгороду, где речь, скорее, идет об огосударствлении церкви, нежели об оцерковлении государства. Во-вторых, странным выглядит возражение, о том, что владыка не может рассматриваться в качестве главы государства на том основании, что «подлинные хозяева республики – крупнейшие боярские фамилии», что его «власть не распространялась на все области управления», что «владыка избирался и контролировался вечем», и что «говорить о подчиненности ему по­садника или тысяцкого нет никаких оснований».[149] Ни один из этих аргументов не противоречит возможности именно юридически, считать владыку главой государства. В любой современной республике мы можем обнаружить и контроль в отношении «главы государства» со стороны законодательной власти, и ту или иную ограниченность полномочий, которые не распространяются «на все области управления», и неподчиненность ему тех или иных должностных лиц. Новгородский владыка – несомненно, глава государства, если, конечно, не вкладывать в это понятие только и исключительно абсолютную власть.

Наличие столь разных по полномочиям и сферам управления государственных структур и должностных лиц (вече, посадники, тысяцкий, владыка и др.) требовали создания механизма координации всей этой многообразной и разнонаправленной деятельности. Очевидно, что ни одна из них самостоятельно не могла в полной мере решить подобную задачу. В силу этого, постепенно, в ходе развития политических процессов в Новгороде начинает складываться специальный орган, призванный обеспечить относительно целостный характер осуществления государственной работы.

Таким органом стал боярский совет, «совет господ»–«оспода», сформировавшийся как «совещательный» по функциям и аристократический по составу. В основе его происхождения лежала боярская ду­ма, действовавшая когда-то при князьях, состоявшая из представителей старшей дружины, постепенно разбавленной местной племенной верхушкой. По мере становления самостоятельной Новгородской республики она превратилась в собрание, отдельное от князя, в кото­ром князь участвовать мог, но в лишь качестве приглашенного лица и без права решающего голоса.

С другой стороны, совет господ, по-видимому, не был официально оформленным учреждением. Новгородские источники о нем молчат, поэтому основную информацию можно почерпнуть лишь в иностранных (прежде всего, немецких) документах (первое упоминание – 1292 г.). Такая источниковая ситуация вполне объясняет преимущественно предположительный характер определения его роли в управлении, состава и полномочий.

Так, нет четкого представления о составе и численности совета. Расширительное толкование доводит его до уже упоминавшихся «300 золотых поясов», т.е. всех знатных людей Новгорода. Так понимал, например боярский совет М.ф. Владимирский-Буданов.[150] Янин рассматривает совет как орган координации деятельности концевых посадников, одной из главных функций которого являлось избрание из своего состава общегородского посадника. Первоначально он был небольшим, включавшим в себя лишь 5 членов, однако увеличение числа посадников В XV в. привело к раз­растанию совета.[151]

Но наибольшую поддержку получила позиция, согласно которой «оспода» являлась органом координации деятельности всех основных должностных лиц Новгорода – владыки, посад­ника, тысяцкого, кончанских старост (посадников), сотских, княжеского наместника с привлечением к работе «старых» (бывших) посадников и тысяцких. Таким образом, численность его могла достигать 50-ти и человек (В.О. Клю­чевский).

Председателем совета обычно считают владыку, в палатах которого и проводились заседания.

Сам по себе совет не мог вынести официальных, обязательных для выполнения решений. Принятые им решения реализовывались в последующих постановлениях вечевых собраний, в практической деятельности должностных лиц, в консолидированной политике (если удавалось достичь консенсуса) проводимой действующими в Новгороде боярскими «партиями».

Соответственно, главной задачей совета в отношении веча являлись подготовка повестки дня собрания, выработка необходимой аргументации предполагаемого решения, подлежащего вынесению на обсуждение и принятие вечем, и разработка мер по обеспечению необходимого числа сторонников. Предварительная работа совета, как правило, определяла не только повестку дня, но и решения веча.

Должностные лица, участвовавшие в работе совета вырабатывали в ходе обсуждения вопросов совместную стратегию и тактику будущей работы, получали возможность скоординировать свою деятельность. Наконец, «оспода» определяла свою политику по отношению к князю.

Недостаточность источниковой базы не позволяет выявить степень разработанности процедуры и документированности работы совета. В конечном итоге, принятые решения оформлялись (если, конечно, удавалось их провести) постановлениями вечевых собраний и избранием предложенных должностных лиц, осуществлявших выработанные решения. Тем самым, боярский совет являлся закулисным, но от того не менее действенным органом реализации боярской политики, входящих в его состав членов.

Столь значительная роль демократических органов и высших должностных лиц в Новгороде по рукам и ногам связывала князя, не оставляя ему самостоятельной власти ни в законодательстве, ни в управлении, ни в судопроизводстве. После 1136 г. новгородцы стали сами приглашать и изгонять их. В результате положение князей в Новгороде подчас бывало столь незавидным, что они, не дожидаясь вечевого приговора, по своей воле уходили из города, а охотни­ков занять освободившееся место иногда и не находи­лось. Только в течение XII – XIII вв. в Новгороде 58 раз менялись князья.[152]

Как ни странно на первый взгляд, но новгородцы в таких случаях, вместо того чтобы наслаждаться плодами завоеванной свободы, стреми­лись как можно скорее пригласить себе нового князя. От­сюда следует, что княжеская власть была необходи­мостью для Новгорода. Новгородцы настаивали не на упразднении ее, а на свободе приглашении и изгнании князя, на превращении его в обычное должностное лицо.

Условия, определявшие пределы деятельности и права князя, формулировались в договорной грамоте – юридическом документе, детально описывающем систему отношений, сложившихся между Новго­родом и князьями.

Первая дошедшая до нас грамота относится к 1264 г., однако начало их составления относится к более раннему периоду. Правда, предпринимались попытки объяснить отсутствие более ранних договоров тем, что до середины XIII в., т.е. до того момента, когда проявились притязания ростово-суздальских князей на Новгород,, не было надобности оформлять соглашения документально: проще было прогнать неугодного князя и позвать более уступчивого. Однако и устойчивость формулы грамоты 1264 г., и неизменность повторения ее в более поздних актах, и использование в хронологически предшествующей ей летописи явно свидетельствует об ином.

Грамоты составлялись по единой схеме, в одних и тех же выражениях с частыми ссылками на старинный обычай («так пошло», «так не пошло») и на договор с Ярославом, подтверждающие права вольного города. Признаком утверждения грамот обеими сторонами слу­жило наличие княжеских и новгородских печатей.

Новгородско-княжеские договоры заключались бес­срочно и расторгались волеизъявлением одной из сто­рон. Князь мог покинуть Новгород, будучи недоволен реализацией договора новгородцами или потребностями межкняжеских отношений. Точно также, поводами для разрыва соглашения новгородцами служили нарушения договор­ных условий князем.

Принятый в Новгороде князь не становился ни его верховным правителем, ни главой новгородской адми­нистрации. Он свободно распоряжаться лишь в нескольких четко указанных в грамоте волостях, данных ему в кормление. Управление в них осуществляли княжеские слуги. Отдельные территории пограничных волостей, если того требовали интересы обороны, также управлялись княжеской администрацией однако основную их часть, как и большинство новгородских земель, он обязан был «держать мужами новгородскими». Назначение управляющих князь мог производить только с со­гласия посадника и не мог лишить мужа волости «без вины». Запрещалось также раздавать волости новго­родцам «на низу», т.е. в вотчине князя.

Неравенство князя и веча ярко сказывалось и в сфе­ре внешних сношений, в решении вопросов войны и ми­ра. Князь должен был безоговорочно служить Новгоро­ду в случае нападения на него или решения веча открыть военные действия. Но князь не имел права объявлять войну от имени Новгорода. В договоре 1371 г. с великим князем тверским Михаилом Алек­сандровичем говорится: «А без новгородского ти слова, княже, войны не замышляти». Князь мог быть инициатором военных действий («позва Всеволод Новгородцев на Чернигов» – 1195 г.), но реализовать инициативу имел право лишь при положительном решении новго­родцев («прииде князь Ярослав с полкы своими в Новгород, хо­тя идти на Плесков на князя Домонта и новгородцы же взбраниша ему» – 1266 г.). Войны, которые вел князь своими силами в интересах собственного княжества, ни к чему не обязыва­ли жителей Новгорода. В каждом конкретном случае он должен был до­говариваться с республикой о союзничестве безотносительно к его статусу новгородского князя.

Не мог князь влиять и на развитие внешнеэкономических связей Новгорода с другими государствами. Даже его собственное право торговать с заграницей было ограничено: он мог это делать только через новгородских купцов.

Существенно ограничены были личные права князя и его мужей: им запрещалось владеть (а соответственно и приобретать, получать в дар) землями и селами в Новгородской земле, выводить людей в свои земли, принимать закладников.

На начальном этапе князь нужен был Новгороду, прежде всего, как во­еначальник. Частые угрозы нападения со стороны Швеции, Литвы, Ливонского ордена, усобицы в русских землях, захватнические войны на севере и северо-востоке требовали от Новгорода постоянной бо­евой готовности.

К тому же вследствие традиционности и общепризнанности его роли как военного руководителя, князь обладал важными преимуществами. Разнородность и разноподчиненность отдельных новгородских полков (принадлежав­ших владыке, руководимых по­садниками, тысяцкими, воеводами) создавала немалые сложности с точки зрения координации действий, определения соподчиненности их друг другу. Князю, со знатностью которого никто не мог равняться (а родовитые бояре с трудом подчинялись равному), существенно легче было добиться единоначалия и выполнения поставленных задач. Наконец, занятому торговлей и ремес­лом городу удобно было иметь в своем распоряжении профессиональную княжескую дружину, чтобы меньше отвлекаться на решение военных проблем.

В задачу князя входила не только защита границ, но и расширение ко­лониальных владений Новгорода, которое к тому же давала военный трофей, распределявшийся между городом и дружиной. Так, взяв в результате похода в Чудскую землю в 1214 г. дань, князь Мсти­слав «да новгородцам две части дани, а третью часть дворянам» своим.

Впрочем, с конца XIII – начала XIV века, когда новго­родский стол стал фактически принадлежностью великих князей, их роль как военачальников заметно уменьшается: сами они редко бывали в Новгороде, а их бояре-на­местники не пользовались у новгородцев доверием, по крайней мере, большим, чем собственные посадники и тысяцкие. Фактически, как справедливо замечал Н.И. Костомаров, к этому времени Новгород при­вык жить без князя, превратившись для него в «полузавоеванную страну».

С другой стороны, постепенное исчерпание военной функции князя не стало основанием для прекращения потребности в нем: изменился сам характер этой потребности: теперь он становился гарантией защиты от притязаний других князей, средством нормализации отношений с Новгорода с остальной Русью. Именно этим и объясняется стремление новгородцев приглашать на престол силь­нейших князей. Однако в этом случае по мере укрепления позиций последних, выделения среди них очевидного лидера, выбор становился фактически безальтернативным, превращался в фикцию, играя роль разве что средства сохранения ограниченности княжеского вмешательства дела Новгорода. Тем самым, закладывался и юридический и фактический фундамент под притязания великих князей (которыми начиная с Ивана Калиты, практически постоянно являлись московские князья) на установление все более полной власти над Новгородской землей (недаром, начиная с Василия II, Москва называет Новгород своей отчиной), вплоть до окончательной потери ее независимости.

Другой необходимой Новгороду функцией князя являлась судебная, выполняя которую он выступал в двух ролях: как непосредственный участник процесса судопроизводства (и в этом качестве новгородцы стремились максимально ограничить его полномочия) и в качестве гаранта всей судебной системы республики (выражавшейся, прежде всего в том, что от его имени Новгороду давалась судебная грамота).

Стремление князей обосноваться в Новгороде имело не только политические мотивы; не менее важной была и возможность извлекать значительные доходы из этой богатой земли: здесь князю причитались судебные пошлины, отчисления с торговых пошлин, особые «кормы» в подконтрольных ему волостях, дар от Новгородской земли, доля военного трофея, «постойный» корм во время проезда и пребывания в Новгороде.

Князю отводились территории для охоты и рыбной ловли, но при условии строгого выполнения предписанных правил. Причем, нарушение их могло привести к самым серьезным последствиям, как это случилось в 1269 г., когда князю Ярославу при изгнании в первую очередь были предъявлены «вины его» в том, что он незаконно занимался гусиной и заячьей охотой.

С XIV в. формируется практика истребования князьями «черных боров» – чрезвычай­ных поборов, выросших из потребности уплаты дополнительного «выхода» в Орду. На начальном этапе такое право в соответствии с договорами возникало лишь один раз за период княжения. Однако, начиная с Василия II появляется более расплывчатая формулировка – «А коли при­дется взять князем великим черный бор и нам дать черный бор по старине», – позволявшая трактовать ее как право великих князей получать «бор» по мере возникновения необходимости.

Таким образом, главная линия новгородского законодательства и политики в отношении князя – явное, подчеркнутое ограничение его политических, судебных и личных прерогатив. В то же время, как это характерно и для ситуации на Руси в целом, следует отличать юридическое и реальное положение князя в Новгороде. В той постоянной борьбе, которая то подспудно, то открыто шла между князьями и новгородцами, соотношение сил постоянно менялось, в результате чего первым нередко удавалось и стать новгородскими князьями вопреки воле новгородцев, и навязать им свою политику.

Важным условием увеличения таких возможностей являлась внешняя для Новгорода ситуация, когда возрастала военная угроза, соответственно и необходимость в князе как военачальнике. Особенно заметно это проявилось во второй четверти XIII в., в княжение Александра Ярославича. Успешно проявив себя в качестве защитника Новгорода от иноземных завоевателей (Невская битва 1240 г., Ледовое побоище 1242 г.), имея прочные позиции в Золотой Орде, он явно стремился изменить традиционную систему княжеско-новгородских отношений, превратив Новгородскую землю в подобие собственного княжества. Уже став великим князем в 1252 г., Александр продолжал рассматривать Новго­род в том же качестве: назначал в Новгород наместни­ков (правда, это были его сыновья), во время поездок в Новгород, творил суд и расправу, требовал (а не просил) участвовать в военных походах.[153]

Впрочем, эта попытка изменить характер отношений князей с Новгородом не имела еще прочных оснований и после смерти Александра не получила продолжения. Только через более чем двести лет, в конце XV в. москов­ским князьям удалось довести подчинить себе Новгород.

Значительное развитие в Новгороде получила судебная власт ь, которая оказалась теснейшим образом свя­зана с государственной, перенимая многие ее черты. Как и государственная, она характеризовалась раздроблением судебных инстанций, функций и полномочий, сложной системой подсудности, как и государственная, она сохраняла в себе немало архаичных черт, доставшихся от первобытной демократии, выражавшейся в частности, в широком применении тре­тейских судов и досудебных форм регулирования конфликтов.

Особенно интересен новгородский опыт в отношении высшей судебной власти, которую играловече: в случаях, волновавших весь город, оно открывало процесс непосредст­венного разбирательства, начиная от выдвижения обвинения и заканчивая исполнением приговора. При этом его суду могли подлежать любые лица – включая самого князя. Очень хорошо это видно из рассказа летописи о событиях 1136 г., когда вече предъявило князю Всеволоду «вины его», осуществило задержание («посадили его в епископов двор») и, наконец, изгнало его из города.

Правда, суд при установлении княжеской вины мог наказать его исключительно путем лишения новгородского стола, что означало по сути своей, расторжение догово­ра, осуществлявшееся в форме суда. На личность князя, обладавшего фактически неприкосновенностью, наказание не могло быть распространено. Крайней формой наказание могло являться его задержание до момента заключения договора с новым князем. Суд над должностными лицами Новгорода, по форме мало отличаясь от суда над князем, разнился по существу тем, что они подвергались су­ровым уголовным наказаниям, распространяемым и на личность, и на имущество.

Не только светские, но и духовные лица подлежали вечевому суду. Нередко обвинениям подвергались даже высшие церковные иерархи – архиепископы («владыки»). В 1228 г. в получении своей должности «за мзду» был обвинен архиепископ Арсений[154], в 1337 г. – архимандрит Есиф.[155]

Еще одной категорией лиц, наиболее часто подлежащей суду веча являлись посадники. Это хорошо видно из эпизодов о волнениях в Новгороде 1342 г. по поводу обвинения посадника Данилова в организации убийстве Луки Варфоломеева[156], или о расправе в 1209 г. над посадником Дмитром, которому были предъявлены обвинения во введении незаконных поборов с населения. Судебное разбирательство завершилось для последнего конфискацией имущества, затем распределенного между всеми жителями Новгорода. В качестве суда вече выступило и по делу посадника Якуна, совершившего измену – перевеет (1141 г.). Участники веча взяли на себя не только роль обвинителя и судьи, но и палача: избиение «мало не до смерти», «свержение с моста», заточение в Чудь[157]. Вообще перевеет – наиболее частый случай судебного разбирательства подлежащий юрисдикции веча.

Вече могло выступить и в качестве арбитражного суда в конфликте между представителями исполнительной власти, как это было в споре между князем Святославом и посадником Твердиславом в 1218 г., результатом чего стало признание невиновности последнего и сохранение им своей должности.[158]

Вече могло принять к рассмотрению и дела не относящиеся к составам преступления, связанным с государственными и должностными преступлениями. Это хорошо видно из сюжета летописи 1418 года, когда некий Степанко, захватив бо­ярина, обратился к вечевому собраниями с обвинениями против него. Результатом обращения стала казнь боярина «близко к смерти» со свержением с моста.[159]

Последний случай, одновременно показывает, что среди участников веча не всегда царило единодушие. Порой, дело доходило до элементарной драки. Однако такой ход событий не был незаконным. «Мятеж велик» 1137 г.–это тоже вече, вечевой суд, который принимает решение о конфискации имущества («взяли на разграбление») сбежавших сторонников Всеволода и наложении крупных штрафов на оставшихся.

Тем самым, вечевые столкновения являлись своего рода юридическим решением спорных вопросов – это был суд божий, «поле» в городском масштабе, как это произошло, например, в 1359 г. Не удивительно поэтому, что, как и любой подобный судебный поединок, этот анархический элемент веча был подчинен определенным правилам. События 1359 года, когда Славенский конец на короткое время сумел на­вязать свою волю всему городу, заменив одного посад­ника другим, стали возможны лишь потому, что славляне нарушили обычай вечевого поединка. Жители Славен­ского конца пришли на вече в доспехах, отчего и су­мели быстро разогнать безоружных заречан, тогда как правила требовали равных условий для противни­ков.[160]

Впрочем, порой, подобного рода эксцессы исследователи относят лишь к тем народным собраниям, которые являлись незаконными, созванными самоволь­но. Однако, по-видимому, более справедливо мнение согласно которому попытки «деления вечевых собраний на законные и незаконные… совершенно чуждо сознанию древней эпохи».[161] Хотя идея законности не была чужда новгородцам, но понималась она совершенно иначе. Законность заменя­ли представления о правде, спра­ведливости, которые отождествлялись со стариной, с воспринятыми от предков обычаями. Действия не по старине, вызывали отрицательную оценку. Именно поэтому летописец с осуждением относится к вечу 1337 года, состо­явшему из одних только черных людей, рассматривая эти события как незаконный суд над архимандритом Есифом («наваждением дьявола стала простая чадь на архимандрита Есифа».[162]

Республиканский вариант судопроизвод­ства с выборностью судей, состязательностью, равенством свободных граждан перед судом, открытостью и стремлением к ограни­чению судебного произвола – свидетельство существования достаточно сильных демократических тенденций в развитии российского общества на этапе его становления.

Таким образом, организация власти в Новгородской земле только на высшем уровне включала в себя значительное число звеньев и функций – вече, посадников, тысяцких, архиепископов, совет господ и князя. Если к этому добавить разнообразие органов местного и провинциального самоуправления, широкое развитие судебной власти, отсутствие четко структурированной системы, детального разграничения полномочий (дополняющиеся явной недостаточностью и неопределенностью источников и слабой применимостью сегодняшней терминологии к явлениям удельного периода) – все это вполне объясняет причины тех споров, которые до сегодняшнего дня ведутся вокруг характеристики государственного строя Великого Новгорода.

Впрочем, большинство исследователей вполне сходится на определении формы Новгородского государства как республики, разногласия возникают тогда когда пытаются определить ее характер с точки зрения политического режима.

С одной стороны, очевидно выборное начало, участие широких масс в принятии политических решений, явное ограничение полномочий должностных лиц (включая князя), широкое развитие самоуправления; с другой – ограниченность политических прав жителей всех волостей и части при­городов, неравноправное положение сельской округи и колоний, высокий уровень влияния боярства на процесс выработки и принятия решений.

Поэтому если досоветская историография видела в вечевых республиках проявление демократии (народоправства, народоправления по Костомарову)[163], то советская сделала акцент на тех сюжетах, которые ограничивали степень этого демократизма. Первым это сделал М.Н. Покровский представивший эволюцию древнерус­ских «республик» как путь от «аристократии происхож­дения» через «демократическую» стадию к «аристократии капитала» Он еще соглашается, что в демократический период «хозяином русских городов является действительно народ», однако далее он рисует картину утрачивания черными людьми политической самостоятельности под натиском новгородского империализма».[164]

В дальнейшем эта линия на подчеркивание аристократического начала в новгородской республике становится господствующей. Об «аристократическом характере правления в Великом Новгороде» говорит М.Н. Тихомиров.[165] Еще более отчетливо подчеркивает всевластие боярства С.В. Юшков, которое, по его мнению, «в целях преодоления княжеских притязаний на расширение власти, принуждено было поделиться властью с городскими купцами и ремесленниками» умело затушевывало «свою решающую роль при принятии вечевых решений,».[166] Законченный вид эта позиция приобрела у В.Л. Янина, представившего эволюцию нов­городской государственности, называемой им «боярским государством», как движение «от показных форм феодаль­ной демократии к откровенной олигархии».[167] Второй характерной особенностью этой историографической линии является определение политического строя Новгорода сквозь призму социально-экономических отношений – феодальной республики, основная задача которой обеспечивать классовое господство феодалов над трудящимися.

Впрочем, и в советской исторической литературе можно обнаружить проявления и той позиции в оценке степени демократичности политической системы Новгорода, которая продолжает традиции досоветской историографии. Наиболее отчетливо она выразилась у И.Я. Фроянова, который, исходя из своей общей позиции о нефеодальном, по сути дела, характере развития Древней Руси, подчеркивает, что хотя внутрибоярская борьба «оказывала влияние на замещение государственных постов Новгородской республики, но, чтобы та или иная смена правителя состоялась, необходимо было волеизъявление масс новгородцев, которые, в конечном итоге, решали, кому стать местным князем и посадником», что «именно новгородская община распоряжалась княжеским столом и посадничеством».[168]

Освобождение от постулатов советской идеологической схемы позволяет, по-видимому, говорить о Новгороде как о государственном образовании с относительно высоким уровнем демократических элементов в развитии республиканского строя, эволюционировавшем, однако, в сторону уменьшения демократии. Впрочем до логического завершения этого процесса дело не дошло, в связи с прекращением существования самой новгородской республики.

Заметными особенностями обладала не только новгородская государственность, но и его социально-экономическая система.

Характер политических событий, связанных с потерей Новгородом независимости, привел к низкой сохранности значительной части документов. Наиболее важную роль среди них играют два источника – это Псковская и Новгородская Судные грамоты. Оба документа дошли до нас в сравнительно поздних редакциях и не отражают всех сторон социальных отношений, хотя и дают возможность (будучи дополнены сообщениями летописей, информацией берестяных грамот, договорами с князьями), в целом, представить основные характеристики социально-экономической системы Новгорода.

Псковская судная грамота дошла до нас в двух довольно поздних спис­ках – Воронцовском XVI – начала XVII вв. (в составе статей 1–120 по принятому в настоящее время делению, обнаружен в архиве М.С. Воронцова и опубликован в 1847 г. Н.Н. Мурзакевичем) и Синодальном (в составе статей 109–120 по этому же делению, опубликована Н.М. Карамзиным) середины XVI в.

Сама грамота, как и «Русская правда», деления на статьи не содержит, но исследователи на основе вычленения логически или грамматически законченных оборотов разбили ее на 120 статей.

Наиболее сложной для историков проблемой является определение времени ее создания, поскольку в заглавии, имеющимся в Воронцовском списке, указывается, что списана она в 1397(6905) г. но, одновременно, делается ссылка на благословение «попов пяти собо­ров», последний из которых был построен в Пскове в 1462 г. Большинство исследователей видят причину противоречия в описке писца и относят время составления грамоты к 1467 г. (Н.Н. Мурзакевич). Однако есть и те исследователи, которые предлагают рассматривать правильными обе даты; по их мнению в 1397 г. была создана первая редакция памятника, а в середине XV в. она была дополнена, в результате чего и появились «5 соборов». (М.Ф. Владимирский-Буданов)

Дискутируется и вопрос об источниках грамоты. Если 2 из них достаточно ясны – Константинова грамота (начало XV в.) и псковские пошлины (местные обычаи), то к кому следует отнести Александрову грамоту не ясно: одни называют тверского князя Александра Михайловича (псковский князь в 1327 – 1337 г.), другие – Александ­ра Невского. Поскольку ни одна из этих грамот не сохранилась, вопрос так и остается открытым. Учитывая характер власти князей, большинство исследователей полагает, что основная часть статей – узаконение «псковских пошлин». Анализ статей показывает также, что составители пользовались другими юридические сборни­ками – Кормчей Книгой, Мерилом Праведным, и византийской Эклогой. В то же время их нормы, не были простым копи­рованием старых норм, а переработаны в соответствии с потребностями Псковской земли.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...