II. Становление древнеРусской государственности 4 глава

Ряд исследователей относит древнейшую часть правды к VII в.: статьи о мести, выкупе, рабстве, суде послухов. С этим можно согласиться, если понимать, что речь идет не о времени появления самого документа, а о времени существования подобных обычаев (зародились они, скорее всего, еще раньше). Основная часть сборника, по мнению большинства исследователей, связана с именем Ярослава Мудрого (первая половина XI в.), его сыновей (вторая половина XI в.), и Владимира Моно­маха (первая четверть XII в.). Сборник дополнялся и позднее, что отразилось как на его редакциях, так и в разнообразии сохранившихся списков.

Характер изложения в тексте Русской правды (где нет прямой речи от имени князей, сами они упоминаются в 3-м лице), переработка отдельных статей в сторону постепенного обобщения правил, разнообразие статей в разных списках позднейших редакций, приписки-комментарии к некоторым статьям и др. – приводил ряд историков (М.Ф. Владимирский-Буданов, Сергеевич В.И.) к мысли о том, что она представляет из себя «ряд сборников, составленных частными лицами из княжеских уставов, обычного права и частью – византийских источников».[88]

Согласно другой, более распространенной сегодня концепции, Русская Правда – акт официальный. Этот вывод делается, прежде всего, на том основании, что в самом ее тексте содержатся указания на князей, принимавших или изменявших закон (Ярослав, его сыновья Ярославичи, Владимир Мономах).

Для большинства исследователей Русская Правда – светский памятник, созданный светской властью и охватывающий области, подведомственные исключительно светским органам. Как правило, он не вторгается в церковную сферу, регулирующуюся особыми уставами. Особняком стоит мнение В.О. Ключевского, который на основании частого включения Русской Правды в церковные сборники и отсутствия судебного поединка как средства доказательства (поскольку осуждался церковью), определил ее как плод церковного творчества.[89]

Списки «Русской правды» содержат часто весьма значительные различия, настолько значительные, что исследователи выделяют несколько ее редакций – групп текстов с существенным и целенаправленным изменением формы выражения и содержания как в целом, так и в их структурных и композиционных частях.[90] Так, С.В. Юшков предлагал выделить целых шесть редакций «Русской Правды», однако наиболее часто встречается деление на три редакции: Краткую, Пространную и Сокращенную.

В составе Правды Краткой редакции (сокращенно – Краткая Правда) выделяют древнейшую часть (ст. 1-18), обычно называемую «Правдой Ярослава», или «Древнейшей Правдой», и «Правда Ярославичей» с дополнительными статьями (ст. 19-41). Кроме того, в нее входят два самостоятельных установления: Покон вирный (ст. 42) и Урок мостникам (ст. 43).

Правда Ярослава отражает систему взаимоотношений лично свободных людей внутри дружины, «мира» или другого социального коллектива, что дает возможность отнести ее возникновение к ранней еще догосударственной языческой истории Руси. Ее нормы – это обычаи, санкционированные в качестве правовых норм государством. В Правде Ярослава практически нет земледельцев, зато явственно присутствует челядь – патриархальные рабы.

Чаще всего время создания Древнейшей Правды относят к 1016 г. (Б.Д. Греков, Л.В. Черепнин, А.А. Зимин) на том основании, что вся Краткая Правда входит в состав Новгородской Первой летописи под 1016 г. В этом сюжете излагаются события новгородского восстания против варягов, находившихся на службе у княжившего тогда в Новгороде князя Ярослава. Последний жестоко отомстил новгородцам, но, получив вскоре извещение о смерти отца, князя Владимира, вынужден был обратиться к новгородцам с просьбой о помощи в организации похода на Киев. После победы над братом Святополком, заняв киевский стол, Ярослав щедро расплатился с новгородскими участниками похода «и отпусти их всех домов, и дав им правду и устав списав, тако рекши (сказав) им: по сей грамоте ходите…». Далее следует текст Краткой Правды. «А се есть Правда Рускаа: Убиет муж мужа…».[91]

Правду Ярославичей рассматривают как отдельный от Древнейшей Правды законодательный акт, принятый князьями Изяславом, Святославом и Всеволодом вместе с боярами. При этом они явно более активны в своей законотворческой деятельности, внося существенные изменения в традиционные нормы.

Возникновение Правды Ярославичей большинство исследователей относит ко 2-й четверти XI в., поскольку связывают ее с посмертной деятельностью сыновей Ярослава, который умер в 1054 г.; с другой стороны, смерть одного из составителей Правды Святослава наступила в 1076 г. М.Н. Тихомировым, например, считал, что Правда Ярославичей была принята во время съезда князей в Вышгороде в 1072 г. по случаю перенесения мощей Бориса и Глеба в новую церковь. В противоположность такому подходу А.А. Зимин относил составление второй части ко времени жизни Ярослава – к периоду между 1036 и 1054 годом.

Неоднозначны и представления об объеме законодательства Ярославичей. А.А. Зимин включал в него ст. 19-41 Краткой Правды, Л.В. Черепнин – 19-40 (за исключением 29 и 30), М.Н. Тихомиров и С.В. Юшков – 19-27. Во многом трудность определяется тем, что весь текст Краткой Правды (включающей соответственно и Правду Ярослава и Правду Ярославичей) помещен в одном месте – под 1016 г.

С Древнейшей Правдой связывают традиционно и заключительную часть Краткой Правды – Покон вирный и Урок мостникам (С.В. Юшков, А.А. Зимин, Л.В. Черепнин), датируя ее временем княжения Ярослава (1020-е или 1030-е гг.).

В целом же, формирование Краткой Правды как относительно целостного сборника законов происходит по-видимому в период от середины XI в. до 30-х годов XII в.

Пространную редакцию, возникшую после 1113 г., связывают с именем Владимира Мономаха и разделяют на 2 части: Суд Ярослава (ст. 1–52) и Устав Владимира Мономаха (ст. 53–121). В ее основе лежат текст Краткой Правды, но более ранний, чем сохранившийся в списках XV в., и Устав Владимира Мономаха, а также других киевских князей конца XI – XII вв.

Создание Пространной Правды в целом большинство исследователей относит к первой четверти XII в., связывая его с восстанием 1113 г. в Киеве и вокняжением Владимира Мономаха. Однако, поскольку этому противоречит тот факт, что о самом князе в Правде говорится в третьем лице (что, по-видимому, могло быть лишь после его смерти в 1125 г.) М.Н. Тихомиров и Л.В. Черепнин полагают, что она была составлена в связи с другим восстанием – в Новгороде в 1209 г.

Сокращенную редакцию, как правило, рассматривают в качестве переработки Пространной редакции, созданной в середине XV в. Есть, впрочем, и мнение М.Н. Тихомирова, определяющего Сокращенную редакцию как самостоятельный памятник, созданный ранее Пространной редакции.

Изучение Русской правды началось едва ли не с момента ее публикации. Причем особое внимание на начальном этапе уделялось выявлению ее сходства с подобными памятниками других стран и народов. Так, М.В. Ломоносов видел в ней заимствование, сделанное у северных народов[92], Н.М. Карамзин – сходство «с древними законами скандинавскими»[93]. Соглашаясь с идеей такого сходства и выводя его из общего источника – германского права, И.Ф. Эверс, в то же время, подчеркивал местный русский характер норм, называя Правду Ярослава «самым древним законодательным памятником, каким только могут хвалиться новейшие народы».[94]

А вот М.Т. Каченовский, напротив, исходя из общей посылки скептического отношения к источникам ранней российской истории, доказывал невозможность создания памятника такого уровня ранее XIII в.[95]

Если досоветские исследователи рассматривали Русскую Правду главным образом как юридический памятник, выясняя его роль в становлении сословного строя в России и степень использования в нем иноземного права (немецкого, скандинавского, византийского), то советская (марксистская) историография видели в ней источник, подтверждающий формирование классового общественного строя и соответствующего такому строю эксплуататорского государства.

Создателя классической для советской исторической науки концепции российского феодализма Б.Д. Грекова Русская Правда интересовала в первую очередь как доказательство становления вотчинного феодального хозяйства на Руси как «имения, окруженного крестьянскими мирами-вервями, враждебно настроенными против своего далеко не мирного соседа-феодала»[96]. А представление Грекова о незначительности или даже вообще отсутствия какого-либо влиянии неславянского права на Русскую Правду, стал фундаментальным принципом всей последующей советской историографии.[97]

Отталкиваясь от взгляда на Краткую, Пространную и Сокращенную Правды не как на редакции одного источника, а как на три взаимосвязанных, но отдельных памятника, М. Н. Тихомиров подчеркивал зависимость этапов создания Правды от развития классовых движений на Руси. В соответствии с таким подходом Краткая явилась ответом на антифеодальные крестьянские восстания 1068-1071 гг., Пространная – восстание 1209 г. в Новгороде, Устав Владимира Мономаха – восстание 1113 г.

Особенностью взгляда С.В. Юшкова являлось стремление доказать новаторский характер Русской Правды по отношению предшествующему обычному праву. Если большинство исследователей, как правило, говорили о включении в Правду Ярослава в основном уже действовавших ранее обычаев, то по мнению Юшкова «это нормы не старого, давно сложившегося обычного права, а нормы нового феодаль­ного права, которые могли появиться только в результате ломки старых норм, а эта ломка могла быть про­ведена только законодательным путем»[98]. Такой подход определялся общей концепцией исследователя о существовании дофеодального периода в истории Киевской Руси (IX-X вв.), переход от которого к феодальному и вызвал необходимость в новом законодательстве.

Сохраняя принципиальную позицию о Русской Правде как о законодательстве складывающегося феодального общества, А.А. Зимин сделал акцент на ее взаимосвязи со становлением государства, естественно, феодального. Отсюда стремление исследователя обращать внимание не только на классовую борьбу как основу для формирования Русской Правды, но и на укрепление древнерусской государственности: так, в Правде Ярославичей он видит желание князей противостоять тенденциям к раздроблению.[99]

В некотором смысле подведением итогов развития советской историографии стали работы Л.В. Черепнина. Он нарисовал длительный и разносторонний процесс становления и развития древнерусского законодательства как законодательства феодального. Его возникновение он связывал с «уставом и законом русским» конца IX – начала Х вв. как «прототипом позднейшей Русской Правды», являющимся уже «законом классового общества». Следующим этапом, по его мнению, стало внедрение его в жизнь и дополнение княгиней Ольгой в середине X в. и создание «Устава земленого» в конце X в. Владимиром как ответ на усиление классовой борьбы. Древнейшая Правда у него выступает как своего рода «договорный акт, оформленный на собрании «воев»…, имевшем полномочия веча», вызванный к жизни социальной борьбой 1015-1016 гг.[100] Последующие статьи и редакции Русской Правды согласно Л.В. Черепнину появлялись как отражение стремления к «урегулированию столкновений в среде господствующего класса и подавлению выступлений народных масс».[101] Последнее крайне важно, поскольку Л.В. Черепнин здесь начинает отходить от традиционного для советской историографии представления о феодальном государстве как об исключительном защитнике интересов господствующего класса и обращает внимание на его регулирующую функцию, где оно, пусть и вынужденно, но принимает во внимание потребности иных, в т.ч. и низших слоев общества, где оно стремиться найти договорные формы отношения как с населением в целом, так и с отдельными его группами.

Несмотря на столь значительные разногласия, сохраняющиеся до сегодняшнего дня, изучение Русской правды позволило исследователям глубже понять характер социальных отношений, формировавшихся в Древней Руси.

Сама она является очевидным отражением становления важнейшей функцией государства – социального регулирования, начавшей осуществляться с момента появления государственности на Руси. Впрочем, естественно, что на первых порах уровень и объем этого регулирования был сравнительно невелик, поскольку большая часть отношений все еще строилась на основе ранее сформировавшихся традиций. К тому же, значительная часть усилий тратилась даже не столько на выработку норм взаимоотношений в обществе, сколько на определение характера взаимодействия государства и общества. Государство должно было еще доказать свое право на превращение в главный механизм обеспечения социальной стабильности.

Ключевой фигурой этого процесса становится князь. Будучи в первую очередь военным вождем, он обладал необходимой силой для того, чтобы в условиях разрушения старых правил общежития, заставить подчиняться новым складывающимся (в т.ч. и при его участии) нормам взаимоотношений в обществе. Относительная регулярность реализации этой княжеской функции постепенно формирует в глазах населения традицию подчинения княжеским решениям, приобретающую все большую независимость от действительного использования князем тех или иных форм принуждения. Фактически, он становится не столько олицетворением силы, сколько воплощением некой справедливости (и здесь не так важно, насколько его решения справедливы на самом деле), что и дает ему право на осуществление роли главного регулятора социальных отношений.

Вместе со становлением князя в качестве главного звена социального регулирования начинает формироваться социальная система Древнерусского государства[102], базирующаяся на совершенно иных, нежели в догосударственный период принципах: если родовой строй предполагал равенство всех членов соответствующей общности, то теперь все более недвусмысленно подчеркивается неравенство людей, принадлежащих к разным сословным группам.

Наибольшее единство у исследователей социальной системы существует в отношении верхних слоев – все признают, что в большинстве своем они группируются в рамках княжеской дружины. Правда, есть расхождения в вопросе об эволюции ее состава. Если одни подчеркивают этнически неславянские (как правило, скандинавские) истоки дружинного слоя, лишь постепенно пополняющегося представителями славянской племенной верхушки (И.Д. Беляев), то другие видят процесс формирования знати как результат внутреннего разложения славянских коллективов, с незначительной долей иноплеменного элемента (С.В. Юшков).

Что же касается состава уже вполне сформировавшегося слоя элиты, то, несмотря на то, что его анализ до некоторой степени затрудняется недостаточной завершенностью процессов распада общества на отдельные социальные группы и определенной сложностью разграничения правящего слоя и остальной массы населения[103], большинству исследователей он представляется достаточно очевидным. Прежде всего это бояре и княжьи мужи – дружинники. Привилегированный статус этой группы заключался в праве участия в совещаниях с князьями, получении от них различных государственных должностей, как правило, с передачей «в корм» определенных территорий или части полученной князем дани, присутствии на княжеских пирах, обеспечении вооружением и т.д.

С конца X в. начинает формироваться еще одна привилегированная группа – духовенство. Политика поддержки церкви государством[104] и постепенное укрепление ее позиций на Руси создавали основу для сосредоточения в ее руках весьма значительных богатств и возможности участия в политической деятельности. Особенно отчетливо это проявлялось в Новгородской земле, где архиепископ («владыка») фактически управлял городской казной и нередко выступал в роли своего рода третейского судьи.

Существенными привилегиями обладало также купечество. Первоначально будучи выходцами из дружинного круга, занимавшимися одновременно войной и торговлей, где-то с середины XI в., постепенно пополняясь выходцами из иных слоев – ремесленников, свободных общинников, и даже холопов, – купцы окончательно превращаются в самостоятельную профессиональную и социальную группу. Впрочем, единство ее было весьма условным. С одной стороны, явно выделяется наиболее привилегированная ее часть – «гости» – купцы, торгующие с зарубежными странами, с другой – значительная масса мелких торговцев, оперирующих на местном рынке.

Если в отношении элиты древнерусского общества сложились более или менее ясные представления, то совершенно иная ситуация с непривилегированными слоями населения. Разногласия существуют буквально по всем позициям: источники формирования, степень свободы и зависимости, система внутренних и внешних связей, место и роль в социальной структуре, отношения с государством, уровень жизни, – все эти вопросы весьма неоднозначно трактуются в исторической литературе.

Пожалуй, наиболее загадочной фигурой Древней Руси является смерд. [105] Одни видят в смердах составляющих большинство сельского населения свободных земледельцев-общинников, обязанности которых по отношению к князю (государству) ограничивались лишь уплатой налогов и выполнением повинностей в пользу государства (С.А. Покровский[106], М.Б. Свердлов), другие, напротив, рассматривают их в качестве людей зависимых, угнетенных (Л.В.Черепнин[107]). И.Я. Фроянов вообще считает их сравнительно небольшой группой бывших пленников, государственных рабов, посаженных на землю. Наряду с этими «внутренними» смердами он выделяет также группу «внешних»: покоренные племена, платившие дань.

Причины расхождений во многом лежат в очевидной двойственности статуса смерда. В случае смерти бездетного смерда его наследство («задница», «статок») переходило князю. С одной стороны, он несет обязательства по договорам, имеет право участия в судебном процессе, с другой, – встречаются признаки юридической неполноправности: по крайней мере, штраф за его убийство равен штрафу за убийство холопа (5 гривен). По-видимому, сложность выявления статуса смерда связана с тем, что при сохранении на протяжении довольно длительного времени единого названия этой социальной группы, ее положение постоянно менялось. Возможно, первоначально – это земледелец-общинник, затем – государственный данник.

Несколько лучше определена в Русской Правде категория «закупа», которому в Пространной редакции отведен целый раздел – Устав о закупах. Закуп – человек, взявший «купу» – заем (земля, скот, зерно, деньги и пр.) – и обязанный ее отработать. Поскольку на ссуду нарастали проценты – резы, продолжительность отработки могла постоянно нарастать. Отсутствие твердых нормативов отработок вызывало постоянные конфликты, которые потребовали урегулирования отношений должников с кредиторами, в результате чего были установлены предельные размеры рез на долг.

Личность и имущество закупа охранялись законом, господину запрещалось беспричинно наказывать его и отнимать имущество. В то же время, в случае совершения правонарушения самим закупом ответственность оказывалась солидарной: потерпевший получал штраф от его господина, но закуп мог быть превращен в полного холопа – раба («выдан головой»). Точно также и за уход от господина, не расплатившись, закуп становился холопом. В качестве свидетеля в судебном процессе закуп мог выступать только в особых случаях: по малозначительным делам («в малых исках») или в случае отсутствия других свидетелей («по нужде»).

Другой не вполне ясной фигурой Русской Правды являются рядовичи. Большинство современных историков счи­тает, что рядовичи в Киевской Руси – это люди, находившиеся в зависимости от господина по «ряду» (договору) и близкие по свое­му положению к закупам. Так, штраф за его убийство равнялся штрафу за убий­ство смерда. Напротив, Л.В. Черепнин по­лагал, что на Руси не было особой категории рядовичей, выдвинув гипотезу о том, что термин этот в Рус­ской правде использовался для обозначения рядовых смер­дов и холопов.

По всей видимости и закупы и рядовичи, отличались не столько положением, сколько способом приобретения своего статуса и могут быть отнесены к полурабам – своего рода временным холопам. В отличие от полных рабов они сохраняли право вернуть свободу в случае выполнения взятых на себя обязательств.

Но, пожалуй, нет во всей социальной структуре раннесредневе­ковой Руси более противоречивой категории насе­ления, чем холопы – люди, право владения которыми у господ ничем не было ограничено. Светское право совершенно не вмешивается в отношения господина к холопу; оно лишь привлекает к ответственности господ за ущерб, причиненный их холопам третьими лицами; жизнь челяди охраняется законом не как самостоятельная ценность, а лишь как имущество, принадлежащее какому-то хозяину; холопы лично не ответственны: «их князь продажей не казнит». Холоп не имел своей собственности и в лю­бое время сам мог быть продан или отдан любому ли­цу. За все последствия, вытекающие из заключенных с согласия хозяина холопом договоров и обязательств, ответственность нес господин. Закон практически не защищал жизнь холопа. Правда, за его убийство третьими лицами налагается штраф в 5 гривен, но это не столько наказание, сколько компенсация потери имущества (другой формой компенсации могла быть передача господину другого холопа). В определенных случаях холопа вообще можно убить, не неся за это никакой ответственности. Самого холопа, совершившего преступление, следовало выдать потерпевшему (в более ранний период его можно было просто убить на месте преступления). Штрафные санкции в отношении действий холопа также обращались на господина. Холоп не мог выступать в суде в качестве какой-либо из сторон. Показания холопа как свидетеля были ничтожны: в случае отсутствия других доказательств свободный человек мог сослаться на его показания, но с обязательной оговоркой о «словах холопа». Иными словами, холоп – с формальной точки зрения, это раб русского средневе­кового общества.[108]

Однако особенностью положения холопа являлось нередкое несоответствие его юридического статуса и реальной практики (как, впрочем, и в русском праве в целом). Обнаруживается, что в действительности, пусть и по доброй воле господ, холопы могли обладать не только движимым имуществом, но даже дворами, имели свои хозяйства, передавали имущество по наследству и т.д.[109]

Но главной отличительной чертой древнерусского холопства было не столько его правовое положение, сколько практическое использование этого положения. Труд холопов применялся не столько в процессе производства, сколько в быту, поэтому более точное определение холопа – слуга. Хотя несомненно, среди холопов мы встречаем пашенных и дворо­вых людей, основную массу составляли слуги князя или боярина, вхо­дившие в состав его личной челяди и дружины. Именно из их среды формировалась княжеская администрация (например, тиуны, ключники, огнищане) и даже выходили видные представители верхушки. Перед многими из них открывалась дорога в вер­хи древнерусского общества.

Закон строго регламентировал источники «внутреннего» холопства: самопродажа в рабство (человека, семьи), рождение от родителей, один из которых – холоп, женитьба на робе, тиунство («ключничество») – поступление на службу в качестве управителя хозяйства к господину без ряда (договора о сохранении статуса свободного человека). Источником холопства могло стать также совершение преступления, бегство закупа от господина, проигрыш или утрата купцом чужого имущества. В то же время, ряд исследователей считает, что главным источником холопства был внешний – война, плен, хотя в Русской Правде он отсутствует (обоснование этого им видится в том, что Русская правда регулирует лишь внутренние процессы).

Сравнительно небольшую количественно, но очень значимую в структуре социальных отношений группу составляли ремесленники. Будучи профессионально близки в социальном отношении они были весьма неоднородны: во-первых, – это свободные общинные ремесленники, проживающие в деревне, во-вторых – свободные городские мастера, и, в-третьих, – ремесленники-холопы. Первые ориентировались на удовлетворение хозяйственных потребностей, последние – на бытовые и, возможно, военные. Ряд историков полагает, что уже в домонгольский период возникли ремесленные объединения, аналогичные цеховым организациям западноевропейских городов (Тихомиров М.Н.), однако каких либо прямых сведений об этом в источниках нет, а косвенные очень скудны и противоречивы.

Таким образом, социальная структура Древней Руси представляет из себя сложное переплетение отношений самого различного уровня – профессиональных, социальных, родственных, и т.д. – часто аморфных, нечетких, противоречивых, характерных для переходной эпохи, эпохи становления нового общественного строя.

Впрочем, вопрос о характере того общественного строя, который утверждался в Древней Руси, до сих пор остается дискуссионным. Наиболее прочные позиции занимают сторонники взгляда на Русь как на феодальное, точнее раннефеодальное общество. Правда, если уже немногочисленные сегодня последователи школы Грекова продолжают настаивать на полной аналогии социально-экономического уклада древнерусского общества западноевропейской модели (условно этот вариант можно определить как частно-феодальный), то большая часть историков этого направления склоняется к более умеренной концепции государственного феодализма Черепнина. Оппозицию им составляют исследователи, обращающие внимание на наличие значительного числа архаичных элементов: рабских (Горемыкина В.И.) или общинных (Фроянов И.Я.).

Нельзя не обратить внимание, что в большинстве своем споры по поводу общей характеристики социально-экономического строя шли в рамках марксистской методологии, что, естественно, накладывало существенные ограничения на уровень предлагаемых решений и заметно сужало возможности поиска.

Современная историографическая ситуация, связанная с расширением методологической свободы, казалось бы, создает благоприятные условия для выдвижения новых подходов и оценок, однако, явное падение интереса к социально-экономическим сюжетам и отказ от постановки общих проблем, наблюдающиеся сегодня, практически сохраняет неизменными идеи, выработанные к концу 80-х гг.

По всей видимости, наиболее продуктивен подход выявления системы взаимосвязей родоплеменных, рабовладельческих и феодальных отношений. Очевидно переходный характер эпохи создает не менее очевидное и противоречивое переплетение элементов различных укладов.

Другое дело, что само по себе признание многоукладности общества статично и не дает возможности увидеть картину в динамике, определить основную тенденцию развития. Поэтому, признавая весьма существенную роль архаичных элементов в социально-экономическом строе Древней Руси, особенно на начальном этапе становления государства, видимо, правомерно будет говорить о феодализации – как о ведущем направлении движения.

 

6. Государство и право Новгородской земли

Весьма существенными отличиями от традиционных форм развития государственности в удельный период выделяется Новгородская земля, что дает основания рассмотреть процессы в ней происходившие отдельно. Эта земля территориально являлась самой крупной на Руси, превосходя по размерам многие европейские государства того времени и простираясь от Балтики на западе до Урала на востоке и от Мурмана на севере до верховьев Волги на юге.[110]

Правда, статус этих земель существенно различался, прежде всего по степени автономии от центра. По-видимому, можно выделить, как минимум 4 группы территориально-административных единиц – городские районы («концы») Новгорода, пригороды, волости (возможно, «пятины»), колонии.

Деление на концы – общерусское явление, возможно, связанное с возникновением городов в первую очередь, как административных (первоначально, племенных) центров, что привело к формированию радиальной структуры поселения жителей вокруг центра, обычно крепости, вдоль дорог из нее выходящих. Концы представляли из себя исторически сложившиеся на основе древних поселений общины, являвшиеся одновременно самоуправляющимися единицами с кончанскими вечами и выборными властями. В Новгороде сложилось 5 концов: Славенский (как предполагают, старейший), Неревский, Людин, Плотницкий и Загородский.

В полномочия органов кончанского самоуправления входило поддержание порядка благоустройство, распределение кончанских и общегородских по­винностей и контроль за их выполнением, участие в решении общегородских вопросов на основе представительства в органах более высокой инстанции. Концы выставляли ополчение в состав входили в новгородского войска. В круг их ответственности входили территории, лежащие за пределами города[111].

Высокий уровень внутрикончанской общности приводил к тому, что в сотрясавших Новгород конфликтах водораздел проходил не столько по линии центр – концы (или, тем более, богатые – бедные), сколько между самими концами, объединявшимися вокруг влиятельных боярских и купеческих семейств. Определенные трещины существовали и во взаимоотношениях между концами, находившимися на разных берегах реки Волхов –Загородским, Людиным (Гончар­ным) и Неревским, (Софийская сторона, левый берег) и Славенским и Плотниц­ким (Торговая, правый). Хотя «деление на стороны административного значения не имело, …в политической жизни оно было важным».[112]

Концы в свою очередь делились на улицы, также обладавшие самоуправлением вплоть до созыва собственного веча. Улицы избирали ста­рост, в функции которых входили благоустройство, контроль за порядком, учет жителей и др.

Такое устройство позволяет видеть в нем некоторые аналогии с федерацией, союзом общин, который, по мнению В.О. Ключевского, «и составлял общину Великого Новгоро­да. Таким образом, Новгород представлял многочислен­ное соединение мелких и крупных местных миров, из которых большие составлялись сложением меньших».[113]

Предыдущая123456789Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: