II. Становление древнеРусской государственности 5 глава

Определенной самостоятельностью отличались пригороды – относительно крупные города Новгородской земли: Ладога, Старая Руса, Вологда, Торжок, – всего около 30-ти. Во внутреннем устройстве они повторяли структуру новгородского самоуправления (за исключением назначения Новгородом высших должностных лиц – посадника из числа новгородских бояр и князя), но во внешнем (вопросы войны и мира, верховного суда, торговые соглашения и др.) – подчинялись Новгороду, в пользу которого же выплачивали налоги. Особое место среди входящих в состав Новгородской земли городов занимал Псков, уже с XII в. проявлявший заметную автономию, а в 1348 г. получивший полную самостоятельность (хотя былые следы связи «старшего» и «младшего» городов сохранились и позднее).

Вопрос о способе управления части ближайших к Новгороду сельских территорий – во­лостей, по источникам конца XV в. «пятин»[114], – не вполне ясен и вызывает дискуссии. По мнению одних исследователей, административно они подчинялись новгородским пригородам – волостным центрам (Неволин К.А., О.В. Мартышин), по мнению других – администрации новгородских концов (Беляев И.Д., Соловьев С.М.). Последнее представляется более логичным, однако достаточных доказательств источники не содержат.[115]

Земли, за пределами пятинного деления были менее тесно связаны с Новгородом. Ряд пограничных территорий (Ржев, Торжок и др.) считались совме­стным владением Новгорода и соседних княжеств, поэтому между последними шла постоянная борьба за сохранение или увеличение степени контроля. Это позволяло населению этих областей, играя на противоречиях противников, иметь более высокий уровень автономии. Еще заметнее проявляла самостоятельность Двинская земля (Заволочье), хотя и управлялась присылаемой из Новгорода администрацией. Двинские бояре неоднократно заключали соглашения с Москвой о переходе под ее управление, как это было, например в 1397 г., когда великий князь Василий Дмитриевич пожаловал двинянам знаменитую Двинскую уставную грамоту.

Остальные земли на севере и северо-востоке, населенные редкими финно-угорскими племенами фактически представляли собой колонии, отношения с метрополией которых ограничивались уплатой дани при сохранении неизменными управления и внутренней жизни народов, проживавших на этой территории.

В политическом отношении положение Новгорода уже с самого начала становления Древнерусского государства имело некоторые особенности по отношению к другим землям, что прежде всего выражалось в определенной автономии по отношению к Киеву. Одно из свидетельств тому–эпизодсотказом в 1015 г. княжившего в Новгороде князя Ярослава Владимировича платить дань киевскому князю. И хотя после того, как Ярослав сам (в т.ч. и при помощи новгородцев) стал киевским князем, уплата была восстановлена, она оказалась существенно меньшей (по некоторым данным – в 10 раз). Со 2-й же половины XI в. ростки автономии все более нарастают. В частности, уменьшаются возможности Киева назначать в Новгород князя и посадника: во-первых, вече может изгнать или не принять предложенную Киевом кандидатуру; во-вторых сами князья нередко превращались из киевских ставленников защитников интересов новгородской общины.[116] Следующим шагом на пути к независимости стало избрание на вече посадника из новгородских бояр (1126 г.). Наконец, после выступления 1136 г., направленного против князя Всеволода Мстиславича, развитие новой формы политического строя Новгорода вступило в завершающую стадию. В течение последующего столетия все высшие должностные лица–новгородский «владыка» (с 1156 г.–епископ, а с 1165 г.–архиепископ), посадник, тысяцкий (со 2-й половины 80-х гг. XII в.) выбирались вечем, оно же приглашало князя.

В конечном итоге, к ру­бежу XII – XIII веков в Новгороде окончательно сложились те формы политической жизни, которые выделили его из остальных земель: вечевой строй с выборными органами власти, поднявшись на новую сту­пень развития, принципиально менял отношение народного соб­рания к делам управления и суда и посте­пенно превратил князя лишь в одно из должностных лиц.

Напротив, на главную роль выдвигается вечевое собрание, ставшее, в конечном итоге, высшим органом власти и главным символом новгородской самобытности.

Конечно, свойственная раннему средневековью неопределенность, неупорядоченность и нерегламентированность работы любого властного механизма создает немалые трудности для исчерпывающего описания функции веча в Новгороде, однако анализ имеющихся в нашем распоряжении источников вполне позволяет выделить его основные полномочия. Среди них:

решение внешнеполитических и внешнеэкономических вопросов (вступление в войну, заключение мира, установление торговых отношений);

законодательная деятельность (утверждение судной грамоты, установление торговых и иных правил);

призвание и изгнание князя (заключение и расторжение договоров);

избрание, назначение и смещение должностных лиц (посадников, тысяцких, владык и др.);

осуществление контроля за деятельностью должностных лиц;

установление повинностей населения, контроль за их реализацией, предоставление льгот;

решение вопросов, связанных c пожалова­нием земель;

осуществление судопроизводства по отдельным делам (как правило, высших должностных лиц).

Реализуя столь обширные полномочия, вече, таким образом, соединяло в себе и законодательную, и исполнительную, и судебную власть, что, в принципе, характерно для средневековья не знающего разделения властей. В то же время, с известной долей условности, можно утверждать, что вече выполняло преимущественно законодательные функции.

Вече собиралось по мере необходимости по инициативе князя, других высших должностных лиц, иногда – рядовых горожан (последнее, как правило, являлось показателем не­довольства населения ситуацией в городе).[117]

Относительно состава участников веча единого мнения не существует. Присутствовать могли, по-видимому, все желающие: источники не дают информации о каких-либо формах проверки права на присутствие. «Вече в Новго­роде, – по мнению И.Я. Фроянова и А.Ю. Дворниченко, – …народное собрание, в котором принимают уча­стие все новгородцы от «мала до велика».[118]

Есть однако и противоположная позиция, согласно которой в вече участ­вовали либо исключительно «представители городской элиты, владельцы больших городских усадеб, в первую очередь – бояре», т.н. «300 золотых поясов», «обладавших правом решающего голоса», (Янин В.Л.)[119], либо бояре и купцы (М.X. Алешковский)[120]. Правда, «новгородский плебс имел возможность, обступив вечевую площадь, криками одобрения или порицания влиять на ход собрания, создавая для себя иллюзию активного участия в политической жизни города и государства»[121]. В качестве обоснования Янин указывает на отсутствие на предполагаемом месте сбора вечевого собрания участка, вмещающего более 500 человек. Однако, даже если признать правомерность этого утверждения, из него вовсе не следует, исключительно боярская или купеческая принадлежность его участников. Можно предположить, что количество представителей боярства было более заметным (в сравнении с долей их численности в составе населения Новгорода), однако это вовсе не исключает как присутствия, так и участия низового элемента в составе веча. Тем более, что источники прямо упоминают «молодших» и «черных» людей как его участников.

Практически нет в источниках сведений об участии в вече крестьянства. Ряд исследователей считают возможным такое участие в исклю­чительных ситуациях, ссылаясь, в частности, на сообщения московского летопис­ца о том, что в 1471 г. Борецкие «наняли злых… смердов, убийц, шильников и прочих безымянных мужиков, что скотам подобны… И те приходили на вече, бив в колокола и крича и лая, яко псы, …глаголя: «за короля хотим».[122] Впрочем, даже при признании крестьянского участия, обычно подчеркивается их неполноправие (выступление в качестве советников или челобитчиков). Сама нерегулярность и неожиданность созыва значительной части собраний препятствовала крестьянам бывать на них.

Не видно на вече и женщин, что связывают, однако, не столько с их неполноправием в Древней Руси, сколько с потенциальной возможностью перерастания мирного обсуждения в кулачный бой.

Не более ясна и процедура проведения собраний. Скорее всего, четкого твердо прописанного порядка не существовало, многое зависело от степени важности вопроса для горожан, от настроений «вечников», от соотношения сил между выдвигающими различное решение вопроса «партиями». Можно предполагать, что, по крайней мере в некоторых случаях проводилась определенная подготовительная работа, выполняемая в рамках боярского совета, либо посадниками и тысяцкими, часть решений оформ­лялась в вечевой канцелярии.

По-видимому, право высказаться имел любой желающий, что, естественно, затрудняло «правильную» работу. Не было и подсчета голосов; решение, вероятно, принималось на основе консенсуса или отказа меньшинства от отстаивания своей позиции. Определялось же большинство величиной громкости крика. При примерном равенстве сторон и непримиримости позиций дело могло дойти до прямого столкновения, успех в котором и давал право победителю на принятие решения в соответствующей трактовке. С точки зрения новгородцев, это был вполне легитимный способ разрешения конфликта. По мнению О.В. Мартышина, «в вечевых столкновениях они видели вполне юридическое решение спорных вопросов – это был суд божий, поле в городском масштабе».[123]

Такой характер работы веча дал основание С.М. Со­ловьеву сделать вывод о его анархической природе, где «каждый гражданин мог собирать вече, когда хотел и где хотел» не обращая внимания на то, «все ли граждане присутствовали, или нет». По его мнению любая «первая толпа народа была вечем, имела значение верховного народного собрания, и, если сила была на ее стороне, могла переменять существующей порядок вещей, сменять князя, сановников, судить и наказывать… Тем самым, судьбами Новгорода вершили случайные сборища и вече было не верховным органом государства, а воплощением произвола».[124]

Если С.М. Со­ловьев обращал внимание на стихийность вечевых собраний, то И.Д. Беляев, напротив, подчеркивал организованность веча: по его мнению, оно «не было сбором беспорядочной толпы, но имело определенное, наперед уже известное соединение граждан, которые являлись в собрание с своими старостами, своими общинами». Он не отрицает существования анархических собраний, однако фактически отказывает им в праве считаться вечем. Верховною властью в Новгороде «считалось и действительно было только общее вече, собранное правильно с соблюдением законных форм, в котором участвовали только действительные члены общин, домохозяев, с своими старостами».[125] Продолжение этой линии в формировании представлений о высоком уровне организованности веча дало основания М.Н. Тихомирову даже «думать о существовании протокольных записей вечевых решений».[126]

Дискуссия относительно характера протекания вечевых собраниях привела ряд исследователей к попытке разделения их на законные и незаконные, самоволь­ные. (К.А. Неволин, И.Д. Беляев). Под законными они понимали те веча, ко­торые созывались князем и посадником на «законном» месте по призыву официальных глашатаев. К «неправильным, или чрезвычайным» – созываемые по инициативе рядовых новгородцев «самовольно», колокольным звоном, на «неузаконенном» месте. На таких «на вечах, незаконных, собиравшихся во время мятежей», естественно, никакого порядка уже не соблюдалось. Соответственно, с этой точки зрения «…толпа бездомных бродяг, голытьбы, …сколько бы ни собирала своих сходок, хотя бы носивших имя веча, не выражала воли Новгорода», и такие веча «не имели законной силы и решение их не признавалось за волю господина Великого Новгорода».[127]

Несколько более осторожны в оценке различения вечевых собраний был Н.И. Костомаров, видевший в вече – «народное сходбище», которое «по старым русским понятиям …не было чем-нибудь определенным, юридическим; …и потому вечем называлось и такое сходбище, которое… может назваться законным, то есть правосознательное собрание народа, рассуждающего о своих делах, и …мятежный скоп». Соглашаясь, что «при неопределеннос­ти общего значения слова «вече» сущест­вовало, однако, в Новгороде, отдельно от всякого веча, большое вече, т. е. полное законное собрание, и оно-то юридически составляло верх законной власти и правле­ния Великого Новгорода», он, в то же время, считал невозможным в силу источниковой недостаточности определить по каким признакам следует определять законность веча.[128]

Наиболее активным оппонентом подобного подхода выступил В.И. Сергеевич полагавший, что «такое деление совершенно чуждо сознанию осматриваемой эпохи и не согласно с существом вечевых порядков: так называемые правильные веча, в случае разделения партий, переходили в неправильные, и наоборот». В частности, он обращает внимание на Новгородское вече в 1209 г., которое «было созвано во время отсутствия не только князя, во и посадника, а между тем постановления его приняты самим князем. Таким образом несмотря на нарушение почтя всех правил законного веча, вече в 1209 г. сознавалось тем не менее законным».[129]

В современной литературе к этой проблеме вновь обратился О.В. Мартышин, который доказывает, что идея законности веча «от­нюдь не была чужда Древней Руси, как и древним обществам вообще», другое дело, что понималась и обозначалась она иначе – как представления о правде…, спра­ведливости, которые отождествлялись со стариной и пошлиной, с воспринятыми от предков обычаями». Соответственно, «действия не по старине… всегда вызывали отрицательную оценку».

Исходя из этого, он, в отличие от предшественников, попытался выделить юридические признаки, отличавшие вече от тол­пы.

Основой их, по его мнению, может служить часто повторяющуюся на страницах летописей и грамот формула: «И по благословению …архиепископа Великого Новгорода и Пскова… господин посадник Великого Новгорода степенный… и старые посадники, и господин тысяцкий Вели­кого Новгорода степенный и старые тысяцкие, и боя­ре, и житьи люди, и купцы и черные люди, и весь гос­подин государь Великий Новгород, все пять концов, на веце на Ярославле дворе пожаловаша».

Тем самым, вече приобретало полномочный законный характер, если на нем присутствовали высшие должностные лица Новгорода – посад­ники и тысяцкие, представители всех пяти концов Новгорода и представители всех социальных групп. Обязательным являлось благословение владыки, хотя лично на вече он никогда не присутствовал. Результатом принятого решения являлись вечевые грамоты, удостоверенные печатями посад­ников и тысяцких.

Таким образом, по мнению О.В. Мартышина, вече «строилось по принципу полного должностного, ад­министративно-территориального (концы) и социально­го представительства и равных возможностей для уча­стников отстаивать свои взгляды».[130]

Попытка возродить деление на законные и незаконные вечевые собрания на формально-юридических основаниях, наталкивается на противоречие, отмеченное самим же автором. Возникающие стихийно, инициированные «снизу» веча опираются как раз на то самое представление о справедливости, которое О.В. Мартышин рассматривает как методологический фундамент своих построений. Очевидно, что по мере углубления социальной дифференциации начинают все более различаться представления различных групп о правильности и неправильности происходящих событий. Как правило, именно низы являются сторонниками сохранения «старины», поскольку происходящие изменения несут им чаще всего, новые тяготы. Именно в этом как раз и заключается причина их недовольства – нарушение обычая, произведенное властью. С другой стороны, понятно, что оценки «незаконности» возникают из интонаций источника, который создается в основном людьми, близкими к власти. Естественной для них будет отрицательная характеристика действий «черни», побуждаемой «наваждением диаволим».[131]

К тому же следует постоянно учитывать, что вечевой институт существовал в Новгороде в течение нескольких веков, вплоть до конца XV в. Очевидно, что за это время он неоднократно претерпевал изменения. Если на начальном этапе – это широкое демократическое собрание, по сути дела еще орган представительства народа перед государством, то с XII в. он все больше превращается орган государственной власти. Но и на этом его эволюция не останавливается, двигаясь в сторону, во-первых, ослабления степени его демократичности и усиления роли боярской верхушки[132], а во-вторых – установления все более отчетливых процедурных правил и формализации работы.

Нередко отмечается использование боярами вечевых собраний в собственных интересах, прикрываемых демократическими формами. В частности, приводятся примеры опоры на вечевые решения в борьбе бояр с кня­жеской властью в XI-XII вв. По-видимому такой подход во многом определяется сохранением идущих от советской историографии представлений о новгородском обществе как о классовом, где линия водораздела проходит между эксплуататорами-боярами и эксплуатируемыми низами. В действительности, борьба с князьями при всей очевидной выгодности ее в первую очередь для боярской верхушки, была одновременно отражением интересов новгородского общества в целом.

К тому же не следует забывать, что бояре отнюдь не были единой сплоченной группой (как, естественно, и низы); внутри верхушки новгородского общества существовали своего рода «партии», объединявшиеся вокруг тех или иных боярских кланов, которые вели между собой активную борьбу. Вече было как раз одной из самых явных арен этого противоборства. И здесь использовались вполне традиционные для него средства: демагогия, подкуп, посулы, наем кри­кунов и кулачных бойцов и т.п.

Таким образом, вече являлось весьма сложным и постоянно меняющимся институтом новгородской политической системы. Оно развилось из патриархального общинного собрания в высший государственный орган законодательства, управ­ления и суда Новгородской земли, сохранив при этом очень значительный потенциал демократического начала. Именно вече определяло полномочия исполнительной власти, именно ему были подотчетны и подконтрольны ее главные должностные лица – посадники и тысяцкие.

Должность посадника – важнейшая в системе новгородской исполнительной власти. Посадничество возникло из службы княжеского наместника, которая по мере укрепления новгородской автономии все более становилась самостоятельным институтом Новгородской «республики».

По мнению Янина В.Л. «к концу XI в. …рядом с княжеским столом возникает боярский орган — посадничество. На первых порах… этот орган имеет…, главным образом символический характер. Однако уже в 1117 г. он конституирован в орган, решительно противостоявший княжеской власти… После 1136 г. это – главный орган новгородской государственности…».[133]

Эволюция развития этого органа В.Л. Янину видится следующим образом. На первых порах упорядоченной схемы смены посадников не существовало. Срок избрания был неопределенен, что приводило к стремлению отдельных боярских родов сделать должность наследственно-родовой. Поэтому в конце XIII в. «вводится годичный срок посадничества и устанавливается принцип избрания посадника лишь из числа пяти пожизненных представителей концов».[134] Следующим шагом в развитии системы стало появление с середины XIV в. шестого – «степенного посадника», главного по отношению к кончанским». Наконец, в XV в. число посадников увеличилось сначала до 24-х, а затем – 36-ти, правда, без изменения общего соотношения между концами. Тем самым, сложилось 3 посаднических уровня: степенные, кончанские старосты и простые посадники.

В функции посадников входили полицейские обязанности, текущая управленческая деятельность, суд, он обладал правом законодательной инициативы.

Вторым после посадника представителем светской власти в Новгороде был тысяцкий. Как и посадник это первоначально княжеский слуга (впервые упомина­ется в летописи под 1138 г. именно в этом качестве), однако с конца XII в. он превращается в представителя новгородской администрации. Впрочем, в основе этой должности лежит старая еще догосударственная десятичная военная система, где тысяцкий – предводитель «тысячи» военного ополчения.

Эта связь с догоосударственным бытом по-видимому весьма заметно отразилась в функциях этой должности. Так, по мнению Н.И. Костомарова, хотя и высказанному весьма осторожно, тысяцкий «имел специальное назначение за­ведовать преимущественно простым или черным наро­дом... Суд у тысяцкого был особый, чем у посадника» и «судил черный народ».[135] «…В качестве представителя от «черных» людей, то есть от населения… низшего, непривилегированного слоя жителей Новгорода» называет его и В.Ф. Андреев.[136] Такую роль тысяцких до некоторой степени можно сопоставить с деятельностью трибунов в Древнем Риме.[137] Впрочем, по-видимому, если первоначально его функции действительно определялись защитой и представительства низов, то постепенно полномочия его начинают распространяться и на другие группы, – прежде всего, на купцов. Отсюда вполне вероятным выглядит мнение, что первые тысяцкие не были (или, по крайней мере, не всегда были) боярами. Так, В.Л. Янин считает, что только «со второй четверти XIV в. должность тысяцкого, бывшая до того принадлежностью меньших бояр, становится предметом устремлений и со стороны великих или старейших бояр, которые на протяжении XIV в. узурпируют ее».[138] Для советской историографии, оперировавшей классовыми категориями, вполне естественным было исходить из того, что принадлежность к той или иной группе определяет позицию любого ее представителя. Поэтому переход должности тысяцкого в руки боярства рассматривался как прекращение представительской роли. Думается, однако, что в действительности именно функциональная характеристика должности определяла ее направленность и, соответственно, не имела прямой связи между социальным положением тысяцкого и его деятельностью. К тому же возможность с этой должности подняться на более высокое место посадника в условиях выборной системы во многом определялась наличием массовой поддержки, что также заставляло тысяцких проводить политику представительства в интересах непривилегированных слоев Новгорода.

Функции тысяцкого и посадника достаточно тесно переплетались. Источники постоянно ставят их рядом, идет ли речь о переговорах с иностранными государствами и князьями или об организации военных походов; участвуют ли они в административно-полицейской деятельности, или распо­ряжаются новгородскими земельными ресурсами, строят ли укрепления, или участвуют в подготовке вечевых заседаний. Такое положение выглядит вполне оправданно как раз в том случае, если принять во внимание именно представительскую функцию тысяцкого. Его задача – добиваться того, чтобы посадник в отправлении своих должностных обязанностей принимал во внимание интересы меньших людей.

Впрочем, наряду с общими сферами новгородского управления, существовали и непересекающиеся, свобод­ные от вмешательства друг друга. Посадник независимо от тысяцкого, в соответствии с договорами, заключенными с князьями, осуществлял совместный суд, а также назначение должностных лиц в регионы. В самостоятельное ведение тысяцкого входило регулирование в сфере торговли и суд по торговым делам.

Таким образом, посадник может рассматриваться как высший администратор исполнительной власти Новгорода, а тысяцкий – своего рода контролер, представитель непривилегированных слоев, отстаивающий интересы этой массы перед лицом этой власти.

В распоряжении посадников и тысяцких находился специальный «бюрократический» аппарат, обеспечивавшийся (как и они сами) из государственных средств: в их пользу шли специальные повинности, установленные с определенных территорий («поралье»). Среди них, например, «паробцы посадничьи», подвойские («чиновники» для выполнения различного рода поручений»), «биричи» (глашатаи), «приставы» (судебные исполнители) и др. По-видимому, на их содержание направлялась часть сборов, полученных в ходе судебной деятельности (судебные пошлины, штрафы, доля конфиско­ванного имущества).

В Новгородской земле действовали и другие, подчиненные высшим, должностные лица– выборные уличанские старосты во главе улиц, назначаемые посадники из новгородских, иногда местных бояр в пригородах, пятинах и «колониях», избираемые или назначаемые старосты в погостах. Они также имели в своем распоряжении определенный аппарат, обеспечивающий выполнение их обязанностей, и получали «корм» от населения.[139]

Третьим значимым лицом в системе новгородской власти являлся глава новгородской церкви – владыка, что явилось следствием фактического срастания здесь государства с церковной ор­ганизацией. Последнее одновременно означало невозможность достижения действительной самостоятельности без осуществления церковной автономии (авто­кефалии) от киевского митрополита, имевшего право назначать владыку по собственному желанию (которое, очевидно, нередко определялось желаниями киевского князя).

Успех был достигнут в 1156 г., когда после смерти владыки Нифонта новгородцы, воспользовавшись отсутствием на Руси митрополита Константина[140], собрались на вече («сьбрася всь град людии») и впервые избрали владыку («изволиша собе епископ поставити мужа свята и богом избрана именем Аркадиа»), правда, с условием, что, ког­да «приидет митрополит в Русь», тот пойдет к нему «ставиться».[141]

Понятно, что это не означало полного разрыва с митрополией. Митропо­лит оставался высшим духовным лицом на Руси и, соответственно, сохранял возможность влиять на новгородские церковные дела, однако признание права самостоятельного избрания новгородцами из своей среды архиепископа (с последующим утверждением – «поставлением» – митрополитом) создавало существенные предпосылки для ослабления этого влияния. А потеря Киевом статуса религиозной столицы и вовсе ликвидировала его.[142]

Уже сам сан подчеркивал особую роль новгородского иерарха. С 1165 г. во главе новгородской церкви стоял архиепископ, тогда как остальные русские епархии управлялись епископами.

Избрание владык на вече становится традиционным способом определения верховного иерарха. В 1193 г. этот порядок был усовершенствован использованием при выборах жребия: причиной стало отсутствие единодушия в отношении кандидатур. Тогда-то и была найдена формула, позволившая «со­единить принципы всенародного вечевого избрания с некоей видимостью проявления воли божьей»[143].

Такой способ, применявшийся при наличии не­скольких кандидатур, «обеспечивал высшей церковной должности ста­бильность и известную независимость от постоянного соперничества между кланами кончанских бояр. Вла­дыка как бы символически поднимался над склоками, несовместимыми со статусом церкви».[144]

Начиная с киевских времен, церковь в целом, и ее «подразделения», такие как Новгородское епископство, обладали обширным иммунитетом, освобождавшим от вмешательства светской вла­сти. Все это делало владыку почти неограниченным властителем внутри весьма значительного и постоянно растущего «хозяйства», включавшего монастыри и церкви, принадлежащее им имущество, в т.ч. земли, большое число представителей ду­ховенства, зависимых людей.[145] В пользу церкви продолжала поступать десятина, плата за совер­шение обрядов, вклады, дарения и т.п.

Значительный авторитет и накопленные богат­ства позволяли церкви активно вмешиваться во все сферы: не только духовной, но и военной, политической, социальной и эконмической жизни.

Сращивание церкви и государства в Новгороде хорошо проявляется в особенностях финансовой системы, где существует тесная взаимосвязь между новгородской и архиепископской казной. Правда, при единстве взгляда на их взаимосвязанность, существуют разногласия в отноше­нии ее степени. Если для одних это фактически единая казна, где доходы государства и церкви сливаются, где владыка является фактическим распорядителем всех финансов; то другие ищут разницу между ними.

Как сами новгородцы, так и иерархи, по-видимому, не разделяли этих институтов, что явствует, например, из факта вечевого осуждения в 1471 г. владычного ключника за растрату или использования средств вла­дыки на общегородские нужды (строительство нового первых каменных стен новгородского кремля, каменных укреплений Торговой стороны, городского моста в 1330-х – 1340-х гг., каменного го­рода Порхов в 1387 по его повелению и благословению).

Экономическая деятельность дополняется весьма разнообразным участием госу­дарственных делах. Не присутствуя, как правило, на вечевых собраниях (но проходивших при постоянном присутствии на нем его представителя), он обычно благословлял работу веча (если, конечно, это было «правильным образом» организованное вече).[146] В ряде случаев решения принимались как совместные от имени вла­дыки и всего Новгорода. Архиепископ нередко выступал посредником-миротворцем в конфликтах, разгоравшихся как на вече, так и за его пределами (в 1359, 1418 гг.). Подобную роль он порой играл и при улаживании конфликтов с князьями (Так, после поражения новгородского войска в сражении на р. Шелони в 1471 г. владыка Феофил в ходе переговоров с Иваном III сумел добиться некоторого уменьшения назначенной Новгороду контрибуции). По его благословению заключались договоры о приглашении князей.

Участвовал владыки и в организации международной и межземельной деятельности, утверждая мирные договоры, где его имя ставилось первым, участвуя (через своих представителей) в посольствах. Объявление войны также требовало владычного благословения. Нередко в военных действиях принимал участие особый конный владычный полк.

Сдерживаю­щую роль играл авторитет архиепископа в отношении развивавшихся внутри Новгородской земли центробежных тенденций. Учитывая высокий уровень бремени возлагаемый на новгородские волости метрополией, не удивительно стремление части из них выйти из со­става государства. Впрочем, централизующая роль владыке удавалось не всегда. Так несмотря на все, в т.ч. и его усилия, Псков, пусть и на правах младшего брата, вышел из состава республики. Новгородской церкви осталось довольствоваться сохранением некоторой власти по отношению к псковской, примерно в тех же рамках, что существовали между нею и московской церковью.

Предыдущая123456789Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: