 |
Последний этап Ливонской войны.
|
|
|
|
В конце августа, предварительно взяв крепость Остров, король подошел к Пскову и обложил его. Периметр обороны составлял около 10 километров, так что защищать его было непросто.
Тратить время на долгую осаду Баторий не собирался. Он действовал быстро и решительно. 1 сентября начались фортификационные работы, продлившиеся неделю. 7 сентября с насыпей была произведена мощная бомбардировка, проделавшая в стене проломы. На следующий день начался штурм.
Поляки ворвались в бреши и захватили две башни, но дальше продвинуться не смогли. Жестокий бой длился шесть часов, после чего защитникам удалось выбить поляков из одной башни и взорвать вторую. Приступ был отбит. Поляки потеряли до пяти тысяч солдат.
Тогда Баторий приступил к инженерной осаде. Но против подкопов русские рыли встречные подкопы, на артиллерийскую пальбу отвечали пушечным огнем. В городе то и дело возникали пожары, но их тушили.
2 ноября, после пятидневной канонады, поляки затеяли новый штурм, однако проявили меньше рвения, чем в прошлый раз, и под шквальным огнем попятились, даже не достигнув проломов.
Но Баторий не отступил и после второй неудачи – слишком дорого обошелся ему этот поход, слишком большие на него возлагались надежды. Поляки решили перезимовать под псковскими стенами и взять город измором.
К этому периоду войны относится удивительный эпизод с обороной Печерского монастыря, находившегося в 60 километрах от Пскова. Стараниями многолетнего игумена Корнилия, который, предвидя военные напасти, еще в 1568 году «содела около монастыря ограду камену велику», обитель превратилась в довольно сильную крепость. (Это тот самый Корнилий, которого Иван Грозный во время псковского грабежа 1570 года велел предать смерти. ) В монастыре стоял гарнизон в триста стрельцов.
|
|
|
Баторий не захотел терпеть у себя в тылу эту занозу, тем более что стрельцы не сидели тихо, а делали вылазки против польских отрядов. В монастырь отправился отряд немецко-венгерской пехоты, который встретил неожиданно сильное сопротивление со стороны вооружившихся монахов и был вынужден в беспорядке отступить.
Тогда король послал уже нешуточное войско под командованием венгерского военачальника Яноша Борнемиссы, с сильной артиллерией. После обстрела осаждающие дважды ходили на приступ, но взять обители не смогли. «Но промыслитель Господь наш Иисус Христос не презрел молений Матери своей и святого Николы чудотворца за ослабевших людей, тогда и женам немедля дал храбрость, и малым детям, одни заряжали пищали и подавали их мужчинам, другие оружием со стен спихивали, иные же воду кипятили с нечистотами и лили ее за стену на воинов, лезущих по лестницам на крепостную стену. Так что и эти были побеждены и повержены. И тем и другим [65] не было числа, а остальные убежали, посрамленные», – говорится в «Повести о Псково-Печерском монастыре», и можно было бы счесть этот рассказ обычным для такого жанра преувеличением, но в записях ксендза Станислава Пиотровского, участника псковской осады, тоже сообщается об удивительном монастыре: «Борнемисса с венграми и Фаренсбек [66] с немцами не могут никак совладать с Печерским монастырем; было два штурма и оба несчастны. Пробьют пролом в стене, пойдут на приступ, а там дальше и ни с места. Это удивляет всех: одни говорят, что это святое место, другие – что заколдованное, но во всяком случае подвиги монахов достойны уважения и удивления…» И ниже еще одно упоминание: «Венгерцы с Борнемиссой и немцы с Фаренсбеком не в состоянии справиться с Печерским монастырем. Печерцы удивительно стойко держатся, и разнеслась молва, что русские или чародействуют, или это место действительно святое, потому что едва подошли к пробитому в стене пролому, как стали все как вкопанные и далее идти не смели, а между тем русские стреляли в них, как в снопы».
|
|
|
Поляки осаждали монастырь больше двух месяцев, но так его и не взяли.
В кампании, которая казалась для русских заранее проигранной, наметился поворот. В самые тяжкие моменты отечественной истории иногда случались подобные чудеса – когда героизм и стойкость сравнительно небольшого количества людей исправляли вроде бы безнадежную ситуацию. Защитники Пскова и Печерской обители спасли Русь от неминуемого поражения.
Дальнейшее стояние под стенами Пскова хоть и сопровождалось стычками, но главным образом превратилось в состязание – у кого раньше иссякнет продовольствие. Псковитяне страдали от голода, но деваться им было некуда, а вот наемники и шляхтичи польского короля роптали и волновались, не желая терпеть лишения. К тому же на помощь русским пришла родная природа (тоже обычное в нашей истории явление): зима началась раньше обычного и была морозной.
Через некоторое время у Батория возникла еще одна проблема. При всех прекрасных боевых качествах профессиональная пехота имела один важный дефект: наемники сражались, только пока им платили, а из-за затянувшейся осады деньги у короля закончились.
В начале нового 1582 года Баторий был вынужден отказаться от осады и отступить.
Ресурсы Речи Посполитой иссякли, надежд на быструю победу не осталось. Обе стороны были истощены, а это означало, что долгая война подходит к концу.
Окончание Ливонской войны
Иван Грозный уже давно хотел мира – ему ведь приходилось еще и обороняться от шведов, которые вели себя всё активнее.
В 1580 году полководец Понс (Понтус) Делагарди занял русскую Карелию, а затем повернул оттуда в Ливонию, где в сентябре 1581 года взял драгоценную Нарву, единственный русский порт на Балтике. Вслед за тем пришлось оставить всю восточную Ливонию, но шведы не остановились на границе – они захватили исконные русские крепости Иван-город, Ям, Копорье.
В таких условиях Швеция становилась для Москвы опаснее Польши, и Грозный решил «помиряся с литовским с Стефаном королем, стати на Свейского».
|
|
|
Посредником в польско-русских переговорах стал папский легат Антонио Поссевино, впоследствии оставивший очень интересные записки о Московии. Римский понтифик был заинтересован в этом замирении – ему хотелось, чтобы Польша и Русь воевали не между собой, а с Турцией, главным врагом христианства.
Вопреки обычной практике договорились быстро. Переговоры начались в декабре 1581 года, а в январе 1582-го уже было подписано перемирие на десять лет.
Иван IV отказался от всяких претензий на Ливонию, уступая ее Польше, а Баторий вернул оккупированные русские территории, исключая Полоцк, – то есть Грозный был вынужден отказаться от своего главного завоевания в Литве.
Еще оставалась надежда, что теперь, избавившись от польской угрозы, удастся отбить назад Нарву.
Сразу же после заключения мира, в феврале, герой крымской войны 1572 года князь Дмитрий Хворостинин дал шведам бой у деревни Лямицы, близ крепости Ям, и даже одержал победу, но сил идти на Нарву не хватило.
Не решалась в одиночку воевать с русскими и Швеция. Осенью 1582 года Делагарди подступился к крепости Орешек, расположенной на острове посреди Невы, но справиться с ней не сумел.
На этом фронте боевые действия тоже прекратились из-за обоюдного истощения сил. В августе 1583 года подписали перемирие: каждой стороне досталось то, чем она на тот момент владела. Это означало, что и Нарва, и Иван-город, и Ям, и Копорье, и земли в Карелии достались Шведам. У Москвы остался только узенький коридор к Финскому заливу – символический выход к Балтике, не имевший ни торгового, ни стратегического значения.
Таким образом, главное предприятие царствования Ивана IV – Ливонская война, длившаяся четверть века, стоившая огромных людских жертв и приведшая Русь к полному разорению – на ливонском и литовском направлениях не дала ничего, а на шведском завершилась потерей русских земель.
Через полгода после конца войны Иван Грозный умер.
|
|
|
Иван Грозный: итоги правления
Первое столетие после восстановления национальной независимости в истории России – период роста и экспансии. Русский народ умножался, вступали в действие законы социальной и экономической эволюции, движения к единству.
Пока государство выполняло свою основную функцию: централизовать и организовывать усилия нации – страна росла, богатела и усиливалась. Процарствуй Иван IV на двадцать лет меньше, и его правление вошло бы в российскую историю как одна из самых выдающихся ее страниц.
Однако, начиная с 1560-х годов, вследствие некоторых объективных и субъективных причин (несоответствие архаичной боярской системы управления принципу самодержавия плюс личностные особенности правителя), стали проявляться «побочные эффекты» того государства, которое создал дед Ивана IV. Ордынское по своей сути, оно, по определению В. Ключевского, сочетало в себе три главные черты: военизированность, неправовой характер и неопределенность государственного порядка, то есть слабость управленческого механизма.
Реформа, которую попытался осуществить Грозный, должна была, по его представлению, сделать государство более эффективным. Для этого монарх попробовал заменить неповоротливую и устаревшую боярскую «инфраструктуру» прямым управлением через аппарат насилия, то есть ввести вместо аристократического строя «арестократический», держащийся на страхе наказания. Это был первый, но далеко не последний в российской истории эксперимент по учреждению тотальной власти спецслужб, к числу которых, безусловно, можно отнести Опричный корпус.
Подобная мера иногда, в период тяжелой войны и максимального напряжения национальных сил, бывала действенной, но лишь на коротком временном отрезке. Решить масштабные «гражданские» проблемы она не способна и всегда тормозит развитие страны, поскольку жесткое управление «сверху» не бывает гибким и парализует всякую низовую инициативность, от которой в конечном итоге и зависит рост страны. Если же «наверху» неблагополучно, последствия «арестократического» управления становятся катастрофическими.
В ситуации вседозволенности и фактической бесконтрольности процветали казнокрадство и всяческие злоупотребления, примеры которых приводит опричник фон Штаден.
Дьяк Василий Степанов, глава Поместного приказа, ведавшего распределением основного государственного богатства – поместий, требовал выплаты ему в карман половины стоимости, «а кто не имел что дать, тот ничего не получал».
Дьяк Шапкин из Разбойного приказа приторговывал освобождением от уголовных наказаний и вымогательствовал с помощью сфабрикованных обвинений.
|
|
|
Разрядный приказ, ведавший среди прочего мобилизацией, продавал освобождение от военной службы.
Челобитенный приказ, одно из обычных при «арестократии» и совершенно бесполезных, проформенных ведомств для «соблюдения справедливости», тоже кормился от своей сферы деятельности. Штаден пишет, что уже подписанное решение там можно было получить на руки лишь за взятку.
Даже обычные сторожа, поставленные перед «приказной избой», брали с посетителей плату за вход, а у кого не было денег, должны были униженно молить о допуске внутрь «Христа ради».
Ценой большой крови и ужасающих репрессий Иван Грозный поколебал аристократическую структуру, но не дал ей сколько-нибудь адекватной замены, что привело к ослабению и разорению государства.
Помимо огромных тягот, которыми сопровождалась бесконечная война, страну опустошала грабительская внутренняя политика Грозного. В Земщине вводились всё новые и новые подати, поборы, экстренные конфискации (каковыми можно считать опричные экспедиции). Флетчер приводит любимую присказку Ивана IV, который говорил, что «народ сходен с его бородой: чем чаще стричь ее, тем гуще она будет расти, или с овцами, которых необходимо стричь по крайней мере один раз в год, чтоб не дать им совершенно обрасти шерстью». В результате такой беспрестанной стрижки к 1580-м годам страна пришла в полный упадок и разруху. Легат Поссевино рассказывает:
Иногда на пути в 300 миль в его владениях не осталось уже ни одного жителя, хотя села и существуют, но они пусты… Что касается царской столицы, которой, как я говорил, является Москва, я сообщаю следующее: в настоящее время в ней не насчитывается и 30 тысяч населения, считая детей обоего пола… Сохранились следы более обширной территории в окружности, так что там, где было 8 или, может быть, 9 миль, теперь насчитывается уже едва 5 миль.
Численность столичного населения к концу Иванова царствования сократилась втрое (сказались и последствия крымского нашествия); обезлюдели и многие другие города. Пашни стояли невозделанными, даже помещичьи поля обрабатывать было некому, отчего обнищало и дворянство.
Кажется, именно при Иване Грозном в российской жизни укоренилось одно очень цепкое зло: государственное спаивание народа. Как раз с начала XVI века русские знакомятся с новым алкогольным продуктом под названием «водка», пришедшим из Литвы.
Точно неизвестно, кто и когда додумался изымать у населения деньги через казенную торговлю крепкими спиртными напитками, однако Сигизмунд фон Герберштейн сообщает, что при отце Грозного «черни» разрешалось выпивать только по праздникам, в обычные же дни «горожане и ремесленники бывают у обедни, а после нее возвращаются к работе, думая, что честнее заниматься трудом, чем попусту терять достаток и время в пьянстве, игре и подобных вещах». Альберт Кампензе (1540-е) подтверждает эти сведения: «Мужчины вообще рослы, сильны и привычны ко всем трудам и переменам воздушным; но очень склонны к пьянству. Эта народная слабость принудила Государя запретить навсегда, под опасением строжайшего взыскания, употребление вина, пива и другого рода хмельных напитков, исключая одних только праздничных дней. Повеление сие, несмотря на всю тягость оного, исполняется Московитянами, как и все прочие, с необычайною покорностью». Литовский дипломат Михалон Литвин (1550) удивляется тому, что в Московии нигде нет кабаков: «Посему, если у какого-либо главы семьи найдут лишь каплю вина, то весь его дом разоряют, имущество изымают, семью и его соседей по деревне избивают, а его самого обрекают на пожизненное заключение». Однако уже Ричард Ченслер, житель не особенно трезвой Англии, в 1553 году пишет про Русь, что нигде в мире не видел такого пьянства, то есть, вероятно, казенная виноторговля была введена в самом начале 1550-х годов. В 1557 году англичанин Энтони Джексон передает слухи «о мужчинах и женщинах, пропивающих своих детей и все свое добро в царских кабаках. В каждом хорошем городе есть кабак, называемый Корчмой (Corsemay), который Царь иногда отдает в аренду, иногда же жалует на год или на два какому-нибудь боярину или дворянину, в вознаграждение за его службу».
Джильс Флетчер в конце столетия приводит цифры, дающие представление о доходах от винной монополии: «В каждом большом городе устроен кабак или питейный дом, где продается водка (называемая здесь «русским вином»), мед, пиво и проч. С них царь получает оброк, простирающийся на значительную сумму: одни платят 800, другие 900, третьи 1 000, а некоторые 2 000 или 3 000 рублей в год… Вы нередко увидите людей, которые пропили с себя все и ходят голые (их называют «нагими»). Пока они сидят в кабаке, никто и ни под каким предлогом не смеет вызвать их оттуда, потому что этим можно помешать приращению царского дохода».
В дальнейшем рассказы о пьянстве «московитян» становятся у иностранных путешественников общим местом.
Как мы уже знаем, все огромные жертвы, расходы и потери, принесенные во имя экспансии на запад, оказались тщетны. Ни закончить объединение русских земель, ни обзавестись собственной балтийской торговлей Ивану IV не удалось.
Однако справедливости ради нужно сказать, что при общей катастрофичности этого долгого царствования, не все его итоги были негативными.
Присоединение Поволжья и Приуралья открыло будущим поколениям простор для расширения страны. Собственно говоря, первый шаг к освоению Сибири, без которой современная Россия невообразима, был сделан при Иване IV, хоть помимо его воли и даже в нарушение прямого царского приказа. (О движении в сторону Сибири будет рассказано в следующей главе. )
При Грозном по южному рубежу страны выросли новые города-крепости, построенные для защиты от крымцев: Болхов, Орел, Лихвин, Ливны и многие другие. Вокруг этих городов на плодородных землях разместились крестьяне-переселенцы, закладывая основу будущего хлебного богатства России. Точно так же стало расти население и развиваться сельское хозяйство Среднего Поволжья – в областях, где раньше хозяйничали шайки речных грабителей.
Неожиданный комплимент Ивану IV делает в 1578 году его ненавистник фон Штаден:
Хотя всемогущий бог и наказал Русскую землю так тяжко и жестоко, что никто и описать не сумеет, все же нынешний великий князь достиг того, что по всей Русской земле, по всей его державе – одна вера, один вес, одна мера!
Важность реформы по унификации и стандартизации мер (а также, добавим, денежной системы) для развития государства была огромна.
Нельзя не упомянуть и еще об одном изменении, быть может, из всех самом важном.
Кажется, именно в страшные годы правления Ивана Грозного у русских начинает формироваться понятие отчизны и патриотизма. Раньше, во времена раздробленности, эта идея была просто непонятна. Хранили верность своему князю, а не Руси. Теперь же, с появлением единого национального государства, у людей стало возникать чувство принадлежности к чему-то более крупному и долговечному, чем интересы нынешнего властителя.
В этом смысле Андрей Курбский был не «изменником родины», каким его рисуют позднейшие авторы, а вельможей прежней эпохи, когда служили не родине, но сюзерену. Иное дело – герои псковской обороны Шуйские. Их род сильно пострадал от царя, они имели все основания ненавидеть тирана – точно так же, как псковитяне, в 1570 году ограбленные опричниками, или печерские монахи, чей игумен пал жертвой террора. Но обида на царя не помешала этим людям выполнить долг. Скоро, во времена Смуты, понятие «государь» обесценится, да и государства не останется, так что хранить верность станет вроде бы некому и нечему, однако вдруг обнаружится, что взамен появилось чувство отчизны, и его достаточно, чтобы объединить страну и спасти ее.
ВРЕМЯ БОРИСА ГОДУНОВА
(1584–1605)
Как уже было объяснено во вступительной главе к данному тому, последний период истории «второго» русского государства, связанный с именем Бориса Годунова, отличается от предыдущих тем, что бó льшую часть времени (1584–1598) номинальным властителем был другой человек – царь Федор Первый. Монарх был психически нездоров или, что называется, не от мира сего и в дела управления не вмешивался, оставляя их на попечение Годунова. Современник князь Иван Катырев-Ростовский пишет, что Федор Иванович жил «ни о чем попечения не имея, токмо о душевном спасении», за что и получил прозвание Блаженного, а впоследствии был канонизирован церковью.
Поэтому данный раздел построен иначе, чем остальные. Сначала всё же придется рассказать о личности «титульного» государя – не потому что она была яркой (личности, собственно, почти не было), а потому что при самодержавной системе отсутствие личности тоже сказывается на судьбе страны. Московскую династию создавали потомки Ивана Калиты, по большей части люди сильные, деятельные, оборотистые. Иван Грозный, предшественник Федора, был не просто самодержцем, а «гиперсамодержцем» – и вот ему на смену пришел монарх, вовсе отказавшийся от власти. По выражению Пушкина, этот царь «на все глядел очами Годунова, всему внимал ушами Годунова» – и всё же являлся царем.
Что же касается Бориса, то его характер и подробности частной жизни приобретают историческую важность лишь с того момента, когда этот политический деятель достиг вершины власти. Поэтому рассказ о Годунове начнется с описания его извилистого пути наверх, и лишь после этого мы попробуем воссоздать портрет живого человека, которому в силу природных дарований и удачного стечения обстоятельств довелось два десятилетия управлять «вторым» русским государством.
На царе Борисе оно и закончилось.
ФЕДОР ПЕРВЫЙ: ЦАРЬ-НЕСАМОДЕРЖЕЦ
Умертвив в истерическом припадке старшего сына, Иван IV обрек династию на исчезновение. Правда, у царя оставалось еще двое сыновей: 26-летний Федор и полуторагодовалый Дмитрий, однако первый считался слабоумным и неспособным к управлению, а статус младенца, рожденного то ли в шестом, то ли в седьмом, то ли в восьмом браке (я уже писал, что сосчитать жен Грозного непросто), выглядел весьма сомнительно. Во всяком случае, у Ивана Васильевича, кажется, не было даже поползновений назначить Дмитрия наследником в обход Федора. Впрочем, Грозный относился к разряду монархов, которые не особенно заботились о том, что будет после них, – по выражению Людовика XV, «хоть потоп».
Что же представлял собой новый русский самодержец, которому после отца досталась разоренная, измученная, больная страна?
Федор Иванович родился 11 мая 1557 года и был сыном Анастасии Романовой. В три года он лишился матери, его детство и отрочество пришлись на самые страшные годы опричного террора. Болезненность и черты вырождения были вообще свойственны потомству Василия III. Тот же Катырев-Ростовский пишет, что Федор «благоюродив бысть от чрева матери своея», а кровавые ужасы и дикие забавы Александровской слободы, несомненно, изуродовали бы психику и здорового ребенка. Фактов явного помешательства и неадекватного поведения царевича, а впоследствии царя никто из хроникеров и мемуаристов не приводит, хотя многие иностранцы сообщают о его слабоумии как о чем-то общеизвестном. Шведский король Юхан даже в тронной речи объявил, что русский царь полоумен и что «русские на своем языке называют его durak».
|
|
|
