 |
Одна из первых ассигнаций
|
|
|
|
Если учесть, что турецкие войны обошлись почти в 140 миллионов и даже в мирное время на вооруженные силы приходилось ежегодно расходовать по двадцать пять миллионов, удивляться нечему. Во время первой войны пришлось даже учредить экстренные налоги, приносившие по 630 тысяч в год. Закончилось это пугачевским восстанием, убытки от которого были во много раз больше.
Конец XVIII века – время, когда в развитых странах Европы, прежде всего в Англии, разворачивалась индустриальная революция. Быстрее всего развивались металлургическая и текстильная промышленность, огромный рывок сделала торговля.
Росли эти производства и в России, где, благодаря богатым месторождениям руды, почти втрое увеличилась выплавка чугуна и почти вдвое выплавка стали. Появилось множество хлопчатобумажных фабрик, полотняных мануфактур.
Но рост промышленности мог бы быть гораздо значительнее, если б не тормозился двумя хроническими недугами: слабым развитием городов и нехваткой рабочих рук. Основная масса работников была прикреплена к земле или обслуживала господ в качестве «дворовых», из-за этого приходилось повсюду использовать малопроизводительный подневольный труд – на заводах, стройках, рудниках.
Но даже и таких, лично несвободных «фабричных» в России к концу века насчитывалось всего 100 тысяч, то есть меньше одного процента всех занятых. В Англии же к этому времени сельским хозяйством жила лишь треть работающих – основная часть трудовой силы перетекла в промышленность.
Что касается торговли, то, с одной стороны, ввоз и вывоз товаров при Екатерине очень увеличился (в значительной степени благодаря появлению черноморских портов). В 1790 году, то есть накануне больших европейских войн, разрушивших коммерцию, стоимость российского экспорта составляла двадцать семь с половиной миллионов рублей, что приносило казне большие прибыли от таможенных сборов. Однако до Британии, экспорт которой в том же году равнялся 125 миллионам, и Франции (более 100 миллионов), России было далеко, а кроме того, существовала огромная диспропорция между внешним и внутренним товарооборотом.
|
|
|
Внутри страны товарно-денежные отношения едва теплились. У населения было очень мало наличности, повсеместно преобладало натуральное хозяйство. Русские крестьяне сами себя кормили, одевали, обували, сами же изготавливали орудия своего труда. В конце столетия средний подданный империи тратил за целый год всего 17 копеек, да и то, вероятно, преимущественно на выпивку.
Держава была великой в военном отношении, но не в промышленном и не в торговом. В этом смысле при Екатерине II мало что изменилось.
Приближение грозы
В царствование Екатерины разразился самый обширный народный бунт за всю русскую историю. Непосредственным толчком к нему, как и во всех предыдущих подобных случаях (восстания под предводительством Болотникова, Разина, Булавина), стали лишения, вызванные затяжной войной, но причины следует искать во внутриполитическом курсе, который проводило правительство. За предшествующее десятилетие положение крестьян все время ухудшалось. Желая заручиться поддержкой дворянства, Екатерина делала это за счет крепостных, которые теперь не могли даже пожаловаться на свои обиды. Кроме того, освободившись от обязательной службы, многие дворяне стали жить дома, по деревням, и злоупотребляли своей помещичьей властью, что сильно обостряло отношения между господами и их рабами.
Активными участниками народной войны стали еще три группы населения, тоже очень недовольные своим положением: заводские крестьяне, влачившие совершенно каторжное существование; приволжские нехристианские народы, и прежде не раз восстававшие против притеснений; наконец, городские низы, на которые тяжелым грузом легло введение временных военных налогов.
|
|
|
Положение усугублялось тем, что из-за войны с турками внутри страны оставалось мало войск.
При этом нельзя сказать, чтобы пугачевское восстание грянуло внезапно, как гром среди ясного неба. Большой грозе предшествовали тревожные раскаты грома, которым правительство не придало должного значения.
Первым таким предупреждением был московский Чумной бунт.
Страшная зараза стала проникать в страну после того, как русские войска вошли в охваченную эпидемией Молдавию. В старой столице небольшая вспышка болезни случилась в январе 1771 года, но из-за холодов скоро прекратилась, и престарелый московский генерал-губернатор граф Салтыков (победитель при Кунерсдорфе) не озаботился никакими превентивными мерами.
С приходом тепла чума стала набирать силу, так что к концу лета ежедневно умирало по несколько сотен человек. Надо было оцепить город кордонами, но у Салтыкова не хватало на это солдат, а организовать заставы каким-то иным образом он не умел и лишь набивал больницы и карантины заразившимися. Смертность от этого лишь возрастала. Из двенадцати тысяч московских домов в половине кто-нибудь болел, а в трех тысячах домов умерли все, кто там жил.
В городе царили ужас и паника, причем больше всего люди боялись именно больниц и карантинов. Из-за отсутствия всяких представлений о гигиене эпидемия все время расширялась: кто-то грабил умерших и заражался от них, больные сбегали от врачей. Власть выглядела совершенно беспомощной.
Самая эпидемоопасная ситуация сложилась близ Кремля, где у Варварских ворот висела икона Богоматери. Прошел слух, что она творит чудеса исцеления, и вокруг все время толпился народ, целуя образ и суя в ящик для пожертвований деньги. Здесь же, прямо в толпе, падали и умирали больные, но это никого не останавливало.
15 сентября, когда разразился бунт, в городе не было никакого начальства. Почти все богатые люди, кто мог себе это позволить, давно уже покинули проклятое место, а тут еще и уехал в свою усадьбу генерал-губернатор.
|
|
|
Самой значительной персоной оказался митрополит московский Амвросий. Он приказал наряду солдат опечатать и забрать денежный ящик, чтобы устранить источник заразы.
Горожане, недовольные властями и напуганные эпидемией, ящик не отдали и кинулись в Кремль, чтобы расправиться с митрополитом. В тот день Амвросий избежал гибели, вовремя перебравшись в пригородный Донской монастырь, но толпа разгромила архиерейское подворье, а заодно взломала винный погреб, после чего пришла в еще большее буйство.
Назавтра бунтовщики добрались и до монастыря, где прятался митрополит, выволокли старика прямо из церкви и забили кольями до смерти.
В отчаянной ситуации, когда большой город погрузился в полную анархию, а никого из больших начальников не было, решительность проявил управляющий Главной соляной конторы Петр Еропкин. Он собрал всех имевшихся в Москве солдат (набралось лишь 130 человек), выкатил две пушки и устроил настоящее побоище у Боровицких ворот, положив на месте около ста бунтовщиков.
Но мятеж не стих и теперь. На третий день собрались новые толпы и опять двинулись к Кремлю. К этому времени наконец появился генерал-губернатор Салтыков с полком регулярной армии. Лишь увидев значительный воинский контингент, восставшие рассеялись.
Напуганная московскими событиями императрица отправила в старую столицу своего фаворита Григория Орлова. Тот произвел следствие, трех человек повесил, многих перепорол, но зачинщиков не обнаружил. К этому времени в связи с наступлением холодной погоды эпидемия пошла на убыль. Екатерина уволила с должности Салтыкова, объявила Орлова великим победителем чумы и на том успокоилась.
А через несколько месяцев вспыхнул новый мятеж – на сей раз далеко от столиц, на окраине, но в регионе очень опасном.
Здесь, на реке Урал, которая тогда называлась Яик, обитало Яицкое казачество, созданное для обороны границ и освоения степных земель. Власти вели себя с этими своенравными, хорошо вооруженными людьми весьма неосмотрительно, раздражая их всякими несправедливостями, назначая новые поборы и покушаясь на старинные привилегии.
|
|
|
Поводом для мятежа стал слух, что пятьсот казаков, назначенные для отправки на Северный Кавказ, будут там записаны в гусары с непременным бритьем бород. В Яицком городке, столице округа, начались беспорядки. Казаки отказывались повиноваться атаману Тамбовцеву и войсковой старши́ не, шумели, протестовали, но до кровопролития пока не доходило.
Масла в огонь подлило прибытие солдатской команды генерал-майора Рауш фон Траубенберга. Он отказался вести какие-либо переговоры, арестовал зачинщиков, а когда собралось большое скопище народа, велел палить картечью, многих убив и ранив. Но казаки – не безоружная московская толпа. Они взялись за оружие и перебили чужаков, а заодно и почти всю верхушку войска, включая атамана.
После этого, 13 января 1772 года, казаки выбрали на кругу трех «поверенных» и постановили отправить к императрице делегацию с объяснением, что мятеж произошел по вине самого генерала Траубенберга. Не очень рассчитывая на царскую милость, бунтовщики стали готовиться к обороне.
Предосторожность оказалась не лишней. Делегацию в Петербурге арестовали, а к Яицкому городку отправили генерал-майора Фреймана с большим отрядом драгунов, егерей и верных правительству казаков – всего 3 700 человек с двадцатью пушками.
3–4 июня произошел двухдневный бой, в котором регулярные войска одержали победу. Тогда большинство населения, около тридцати тысяч человек, погрузившись на повозки, попытались уйти в степь, но солдаты их догнали и вынудили вернуться.
Следствие и суд растянулись на целый год. В июле 1773 года 54 казака после телесного наказания были сосланы в Сибирь, еще несколько десятков отданы в солдаты.
К прежним обидам и репрессиям прибавился огромный штраф в 35 тысяч рублей, который расписали по семьям. При этом основная масса участников восстания осталась там же, где была, и сохранила оружие. Скоро казаки обретут сильного вождя и снова поднимутся.
Но прежде чем рассказать о Емельяне Пугачеве, остановимся на самом феномене русского самозванства.
Авантюристы или безумцы, объявлявшие себя августейшими особами, обычно возникали в те исторические периоды, когда ослабевала сакральность высшей власти, одна из главных несущих опор «ордынского» государства. Впервые это произошло, когда пресеклась линия Рюрика и был избран Годунов – царь «не от Бога». Не переводились самозванцы и в XVII веке, пока династия Романовых еще не обрела священного ореола. Потом это явление постепенно сходит на нет, но после Петра Первого вновь возрождается из-за того, что на троне раз за разом оказываются очень странные монархи: безродная «чухонка», сын изменника, любовница курляндца, непонятный младенец с нерусскими родителями, дочь «чухонки», неверная жена, избавившаяся от законного мужа. Какая уж тут сакральность!
|
|
|
Лже-Петров Первых, кажется, не было – тот царь был слишком колоритен и приметен, зато «царевичи Алексеи» не переводились лет двадцать. В какой-то момент, в 1724 году, их было сразу два, беглый солдат и астраханский извозчик. Обоих казнили. Последний по времени, послушник Киевской лавры Иван Миницкий затеял смуту уже в конце царствования Анны Иоанновны. Тайна царского происхождения открылась ему в видении. Он сумел увлечь за собой некоторое количество солдат и даже собрался походом на Петербург. Был посажен на кол. Казнили и всех его соратников. Чем неувереннее чувствовала себя монархия, тем свирепее реагировала она на самозванцев.
Потом пошла «мода» на чудодейственно уцелевшего Петра Второго. Таковых известно по меньшей мере трое, причем последний по счету зарегистрирован через 45 лет после смерти юного монарха. Беглый рекрут Иван Евдокимов рассказывал, что злые бояре увезли его в Италию и продержали там в «каменном столбе» двадцать лет и четыре года (в хронологии дезертир путался).
Интересно, что удобный для фантазий младенец Иоанн «воскресал» только однажды – очевидно, он народу не особенно запомнился. Примечательно также, что в «век цариц» не появилось ни одной сколько-нибудь заметной самозванки (иностранная княжна Тараканова не в счет). В глазах населения женщина в качестве монарха выглядела несолидно, так что нечего было и претендовать на эту сомнительную честь.
Большое впечатление на людей произвела подозрительная кончина Петра Третьего, о которой зачитывали манифест по всей стране. Этот император правил совсем недолго, но успел выпустить несколько милостивых указов. Ходили слухи, что он собирался вовсе освободить крестьян, за что злые дворяне во главе с немкой задумали батюшку извести, да он от врагов сбежал и до поры до времени скрывается.
«Петры Третьи» объявлялись один за другим, их едва успевали вылавливать и ссылать на каторгу (Екатерина в это время еще пыталась обходиться без смертной казни). За десятилетие, предшествующее восстанию, произошло по меньшей мере семь подобных случаев. Почти все самозванцы говорили о воле для крестьян, об отмене ненавистной рекрутчины, об освобождении от податей – вот то, чего жаждал народ.
К шестому году трудной турецкой войны положение стало взрывоопасным, не хватало только искры. «Недоставало предводителя. Предводитель сыскался», – лаконично пишет в «Истории пугачевского бунта» Пушкин.
Внутренняя война
Биография предводителя восстания хорошо известна, причем из первоисточника: на допросах Пугачев рассказал о своей ранней жизни в деталях.
«Родиною я донской казак Зимовейской станицы Емельян Иванов сын Пугачев, грамоте не умею, от роду мне тритцать два года», – так начинаются эти показания, данные осенью 1774 года. Из чтения этого пространного документа складывается впечатление о Пугачеве как о человеке живом, сметливом, пожалуй, хитроватом, но очень мало развитом. С 17 лет поступивший на военную службу, Емельян много где побывал и много что повидал, но имеет весьма туманное представление обо всем, что не касалось его непосредственного круга интересов. Например, о Семилетней войне, участником которой он был, сказано: «Наряжон был в Пруский поход. Сие было в котором году не помню, также и которая была кампания».
Судя по тому, что он, рядовой казак, выбился в хорунжие, воевал Пугачев умело, однако в 1771 году его царская служба закончилась. Он заболел какой-то кожной болезнью, от которой на груди остались шрамы (они свою роль еще сыграют). Главное же – Емельяну опостылело Донское войско, где у казаков к этому времени мало что осталось от прежних вольностей. Вероятно, тяготила Пугачева и семейная жизнь. Так или иначе, он собрался уйти на Терек, где казакам жилось вольготней. На него донесли, он сбежал из-под караула. С этого момента бывший хорунжий переходит в разряд людей беглых. Несколько раз он попадался, снова вырывался на свободу, забирался все дальше от родного Дона и примерно год спустя после всяких малоинтересных злоключений оказался в Яицком городке, где казачья среда вся бурлила после недавнего бунта.
По складу характера вождь народной войны был человеком непутевым и непоседливым, постоянно ввязывавшимся в какие-то плохо обдуманные авантюры – отнюдь не бывалый ветеран Болотников, не лихой богатырь Разин и не боевой атаман Булавин. Просто Емельян оказался в критическом месте в критическое время – и стал искрой, попавшей в порох.
Великие события начинались почти комически. Однажды в ноябре 1772 года пришлый человек, моясь в бане, на вопрос о том, что-де у тебя за знаки на груди, важно отвечал: царские. «Я вить государь Пётр Фёдорович, меня Бог и добрые люди сохранили». Сказано это было, кажется, без особенного умысла. Возможно, что и спьяну. Точно так же незадолго перед тем он наврал жене, что его на Тереке выбрали атаманом.
Надо сказать, что в народе бытовало верование, будто у царей на теле есть какие-то особенные отметины. В том же году другой «Петр Федорович», беглый солдат Федотка, тоже показывал всем желающим «царские знаки», но поскольку места были спокойные, Федотку быстро забрали. У Пугачева же, кроме того, на левом виске имелась круглая вмятина, след перенесенной золотухи, и при большом желании можно было принять ее за царскую печать (многие потом чуть ли не двухглавого орла там различали).
Попарившись, Пугачев отправился себе дальше, успел снова попасться и снова сбежать, а в следующий раз попал на Яик лишь в августе 1773 года. И тут оказалось, что за минувшие месяцы весть о явления государя разнеслась по всем казацким селениям. Мужик, которому Емельян сообщил свою сокровенную тайну, судя по прозвищу (Еремкина Курица), умом не блистал, принял всё за чистую монету, а казакам так хотелось найти управу на местные власти, что долго их убеждать не пришлось.
Увидев, как его встречают, Емельян долго не раздумывал. Он объявил уже довольно большому сборищу казаков (их было несколько десятков), что так и есть: он – законный государь, несколько лет странствовал в Польше, Египте, Ерусалиме и на Терек-реке, а ныне хочет помочь своим верным яицким казакам в их беде. Собравшиеся поверили, потому что хотели поверить.
Это было 16 сентября 1773 года. Дальнейшие события разворачивались с невероятной быстротой, и в них ничего комического уже не было.
На следующий день небольшой отряд двинулся в сторону Яицкого городка – торжественно, с войсковыми знаменами. Во все стороны понеслась поразительная весть о воскресшем государе, примкнуть к которому – не бунтарство, а долг всякого подданного.
Это действительно был не просто бунт. Начиналась гражданская война, которая продлится целый год и которую можно разделить на три сущностно разные стадии.
На первой, продолжавшейся шесть месяцев, восстание оставалось почти исключительно казачьим, фактически – продолжением предыдущего войскового мятежа. В первом своем «манифесте» Пугачев жаловал местных жителей «рекой, землею, травами, денежным жалованьем, свинцом, порохом и хлебом» – то есть всем тем, чем обычно цари награждали казаков. Ни о помещиках, ни о крепостном праве даже не упоминалось, потому что в оренбургских степях крестьян не было.
Когда Емельян подошел к Яицкому городку, у него было две или три сотни людей, а в крепости втрое больше, но гарнизонные казаки стали перебегать к мятежникам, поэтому комендант Симонов не решился дать бой и лишь велел палить из пушек. Не имея средств для осады, Пугачев поступил наиболее рациональным образом: оставил город в покое и двинулся вдоль линии фортов, поставленных на границе с азиатской степью.
Марш был триумфальным. Почти все крепостцы открывали «государю» ворота. Тамошние казаки и солдаты сами хватали офицеров, если те пытались оказать сопротивление. Казаков сразу включали в отряд, солдат предварительно остригали по-казачьи, снимали со стен пушки и двигались дальше. В считаные дни отряд разросся в настоящую армию.
Через две недели Пугачев набрал такую силу, что двинулся прямо на Оренбург, столицу всего обширного края. У губернатора Рейнсдорпа в хорошо укрепленном городе было три тысячи войска, много артиллерии, но численность восставших в октябре уже превышала двадцать тысяч. К ним присоединились башкиры, к которым «Петр Федорович» отправил грамоту, зная, что этот народ измучен притеснениями царских чиновников.
2 ноября восставшие попытались взять крепость штурмом, но им не хватило оперативного опыта. Пока они бились во рвах и на валах, Рейнсдорп произвел довольно простой маневр – предпринял фланговую атаку отрядом регулярной пехоты, и атакующие в панике отступили.
Полководческое искусство Пугачева – вопрос дискуссионный. На счету командующего повстанческой армии имелись и победы, и поражения. Однако, если их разобрать, видно: все боевые победы были небольшими, а неудачи – крупными. Про Емельяна можно сказать, что это был хороший, даже выдающийся военачальник среднего калибра, но отнюдь не стратег.
Вот два примера войны по-пугачевски.
Единственной крепостью Яицкой линии, которая оказала мятежникам серьезное сопротивление, была Татищева, где засел бригадир фон Билов с присланными из Оренбурга солдатами. Они открыли такой плотный огонь, что невозможно было подступиться к стенам. Тогда Пугачев, пользуясь направлением ветра, поджег стога сена, и произвел удачный штурм под прикрытием плотной дымовой завесы.
Под Оренбургом ему удалась и более сложная комбинация. Было известно, что гарнизон ждет «сикурса» – к осажденным двигался большой воинский контингент бригадира Корфа. Пугачев приказал открыть в степи пушечную пальбу, чтобы в городе подумали, будто к ним прорывается подкрепление, а на пути следования устроил артиллерийскую засаду. Не ожидая от простого казака подобных сложностей, генерал-майор Валленштерн поспешил выйти в поле, ведя с собой 2 400 солдат, больше половины всех наличных сил. «Когда ж натянул на то место, где лежал в закрытии Чумаков [начальник повстанческой артиллерии], и так жестоко их поразил, что принуждены с немалым уроном в город возвратиться», – с явным удовольствием вспоминает на допросе эту удачную операцию Емельян.
На первом этапе войны Пугачеву вообще очень помогало то, что царские генералы относились к противнику пренебрежительно. Для подавления восстания отрядили генерал-майора Кара, который писал Екатерине: «Опасаюсь только, что сии разбойники, сведав о приближении команд, не обратились бы в бег». Чтобы не упустить разбегающихся, Кар двигался широким фронтом, разделив свой корпус на несколько групп. Все они были атакованы по отдельности и разбиты, причем большой отряд симбирского коменданта полковника Чернышева сгинул целиком: две тысячи солдат перешли к мятежникам, тридцать шесть офицеров были повешены. Не избежал разгрома и сам Кар, едва спасшийся бегством. Потом, оправдываясь, он напишет про «разбойников», которых вначале так презирал:
Артиллериею своею чрезвычайно вредят; отбивать же её атакою пехоты также трудно, да почти и нельзя; потому, что они всегда стреляют из неё, имея для отвозу готовых лошадей, и как скоро приближатца пехота станет, то они, отвозя её лошадьми далее на другую гору, и опять стрелять начинают, что весьма проворно делают и стреляют не так, как от мужиков ожидать должно было.
Но, будучи хорошим тактиком, Пугачев не умел выстроить никакого плана кампании, очень напоминая в этом смысле другого народного вождя, Степана Разина.
Главной причиной поражения восстания на первом его этапе, оренбургском, стало то, что казаки с башкирами, не сумев взять город, надолго застряли под его стенами. Осада растянулась чуть не на полгода. Время было упущено, правительство имело возможность собрать и отправить на окраину серьезные силы.
А «государь Петр Федорович» тем временем весело жил в Бердской слободе под Оренбургом, пируя со своими «енаралами», часть которых для пущей солидности тоже превратились в самозванцев рангом пониже. Казак Зарубин по кличке Чика был объявлен «графом Чернышевым», казак Андрей Овчинников – «графом Паниным», Максим Шигаев – «графом Воронцовым» и так далее. Эти громкие имена были известны в народе и своим звучанием подкрепляли убедительность прав воскресшего «императора». Создал Пугачев и собственное правительство, назвав его «Военной коллегией» по примеру петербургской. Этот орган занимался не только войсковыми делами, но и административно-финансовыми, а также судебными. В коллегии заседали бородатые фельдмаршалы, аншефы и фельдцейгмейстеры, увешанные лентами и зведами. Поскольку Екатерину «император» сулился сослать в монастырь, скоро появилась и «императрица», шестнадцатилетняя красавица казачка Кузнецова, а при ней, как полагается, штат фрейлин.
В ноябре часть войска под началом графа Чики-Чернышева, помогая союзникам-башкирам, осадила Уфу – и тоже застряла там на долгие месяцы вместо того, чтобы расширять восстание дальше.
Пассивность Пугачева после первых блистательных успехов объясняется просто: вождь народной войны не сильно задумывался о будущем. Хорошо живется в Бердской слободе – и ладно. Сам он об этом скажет так:
– Дальнаго намерения, чтобы завладеть всем Российским царством, не имел, ибо, рассуждая о себе, не думал к правлению быть, по неумении грамоте, способен. А шол на то: естли удастся чем поживиться или убиту быть на войне – вить я всё заслужил смерть – так лутче умереть на войне.
Вот и вся стратегия.
А тем временем, испуганная разгромом генерала Кара, Екатерина наконец отнеслась к мятежу всерьез. Она отправила к месту «беспорядков» (официальный эвфемизм) одного из лучших своих полководцев генерал-аншефа Александра Бибикова, отозвав его из Польши. Начальнику карателей дали численно небольшой, но укомплектованный настоящими боевыми частями корпус. Значительную его долю составляла регулярная кавалерия.
У той же крепости Татищевой, где Пугачев прошлой осенью так удачно поджигал сено, 22 марта 1774 года произошло сражение между основной частью бибиковской армии под командованием генерал-майора Петра Голицына и войском самозванца. Битва была очень упорной. Голицын вслед за Каром потом поражался «дерзости и распоряжениям в таковых непросвещенных людях в военном ремесле». Но военная выучка, дисциплина и искусство маневра возобладали над хаотичной храбростью. В конце концов, после шестичасового боя казаки, а вместе с ними и их предводитель побежали. Две с половиной тысячи остались на поле брани, еще четыре тысячи были пленены во время преследования. Остатки рассеялись, бросив всю артиллерию.
Почти одновременно с этим в четырехстах верстах к северу, под Уфой, малочисленный отряд под командованием бравого кавалерийского подполковника Ивана Михельсона наголову разбил огромное, неповоротливое войско Чики, который не сумел скрыться и попал в плен.
В конце марта 1774 года казалось, что казацкий мятеж подавлен. Оренбург и Уфа деблокированы, полчища бунтовщиков рассеялись, самозванец бежал, бросив свою «резиденцию» и «императрицу».
Так оно и было. Казацкий мятеж действительно почти угас. Восстание перешло на следующую стадию.
Второй его этап, длившийся с марта по июль 1774 года, сильно отличался от первого и составом участников, и географией. По мере отдаления от Яицкой области казачий элемент перестал играть в мятежном войске ведущую роль. Очень увеличилась пропорция башкиров (это были их земли), а кроме того к восстанию стали активно присоединяться заводские рабочие.
Дело в том, что, спасаясь от преследования, Пугачев с горсткой оставшихся людей стал уходить на северо-восток, в сторону Урала. Беглецам помогло то, что главнокомандующий правительственными войсками Бибиков скончался от холеры, и на время координация между разбросанными по обширной территории карательными частями нарушилась.
Положение крепостных рабочих было очень тяжелым. Они приняли «батюшку-государя» с радостью, и войско стало опять быстро увеличиваться. У повстанцев появилось много пушек, потому что многие уральские предприятия были военными.
Восставшие двигались от завода к заводу, от городка к городку очень быстро, потому что их преследовали правительственные отряды, прежде всего напористый Михельсон. Он снова и снова громил попадавшуюся ему на пути «сволочь» (обычный в ту пору термин для описания мятежников, все время попадающийся в пушкинской «Истории Пугачева»), но численность крестьянско-башкирского войска не убывала, а наоборот увеличивалась – вместо выбывших бойцов вливались новые.
В целом ситуация была странная: наступление Пугачева одновременно являлось отступлением. Причина заключалась в том, что без казаков боевые качества его армии очень снизились. Это была плохо организованная и слабо вооруженная толпа, которая не выдержала бы сражения в открытом поле. Должно быть, Емельян ждал, пока у него накопится такая сила, которая сможет задавить врага количеством.
Но дело шло медленнее, чем он надеялся. Далеко не все заводы примыкали к восстанию. Были и такие, где рабочим жилось получше – тогда они оставались нейтральными. А если владелец оказывался человеком решительным, Пугачева встречали пушечными выстрелами – и он уходил ни с чем. Советский исследователь народной войны А. Андрущенко подсчитал, что к повстанцам присоединились крестьяне 64 заводов, а 28 предприятий оказали сопротивление. (Екатерина сделает из этого правильные выводы и впоследствии особым указом велит улучшить положение уральских рабочих).
Двадцать первого мая 1774 года у крепости Троицкой командующий Сибирским корпусом генерал-поручик де Колонг настиг Пугачева, у которого к этому времени набралось уже более десяти тысяч человек. Несмотря на большой численный перевес, восставшие были разгромлены. Они потеряли всю артиллерию и почти все разбежались. С Емельяном осталась едва одна десятая.
Но затем всё началось сызнова. «Государя» на пути опять встречали хлебом-солью, к его войску присоединялись рабочие многих встречных заводов. Пали Ижевск и Воткинск. Крепость Оса на реке Кама выдержала два приступа, но сдалась после того как Пугачев, повторив уже использованный прием, подкатил к стенам возы с сеном.
В конце концов, пройдя дугой по Приуралью, Пугачев двинулся через Заволжье на запад. Здесь его армия пополнилась за счет местных народов – татар, чувашей, мордвинов. У всех были причины ненавидеть русских чиновников. Мятеж казался сказочным Змеем-Горынычем, у которого вместо отсеченной головы немедленно вырастают две новых. К началу июля в войске опять было около 20 тысяч человек.
Впереди находился большой город Казань, а за ним, по ту сторону Волги, начинались глубинные российские земли.
Восстание переходило в свою третью стадию – крестьянскую.
Этому повороту предшествовали кровавые бои у стен Казани.
Сам город 11 июля был захвачен, разграблен и подожжен, но гарнизон засел в крепости. Осажденных спасло приближение Михельсона. В семи верстах от Казани произошло упорное сражение, и опять военное мастерство небольшого контингента регулярных войск (800 карабинеров и гусар) одержало верх над необученной и бесформенной массой. Пугачевцы разбежались.
Но всего три дня спустя у Емельяна снова была армия не меньше прежней. Крестьяне стекались к нему со всех сторон. 15 июля было новое сражение. Потеряв сотню солдат, Михельсон перебил две тысячи повстанцев и еще пять тысяч захватил в плен. Казань была освобождена, Пугачев опять бежал и два дня уходил от погони. Несколько сотен человек – вот всё, что у него осталось.
После каждого такого разгрома в столицу неслись донесения, что восстание наконец подавлено – и всякий раз оно вспыхивало с еще большей силой.
Самая мощная вспышка произошла теперь.
Спасаясь от преследования, 18 июля Пугачев переправился на правый берег Волги. Там немедленно всё запылало.
Вся западная сторона Волги восстала и передалась самозванцу, – пишет Пушкин. – Господские крестьяне взбунтовались; иноверцы и новокрещеные стали убивать русских священников. Воеводы бежали из городов, дворяне из поместий; чернь ловила тех и других и отовсюду приводила к Пугачеву.
Причиной всеобщего восстания был манифест «Петра Третьего», отменявший крепостничество, солдатчину и все подати, даровавший «рабам всякого чина и звания» полную свободу, а также земли, леса, рыбные ловли и «протчие все угодья» – одним словом, всё, о чем только мог мечтать народ. Не могла не понравиться крестьянам и та часть указа, в которой государь император разрешал им убивать и грабить помещиков – «поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами». Заканчивался манифест оптимистично: «По истреблении которых противников и злодеев-дворян, всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет».
После такого призыва сразу в нескольких соседних губерниях развернулись события, которые иначе как гражданской войной не назовешь.
Прежде всего, опять изменился состав повстанческих сил. Башкиры и большинство заводских остались на другом берегу Волги. Теперь мятежные отряды почти целиком состояли из русских крепостных крестьян. Небольшие группы агитаторов по собственной инициативе ходили по деревням, объявляли «государеву волю» – и немедленно начинался бунт. Восстание децентрализировалось, оно распространялось со скоростью лесного пожара.
Повсюду горели помещичьи усадьбы, резали господ, которые не успели сбежать. По сведениям, которые приводит Н. Павленко, в Нижегородской губернии лишились жизни 348 дворян, четверть общего количества; в Воронежской – 445; в одном лишь Алатырском уезде мятежники казнили 221 дворянина.
Паника охватила не только помещиков, но и представителей власти.
Нижегородский губернатор, генерал-поручик Ступишин, писал к князю Волконскому, что участь Казани ожидает и Нижний и что он не отвечает и за Москву, – рассказывает в своей «Истории» Пушкин.
Если бы Пугачев действительно повернул вглубь России, очень возможно, что ему не пришлось бы и сражаться. Крестьяне всюду встречали бы освободителя хлебом-солью. Но Емельяна тянуло в более привычные и знакомые ему места. Он надеялся заручиться поддержкой донского казачества, к которому принадлежал и сам, а не получится – так уйти на Кубань и оттуда в Персию. (Точно так же век назад повел себя Степан Разин, вволю «погуляв» и потерпев военное поражение).
Дойдя до Арзамаса, мятежники повернули на юг. Зная, как ненадежно его нынешнее войско, Пугачев нигде долго не задерживался, стремясь оторваться от преследователей. 27 июля без боя взяв Саранск, 2 августа он уже был в Пензе, где его встретили иконами, а три дня спустя оказался перед Саратовым. Часть гарнизона перешла на его сторону, город пал. Все захваченные дворяне и чиновники, 45 человек, были повешены.
Через два дня после ухода пугачевцев город был занят правительственными войсками, но в это время Пугачев уже подходил к Царицыну. Два дня пытался взять крепость, но был отбит, а дальше задерживаться не посмел – к городу форсированным маршем шел Михельсон.
Задержка у стен Царицына оказалась роковой. 25 августа ста километрами южнее, близ Черноярска, четырехтысячный отряд Михельсона, произведя обходной маневр, перегородил дорогу десятитысячному крестьянскому войску. Тут уже выбора не осталось – пришлось давать бой.
Михельсону удавалось побеждать и при куда худшем соотношении сил, поэтому сражение больше напоминало побоище.
Вот описание этой последней битвы гражданской войны в лаконичном изложении Пушкина: «Пугачев стоял на высоте между двумя дорогами. Михельсон ночью обошел его и стал противу мятежников. Утром Пугачев опять увидел перед собою своего грозного гонителя; но не смутился, а смело пошел на Михельсона, отрядив свою пешую сволочь противу донских и чугуевских казаков, стоящих по обоим крылам отряда. Сражение продолжалось недолго. Несколько пушечных выстрелов расстроили мятежников. Михельсон на них ударил. Они бежали, брося пушки и весь обоз. Пугачев, переправясь через мост, напрасно старался их удержать; он бежал вместе с ними. Их били и преследовали сорок верст. Пугачев потерял до четырех тысяч убитыми и до семи тысяч взятыми в плен. Остальные рассеялись. Пугачев в семидесяти верстах от места сражения переплыл Волгу выше Черноярска на четырех лодках и ушел на луговую сторону, не более как с тридцатью казаками».
|
|
|
