 |
Крестьянская война 1773–1774 годов
|
|
|
|
Крестьянская война 1773–1774 годов
Раньше Пугачев после очередного поражения всякий раз быстро пополнял ряды своего воинства новыми добровольцами, но теперь взять их было неоткуда. Емельян сам ушел из крестьянских краев в малолюдные степи. Казаки соседней Донской области на его призыв не откликнулись.
Изменилась и общая ситуация. За несколько недель перед тем окончилась турецкая война, это позволило правительству перебросить в охваченный мятежом край закаленные в боях войска. Командовал ими прославившийся недавними победами генерал-поручик Суворов.
Надеяться было уже не на что. Около Пугачева оставались лишь близкие соратники, те яицкие казаки, кто когда-то поддержал его в самом начале. Эти люди придумали верный способ спастись.
8 сентября они схватили своего предводителя и неделю спустя выдали его властям. (В награду предатели были помилованы царицей, но ни награды, ни свободы не получили; все они содержались под стражей до конца жизни).
Пойманный Пугачев в клетке
Английская гравюра. XVIII в.
Пойманного самозванца, будто дикого зверя, в клетке, повезли в Москву через те самые земли, жители которых недавно встречали его как освободителя. В старой столице Пугачева на протяжении двух месяцев тоже показывали всем желающим – чтоб народ окончательно убедился: никакой это не Петр Федорович. После следствия над пятьюдесятью пятью главными виновными суд приговорил к смерти только шестерых – Екатерина желала выглядеть великодушной перед Европой. Двоих – самого Пугачева и его правую руку «генерал-аншефа» Афанасия Перфильева – казнили в Москве четвертованием, но тоже «гуманно», без лишних мучений: сначала отрубили головы, а конечности потом, уже у мертвых.
|
|
|
Прочие обвиняемые были приговорены к битью кнутом, вырезанию ноздрей и отправке либо на каторгу, либо на поселение в отдаленные края. Семья Пугачева, включая обеих жен и детей, была осуждена на пожизненное заточение в крепость Кегсгольм – чтобы не служили живым напоминанием о самозванце. Последней умерла дочь Аграфена Емельяновна, уже в 1833 году. Наказали даже станицу Зимовейскую, произведшую на свет такого злодея. Ее перенесли на другое место и переименовали в Потемкинскую.
Но умеренными казни были только на виду у иностранцев. На периферии местные власти и воинские начальники расправлялись с пойманными мятежниками жестоко и беспощадно. Н. Павленко цитирует письмо саратовского воеводы:
В городе Саратове во многих местах известного государственного злодея и бунтовщика Пугачева его сообщники, злодеи ж, повешены на виселицах, а протчие положены на колесы, руки и ноги их воткнуты на колья, кои и стоят почти чрез всю зиму…
По дорогам торчали виселицы, по Волге плыли плоты с повешенными. Дворяне мстили крестьянам за перенесенный страх. Общее число казненных никто не подсчитывал, но, вероятно, их было несколько тысяч. Десятки тысяч были высечены, изуродованы или отправлены на каторгу.
Итогом обильного кровопролития и колоссального разорения было то, что императрица уяснила три вещи.
Во-первых, терпению народа есть предел, нельзя перегибать палку. Вскоре появятся высочайшие указы, до некоторой степени облегчающие жизнь пахотных и заводских крестьян, а также горожан.
Во-вторых, необходимо коренным образом укрепить систему местной власти. Это, как мы знаем, тоже было сделано.
Но в историческом смысле важнее всего был вывод о том, что низам воли ни в коем случае давать нельзя и что крепостное право отменять не нужно, иначе может подняться волна, которая сметет всё государство.
|
|
|
После пугачевщины Екатерина окончательно решила оставить проблему крепостничества будущим государям. Они и заплатят за это роковое промедление.
Общество и нравы
Для эпохи Просвещения характерны стремление к рациональности, учености, установлению общих для всех законов. Просвещенный абсолютизм, реакция монархической власти на эти веяния, пытался смягчить взаимоотношения с народом, не поступившись при этом своей властью. Многие историки считают, что такой же процесс шел при Екатерине и в России, но, пожалуй, это верно лишь отчасти. Если у нас и происходили некие движения, сходные с европейскими, то абсолютистского в них было много больше, чем просвещенного. В конце концов, именно в эти годы основная масса населения окончательно превратилась в бесправных рабов. Благие перемены затронули лишь так называемое «общество», то есть почти исключительно дворян, а они, напомню, составляли один процент населения. Остальных девяносто девяти процентов просвещение почти не коснулось.
Я говорю «почти», потому что кое-что немаловажное всё же произошло – не в области законодательства или образования, а в той эфемерной зоне, которая называется «общественной атмосферой» и которая способна изменить страну даже больше, чем реформы. Произошло дальнейшее – после «кроткой» Елизаветы – ослабление государственной жестокости, смягчение нравов, отход от извечной русской суровости.
В этом, безусловно, личная заслуга императрицы. Екатерина была (или хотела казаться, это неважно) отзывчивой, милосердной, великодушной – и тем подавала пример. Придворные кавалеры и дамы старались подражать ее величеству. Из столицы новомодный стиль поведения распространялся ниже, в широкую дворянскую среду. Грубость вытеснялась изысканными манерами, хорошим тоном считалось выражать нежные чувства, страдать от любви, лить слезы по всякому трогательному поводу.
Кажется, образованный русский человек никогда не был так слабонервен, как в то время, – пишет В. Ключевский. – Люди высокопоставленные, как и люди, едва отведавшие образования, плакали при каждом случае, живо их трогавшем.
|
|
|
С 1780-х годов ведущим художественным стилем становится сентиментализм. «Стонет сизый голубочек, / стонет он и день, и ночь. / Миленький его дружочек / улетел надолго прочь», – сюсюкает поэт Иван Дмитриев, между прочим, государственный человек, будущий министр юстиции.
Над подобной аффектацией можно смеяться, но всякое утончение и усложнение чувств для общества и человеческой натуры полезно. Конечно, всплакнув над несчастным голубочком, помещик запросто мог отправить слугу под розги, ведь крепостные относились к другому, неизысканному миру, однако в кругу большой знати такая жестокость начинала считаться чем-то вульгарным.
Елизавета Петровна, наверное, по-бабьи была добрее, но Екатерина желала сделать добрее всех подданных. И если это не вполне получилось, то лишь из-за того, что мрачная действительность время от времени требовала проявлять жесткость. В таких неприятных ситуациях – скажем, при подавлении пугачевщины – императрица со вздохом на время снимала белые перчатки, как она делала это при всякой угрожавшей ей опасности (вспомним Петра Федоровича, Иоанна Антоновича или княжну Тараканову). В екатерининской России и казнили, и бессудно заточали в тюрьму, и истязали в застенках – но без рвения, по необходимости.
Последнее из вышеперечисленных средств государственного террора, пытка, ученице философов было особенно неприятно.
Человеколюбивая государыня требовала от следователей, чтобы они действовали уговорами, привлекали себе в помощь красноречивых священников, способных побудить преступника к чистосердечному признанию, и только если уж попадется совсем упрямец, тогда, делать нечего, прибегать к пытке – но с наименьшим кровопролитием. Матушка-царица очень боялась неопытности палачей, которая может привести к членовредительству, и дозволила пытать арестантов только в больших городах, где имелись хорошие специалисты.
Впрочем, иронизировать тут незачем. Хоть истязания при Екатерине не исчезли полностью, но этот метод дознания стал теперь чем-то исключительным – уже немало. По крайней мере вышел запрет применять пытки к несовершеннолетним.
|
|
|
Еще один «плод просвещения», отчасти затронувший широкие слои населения, – первая попытка организовать всероссийскую систему медицинской помощи. Еще в 1763 году Екатерина создала в столице Медицинскую комиссию, а провинциях – органы «общественного призрения», чтобы ведать больницами, сумасшедшими домами и прочими «богоугодными заведениями». Каждому уездному городу теперь полагался хотя бы один казенный врач. Их не хватало, поэтому приглашали иностранцев и стали выпускать больше отечественных лекарей. Учреждены были и аптеки.
По истории с Чумным бунтом 1771 года видно, что эта система пока плохо работала даже в Москве, и все равно лучше было такое здравоохранение, чем никакого.
Большим событием в истории отечественной медицины стал самоотверженный поступок царицы, которая в 1768 году первой в России привила себе оспу.
Это новое средство борьбы с болезнью, веками убивавшей и уродовавшей людей, еще не получило полного признания и в Европе. Вакцинации пока не изобрели и для профилактики делали вариоляцию, заражая организм натуральной оспой. Операция не всегда проходила успешно, случались и смертные исходы, поэтому от Екатерины требовалась изрядная смелость.
«Весной прошлого года, когда эта болезнь свирепствовала здесь, я бегала из дома в дом, целые пять месяцев была изгнана из города, не желая подвергать опасности ни сына, ни себя, – рассказывала потом императрица. – Я была так поражена гнусностию подобного положения, что считала слабостию не выйти из него. Мне советовали привить оспу сыну. Я отвечала, что было бы позорно не начать с самой себя и как ввести оспопрививание, не подавши примера? »
Государыня сделала прививку от заболевшего крестьянского мальчика, который за это получил дворянство и фамилию «Оспенный» (герб – оспенная язва). Сенат объявил поступок царицы «великодушным, знаменитым и беспримерным подвигом». Главное же, что по городам стали открываться «оспенные дома» и оспопрививание стало понемногу распространяться. Детская смертность от оспы, уносившая раньше каждого седьмого ребенка, начала сокращаться.
Что касается просвещения в самом прямом смысле слова, то есть образования, то его успехи ощущали лишь привилегированные сословия. Учить грамоте крестьян и городскую бедноту никто не собирался, да и где было бы взять столько учителей?
На ниве образования произошло два примечательных сдвига.
Во-первых, теперь оно стало распространяться вширь. Прежде недорослю для настоящей учебы нужно было ехать в одну из столиц, но новый политический курс на развитие провинциального дворянства и бюрократии требовал создания учебных заведений по всем губерниям. Екатерина повелела создать в каждом губернском городе по «главному народному училищу», в каждом уездном – по «малому народному училищу», появился и проект открытия нескольких провинциальных университетов (в это царствование, правда, не осуществившийся). Новая система была позаимствована из австрийского опыта. Организовывал ее рекомендованный Иосифом II педагог Теодор Янкович де Мириево. За десять лет было открыто около трехсот народных училищ обеих ступеней, и обучалось там больше двадцати двух тысяч человек. Теоретически двери этих школ были открыты для всех сословий, но на практике дети из низов туда почти не попадали, поскольку им с ранних лет приходилось работать.
|
|
|
Второе новшество было не столь монументальным, но имело не меньшее общественное значение. При Екатерине в России возникло женское образование. Когда Петр прорубал свое окно, его заботило только обучение юношей – будущих офицеров и чиновников. От девиц царь-реформатор хотел лишь, чтоб они прилично себя вели на ассамблеях.
У Екатерины на дворянских барышень были иные планы – великие. С их помощью императрица намеревалась ни более ни менее как вывести новую породу русских людей. В ту эпоху под воздействием французской философии многие просвещенные государи увлеклись идеей правильного воспитания. В германских княжествах, в Англии, в Швейцарии возникали пансионы, где лучшие педагоги готовили детей к будущей жизни. Екатерина рассудила, что самым естественным и лучшим воспитателем для ребенка является мать, и что если девочек с раннего детства готовить к этой роли, то, выйдя замуж, они станут распространять благие нравы в собственных семьях. За образец взяли «Королевский дом святого Людовика», французскую школу для бедных дворянок.
В 1764 году в столице открылся Смольный институт благородных девиц, где вскоре жили уже пять сотен маленьких учениц. Их принимали шестилетними и в течение двенадцати лет обучали светским наукам и манерам, ведению хозяйства, музыке, языкам, а также истории, географии, словесности, арифметике, даже экономике. Институток намеренно изолировали от внешних влияний, дозволяя родителям навещать их не чаще, чем раз в полтора месяца – государыня считала, что общение с родней вредит воспитанию. В восемнадцать лет барышни выпускались невестами, по выражению царицы, «любезными и способными воспитывать своих собственных детей и иметь попечение о своем доме».
Через год при Смольном институте открылось и Мещанское училище, предназначенное для «подлой породы девушек», то есть недворянок – в то время Екатерина еще носилась с идеей создания среднего класса. Простолюдинок проще одевали и кормили, при учебе меньше тратили время на всякие изящества. Впоследствии эта затея захирела. Институт превратился в большое и престижное заведение, куда принимали только потомственных дворянок, в основном генеральских дочерей.
|
|
|
