Морфология деревень и полей

Изучение морфологии населенных пунктов и полей -— то есть размера, формы, планировки домов, сельскохозяйственных постро­ек, дорог, обрабатываемых полей — является сложным процессом, даже если касается современного, сохранившегося до наших дней ландшафта. Куда сложнее анализировать ландшафт, оставленный далекими предками. Из Средневековья до нас не дошло практичес -ки никаких карт, а те, что сохранились, либо слишком крупномас­штабны, либо схематичны (или и то и другое вместе), чтобы пред­ставлять серьезную ценность для изучения поселений и полей. Ис -торики населенных пунктов вынуждены использовать более позд­ние планы и карты, относящиеся к XVIII—XIX векам, и проециро­вать их данные на Средние века. Такая методика таит свои опас­ности. Здравый смысл подсказывает, что за пять столетий, лежащих

Роберт Бартлетт. Становление Европы

между 1250 и 1750 годами, произошло множество изменений, и этот вывод подтверждается сохранившимися записями об измене­ниях в застройке улиц и деревень, в планировке поселений и полей.

Одни ученые на первый план ставят возможности, открываемые этим методом, другие склонны подчеркивать его несовершенство. В этом плане четко прослеживаются различия в национальных на­учных школах. Если в Германии история подобных исследований насчитывает уже сто лет, то английские ученые проявляют в этом вопросе исключительную осторожность. Так, за 12 месяцев в 1977/78 году увидело свет сразу два издания: в Штутгарте вышел учебник, посвященный морфологии поселений в Центральной Ев­ропе, содержащий, в частности, диаграмму с отображением восьми возможных этапов развития девяти разных типов поселений¹¹⁸, а в Англии был издан исследовательский труд по экономике средневе­ковой Англии, в котором, в частности, содержалось такое катего­ричное высказывание: «Классификация деревень по типам обрече­на на крайнее упрощение. Вероятно, лучше оставить их в их перво -зданном многообразии и пестроте»^J19. В Англии вообще очень мало ученых, занимающихся морфологическими исследованиями. К тому же экстравагантность используемой ими терминологии (например, не слишком изящное Green Village — «Зеленая деревня» — как прямая калька с немецкого АпдеШог^Щ говорит о том, как англий­ские ученые еще только пытаются усвоить те принципы исследова­ний, которые для немецких историко-географов уже давно стали привычными. В то же время скептическое отношение к таким ис­следованиям нельзя считать чисто интуитивным, ведь хитроумные морфологические схемы работают тогда, когда исследователь исхо­дит из наличия принципиальной преемственности между Средневе -ковьем и современным периодом, а такую преемственность не всег­да можно установить со всей обоснованностью. Один английский автор упоминает «постоянные изменения в плане застройки, кото­рые видны из результатов раскопок средневековых деревень», опи­раясь на пример Хэнглтона в Сассексе, где на месте четырех домов XIII века столетием позже был воздвигнут единый хозяйственный комплекс из трех зданий, «причем их граница шла точно по одному из прежних домов» 121,

Несмотря на известные допущения, попытки воссоздания сель­ского ландшафта средневековой Европы, безусловно, следует про­должать. Во всяком случае, планировка сельскохозяйственных уго­дий очень мало подвержена изменениям. Будучи раз определена, она не меняется без весомых на то причин, и выгоды от каких-либо крупных шагов по переустройству должны быть слишком очевид­ны. Более того, хотя хорошие карты местности для XIII— XVIII веков являются редкостью, сохранилась масса записей отно­сительно конкретных поместий, взимания ренты, обмера земли, су­дебных и налоговых реестров и т.п., которые проливают свет на

6. Новый ландшафт

раннюю историю поселений и земельных наделов, даже тех, что впервые появились на картах лишь в XVI или XVII веке. Например, Вольфганг Пранге сумел воссоздать вероятностную средневековую модель деревни Клинкраде в Лауэнбурге — два ряда по четыре пол­ных манса вдоль довольно короткой улицы¹²². Для этого он взял карту 1770 года и удалил с нее те участки, которые появились толь­ко в XVI—XVII веках (что следовало из реестров поместья). Взаимо­связь между современной и средневековой моделью деревни и морфологии полей такая же, как в случае с распространением ру­кописи какого-нибудь средневекового автора тогда и сейчас. Ны­нешняя ситуация, то есть набор библиотек, в которых этот труд может находиться, не похожа на средневековую, но и не является по отношению к ней чем-то чуждым, бессмысленным или противо­положным. Иными словами, она вполне может служить вспомога­тельным инструментом для воссоздания средневековой модели.

Один вопрос вызывает особые споры. Это вопрос существова­ния взаимосвязи между морфологией поселения и типом земледе­лия, с одной стороны, и этническим происхождением жителей, с другой. Немецкие историки традиционно брали за аксиому сущест­вование чисто немецких и чисто славянских по типу деревень, в то время как исторические географы Британских островов часто исхо -дят из существования несхожих кельтских и англо-саксонских по­селений. В исследованиях последнего времени такой схематизм ста­раются избегать. «Размер и тип поселений, — пишут авторы одного из недавних исследований по сельской истории средневековой Анг­лии, — определялись скорее топографией, нежели национальной принадлежностью их обитателей» ¹²Л Уже в 1915 году российский историк Егоров, явно руководствовавшийся своими мотивами (ибо перед ним стояла задача свести к минимуму масштабы Остзидлун-га), писал, что «конфигурация местности, почвенные условия, вне­запное изменение русла реки, даже проведение искусственных путей сообщения влияют на полевые и поселковые формы не менее, нежели национальные и расовые особенности». Далее он по­казывал, что в германизированной Дании поселения славянского типа в виде образующей подкову группы домов — так называемый Рундлинг (Rundlincft — встречаются достаточно часто, тогда как в славянской Померании или Мекленбурге они, напротив, довольно редки¹²⁴.

Разумеется, это тот случай, когда первоначальный «этнический» подход к объяснению типов поселений и пашни нарочито вписыва­ется в общую концепцию национальной самобытности. Кельтские или славянские поселения, судя по всему, имели небольшие разме­ры, неправильную форму и были застроены бессистемно, тогда как английские и немецкие были крупные, с правильной планировкой и границами. Понятия порядка и силы оказываются тесно связаны с более нейтральными — формы и размера. В XIX — начале XX века эти понятия оказались символами политического национа-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

лизма. Очевидная неспособность средневековых кельтов или славян строить большие деревни и разбивать прямоугольные в плане поля легли в основу представления о том, что они также были неспособ­ны и на создание собственного передового государственного строя и нуждались в опеке и наставничестве со стороны более организо­ванных соседей-германцев.

При рассмотрении вопроса о поселениях и национальной при­надлежности полезно провести разграничение между Британскими островами и Европой к востоку от Эльбы. В первом случае предпо -латаемая взаимосвязь типа планировки с этнической принадлеж­ностью поселенцев совпадает с таким выраженным отличием вос­тока от запада, как количество годовых осадков, температуры, ре­льеф и тип почв, причем совпадение это простирается столь далеко, что поиски иных обоснований для базовых различий двух зон ста­новятся излишними. В Восточной Европе, напротив, различия между предположительно немецкими и славянскими поселениями в меньшей степени совпадают с климатическими и природными. Правильные и прямоугольные в плане вальдхуфендорферы (Wald-hufendorfer) перемежаются другими, менее правильными формами типа сакдорф (Sackdorf), или деревнями куль-де-сак (cul-de-sac), или рундлинг (ЛшмШпдг)¹²⁵. Таким образом, здесь мы не имеем столь же убедительного объяснения морфологических различий с точки зре­ния природных условий. Больше того, то обстоятельство, что опре­деленный вид застройки и планировки полей ассоциируется с не­мецким поселением, само по себе не означает, что в основе этих различий должна была лежать разная национальная принадлеж­ность, поскольку немецкая колонизация земель полабских славян в XII—XIII веках по сути дела была не чисто немецкой, а протекала в порядке планомерного переселения. Логическая связь между гео­метрически правильной планировкой поселений и разбивкой новых полей с процессом планомерной колонизации представляется доста­точно обоснованной. Тот факт, что многие колонисты говорили по-немецки, требуется, конечно, учитывать, но их национальная при­надлежность еще не объясняет характер морфологии ландшафта. Вышло так, что новый, планомерно создаваемый ландшафт стал не -мецким, но ключевым в этом утверждении является слово «плано­мерно».

Таким образом, для Европы восточнее Эльбы справедлив вывод о реальной взаимосвязи между немецким типом поселения и кон­кретным видом застройки и разбивки полей. Этот вывод неодно­кратно получал наглядное подтверждение. Особенно разительным представляется разграничение вальдхуфендорфера, то есть такого типа деревни, где хозяйственные постройки отстоят друг от друга на равном расстоянии и расположены вдоль улицы, а поля, в виде широкой полосы земли, тянутся позади них. Вальдхуфендорф впе­рвые появился в лесистой местности западной Германии, а впослед­ствии стал характерен для Остзидлуига. Эта форма поселения иде-

6. Новый ландшафт

ально подходила для освоения новых земель, поскольку поселенцы могли постепенно вводить в сельскохозяйственный оборот все новые площади, с каждым новым сезоном расчищая новые акры пашни. Многие хозяйства вальдхуфендорфов действительно упира­ются в нерасчищенные участки леса, наиболее удаленные от глав­ной улицы поселка. Крестьянский надел в таком поселении — манс — зачастую имел стандартные размеры, порядка 300 футов в ширину и более мили в длину, и ширина этих наделов, а соответст­венно и расстояние между домами, говорит о том, что деревни были сильно вытянуты в длину и, случалось, плавно смыкались с соседним поселением¹²⁶.

Топонимика

Изучение географических названий представляет собой доста­точно увлекательное занятие, для медиевиста сродни филателии, но помимо этого оно еще является источником определенных истори­ческих сведений. Названия населенных пунктов дают представле­ние о том, на каком языке говорили жившие там люди, поскольку почти все они содержат или включают элементы обыденной, то есть неономастической лексики. Таким образом, даже в отсутствие каких-либо других свидетельств из самих географических названий ясно, что, например, Камберленд на северо-западе Англии некогда населяли люди бриттского происхождения, ибо иначе трудно было бы найти объяснение таким здешним названиям, как Бленкарн (от британского Ыаеп, т.е. «вершина», и com, т.е. пирамида из камней) или Кумдивок (от cwm — «долина» и dyfoc — «черный»)¹²⁷. По этой причине споры об относительной значимости, скажем, франк­ских поселений в Галлии или поселений викингов на Британских островах и в Нормандии в значительной степени основывались именно на географических названиях.

С другой стороны, даже простая операция определения языка жителей по названию места чревата неожиданностями. Ясно, что географические названия подчас используются и носителями дру­гих языков, которые берут старое название и переносят на другое место. Например, «Лондон» — название кельтское, но Лондон в провинции Онтарио вовсе не был основан носителями кельтского языка. В других случаях престижность того или иного населенного пункта в культурно-символическом плане может привести к заимст­вованию его названия вне зависимости от языковой принадлежнос -ти населения. Так, в Афинах в штате Джорджия греков крайне мало. Однако помимо этого, довольно специфического случая адап­тации носителями одного языка названий, происходящих из друго­го, существует более существенная проблема — датировка назва­ний. Пусть топонимика Камберленда свидетельствует о том, что не­когда здесь жили кельты, — по ней мы никак не узнаем, когда именно это было.

Роберт Бартлетт. Становление Европы

Датировка географических названий проводится достаточно редко. В этой датировке подчас можно установить какие-то кон­кретные моменты — например, первое упоминание названия в каком-либо документе, которое дает достаточно верное представле­ние о terminus ante quern. Однако после этого все умопостроения сводятся к догадкам. Порой делается попытка датировать географи­ческое название исходя из историко-лингвистических критериев, путем установления конгениального этому названию языкового ок­ружения, а соответственно и времени. Например, слово mar, озна­чающее «трясину», встречается в немецких географических назва­ниях западнее Эльбы, например — Веймар, но восточнее Эльбы их нет¹²⁸. Логическое тому объяснение — что это слово во времена колонизации земель полабских славян, то есть в XII веке и позже, уже вышло из употребления. Из этого можно сделать вывод, что названия типа Веймар должны относиться к более раннему перио­ду. Аналогичным образом можно проанализировать имена людей, давших названия географическим пунктам, наподобие имени Цулис фон Ведель (Zulis von Vedel) в названии Цульсдорф (Zuhlsdorf), о чем уже говорилось в Главе 2. Другое крупное направление топо­нимических исследований предполагает отбор отдельных классов или групп географических названий, например, содержащих эле­мент — ing или —rode, и установление их сравнительной хроноло­гии. Допустим, окончание — ing в названиях часто встречается в местности, характеризующейся плодородной, легкой в обработке почвой, где имеются ранние археологические свидетельства, посвя­щения старинным церквям и документальные записи. Отсюда ре­зонно предположить, что эти названия датируются более ранним периодом, чем те, в которых такого окончания нет. Анализ, прове -денный Адольфом Бахом в отношении области Таунус в восточной части среднего течения Рейна, показал что поселения, в названиях которых был элемент — heim, обычно располагались на плодород­ных лессовых или глинистых почвах не выше 650 футов над уров­нем моря. Те, чьи названия включали элемент — hausen, лежали за пределами этой плодородной зоны и, как правило, на высоте от 1000 до 1300 футов. А селения, названия которых оканчивались на —rod, — ham или — scheid, появились в письменных источниках позже (после 1100 года) и находились выше отметки 1300 футов¹²⁹. Конечно, эти рассуждения нельзя считать чем-то непреложным, но надо согласиться, что имеющиеся свидетельства в большинстве слу­чаев подтверждают вывод Баха о том, что «в общем и целом в исто­рии тех или иных названий бывает период, когда они оказываются в моде» 130.

Географические названия подвержены изменениям. В против­ном случае как исторические свидетельства они потеряли бы зна­чительную часть своей ценности для исследователя. В то же время эта их особенность требует очень осторожного отношения. В райо -нах новых поселений и колонизации новые названия населенных

6. Новый ландшафт

пунктов образовывались разными способами: для новых поселений придумывались новые названия, старые же могли быть переимено­ваны или получить слегка видоизмененные имена. В тех областях, где бытовали не один, а два или несколько языков, один и тот же населенный пункт мог иметь два или много вариантов названия. Иногда встречаются случаи эквивалентов, зафиксированных в письменных источниках, как в случае с Ольденбургом в Голыптей-не: «Ольденбург, именуемый на языке славян Стариград, то есть "старый город"»¹³¹. Свидетельством того, какие широкие масштабы принимали переименования, может служить документ Генриха IV Силезского, изданный в пользу госпитальеров в 1283 году. Этим актом Генрих восстанавливал прежние привилегии госпитальеров и перечислял поименно их владения:

«...Ибо мы знаем, что некоторые поместья были отчуждены госпи­тальерами и обменены на другие, которых не было в старом списке привилегий, отчасти из-за того, что эти поместья, носившие польские названия, впоследствии получили немецкие законы и заслужили не -мецкие названия, и из-за того также, что некоторые поместья, располо -женные посреди лесов, невозможно было отнести к поселениям в со -ставе одной деревни в силу их больших размеров, но многие деревни и поместья были там основаны и получили разнообразные имена» ¹³².

Далее в грамоте приводится список, в котором упоминаются «Хозеновиц, называемый ныне Круцердорф Левковиц, ныне назы­ваемый Дитмарсдорф, Кояковиц, впоследствии разделенный на две деревни, называемые Верхний и Нижний Концендорф». Здесь, судя по всему, мы имеем пример чисто лингвистической замены славян -ского названия немецким наряду с реальным перемещением или реорганизацией селения. Поглощение прежних деревень новыми поселениями нашло отражение еще в одном силезском источни­ке — «Генриховой хронике», в которой упоминается, как польский феодал Альберт Лыка получил в собственность две деревни из тридцати мансов и присовокупил их к уже имевшимся, «отчего на -звания этих деревень навсегда исчезли»¹³³. Трудно сказать, подра­зумевало ли «присовокупление» этих поселений их фактическое разрушение или перемещение домов и людей, хотя археологичес­кие данные говорят о том, что такое случалось¹³⁴.

Новым поселениям в осваиваемых колонистами областях требо -вались новые названия. Бывали случаи, когда документ фиксировал именно момент дачи имени. Так, Ратцебургский десятинный реестр 1229—1230 годов, содержащий список держателей фьефов в епар­хии Ратцебург, имевших право собирать десятину с определенных деревень, то и дело содержит такие формулировки: «Деревня Танк-мара: Танкмар 1 (т.е. десятина с одного манса). Деревня Иоганна: Иоганн I»¹³⁵. Ясно, что Танкмар и Иоганн, давшие деревням свои имена, еще были живы — не исключено, что это было первое поко­ление иммиграции. Аналогичным образом Штурмистон в Гламорга-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

не, по всей видимости, своим названием был обязан Готфриду Штурми, который «построил поселок в глуши, где никто до него не возделывал землю»¹³⁶. Когда Випрехт Гройцшский привез поселен­цев для расчистки лесов в землях полабских славян, он «повелел им дать свое имя деревне или земле, которую они возделали своим

трудом»^10Г.

По всей вероятности, чаще всего новые географические назва­ния появлялись путем наименования поселения в честь первого че­ловека, взявшего в руки плуг в этих местах. Однако существовали и другие формы ономастических нововведений и изобретений, и они тоже приоткрывают завесу над процессом заселения новых терри­торий. Земли полабских славян предоставляют в этом смысле наи­большее разнообразие вариантов. В некоторых местах появляются двоякие поселения. Так, в Ратцебургском десятинном реестре фигу­рируют «Немецкий Гаркензее» и «Славянский Гаркензее»: по-види­мому, речь шла о соседних деревнях, где жили коренные жители и переселенцы. В других областях встречаются названия населенных пунктов в честь групп переселенцев. Флемдорф и Флемингшталь указывают на фламандское происхождение колонистов, Франкен-дорф или Франкенберг — на франкское¹³⁸. Подчас названия про­сто переносились со старых территорий на новые, иногда с при­ставкой «Новый», иногда и без нее. Подобным примером служит Бранденбург, от которого пошли названия Ной-Бранденбург — город, основанный в 1248 году на спорной северной границе земель маркграфов, и еще один Бранденбург — в Пруссии.

Карта географических названий любой области непременно включает названия, разбросанные во времени от доисторического периода до самого недавнего прошлого. Области новых поселений эпохи Высокого Средневековья в этом отношении особенно нагляд­ны. Так, в Новой Кастилии географические названия распадаются на три группы. Одни имеют очень давние корни, либо еще дорим-ские, хотя чаще всего латинизированные по форме, либо римские (например, Сигуэнца, Орэха). Другая группа названий — результат арабского влияния, выразившегося прежде всего в наличии араб­ского артикля аль- (например, Алкалья, «крепость») либо приста­вок —- бен- («благородный»), дар- («дом»). Наконец, кастильские по­селенцы дали названия многим населенным пунктам (как новым, так и старым, в порядке переименования) на своем же языке, за­частую образуя их от характерных примет конкретной местности, как в случае с Фуэнтельвьехо («старый ручей»), Вальдефлоресом («долина цветов»), и т.п.¹³⁹ Альфонс X Кастильский (1252—1284) проводил осознанную политику присвоения новых кастильских на­званий населенным пунктам во вновь отвоеванных областях. Об одном из его земельных дарений было сказано: «Он пожаловал ему деревушку, которая во времена мавров называлась Коркобина, а король Альфонс назвал ее Молина»¹"®. Следы этой практики назва-

6. Новый ландшафт

ний и переименований, существовавшей у средневековых поселен -цев на периферии латинской Европы, сохранились до наших дней.

Ясно, что если сравнивать значение документальных и археоло -гических свидетельств, а также морфологических или топонимичес -ких исследований, то лучшим способом осмысления истории сель­ского поселения будет комплексное применение всех вышеназван­ных методов исследования. Здесь особенно важное значение при­обретает кумулятивный эффект свидетельств разного рода. Хоро­шим примером того, как могут быть прояснены некоторые момен­ты благодаря добросовестному и примененному с большой долей воображения методологическому плюрализму, служит исследова­ние, проведенное Гербертом Гельбигом в отношении моделей посе­лений в регионе, населенном лужицкими сербами в Германии¹⁴¹.

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: