 |
Продажа крепостных. Н.В. Неврев. Купцы играют в шашки. И.С. Дощенников
|
|
|
|
Продажа крепостных
Н. В. Неврев
С 1839 года заседал синклит из высших сановников, который должен был придумать, нельзя ли освободить крепостных, не разрушив государственного строя. Этот орган в конспиративных целях именовался «Комитетом о повинностях в казенных имениях западных губерний», все его дискуссии велись в тайне. Граф Киселев предлагал дать крестьянам свободу, но землю оставить за помещиками, которые поделятся ею с бывшими крепостными на правах неотчуждаемой аренды с возможностью дальнейшего выкупа. Другие считали эту осторожную идею слишком радикальной и настаивали, что «увольнение» крестьян должно осуществляться только по согласию помещика.
Наконец после двухлетних споров Комитет выработал компромиссное «Положение об обязанных крестьянах». Крепостных предлагалось освободить, но землей наделять по усмотрению помещиков. Государь сначала начертал на резолюции «Исполнить», а затем свое решение отменил. Всё осталось по-прежнему.
Аргументация его величества, изложенная в протоколе итогового заседания Комитета, достойна цитирования, ибо отлично передает причину высочайших метаний.
«Нет сомнения, что крепостное право в нынешнем его у нас положении есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к оному теперь было бы злом, конечно, еще более гибельным. Блаженныя памяти император Александр I, в намерениях коего в начале его царствования было даровать свободу крепостным людям, впоследствии сам отклонился от сей мысли, как еще совершенно преждевременной и невозможной в исполнении. Его величество также не изволит никогда на сие решиться, считая, что если время, когда можно будет к тому приступить, вообще весьма еще далеко, то в настоящую эпоху всякий помысел о сем был бы лишь преступным посягательством на общественное спокойствие и благо государства. Пугачевский бунт доказал, до чего может достигнуть буйство черни».
|
|
|
В последующие годы обсуждалось еще несколько проектов освобождения – все с тем же результатом. А после 1848 года, когда в Европе начались революции, любые упоминания о какой бы то ни было свободе окончательно вышли из моды и дискуссии по крестьянскому вопросу прекратились.
Социальные изменения
И все же в социальном смысле эта «подмороженная» эпоха не была статичной. В структуре населения происходили постепенные метаморфозы. Менялись численный состав и общественно-экономическое значение различных групп населения. Появлялись целые прослойки, прежде не существовавшие.
Россия еще только подступалась к промышленной революции, но уже началась трудовая миграция из деревни в зарождающиеся индустриальные центры. За тридцать лет городское население империи выросло в два с лишним раза: с 4, 5% в 1825 году до 9, 2% в середине 1850-х. Увеличилось и количество городов. Раньше их насчитывалось шестьсот, теперь – тысяча. Правда, большинство оставались маленькими, одноэтажными и деревянными. В этом отношении мало что изменилось по сравнению с Александровской эпохой. Зато появился четвертый город-«стотысячник» (кроме Петербурга, Москвы и Варшавы) – быстро развивающаяся Одесса. Но в Европе городское население росло несравнимо быстрей. В 1850 году в Санкт-Петербурге, Москве, Варшаве и Одессе суммарно проживали миллион сто тысяч человек – вдвое меньше, чем в одном тогдашнем Лондоне.
Бывшие посадские, низший городской слой, теперь назывались мещанами. Их было примерно 4 миллиона, две трети всех горожан. Мещане платили подушную подать, поставляли рекрутов, могли быть подвергнуты порке и привлечены к отбыванию трудовых повинностей.
|
|
|
Купеческое сословие оставалось немногочисленным – всего 180 тысяч человек. Делилось оно на три гильдии. Подушной налог купцы не платили и от телесных наказаний были освобождены, но эти привилегии стоили денег. За членство в третьей гильдии платили 100 рублей в год, во второй – 800, в первой – 2200. Поэтому три четверти купечества были приписаны к низшему разряду.
Купцы играют в шашки
И. С. Дощенников
Как уже говорилось, более состоятельные представители торгового сословия начинали вкладываться в собственное производство, одновременно становясь промышленниками. Новая группа россиян-предпринимателей пополнялась также за счет предприимчивых помещиков и «торгующих крестьян». Иногда в капиталистов превращались и самородки из числа крепостных, потом выкупая себя у хозяев за немалые деньги. (Например, основатель династии текстильных фабрикантов Савва Морозов заплатил помещику за вольную 17 тысяч – при среднерыночной цене за «душу» в сто рублей. )
Государство, стремившееся распределить всех подданных по ранжирам, пыталось ввести в быстро расширяющемся, важном сословии своего рода «табель о рангах». Крупный фабрикант и коммерсант мог получить звание мануфактур-советника или коммерции советника. Но это были личные отличия, к тому же предназначенные только для предпринимателей. Однако сословная империя нуждалась в фиксации всего промежуточного сословия, образовавшегося между народной массой и элитой. Для «среднего класса», к которому также причислялись чиновники невысоких рангов, образованные люди недворянского происхождения и дети священников, вводятся два «состояния»: личное и потомственное почетное гражданство. Почетные граждане получали те же права, что купечество старших гильдий. Поначалу к этой категории было причислено всего несколько тысяч человек, но с развитием капитализма и постепенным распространением образования количество почетных граждан будет увеличиваться. К концу девятнадцатого столетия их станет несколько сот тысяч.
Другим новым – пока еще не классом, а лишь зародышем класса – были рабочие, трудившиеся на промышленных предприятиях (таковых к середине века в стране имелось уже около 15 тысяч). Российских рабочих этой эпохи «классом» называть еще рано, поскольку в основном это были крепостные крестьяне-отходники, отправлявшиеся за оброком в города. Большинство не отрывались от сельской жизни и при первой возможности к ней возвращались. Государственные крестьяне нанимались на фабрики и мануфактуры реже, поскольку после киселевской реформы все они имели собственную землю, но при большом количестве взрослых сыновей семьям все же приходилось искать дополнительные источники дохода, чтобы платить подати.
|
|
|
При всей своей аморфности и нефиксированности армия наемного труда в пятидесятые годы была уже довольно многочисленной. Л. Муравьева приводит цифру в полтора миллиона человек (в 1825 году было 200 тысяч). Еще в 1835 году царь забеспокоился по поводу большого количества вольнонаемных, то есть самостоятельно живущих, а стало быть, трудноконтролируемых подданных. Выступая на Московской промышленной выставке, Николай предупредил заводчиков, что на них лежит ответственность за их работников, которые «ежегодно возрастая числом, требуют деятельного и отеческого надзора, без чего эта масса людей постепенно будет портиться и обратится наконец в сословие столько же несчастное, сколько опасное для самих хозяев». Пророческого дара для такого предсказания не требовалось. В Европе рабочий класс в это время уже сформировался и представлял собой главную угрозу для существующего порядка.
Зарождается в эти времена и еще одна важная категория населения – так называемые «разночинцы», образованные люди недворянского происхождения. Их пока немного, к концу царствования (по данным Л. Муравьевой) только 24 тысячи, но в неграмотной стране каждый просвещенный человек заметен. Эти выходцы из мелкого чиновничества, из духовного сословия, отчасти из крестьянства учат и лечат, пишут книги и статьи, занимаются искусством. Две изначально разнородные социальные группы – образованные плебеи и обедневшие дворяне – начинают сливаться в сословие людей, зарабатывающих на жизнь своими знаниями: интеллигенцию.
|
|
|
К рабочим и ученым умникам николаевское государство относилось с опаской, ожидая от них неприятностей. Однако было сословие, которому правительство покровительствовало и всячески его развивало: казачество.
Времена, когда буйная порубежная вольница доставляла самодержавной монархии хлопоты, ушли в прошлое. Империя научилась управлять самоорганизующейся военизированной прослойкой, которая превратилась в очень полезный и удобный инструмент – прежде всего на отдаленных, малонаселенных территориях или в «горячих точках» вроде Кавказа. Казачество само себя обучало воинскому ремеслу, само снаряжалось для службы, при необходимости быстро пополнялось резервистами, и содержать казачьи части было дешевле, чем дорогостоящую регулярную конницу.
Лояльность казаков обеспечивалась очень просто. Их щедро наделяли землей (по 30 десятин на хозяина) и позволяли существовать по собственным правилам. Казачье офицерство еще при императоре Павле получило все права дворянства. В привилегированном положении сравнительно с основной массой населения находились и рядовые казаки. Состав сословия был многонациональным – к нему приписывали и башкиров, и татар, и калмыков, и представителей сибирских народов.
Необычным пополнением для казачества стали, например, солдаты наполеоновской армии, попавшие в русский плен. Многие из них не вернулись на родину, записались в казачество и с удивительной быстротой ассимилировались – притом не только нижние чины. Дореволюционный исследователь этой любопытной темы П. Юдин пишет: «…Не желая казаться чужими среди своих одностаничников, переменили свои прежния французския фамилии на русския и таким образом затерялись в общей массе казачьяго населения так же, как утратили свои прозвища потомки французов… От Филиппа Юнкера произошла фамилия Юнкеров, дети Ларжинц совсем переменили прозвище отца и пишутся теперь «Жильцовы», а от Петра Баца произошли Бацитовы, и только потомки Вилира Сонина сохранили неприкосновенным своё имя».
Самым известным «французским казаком» станет один из завоевателей Туркестана уральский наказной атаман Виктор Дезидерьевич Дандевиль, сын наполеоновского офицера Дезире д’Андевиля.
|
|
|
