 |
Каракозовское покушение на картине В. Гринера, написанной сразу после инцидента. Его величество здесь даже не соизволяет обратить внимание на стрелка
|
|
|
|
Устроить покушение на повелителя великой империи в те невинные времена было нетрудно. Александр II, как и его отец, передвигался по Петербургу почти без охраны, любил прогуляться по Летнему саду. Там, у решетки, Каракозов, вооруженный дешевым двухствольным пистолетом, царя и подстерег четвертого апреля 1866 года. Успел выпустить одну пулю, не попал. То ли просто промахнулся, то ли его толкнул случайный зевака. Впоследствии этого зеваку, Осипа Комиссарова, восславили как царского спасителя, но очень возможно, что сделано это было в пропагандистских целях: вот-де, студент-барчук батюшку-государя убить хотел, а человек из народа царя спас.
Сначала решили, что покушавшийся – поляк. Невозможно было поверить, что свой, русский, православный способен на такое кощунство. Потом установили личность. Каракозова повесили, его товарищей по кружку сгноили в тюрьмах, но этим дело не ограничилось.
Шок от каракозовского выстрела был столь сильным, что у государства произошло нечто вроде панической атаки с судорогами.
Репрессии обрушились не на революцию (которой и в помине не было), а на эволюцию. Государство само повернуло на путь, который в конце концов приведет монархию к гибели.
Получилось, что Каракозов все-таки не промахнулся.
Как загнать болезнь внутрь
Прокатилась волна произвольных обысков и беспричинных арестов. Окончательно закрыли «Современник» и «Русское слово» – просто потому, что эти журналы читал несостоявшийся цареубийца.
Но этим дело не ограничилось. Сменился весь курс внутренней политики. Министры-либералы были скопом отправлены в отставку, уцелели только военный министр Милютин и министр финансов Рейтерн. И «чистка» аппарата отнюдь не ограничилась самым верхним эшелоном. Одним из веяний реформенной поры было появление «прогрессивных» губернаторов – деятельных, честных, просвещенных администраторов, которые пытались исправить ситуацию на местах и немалого добились. Таковы были нижегородский А. Муравьев, херсонский А. Башмаков, курский В. Ден, калужский В. Арцимович и другие – целая плеяда толковых управленцев среднего звена. Осуществлялась государственническая мечта Н. Карамзина, который, разуверившись в пользе свобод, видел спасение России в том, чтобы сыскать в каждую губернию «умного и честного губернатора». Оказалось, что так не получается: умные и честные чиновники в ситуации «закручивания гаек» на посту не удерживаются. Историк П. Зайончковский, пишет, что за короткий срок после каракозовского покушения более половины губернаторов либерального периода (двадцать девять из пятидесяти трех) потеряли свой пост. Их заменяли назначенцы из числа консерваторов. Настало их время.
|
|
|
Граф П. Шувалов возглавил Третье Отделение, граф Д. Толстой – министерство просвещения. Вместе они взялись за исправление нравов молодежи. Привлечь ее на свою сторону государство не умело, да и не пыталось. Методы были в основном запретительно-карательные. Из-за этого раскол между «молодой» и «старой» Россиями все увеличивался.
Реформа министра Толстого вроде бы должна была «очистить» университеты от разночинцев, но и после нее студенчество спокойнее не стало. Просто собрания и диспуты переместились из аудиторий на частные квартиры.
Многие, особенно девушки, которым в России негде было получить высшее образование, поехали учиться в Европу – и возвращались оттуда, увлеченные социалистическими идеями.
Правительство реагировало на это тревожное явление мерами, которые только подливали масла в огонь.
Весной 1869 года опять происходят студенческие беспорядки в Петербурге. В ответ, как обычно, следуют исключения и высылки из столицы. Русским студенткам приказано вернуться из-за рубежа на родину под угрозой лишения подданства. Большинство возвращаются.
|
|
|
И что же происходит?
Высланные из столиц и вернувшиеся из Европы студенты и студентки разъезжаются по всей стране, разнося семена вольнодумства. Татищев сокрушенно пишет:
Мало-помалу вся Россия покрылась густою сетью так называемых «кружков самообразования», в которых учащаяся молодежь, воспитанники высших и средних учебных заведений, пропитывались учением анархизма, жадно прислушивались к голосам вожаков из товарищей, исключенных из университетов и гимназий или из тех, что побывали за границею.
Закон от 19 мая 1871 года предоставил жандармам право без суда отправлять любого человека, заподозренного в политической неблагонадежности, в административную ссылку. В результате этой бессудной расправы, фактически дезавуирующей все правовые принципы юридической реформы, тысячи совсем молодых людей обоего пола попадали в такую среду и в такие условия, что даже самые смирные становились убежденными врагами режима.
При этом протестные настроения в студенческой среде нисколько не ослабевали. Молодежь все время лихорадило. В 1876 году, то есть через целое десятилетие после вступления графа Толстого в министерскую должность, несколько сотен человек, в основном студентов, устраивают шумную политическую манифестацию в самом центре столицы, возле Казанского собора, причем толпа даже вступает в драку с полицией.
Это, впрочем, все были события явные, находившиеся на поверхности. Но одновременно разворачивались процессы глубинные, еще более тревожные. Болезнь, именуемую общественным недовольством, полицейскими методами излечить невозможно. От жестких мер она всегда уходит внутрь организма и начинает разъедать его изнутри, невидимая снаружи и потому неконтролируемая.
Еще на первом этапе гонений против студентов эту стадию движения предугадал Герцен.
Но куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку? Сказать вам куда? Прислушайтесь – благо тьма не мешает слушать: со всех сторон огромной родины нашей, с Дона и Урала, с Волги и Днепра, растет стон, поднимается ропот – это начальный рев морской волны, которая закипает, чреватая бурями, после страшно утомительного штиля. В народ! к народу! – вот ваше место, изгнанники науки.
|
|
|
Идея витала в воздухе. Пожалуй, в тех условиях даже была единственно возможной. Сначала высланные из столиц молодые альтруисты попадали в глушь поневоле, затем потянулись в глубинку, «в народ», уже сознательно.
Смысл народнического движения был прост: если не получается построить новую Россию с помощью верхов, будем действовать с помощью низов.
Пока в Петербурге Шувалов с Толстым рапортовали государю, как славно они восстановили порядок полицейскими методами, в революционно настроенной среде распространялись «народнические» настроения. Споры шли лишь о том, как и куда «вести» массы. Касательно окончательной великой цели разногласий, в общем, не было. Все народники были против капиталистического пути и расходились лишь в том, что лучше – социализм или анархизм.
Примечательно, что, в отличие от первого этапа идейного «брожения», новые властители дум были людьми немолодыми.
Поначалу преобладала относительно умеренная, просветительская платформа, которую сформулировал П. Лавров (1823–1900). Полковник, бывший профессор Артиллерийской академии, сначала высланный из столицы, а затем бежавший за границу, Лавров публиковал статьи, где говорилось, что в России всякий образованный человек находится в нравственном долгу перед народом, который оплачивает привилегированное существование немногих счастливцев своим тяжелым, беспросветным трудом. Обязанность каждой «развитой личности» – вернуть этот долг через общественное служение. Суть этого служения в том, чтобы «дать крестьянству то образование и то понимание его общественных потребностей, без которого оно никогда не сумеет воспользоваться своими легальными правами». «Энергичные, фанатические люди, рискующие всем и готовые пожертвовать всем» должны вести упорную, терпеливую пропагандистскую работу, ходя по деревням. Лавров считал, что сначала нужно внедрить в сознание русского крестьянина социалистическую идею, а уж потом звать к революции.
|
|
|
