 |
Обаятельный Николай на портрете В. Серова
|
|
|
|
Однако Николай ничего менять не собирался. Во-первых, из почтения к памяти отца; во-вторых, из неуверенности в себе; в-третьих, из-за того, что правительственная команда осталась прежней. Общая логика была такая, что от добра добра не ищут. Раз в стране все спокойно, пусть так и останется.
Первый же публичный акт правителя – речь, произнесенная 17 января 1895 года перед представителями дворянства, земств и городов, – положил конец иллюзиям.
Царь в частности сказал:
– Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель.
Всех сразил эпитет «бессмысленные» применительно к заветным чаяниям интеллигенции. Есть версия, что в подготовленном тексте было написано «несбыточные» и царь то ли оговорился, то ли решил спонтанно усилить «мессидж». Так или иначе, Общество было оскорблено и начало относиться к новому самодержцу враждебно. Впоследствии это отношение уже не менялось.
С этого момента вновь начинает активизироваться деятельность революционных кружков – например, возникает «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», одним из членов которого являлся помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов. Эту маленькую организацию, как и другие подобные начинания, быстро уничтожает опытная полиция, но с ростом оппозиционных настроений в Обществе сыск ничего поделать не может. Раздражение против властей постоянно усиливается. С конца девяностых годов даже в умеренных, либеральных кругах лозунг «долой самодержавие» перестает восприниматься как нечто чрезмерно радикальное.
|
|
|
Следующий после манифеста о «бессмысленных мечтаниях» импульс к конфронтации произошел в 1899 году. В течение нескольких лет разрабатывался проект завершения земской реформы. В свое время она не была доведена до конца – в западных губерниях выборные органы местного хозяйственного самоуправления так и не появились. Министр внутренних дел Горемыкин сделал заявление, вновь наполнившее сердца прогрессистов светлыми надеждами:
Основой действительной силы государства, какова бы ни была его форма, есть развитая и окрепшая к самостоятельности личность; выработать в народе способность к самоустройству и самоопределению может только привычка к самоуправлению.
Это была музыка для либерального слуха. Но государь император, послушавшись консервативных советников, проект упразднил, а на место мягкого Горемыкина поставил сурового Сипягина, про которого Витте в мемуарах пишет:
Убеждения его очень узкие, чисто дворянские, он придерживается принципа самодержавия, патриархального управления государством на местах; это его убеждения, и убеждения твердые.
1899 год можно считать моментом, с которого «стабильность» начинает рушиться. Таким образом, она не продержалась и двух десятилетий.
Первой ласточкой стало брожение в среде студенчества, всегда чувствительного к переменам в общественной атмосфере.
Вести себя с молодежью Власть никогда не умела, а если предпринимала какие-то попытки в этом направлении, то они получались медвежьими. Вводились всякого рода административные строгости, ограничивались университетские свободы, возмутителей спокойствия исключали или без суда отправляли в ссылку. В результате подобных действий обычное юношеское бунтарство («блажен, кто смолоду был молод») перерастало в нечто более серьезное. Государство не могло обходиться без высших учебных заведений, но те выращивали не только необходимых стране специалистов, но и противников существующего режима. Как выражается С. Ольденбург, «правительству приходилось лавировать между Сциллой отсталости и Харибдой взращивания своих врагов».
|
|
|
У московских студентов существовал «союзный совет», объединявший сообщества земляков. В 1895 году полиция не придумала ничего лучше, как арестовать эту подозрительную команду, всего лишь ведшую вольные разговоры. В ответ студенты избрали новых лидеров, и те объявили, что их цель теперь – «подготовка борцов для политической деятельности». В 1896 году, по следам Ходынской трагедии, впервые после многолетнего перерыва состоялась студенческая манифестация в память о жертвах. Последовали сотни новых арестов. В учебных заведениях по всей стране были проведены акции солидарности.
«Молодежная политика» властей пополняла ряды оппозиции эффективнее любой революционной пропаганды.
В 1899 году, на волне широкого общественного недовольства, студенческий протест принял беспрецедентный размах.
На сей раз началось с Санкт-Петербургского университета, и повод был пустяковый. Ректор сделал выговор студентам за плохое поведение и пригрозил полицией. Упреки были справедливы, но произнесены в оскорбительном тоне. От этой маленькой искры разгорелся большой пожар. Ректора освистали, прибывшую полицию закидали снежками. В ответ засвистели нагайки.
Университет забастовал. На собрании было принято обращение, по своему содержанию уже не пустяковое:
Мы объявляем Санкт-Петербургский Университет закрытым и прекращаем хождение на лекции, и, присутствуя в Университете, препятствуем кому бы то ни было их посещать. Мы продолжаем этот способ обструкции, пока не будут удовлетворены наши требования: 1) опубликование во всеобщее сведение всех инструкций, которыми руководствовались полиция и администрация в отношении студентов, и 2) гарантии физической неприкосновенности нашей личности.
То есть речь шла о защите человеческого достоинства, а не о частном случае полицейского насилия, которое «преступно даже в применении к самому темному и безгласному слою населения» (говорилось в декларации)
|
|
|
Движение было подхвачено студенчеством других учебных заведений по всей стране. Возник единый организационный комитет.
Правительство растерялось, столкнувшись со столь широким протестом. По высочайшему указу назначили комиссию для рассмотрения случившегося. Всем студентам, которых выслали за участие в беспорядках, разрешили вернуться.
Вместо того чтобы удовлетвориться достигнутым, молодежь пришла в еще большее возбуждение. Тогда власти переменили тактику – решили явить суровость. Охваченные волнениями заведения были на полгода закрыты. Столичные профессора, сочувствующие студентам, уволены. Плюс к тому вышло постановление, согласно которому студентов, совсем как во времена Николая I, можно было отправить в армию, чтобы поучились там дисциплине.
Я столь подробно рассказываю о коллизиях локального конфликта, потому что точно такой же тактики Власть в дальнейшем будет придерживаться и по отношению ко всему протестному движению. Сначала какие-то непродуманные действия распаляют тлеющий огонь недовольства; затем следуют уступки, воспринимаемые как слабость; потом переход в другую крайность – к чрезмерному насилию – на время восстанавливает внешнее спокойствие, но еще больше повышает градус враждебности, что через некоторое время приводит к новому взрыву.
Если говорить о молодежи, то практика насильственной сдачи студентов в солдаты лишь способствовала радикализации учащихся. Беспорядки будут происходить вновь и вновь, а затем дело дойдет до эксцессов более серьезных.
Один из исключенных студентов застрелит министра просвещения Н. Боголепова. Этот выстрел, прогремевший 14 февраля 1901 года, можно считать окончательным завершением «периода стабильности» и началом новой эпохи – общественных потрясений и политического терроризма.
Главной причиной перелома, однако, были вовсе не студенческие протесты, а явление более глобального свойства: закончился долго продолжавшийся экономический подъем.
|
|
|
В 1900 году разразился общемировой кризис производства, больнее всего ударивший по России. Закрывались фабрики и заводы, падали в цене акции (у ведущих предприятий вроде Путиловского и Сормовского гигантов – на 60-70%), резко сократилась добыча топливного сырья, сотни тысяч рабочих оказались на улице, без средств к существованию.
Упадок и застой экономики растянутся почти на десять лет, порождая социальный протест. Эти настроения выльются в драматические события, которые принято называть «Первой русской революцией».
Вслед за промышленностью от кризиса пострадало и сельское хозяйство. С 1902 года константой российской жизни становятся не только рабочие, но и крестьянские волнения, часто ожесточенные и подавляемые военной силой.
С самого начала нового века, как только рухнула непрочная «стабильность», государству пришлось вести войну на два фронта: против растущего революционного движения и против либерального лагеря, который в новых условиях стремительно радикализировался.
Либералы переходят от слов к делу
Этой короткой фразой можно пересказать суть процессов, которые происходили внутри Общества накануне большого политического кризиса, разразившегося в 1905 году.
Конечно, «дело» все равно ограничивалось словами, но для мыслящего сословия они и есть главное оружие, поскольку формируют и направляют общественное мнение. Без его поддержки любые действия, даже самые решительные и успешные, ничего не дадут. Пример тому – операция, блестяще проведенная «Народной волей» 1 марта 1881 года, но давшая обратный эффект, в том числе и потому, что Общество пришло в ужас от цареубийства и отшатнулось от революционеров.
Работа, которой занялись либеральные деятели в самом начале нового столетия, наоборот, подготавливала широкие слои российского населения к будущему столкновению с Властью.
На домашних концертах пели «Дубинушку» и (негромко) «Марсельезу». Всеобщее восхищение вызывали задорные литературные сочинения вроде горьковской аллегории о Буревестнике. Когда мирная публика начинает скандировать «Пусть сильнее грянет буря! », буря рано или поздно обязательно грянет.
С 1902 года самые деятельные представители Общества начинают всерьез готовиться к борьбе с режимом – ненасильственной, но основательной. Впоследствии эти события вызовут у историков несравненно меньший интерес, чем генезис большевистской партии, а ведь действия тихих либералов сыграют гораздо большую роль в грядущем распаде государства, чем споры Ленина с Мартовым о диктатуре пролетариата.
|
|
|
Первым шагом консолидации несоциалистической оппозиции (можно назвать ее и так) было создание журнала. Экономист Петр Струве, к 32 годам побывав и под арестом, и в ссылке, миновав увлечение марксизмом, пришел к заключению, что для России предпочтительнее всего путь демократических свобод. Эмигрировав, он основал в Штутгарте редакцию «Освобождения» – печатного органа, который выступал против самодержавия, но не за революцию.
В статье П. Милюкова, опубликованной в первом же номере, излагалась суть либеральной программы: личные свободы, гарантированные независимым судом; основные политические права (печати, слова, демонстраций, партий) и учреждение парламента – «бессословного народного представительства» с правом высшего контроля и утверждения бюджета.
Среди авторов журнала были лучшие умы и перья России: юрист А. Кони, философ Н. Бердяев, писатель В. Короленко, ученые, земские деятели, поэты. Печатались они под псевдонимами, чтобы не навлечь на себя репрессии.
Успех «Освобождения» был громаден. Впервые со времен герценского «Колокола» эмигрантское издание имело такое общественное влияние. В Россию журнал попадал всякими хитроумными путями – была создана целая система доставки, существовали даже специальные «конспиративные» версии, печатавшиеся на кальке. В донесении заграничной агентуры Охранки (где служили очень неглупые люди) говорилось, что «Освобождение» по-настоящему опасно, ибо свидетельствует об укреплении «либерального движения», которое «в самом ближайшем будущем явится неизбежным фактором падения самодержавия».
Милюков в воспоминаниях пишет интересную вещь – он считал очень важным, чтобы «программа не расширялась влево», то есть не смыкалась с революционной. При постоянной эскалации напряжения между Властью и Обществом выдержать эту линию становилось все трудней.
Второй шаг по формированию либеральной оппозиции произошел в следующем, 1903 году. Авторы и сторонники журнала собрались в Швейцарии, чтобы создать организацию. Она получила название «Союз освобождения». Своей задачей эти люди считали легальную борьбу за изменение существующего строя.
В сентябре было еще одно собрание, уже на территории России, в Харькове, – разумеется, нелегальное. В январе 1904 года под прикрытием Съезда по техническому образованию в Петербурге на частных квартирах был проведен первый съезд «Союза освобождения». Отделения этой протопартии возникли в 22 городах империи.
Учредительный съезд развернул недоговоренные части первоначальной программы, – рассказывает Милюков. – Закон о выборах принял определенную форму всеобщей подачи голосов на основании всеобщего, равного, тайного и прямого голосования.
Делегаты выбрали руководящий орган (естественно, подпольный) – Совет Союза.
Незадолго перед тем возникла еще одна нелегальная организация либерального направления – «Союз земцев-конституционалистов», объединившая тех участников земского движения, которым было недостаточно заниматься хозяйственной деятельностью. На своем съезде они решили, что будут добиваться конституционной монархии.
Подобные довольно многолюдные собрания, конечно, для полиции секретом не являлись, и все же они происходили.
Такое стало возможно, потому что к этому времени в стране началось брожение, против которого прежние, полицейские меры уже не помогали.
Брожение
Сначала власти пробовали действовать испытанным способом. После того как в 1902 году от пули террориста погиб суровый министр внутренних дел Сипягин, на его место поставили еще более непреклонного Вячеслава Плеве. Тот не смог переломить ситуации и стал одним из лоббистов «маленькой победоносной войны». В декабре 1903 года военный министр А. Куропаткин записал в дневнике:
Плеве не прочь иметь войну с Японией. Он надеется, что война отвлечет внимание масс от политических вопросов.
Это сильное средство, с успехом опробованное в 1877 году, когда Общество переключилось с борьбы против самодержавия на борьбу за освобождение «славянских братьев», поначалу тоже, казалось, работает. На время во внутренней политике наступило затишье. В феврале 1904 года на своем втором съезде «земцы-конституционалисты» хоть и приняли петицию к государю о даровании «народного представительства», но обратились к соотечественникам с призывом поддержать военные усилия правительства.
Однако Общество отвлеклось от борьбы с режимом ненадолго. Очень скоро, уже весной, началась череда военных поражений. Патриотический подъем сменился негодованием против самодержавия, так цепко держащегося за единоличную власть и так плохо с нею справляющегося.
Кроме того, борьбу не прекратили революционеры. В июле 1904 года они убили ненавистного Плеве, и самым большим потрясением для Власти стала даже не гибель ключевого члена правительства, а бурная радость, с которой широкие общественные круги откликнулись на это кровавое событие. Было совершенно очевидно, что «закручивание гаек» дало обратный эффект: Общество стало поддерживать революцию.
Главный политический вопрос – куда двигаться теперь: еще дальше вправо или, может быть, попробовать влево? – решался внутри царской фамилии, по-семейному. Великие князья Владимир и Сергей, завзятые реакционеры, склоняли августейшего племянника к «ежовым рукавицам», но государь послушался не дядьев, а мать, вдовствующую императрицу Марию Федоровну. По ее настоянию министром внутренних дел назначили князя П. Святополк-Мирского, который ратовал за примирение с Обществом.
Курс правительства резко изменился. Самые одиозные чиновники министерства внутренних дел были смещены, цензурные строгости ослаблены, многие сосланные получили разрешение вернуться.
Либеральная общественность встретила эти шаги с энтузиазмом. Начался эйфорический период, всегда сопутствующий политической «оттепели». Он получил название «Эпоха доверия», потому что в первой своей речи Святополк-Мирский произнес прекрасные слова:
– Плодотворность правительственного труда основана на искренно благожелательном и истинно доверчивом отношении к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще. Лишь при этих условиях работы можно получить взаимное доверие, без которого невозможно ожидать прочного успеха в деле устроения государства.
Земские учреждения, городские думы и просто частные лица по тогдашнему обыкновению слали герою дня приветственные адреса и телеграммы, но происходили и события более значительные. Вожди либерализма активно занялись организационной работой, не опасаясь препятствий со стороны полиции.
В начале октября в Париже либералы из «Союза освобождения» встретились с революционерами, чтобы попытаться выработать общую программу. Вроде бы сошлись на том, что нужно совместными усилиями уничтожить самодержавие и установить «свободный демократический режим», а также гарантировать нациям право на самоопределение (в съезде участвовали финские, польские, кавказские и латышские революционеры). Однако отказываться от насильственных действий революционеры не собирались и втайне от либералов разработали собственный план вооруженной борьбы, впоследствии осуществленный. Тем не менее попытка сближения умеренных левых с ультралевыми была событием знаковым.
В ноябре впервые полулегально (официального разрешения не было) состоялся Земский съезд, принявший резолюцию с требованием политических свобод и народного представительства. Святополк-Мирский пообещал представить эту программу императору.
В поддержку инициативы была организована так называемая «банкетная кампания». Ее инициаторы вдохновлялись опытом французской революции 1848 года, которая началась с митингов, замаскированных под банкеты, поскольку политические собрания были запрещены.
По всей стране вдруг затеяли праздновать 40-летие судебной реформы – отличный повод для произнесения под видом тостов зажигательных спичей о народных правах и свободах. Сотни «пирующих» принимали резолюции самого радикального свойства. Потом текст печатался в газетах.
Правые фельетонисты и суровые революционеры иронизировали, поминая щедринское: «Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном», но ситуация была совсем не комической. На петербургском банкете модный романист и драматург Максим Горький, подобно своему буревестнику, призывал «не давать себя бить нагайками и топтать; пускать в ход револьверы, кинжалы и собственные зубы, лишь бы произвести большой переполох среди полиции, стоящей на страже современного полицейского правительства, – иначе уличные демонстрации не имеют смысла». Призыв был нешуточный. Надвигался кризис.
Он грянул в начале декабря. Выполняя обещание, данное земцам, Святополк-Мирский подготовил проект государственной реформы, в которую включил пункт о выборных представителях в Государственном Совете от «общественных учреждений». Это превратило бы высший законосовещательный орган в нечто вроде протопарламента.
Но император опять заколебался и призвал на помощь тяжелую артиллерию – Победоносцева. На заседании 4 декабря обер-прокурор повторил свое свершение 23-летней давности, когда он не дал графу Лорис-Меликову провести в жизнь аналогичную реформу – о представительных комиссиях. Смысл возражений старого консерватора был тот же: всякое выборное представительство нанесет удар по самодержавному принципу (и расшатает главную опору «ордынскости», добавим мы). Николаю эта логика была близка. Великие князья Владимир и Сергей призывали его к твердости. В результате самый важный пункт грядущей реформы – о представителях – из окончательного текста был изъят. Указ, названный «О мерах к усовершенствованию государственного порядка», призванный успокоить Общество, вместо этого вызвал бурю возмущения. Одновременно еще и вышло распоряжение впредь пресекать недозволенные «сборища» при помощи полиции.
А дальше произошло то, что всегда происходит, когда «революция сверху» тормозит и дает задний ход. Общество останавливаться не пожелало и снова перешло в оппозицию – более решительную, чем прежде.
Не прошло и месяца после провала инициативы Святополк-Мирского, как разразилась беда, выведшая противостояние на новый уровень. О «Кровавом воскресенье» будет рассказано в разделе, посвященном другой российской «болезни», революционной, сейчас же отмечу лишь, что одной из причин трагедии стали правительственные метания справа налево и опять направо.
Николай Александрович смиряется с неизбежным
После шока «Кровавого воскресенья» начался внутренний политический кризис, прошедший через несколько этапов.
Точно так же через несколько разных психологических состояний прошел и самодержавный правитель империи. Они довольно точно совпадают с классическими фазами психологического осознания болезни.
Началось, как водится, с «Отрицания».
Потрясенный кровопролитием в столице, Святополк-Мирский ушел в отставку (на следующий же день) и до самого конца жизни в политику больше не возвращался.
На первые роли выдвинулся энергичный Дмитрий Трепов, бывший начальник московской полиции и близкий соратник «ястреба» Сергея Александровича. Непосредственным поводом для карьерного взлета генерала было покушение на его жизнь. Бравый и решительный человек, ненавистный революционерам и не боящийся их, – вот кто был нужен царю в такой момент.
Трепов организовал делегацию рабочих, которая прибыла к императору в Царское Село и выслушала от его величества укоризненную нотацию: «Вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей родины» – то есть сами виноваты в том, что вас расстреляли.
Эта неуклюжая «пиар-акция» еще больше разъярила Общество.
Из-за газетной цензуры точных данных о количестве убитых и раненых публика не знала, и по стране ходили слухи о тысячах жертв. Со всех сторон раздавались крики ужаса и возмущения. Забастовали студенты, к которым присоединились многие преподаватели. Занятия в высших учебных заведениях были отменены вплоть до осени.
Четвертого февраля в Москве эсер Каляев подорвал бомбой великого князя Сергея Александровича – и опять, как после убийства Плеве, террористу рукоплескали. Настроение наверху стало таким нервным, что царь не решился даже поехать на похороны дяди – боялся покушения.
У Николая начинается следующая стадия – «Гнев».
Восемнадцатого февраля царь выпустил эмоциональный манифест «о нестроении и смутах», который во всем винил «ослепленных гордыней злоумышленных вождей мятежного движения», а от представителей власти требовал «усугубления бдительности по охране закона, порядка и безопасности». Это была личная и, кажется, спонтанная инициатива самодержца. Витте пишет в мемуарах:
Когда мы приехали на вокзал, сели в вагон и поезд двинулся, то один из министров говорит: «А вы читали манифест, который сегодня появился в собрании узаконений, а равно и указ сенату? » Мы все были удивлены, не имея понятия ни об этом манифесте, ни об указе. В том числе был удивлен и министр внутренних дел Булыгин.
Из сурового воззвания вроде бы следовало, что никаких послаблений не будет.
Но настроение правителя немедленно сменилось на противоположное – перешло в стадию «Торг».
На следующий же день после грозного манифеста вышел высочайший рескрипт на имя Булыгина, где вдруг объявлялось:
Я вознамерился привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений.
Министр внутренних дел получил приказ готовить закон о народном представительстве – но «при неизменном сохранении незыблемости основных законов империи». Как такое возможно, в рескрипте не разъяснялось, и началась долгая, бюрократическая работа, в ходе которой авторы проекта пытались совместить несовместимое.
Наверху воцарились апатия и уныние – верные симптомы «Депрессии». Этому способствовали и ужасные известия с театра военных действий: в конце того же месяца русская армия была разбита под Мукденом, а в мае при Цусиме погиб весь флот. Вместе с ним утонули последние надежды избежать поражения. «На душе тяжело, больно, грустно», – пишет в дневнике Николай.
Шатание и смута усугублялись, а подготовка «булыгинского проекта» все тянулась и тянулась. Она продолжалась целых полгода. Подобные темпы никак не соответствовали стремительному развитию событий. К тому же по настоянию царя обещанные свободы все время урезались.
В окончательном виде закон, вышедший только 6 августа, получился очень куцым. В число «достойнейших людей», которые притом допускались всего лишь к предварительному обсуждению законопроектов, не попали рабочие и малоимущие крестьяне, студенты (не говоря уж о женщинах, которые тогда не имели права голоса и в самых передовых странах). При этом крестьянские депутаты еще и фильтровались через четырехступенчатую систему выборщиков. В городах голосовали только домовладельцы и люди обеспеченные (вводился высокий имущественный ценз).
Времена, когда Общество могло удовлетвориться такой подачкой, остались в прошлом. Опубликованный закон лишь подлил масла в огонь.
Очередной земский съезд постановил больше не апеллировать к царю, а обратиться за поддержкой непосредственно к народу. «Союз союзов», объединивший «Союз освобождения» с другими общественными организациями, стал призывать к протестной всеобщей забастовке. Вновь открывшиеся университеты беспрерывно митинговали.
Опаснее всего для правительства было то, что умеренные оппозиционеры стали действовать заодно с революционерами. В результате всеобщая забастовка, развернувшаяся в октябре, практически парализовала страну.
Новый глава правительства Витте, от которого император ждал спасительных решений, сказал, что таковых существует два: либо даровать стране нормальные политические свободы и широкое избирательное право – либо вводить военную диктатуру и «с непоколебимой энергией путем силы подавить смуту во всех ее проявлениях».
Несколько дней царь колебался. Впоследствии он так описал свои сомнения:
«Представлялось избрать один из двух путей: назначить энергичного военного человека и всеми силами постараться раздавить крамолу; затем была бы передышка, и снова пришлось бы через несколько месяцев действовать силой».
Окружающие, к которым он обращался за советом, либо виляли, как Витте, либо говорили, что надо идти на уступки.
Великий князь Николай Николаевич, проехав по охваченной волнениями стране из своего имения в столицу, увидел, какой масштаб приобрели беспорядки. Будучи человеком действия, его высочество прибег к крайней форме убеждения.
Гофмейстерина Е. Нарышкина в мемуарах пишет:
Николай Николаевич составил первоначальный проект конституции и представил его Императору, заявив, что принес с собой пистолет, и если Император не подпишет документ, то, покинув дворец, он застрелится.
Военная диктатура в любом случае невозможна, объяснял племяннику великий князь, поскольку нет достаточного количества верных полков. Поскольку это говорил председатель Совета государственной обороны, не поверить ему было нельзя.
Даже бравый Трепов заметался. Четырнадцатого октября он издает знаменитый приказ столичным войскам «холостых залпов не давать», но сразу вслед за тем тоже начинает говорить, что положение спасет только высочайший манифест о даровании свобод.
И семнадцатого октября 1905 года этот исторический текст был спешно опубликован. Произошел существенный сдвиг во взаимоотношениях Общества и Власти.
Самым важным итогом этого государственного акта, пожалуй, было то, что он внес раскол между либералами и революционерами. Их пути разошлись. Умеренная оппозиция была готова договариваться с Властью – теперь для этого появлялись новые возможности и механизмы.
В то самое время, когда революционеры пытались выйти на новый уровень борьбы с режимом и во второй столице шли уличные бои, либералы занялись делом более интересным и менее опасным – создавали легальные партии и готовились к выборам в парламент. У Общества появилась надежда, что от самодержавия можно будет избавиться без кровавых потрясений.
Большие Беспорядки продлятся еще долго, но шансов перерасти в революцию у них теперь нет.
Немножко ограниченное самодержавие
Реформа, провозглашенная «Высочайшим манифестом об усовершенствовании государственного порядка» от 17 октября, выглядела более грандиозной, чем преобразования Александра Освободителя. Те были растянуты по времени и напрямую не затрагивали главной основы государственного строя – единоличной, ничем не ограниченной власти самодержца.
Теперь же учреждался парламент, который мог одобрить или не одобрить законы и бюджетные проекты, представляемые правительством. Манифест обещал…
…установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей.
У Общества появлялся мощный инструмент давления на Власть.
Другим пунктом провозглашались «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов».
А кроме того – в ответ на возмущение узостью «булыгинского проекта» – к выборам допускались «те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав».
Пока это было только декларацией, на законодательное оформление которой понадобилось еще полгода. В апреле 1906 года реформа приняла окончательный вид. Конституции у России не появилось, но изменения, внесенные в законодательство, по общему значению превращали страну в некое странное государство, которое можно назвать «полуконституционной монархией» или «немножко ограниченным самодержавием».
К управлению страной Дума не допускалась, потому что весь состав правительства назначался и утверждался личным решением императора. Не мог парламент и отправить правительство в отставку. Зато император мог своей волей распустить Думу и назначить новые выборы.
Лучше всего суть произошедшего передает изменение в формуле пункта о государственной власти. Раньше в законе говорилось, что императору принадлежит «самодержавная и неограниченная власть», теперь стало просто «самодержавная».
Но к весне 1906 года, когда окончательно прояснились параметры реформы, запросы Общества успели далеко продвинуться, и слабого парламента без каких-либо властных полномочий предводителям оппозиции теперь было мало.
Накануне открытия Государственной думы правительство решило бросить русскому народу новый вызов, – говорилось в заявлении новоизбранных депутатов демократического направления. – Государственную думу, средоточие надежд исстрадавшейся страны, пытаются низвести на роль прислужницы бюрократического правительства. Никакие преграды, создаваемые правительством, не удержат народных избранников от исполнения задач, которые возложил на них народ.
Первой реакцией Общества на октябрьский манифест, явившийся для всех полной неожиданностью, была бурная радость. Казалось, самые смелые чаяния либералов, те самые «бессмысленные мечтания» наконец осуществились. В конце октября 1905 года Россия являла собой фантасмагорическую картину. В больших городах на улицах интеллигенты и студенты устраивали ликующие демонстрации. Революционеры агитировали рабочих не останавливаться на достигнутом и браться за оружие. Но огромное большинство населения, жившее вдали от центров всей этой ажитации, мало что понимало и, как обычно в подобных ситуациях, наблюдало за происходящим с подозрительностью.
По стране прокатилась волна погромов. Били евреев и «очкастых». Неграмотные народные массы, приученные не ждать от любых перемен ничего хорошего, выплескивали страх перед неизведанным так, как умели.
Но было много эксцессов и противоположного свойства, когда крестьяне грабили помещиков, а рабочие нападали на владельцев предприятий.
Стихийные беспорядки приобрели такой размах еще и потому, что местные власти растерялись. Для них Манифест тоже стал неожиданностью, и было неясно, что следует «пресекать», а что – нет.
Таким образом Общество и общество (в широком смысле) реагировали на перемены по-разному.
Хаос достиг пика в декабре, когда в Москве революционеры устроили вооруженное восстание. Но не получив поддержки ни от Общества, ни от общества, потерпели поражение и на время выпали из политического процесса – ушли в подполье. В выборах революционные партии участвовать не стали, считая эту затею вредной для революции (что было правдой).
|
|
|
