 |
Праздник божьеликой Тушоли 11 глава
|
|
|
|
За эту гору между двумя соседними народами не раз возникала вражда. Галгаи считали ее своей, а хевсуры — своей. В доказательство с обеих сторон обычно приводилось много фактов. Но так как все они вели происхождение от легенд, берущих начало где-то в глубине веков, то ни одна из сторон не считала их для себя обязательными. Появление в том или другом племени сильного по характеру человека заставляло противников отступать. И тогда его племя утверждало на Плато Ветров свое право — право сильного. Так было и за последние пятьдесят лет. Влияние Гойтемира и его тейпа в народе было очень велико. Имел он связи и с администрацией округа. Его поддерживали. И, взяв верх в последнем споре с хевсурами, он так и сохранял это превосходство до сих пор. Иногда хевсуры пытались сопротивляться, нападали на галгаев, работавших на этой горе. Но в конце концов все кончалось благополучно, и обе стороны, съев на замирении баранов, расходились по аулам.
На этот раз дело осложнилось. В перестрелке один из галгаевских пастухов был убит.
Десятка два всадников сразу же кинулись преследовать хевсуров. Одну из групп возглавил Иналук. С ним пошел и Калой. Продираясь в лесу сквозь заросли кустарника, они давно миновали Плато и двигались, чтоб перерезать хевсурам путь к селению, которое те никак не могли миновать. К полудню на противоположной стороне ущелья, над обрывом, где проходила тропа, показалось два всадника. Они ехали спокойно, уже не думая, что их здесь может подстерегать опасность. Позади шел угнанный ими скот, дальше — три человека на лошадях, а на некотором расстоянии от них еще один — замыкающий.
Когда из засады раздались выстрелы, хевсуров это так ошеломило, что они, бросив свою добычу, кинулись уходить. Пули галгаев не причинили им вреда: засада расположилась на далеком расстоянии. И лишь калоевская берданка делала свое дело. Он убил под хевсурами две лошади и одного из них ранил. Вскоре подоспели люди из гойтемировского аула. Соединившись, они посоветовались и решили возвратиться. Похищенный у них скот был отбит.
|
|
|
Через месяц старейшины галгаев и хевсуров встретились, выяснили, кто убит, кто ранен, оценили стоимость сена, увезенного с Плато, и убитых галгаями лошадей, прикинули, кто кому что должен, расплатились, съели барана, выпили горского пива и, горячо поклявшись в дружбе, разошлись до следующей стычки, на всякий случай изредка оглядываясь, чтоб не получить пулю в затылок.
А Плато Ветров, как и прежде, лежало на своем месте. И ингуши, и хевсуры продолжали считать его своим. И никому из них не приходило в голову, что, даже если б появилась еще одна такая гора и каждый из народов получил бы ее, все равно земли не прибавилось бы на столько, чтобы сделать краше их суровую жизнь.
С того вечера, как Калой перестал бывать в доме Пхарказа, там все оставалось по-прежнему. Лишь Зору научилась скрывать от Батази свои чувства. Дочери теперь больше всех была нужна мать, а она осталась одна. Вот почему, когда Калой, наспех схватив оружие, умчался в погоню за хевсурами и когда Зору снова увидела его из башенного окна невредимым, мать ничего не узнала о переживаниях дочери.
Припав щекой к холодному окну, Зору пыталась разглядеть в ночи двор Калоя. И только после того, как заскрипели доски на их лестнице и в свете открывшейся двери показался он сам, Зору, вздохнув, забралась на нары, но еще долго сидела, закутавшись в шаль, и глядела в темноту широко открытыми глазами.
О чем она думала?
Может быть о том, как тяжело, когда любимый человек берется за оружие?
А Батази думала о другом. Совсем недавно дочь начала выходить на люди, а уже многие матери, имевшие взрослых сыновей, стали приглядываться к девочке. Значит, Батази была права. Красота имеет цену. Только надо не продешевить. Никого не отпугивать, но и не торопиться, пока не придет самый настоящий купец. В этом была и ее большая забота и большая радость.
|
|
|
Зору не могла теперь, как прежде, свободно встречаться с Калоем. Мать стала строже, придирчивее. Калой видел и понимал это. Он ловил взгляд девушки, брошенный из окна, или фразу, как бы невзначай оброненную у родника, и это говорило ему о многом. Наутро после погони по пути к Иналуку он проходил у стен ее башни. И до слуха его долетела песня.
Где же ты,
Радость сердца моего?..
Отчего не зовешь, не ищешь,
Горе сердца моего?..
— пела Зору, и ему с новой силой захотелось встретиться с ней, как в ту пору, когда она приходила послушать его рожок. Ведь это было так давно! Он вспомнил, с каким волнением танцевала она там, в долине Дорхе… Вспомнил, что ребята говорили о ней. Все они были влюблены в нее! Вспомнил и то, как Чаборз попросил Иналука вызвать ее на танец с ним и как потом, когда кончился танец, громко, чтоб услышали все, он сказал: «Галгаевская мать еще не рожала такую!» Зору покраснела и опустила голову.
Как хотелось тогда Калою дать этому щеголю оплеуху!
Потом Калой вспомнил мать Чаборза — Наси. Он не раз за последнее время вспоминал о ней. И, видимо, когда бы ему в жизни ни пришлось вспомнить о празднике юношей, образ этой, еще очень красивой женщины вечно будет вставать перед ним.
В тот вечер они с Виты возвращались домой. По пути кто-то из знакомых задержал Виты. Калой в это время проходил мимо собравшихся вокруг костра женщин, они затронули его, заговорили, поздравили с победой, пожелали доброй жизни.
Но вдруг его словно что-то потянуло посмотреть в сторону. Там была Наси. Глаза их встретились. Встретились только на миг. Но он увидел такой взгляд, от которого его бросило в жар. Он отвернулся. И в это время раздался ее голос, глубокий, грудной, не то насмешливый, не то ласковый…
— Молодой человек! Мы решили выбрать тебя женским старшиной! — сказала она.
Калой опешил. А женщины, почувствовав подвох, насторожились.
— А почему женским? — спросил он первое, что пришло ему в голову и задело самолюбие.
|
|
|
— Они говорят, что ты им подойдешь больше, чем нынешний!.. Верно? — обратилась она ко всем.
— Ну и черт же ты!
— Правильно, Наси! — раздались голоса.
— Я еще молод, чтобы быть старшиной! — приободрившись, попытался отшутиться Калой.
И тогда Наси приблизилась к нему и заговорщическим тоном сказала:
— А нам что ни моложе, то лучше!
Лицо и глаза Наси были рядом, и Калой увидел, как она, глядя на него в упор, провела языком по губе и прикусила ее. Он знал, что это означает, оробел, смутился и, пробормотав что-то невнятное, убежал.
— Э-э-э! — слышал он за спиной.
— Да ты, видно, еще не все испытания прошел!.. Мужчина!.. Ха-ха-ха!.. Он был уже далеко, а смех все еще несся за ним. И сколько раз ни вспоминал он потом этот случай, никак не мог понять, что же тогда произошло. Но даже наедине с собой от этих воспоминаний он краснел.
Прошло несколько дней. Выпал и растаял первый снег. Земля сверху быстро подсохла, но воздух наполняла сырость и прохлада. По утрам случались заморозки. На лужах хрустели льдинки.
Калой вел к ручью Быстрого…
Недавно он встретил за селом Зору. Она в тот день возила сено, а он возвращался из леса. Их не видел никто. Не подходя друг к другу, они перебросились несколькими фразами. Калой сказал, что хорошо бы встретиться.
— Может, на скале Сеска-Солсы?..
— Нет, — тихо ответила она. — Там нельзя… Я скажу, где…
И они расстались. Шли дни, а Зору молчала. Калой старался бывать всюду, где можно было встретить ее. Но она не появлялась. Он терялся в догадках.
И вот Калой в которое уже утро, лишив Орци его приятной обязанности, сам вел коня к водопою. И ему посчастливилось. В предрассветной мгле он увидел у ручья Зору. Она набрала воды в кувшин, поставила его на плечо и направилась к аулу. Они сошлись на середине тропы. Поздоровались, минуя друг друга. Понизив голос до шепота, она что-то сказала.
— Где? — переспросил удивленный Калой. Но она прошла, только кивнув головой.
Калой обрадовался и растерялся: «А что, если ослышался?..»
|
|
|
Не зная, как скоротать день, Калой осадил соху новым сошником, который выковал ему Виты, скрепил расшатавшиеся грядки на бороне, заклинил новые зубья вместо потерянных.
Около полудня он увидел, как Пхарказ и Зору провожали Батази. По всему было видно: она собралась в далекий путь, наверное, к матери. Перед ней шел ослик, нагруженный плетенками с сыром и другой поклажей. Дочь проводила ее до конца села. Возвращалась быстро, кое-где на спусках пробежками, прижимая шаль к груди. Проходя мимо, она посмотрела на Калоя и, встретившись с ним взглядом, весело убежала к себе.
А через некоторое время до Калоя донесся ее голос. Она пела задорно, радостно. Пасмурный день стал для Калоя теплым и светлым.
Калой сменил Быстрому подковы. Орци суетился, помогал брату. Он только не мог понять: зачем коню сейчас новые подковы. Куда ему ходить?
— А когда пришлось за хевсурами гнаться? Ведь этого никто не ожидал. Конь должен быть готов и к долине, и к скалам! — объяснил Калой брату.
Уезжая из дому, он обычно говорил, куда и на сколько едет. Но на этот раз ничего не сказал. Орци отметил это, но решил: значит, брат едет ненадолго.
Орци рубил на дрова жерди от старой изгороди, когда из соседнего двора вышла Зору.
— Куда ты? — бойко окликнул он ее.
Зору с опаской оглянулась и сурово заметила:
— Разве можно спрашивать куда? А может, человек идет по важному делу? Пути не будет!
— А какое у тебя может быть важное дело? — усмехнулся Орци. — Жаль, что ты идешь в другую сторону, а то Калой мог бы подвезти тебя. Он только что уехал.
На лицо Зору набежала тень. Она о чем-то задумалась и быстро пошла из аула.
Калой въехал в долину Дорхе, поднялся вверх по Ассе и свернул вправо, к аулу Кяхк…
Уже стемнело, когда, пробираясь лесами и оврагами, поднимаясь на вершины хребтов и спускаясь на дно ущелий, он объехал гору, перейдя реку, остановил коня у подножия скалы. На вершине ее чернел силуэт замка Ольгетты.
Калой прислушался. Ничего, кроме шума реки, не было слышно. Никого не было видно на тропе. Его никто не мог здесь видеть, и он решительно направил коня на подъем.
Быстрый уверенно встал на старинную тропу и пошел вверх. Не зря, готовясь к испытаниям, Калой темными ночами поднимался здесь. Но верно ли он расслышал Зору? Неужели она позвала его сюда, в это место, страшное даже днем?
Еще мгновение — и конь и бурка Калоя слились с черным камнем горы.
Наконец Калой поднялся. На вершине было просторно и мрачно. Окна и двери замка зияли чернотой, с полуразрушенной стены поднялась птица и бесшумно перелетела в глубь развалин. Калой слез, отвел коня за башню, где из стены торчал камень с дырой, и привязал Быстрого. Вернувшись к тропе, он стал вглядываться в темноту. Снизу дул ветер. Шум реки едва долетал сюда. Все вокруг было мертво и тихо. Калой пошел к замку и прислонился к стене.
|
|
|
Время шло. Изредка у самого лица его мелькала тень летучей мыши. Где-то в высохшем бурьяне что-то шелестело. Калой злился на себя за свою излишнюю сдержанность. Теперь она ему казалась трусостью. Надо было задержаться у ручья и точно договориться с Зору о встрече. Да и не здесь, а в каком-нибудь другом месте!..
Вдруг чьи-то холодные пальцы коснулись его щеки. Он вздрогнул, схватился за кинжал… Вокруг не было никого… Калой замер. Через некоторое время из-за стены показалась рука… Она осторожно потянулась к нему…
«Ударить кинжалом!» Но Калой сдержался и схватил руку.
— Сломаешь! Сломаешь! — услышал он приглушенный возглас.
— Зору?!
А она упала на каменный пол в беззвучном хохоте. Калой убрал кинжал, неловко нахлобучил на глаза папаху и, придя в себя, заговорил:
— Если б на свете не было таких, как ты, не говорили бы про оборотней. Откуда ты взялась? А если б я отрубил тебе руку?!
Зору засмеялась сильнее. Не выдержав, рассмеялся и Калой.
— Я думал, ты стала взрослой, а ты все такая же озорная! — говорил он уже без гнева.
— А я думала, ты уже не Калой, а Калой-Кант, о котором сочиняют легенды.
Они еще долго не могли успокоиться и смеялись, но уже не оттого, что Зору напугала его, а потому, что были вместе и можно было, не таясь, видеть и слышать друг друга.
На каменном сиденье у стены Калой расстелил бурку и усадил Зору. Она с радостью закуталась.
— Хорошо! А то я замерзла, ожидая тебя, хоть ты и быстро приехал!
Они говорили, как взрослые, но порой весело смеялись, словно дети. Незаметно беседа коснулась главного: как быть дальше, что делать? Зору смутилась, замолчала, задумалась. А Калой сказал, что он хотел бы не расставаться с ней никогда…
— Я тоже, — тихо ответила Зору. — А зачем нам расставаться? Мы рядом живем…
— Я хотел бы, чтоб мы жили не рядом, а у нас, — смущаясь, сказал Калой.
Но она покачала головой.
— Этого не может быть. Меня дома считают маленькой… Да и мать хочет, чтоб я жила в богатой семье.
— Я уже знаю это… слышал… — ответил Калой.
— А разве это плохо? Разве ты не хочешь стать богатым?
— Нет, отчего же, хочу, конечно, — ответил Калой. — Но богатыми не сразу становятся. Иногда люди всю жизнь работают, а так бедными и умирают. Да и потом, смотря что считать богатством. Против нищих и мы богачи, а против богачей… — Но он не договорил. Ему не хотелось называть ее и себя этим словом. Помолчав, добавил: — Я буду всю жизнь работать, делать все, что смогу, чтобы заплатить твоим родителям калым, справить тебе приданое, как лучшей девушке. И чтоб в доме у нас ни в чем не было нужды!.. Но когда это будет, я не знаю. — Он опять замолчал. Молчала и она.
— А ты так, просто, не пошла бы за меня, чтоб потом все наживать вместе? — неожиданно спросил он. Зору снова покачала головой.
— Я у них одна. Я не убегу. Не обижу их. Они и так несчастны. Отец нездоров. Мать всегда в нужде… в работе… — Она опустила голову.
— Но что же делать? Тебя могут выдать…
— Я буду ждать, когда у тебя будет все… — не поднимая головы, ответила Зору.
— Больше мне ничего не надо! — воскликнул Калой. — Вот увидишь. Я буду ложиться последним и первым вставать. А если вдруг из Турции вернутся мои родители… Я почему-то не думаю, что их уже нет. Говорят, там многие наши стали богатыми…
— И твоя мать подарит мне турецкий шарф, розовый, с серебряными нитями! — воскликнула Зору, хлопая в ладоши.
Калой смотрел на нее, и ему хотелось, чтоб она все время была такой радостной.
— Даже если они не вернутся, я куплю тебе этот шарф! — горячо сказал он.
И Зору снова обрадовалась, точно подарок был уже у нее. Потом она спохватилась — ведь ему, должно быть, тоже холодно — и встала. Но он опять усадил ее. Тогда, вскинув лицо, она неуверенно предложила ему сесть рядом. Калой осторожно опустился на камень.
— На бурку. Камень холодный, — уже более свободно предложила она.
Он пересел. Почувствовав ее рядом, Калой опять потерял способность говорить. Но через некоторое время он справился и с этим волнением.
Сидеть было тепло, уютно. Калой вспоминал недавнее детство, когда вот так же, только с ребятами, в ночном, он сидел у костра. Они грели тогда друг о друга спины, и кто-нибудь рассказывал сказки.
— А хочешь, я расскажу тебе сказку? — спросил он Зору.
— Опять будешь врать? — тихо засмеялась она.
— Нет. Я расскажу тебе, как слышал. А сказки ведь все — неправда!
— Расскажи. Только не страшную! А то ты опять испугаешься! — снова засмеялась она.
— Колючка! Ну ладно, слушай.
— Жила-была девушка. Она была такая красивая, что люди не могли глаз от нее отвести. Влюбились в нее два друга. Оба стройные, оба мужественные и одинаково богатые. Сказали они ей о своей любви и стали просить выйти замуж за одного из них.
Послушала девушка свое сердце и ответила: «Лучше вас нет никого! И сердце мое лежит к вам обоим одинаково. Ни одного из вас я не могу обидеть». — «И все-таки решать тебе, — оказали они. — Мы ждем». Подумала девушка и ответила: «Я стану в середину луга. А вы с двух сторон начинайте косить. И кто из вас первым дотронется до моей руки, — значит, тому я и суждена», Согласились друзья, разошлись и начали косить. Косят, а она им поет, чтоб веселее было. И вот подошли они совсем близко, она протянула к ним руки. Парни в последний раз взмахнули косами и вместе дотронулись до ее рук. Бог видел это и решил за такую любовь не разлучать их никогда. И всех троих он навеки превратил в камни. Так и стоят они до сих пор у селения Галашки. Она стала каменным крестом, по бокам юноши — два каменных столба. Вот и все.
Калой умолк. Молчала и Зору.
— Хорошая сказка! — наконец сказала она. — Только неправильная…
— Почему? — удивился Калой.
— Потому что одинаково нельзя любить! Даже отца с матерью… Это только в сказке бывает!
— Наверно! — согласился Калой и задумался: «Можно ли любить одинаково двоих или нет?» Внезапно Зору забеспокоилась, вскочила. Поднялся и Калой.
— Сколько сейчас времени? Ведь я отцу сказала, что схожу к подружке. А вдруг он проверит!
Она дотронулась до его руки и, заглянув в лицо, тихо-тихо пропела:
То, о чем мы втайне,
Как воры, договорились,
Кто, как воду на гальке расплещет,
Пусть умрет!..
— Пусть умрет! — клятвенно повторил Калой.
— Пойду, — сказала Зору, — печально опустив руки.
— Как пойдешь? — удивился Калой.
— Как пришла, так и пойду.
— Нет. Пришла по-одному, а уйдешь по-другому! Нельзя, Ночь… Волки… Пропасти… Что ты? Он привел Быстрого.
— Я пешком пойду, — попыталась Зору отказаться. Но он взял ее за талию, подбросил вверх, как подбрасывают детей, и посадил в седло.
— На лошади с этой крутизны! — взмолилась она.
Но он уже вел коня вниз.
— Держись за холку! — приказал он. — У нас с конем шесть ног, а у тебя две. Кто скорее оступится?
Зору оглянулась. Башня Ольгетты быстро уходила вверх.
Опасный спуск прошли благополучно. Снова рядом послышался шум потока. Калой вскочил на круп лошади позади Зору, и они быстро направились к дому. По дороге встречались подъемы. Тогда Калой шел впереди. А потом они снова ехали вместе и говорили так тихо, что их не слышала даже ночь.
Уже недалеко от аула, на горе, они увидели людей. Калой сел в седло и закрыл девушку буркой. Она обняла его за талию и в страхе прижалась к нему. Быстрый почувствовал ногу Калоя и пошел рысью. Когда люди остались позади, Калой услышал сиплый голос Пхарказа:
— Эй, путник, ты не встречал на дороге женщину?
Зору перестала дышать. А Калой повернул коня прямо на голос.
— Эй, кто это? Дядя Пхарказ, это ты?
— Да!
— Кого ищете?
— Зору! — ответил другой голос.
Калой узнал соседа.
— Я отвезу овечку… Едва нашел возле башни!.. И вернусь, — крикнул Калой и, сделав вид, что не слышит, о чем они еще говорят, помчался к аулу. Проезжая мимо башни Пхарказа, он придержал коня.
— Ты мне очень нужна[76], — услышала Зору.
— И ты мне… — сказала она в ответ.
Освободившись от его рук, она выскользнула из-под бурки и тенью метнулась во двор. Калой заехал к себе, покрутился около база на случай, если кто заметил его, и помчался назад.
Пхарказ и соседи дожидались его. Подскакав, он спрыгнул на землю и подбежал к ним.
— Вот лошадь. А если надо, и я готов куда угодно… — предложил он. — Гости приехали, а ее нету, да?
— Да какие гости! — раздраженно закричал Пхарказ. — Сказала, пойдет к подруге, а там ее и след простыл! Вот и думаю: не пошла ли она, негодница, на хутор, к сестре двоюродной? Ну, погоди, сыщу ее, она у меня получит!
— Дядя Пхарказ, а кто же у вас по дому ходит? Ведь Батази утром уехала, — продолжал удивляться Калой.
— Да никого там нет! Кто там ходит!
— Ну как же нет, я сейчас мимо вас проезжал и видел в окне людей!
— Что же это еще? А ну, пошли!
Отказавшись от лошади, раздосадованный Пхарказ зашагал в аул, проклиная судьбу и разболевшуюся поясницу. Когда они вошли во двор, к ним навстречу выбежала из башни Зору.
— Дади![77]Что случилось? Сердце зашлось от страха! Куда ты девался?
— Посмотрите на нее! — рассвирепел Пхарказ. — Да ты-то сама где была? — он ткнул палкой в землю и даже подскочил на месте.
— Как где была? Ходила к подружке. А когда вышла, вспомнила мать… Ведь ей куда идти! И я решила помолиться за нее. Пока я искала элгац[78]бога путников, стало темно. Так я свернула к богу охоты… Там хорошо было!.. Мне даже казалось, что сам бог охоты был рядом со мной… Только я подумала: за что ему мать нашу любить?..
— Ну, ладно, ладно! Богомолка! Не хнычь!.. Вам, соседи, спасибо. А может, зайдете? Она, наверное, угостит вас чем-нибудь за беспокойство. Чуть не всем селом тебя искали! — Пхарказ повеселел.
Соседи от ужина отказались и ушли. И Пхарказ направился в башню.
Калой попросил Зору вынести ему напиться. Зору побегала в комнату и вернулась с водой. Калой сжал ее пальцы на ковше, отпил глоток, поблагодарил. Лукаво улыбнувшись ему в ответ она убежала.
Это была их самая счастливая ночь.
Глава четвертая
У старой башни
С того времени, как Калой и Зору встретились у башни Ольгетты, ничто уже не беспокоило их. Жизнь была заполнена обычными делами и заботами. На смену пахоте приходила жатва, и они вместе с людьми делали привычную с детства работу с мыслями о хлебе, о зиме.
Каждый ягненок, каждый телок, лишний стог сена в хозяйстве — все радовало теперь Калоя, все приближало то время, когда он сможет сказать своему фамильному брату и другу Иналуку, чтобы тот поднял престарелого Зуккура, почетного Хасана-хаджи и отправился с ними к Пхарказу просить у него дочь. Просить не униженно, победному: мы, мол, одинаково обездолены, так давайте соединимся родами да будем добрыми соседями и близкими родственниками, хотя дочь ваша, конечно, достойна богатого приданого, и уход такой работницы из семьи нужно было бы возместить двенадцатью коровами…
Нет, Калой сможет послать их с поднятой головой, с подарками, сможет согласиться на любое приданое, которое Батази потребует от него для своей дочери![79]
Словом, его посланцы не будут жаться от бедности. И как только они получат согласие Пхарказа, он пригонит к нему во двор на заклание, во имя родства, круторогого барана, который вот уже второй год, на удивление всего села, возит за собой на тележке с деревянными колесиками свой курдюк. Он загонит на их баз двенадцать коров!
Как-то само собой, без разговора об этом, о планах Калоя узнал Орци. Всем детским сердцем потянулся он к Зору, полюбил ее, как сестру, как мать. Втайне считал уже своим человеком. И стоило ей попросить его то ли пригнать скотину, то ли снести на поле родителям еду, как он срывался со всех ног выполнять ее просьбу. Калою это было очень приятно. Чувствовала это и Зору. И всем троим было тепло на душе.
А как терпеливо ради брата и Зору Орци переносил нужду, недоедал, работал и мерз!
Весна и лето были для него праздником. В это время он не боялся никакого труда. Но зато поздней осенью, когда по горам начинали стелиться бесконечные туманы, когда днем и ночью шли дожди и земля расползалась под ногами, ему было нелегко с утра до ночи ходить за отарой и дрогнуть под влажным куском сукна, заколотым на груди деревянной булавкой. Случалось, уйдут за день овцы так далеко, что их уже не подогнать ни к одной пещере; тогда Орци укладывался вместе с ними прямо под открытым небом, на сырой земле и спал до рассвета, скуля и вздрагивая во сне, как бездомный щенок. Другой раз проснется, а кругом все белым-бело от снега. Под боком натаявшая вода. Встанет, попытается укрыться где-нибудь под валуном или разжечь костер из можжевельника. А нет — так натянет на голову свое суконце, сунет босые ноги в папаху и так стоит в ней день-деньской до следующей ночи, покусывая холодную ячменную лепешку.
Нелегок был этот труд, но Орци исполнял его безропотно. Так жили все и всегда.
Теперь Калой встречался с Зору очень редко. Он берег ее честь. Боялся обидеть и восстановить против себя ее родителей. Но зато в эти редкие встречи, о чем бы они ни говорили, им было весело, было хорошо. Иной раз они высчитывали время, когда Калой соберет все для свадьбы. Срок получался большой. И тогда приходила на помощь главная мечта: к ним из Турции возвращаются Турс и Доули. Они привозят с собой столько добра, такие дорогие подарки, что даже Гойтемир в сравнении с ними должен признать себя бедняком…
Эта мечта помогала им верить в будущее. Они не подозревали о том, какое несчастье приближалось к ним. Какая темная туча беды надвигалась на них.
А дела Гойтемира шли все лучше и лучше. Два старших сына достроили новую лавку в Назрани, завязали связи с хозяевами мануфактур и под поручительство пристава получали от них в кредит товары. Торговали они бойко, богатели, но не забывали отца, потому что не были отделены и не хотели терять своей доли в том хозяйстве, которое оставалось у них в горах. Старший сын Гойтемира давно уже имел свою семью, а второй под разными предлогами избегал женитьбы. Видно, ему и так жилось не скучно, потому что большую часть времени он проводил во Владикавказе, устраивая торговые дела всего дома и не забывая развлекаться с друзьями в духанах и иных увеселительных местах. Эта сторона его жизни оставалась никому не известной и мало интересовала отца и брата, потому что коммерческие способности его приносили семье немалый доход. И только мачеха Наси без конца пилила старого Гойтемира за то, что он распустил его и не хочет заставить обзавестись семьей, жить в селе, как подобает всякому порядочному человеку. Но главной причиной этих сетований ее была, конечно, забота о Чаборзе. Пока старший сын холост, ее сын не мог мечтать не только о женитьбе, но даже и о сватовстве. Это было бы позором для всего дома. Чаборз был молод. И женить его было не к спеху, если б Наси не имела на то своих планов. С тех пор как на празднике молодежи Наси увидела Зору, та не выходила у нее из головы. Ей хотелось женить своего единственного сына на самой красивой, самой лучшей девушке. Ей хотелось женить его по своему выбору, а то, не ровен час, набьется кто-нибудь в родню из назрановских, с положением! Тогда приноравливайся к ним, тянись за ними! Да еще неизвестно, какой окажется невестка! А здесь она знала: родители Зору бедняки. Они будут считать за честь родство с Гойтемиром! Будут вечно обязаны ей. Невестка за свое счастье будет молиться на мать и сына. Знала Наси и то, что девушки с гор и с плоскости — это не одно и то же, хотя и те и другие одного племени. Плоскостные более развязны, самовольны, а горянки воспитывались в строгости, в старых правилах, и из них выходили самые покорные жены.
Но шли годы, брат Чаборза не женился, а Зору могла ускользнуть от них в любой день. До Наси уже доходили тревожные слухи. Над ее планами нависала угроза — надо было спешить. И она решила действовать. Однако она хорошо знала характер своих мужчин. Знала, что они больше всего боятся потерять свое главенство, когда решаются важные семейные дела. Здесь, если пуститься напрямик, даже родной матери может не повезти. Но зато, если подойти с умом, их вовсе не трудно заставить поступить так, как тебе хочется.
И однажды она издали начала разговор с Чаборзом о Зору.
Отец еще с вечера уехал в Назрань. На дворе моросил мелкий дождик, и, хотя давно уже рассвело, в комнате стоял полумрак. Вдоль окна проплывал серый туман.
Чаборз лежал в постели и смотрел на мать, которая готовила пшеничную затирку на молоке. Это была редкостная еда избранных, потому что пшеничную муку в горах почти никто не видел.
Наси вспомнила последний женский праздник, пожалела, что Эйза, которая на этом празднике была царем, уехала жить на плоскость и теперь некому будет вспомнить старый добрый обычай…
— Было это давно, — говорила она ровным, бесстрастным голосом, помешивая в котле, — а кажется, как вчера… Те, которые были тогда девочками, теперь уже девушки. Девушки стали матерями. Не могу забыть, какой хорошенькой в тот день была Зору, дочь Пхарказа. Позже я видела ее уже на вашем празднике. Настоящая красавица!.. Наверное, и она скоро выскочит…
Скрипнули нары. Чаборз повернулся лицом к стенке. Мать замолчала. В печке трещали дрова. От кипящего котла под потолок валил густой пар.
— Говори, говори дальше, — нарушил молчание Чаборз. — Ведь ты не зря начала этот разговор. Если ты лиса, то я лисий хвост!
Мать рассмеялась.
— Да разве я с тобой хитрю! Рано или поздно ты, как и все, женишься. И что же тут хитрого, если я, твоя мать, думаю об этом!
— Думай! — насмешливо отозвался Чаборз. — Только пока Андарко не надумает жениться, наши с тобой думы ни к чему не приведут.
Эта слова подпалили Наси.
— Твой отец совсем распустил его! Шляется детина где попало, водится с неприличными женщинами, конечно, ему и не до семьи! Но я твоему отцу сказала: не возьмешь Андарко в руки, не прикрутишь, я не стану ждать, пока ему надоедят потаскушки. Я своего сына женю. А вы тогда краснейте перед людьми!
Чаборз повернулся лицом к матери и посмотрел на нее с таким гневом, что она осеклась на полуслове.
— Не болтай глупостей! Как это ты меня женишь! Кого ты собираешься позорить? Моего отца и брата? Чтоб я никогда больше не слышал такого!
С месяц до этого, напившись пьяным, Чаборз упал со своего рысака и так глубоко рассек лоб, что ямка на месте раны осталась ему памятью на всю жизнь. Широко расставленные глаза и без того делали злым выражение его лица, а теперь, с этим бурым пятном на лбу, он путал даже родную мать. Взглянув на него, Наси оробела и, умолкнув, тихо заплакала, вытирая глаза рукавом.
|
|
|
