Менталитет и ментальность. Понятие коллективного

Введение

Слова менталитет и ментальность в настоящее время все больше и больше становится на слуху. Зародилось это слово достаточно давно в Англии в 17 веке, правда до двадцатого века оно еще ощущалось как неологизм. Проблемой менталитета и ментальности занимаются многие ученые разных областей в течение долгого времени. Это говорит о том, что эта проблема стала актуальна не только в ХХ веке, но гораздо раньше. В нашей стране жесткие идеологические барьеры, отделившие советскую историографию от всех новых тенденций мировой науки, неприкрыто враждебное отношение к немарксистской историографии, обрекло советский историков на отставание и провинциализм в изучении данной проблемы. Сейчас в России идет процесс обновления российского обществоведения, что открывает дорогу к изучению новой проблематики. Но в отличие от нас на западе проблема изучения ментальностей уже давно выросла в первостепенную задачу исторического знания.

Большой интерес к этой проблеме связан с повышением интереса к изучению самой культуры в разных ее проявлениях. Как верно замечено было В.А. Щученко: «Культура исторична в самом точном значении этого слова и наследие - важнейшая предпосылка самого исторического существования культуры». Вот почему разработка истории ментальности, как интегральной части социальной истории, так обширно развернулась в ХХ веке.

В 60-е годы наметилось три новых направления гуманитарного исследования, во многом перекликающиеся и вместе с тем полемизирующие между собой. Общей для них была тенденция деидеологизации знания, поиск представлений и понятий, мощно определяющих сознание и поведение человека, но лежащих как бы «ниже» господствующих идеологических систем. Нарастает тенденция вырваться из жестких и узких рамок идеологий и высветить установки сознания, им неподвластные и даже им противостоящие. Предшествующая наука понимала общественную жизнь исключительно на уровне философии, религиозной догматики, эстетики - на уровне элитарном. Возникает вопрос, а кто подразумевается под субъектом ментальности, что касаемо этого, то анализ литературы показывает, что существует две точки зрения. Первая состоит в том, что ментальность может быть и коллективная и индивидуальная. Вторая - в том, что ментальность может быть только коллективная.

Целью данной работы является исследование истории ментальностей как истории коллективных бессознательных представлений как в западной так и отечественной науке.

Менталитет и ментальность. Понятие коллективного

Постижение хода исторического процесса едва ли может быть полным и убедительным, если историки игнорируют мысли и чувства людей, их миропонимание, которым они руководствовались в жизненной практике. История понимается как диалог современности с прошлым, как перекличка индивидов и культур в «большом времени», с необходимостью предполагает включение в сферу исторического анализа содержание человеческого сознания на всех его уровнях. Познание истории, конечно, не сводится к изучению сознания, но оно неизбежно его предполагает. В этой связи важно понимать, что исследование ментальностей, перебросит мостик над пропастью, создавшейся в результате размежевания социальной истории и духовной жизни. Как верно заметил А.Я. Гуревич в современное время: «История высказываний великих людей потеснена историей потаенных мыслительных структур, которые присущи всем членам данного общества. В силу их универсальной распространенности, и, главное, неосознанности, присущего им автоматизма, эти формы общественного сознания не контролируются их носителями и действуют в них даже и помимо их воли и намерений. Но именно и поэтому они в высшей степени и могущественны, они формируют социальное поведение людей, групп и индивидов. Исследуя эти социально-психологические механизмы, историк из области идеологии переходит в иную область, где мысли тесно связаны с эмоциями, а учения, верования, идеи коренятся в более расплывчатых и неформулированных комплексах коллективных представлений». Эти потаенные мыслительные структуры есть, у каждой социальной этнической общности, именно эта специфика и обозначается с помощью понятия «историческая ментальность». Термин ментальность, как точно определено в трудах В.А. Щученко, обозначает конкретное, историческое качество более широкого понятия - менталитета. «Менталитет - (от латинского mens, mentis, что можно дословно перевести на русский язык как ум, мышление, рассудок, образ мыслей и др.) некое неповторимое содержание хранящаяся в таинственных глубинах духа, - часто неявное, подсознательное, выражающее себя в повседневных поведенческих структурах, но также и в литературе, искусстве, музыке и других произведениях культурного творчества».

Менталитет - совокупность некоторых относительно устойчивых характеристик, некая абстракция, дающая общее теорико-методологическое представление на духовную жизнь общества, в то время как понятие ментальность несет в себе указания на изменчивость ментальных характеристик, мало подвижного «ментального ядра». Менталитет определяется как самотождественность культуры, точнее, как существо, ядро, основа этой культуры.

Некоторые крупные историки, внесшие огромный вклад в изучение ментальности, подчеркивают преднамеренную нестрогость, расплывчатость этого понятия. Так западный исследователь Ле Гофф считает, что «сильная сторона истории ментальностей именно в том, в чем ее часто упрекают - в расплывчатости ее предмета, в ее попытках уловить упускаемый другими науками «осадок» исторического анализа, отыскать нечто от него ускользающее». Близкой позиции придерживается М. Вовель: «Но именно то неясное, что содержится в целом ряде удобных словесных структур («инерция ментальных структур», «коллективная ментальность»), не только не помешало историческому движению, но и, благоприятствовало ему». А.Я. Гуревич отмечает неизбежность расплывчатости понятия при современном уровне изучения ментальности: «Неопределенность, расплывчатость, даже двусмысленность понятия «ментальность», обусловлено не только тем, что это понятие еще недостаточно логически прояснено историками. Эта неясность в отношение ментальностей отражает, я убежден, суть дела: предмет не очерчен четко в самой грани истории, он присутствует в ней повсюду».

Из этого определения становится ясно, что наибольшую трудность изучения ментальности составляет то, что исследоватеи имеют на практике дело с мышлением, нормами поведения и чувствами, в то время как ментальность находится глубже этих форм. На этот счет верно замечание У.Раульфа, что: «Ментальность нечто еще не структурированное, некоторая предрасположенность, внутренняя готовность человека действовать определенным образом, область возможного для него. Это «нечто» проявляется, только проецируясь на экран различных социальных практик, материализуется в мышлении, чувствах и действиях».

Не вызывает сомнений тот факт, что исторический процесс не сводится теперь к событийному плану, сколько бы громко не заявляли о себе те или иные события. Тут и возникает постановка вопроса о том, кто является субъектом носителем менталитета и ментальности. Если взять историко-культурный план, то здесь принимается во внимание не только очевидные культурные события, восходящие к деятельности творцов профессионалов, но и невидимая духовная жизнь народных масс, ее ментальные коллективные представления. Л.Февр, например, настаивал на том, что исторический генезис духа вообще нельзя сводить к истории идей, их филиации, их жизни вне времени и пространства ибо историческая жизнь протекает в «ментальном инструментарии» своего времени, в языке, представлениях, чувствах, способах концептуализации этого времени. Нужно заметить что интерес к изучению поведения людей отнюдь не новшество, родившееся в школе «Анналов». На этой позиции твердо стоит Ж Дюби, который в своей статье «История ментальностей» считает, что интерес к человеческой психологии существовал в истории всегда. Создавая биографию выдающихся личностей, городскую хронику или описывая придворную интригу, историки нередко обращались к психологическим характеристикам своих героев. Однако психология оставалась чем-то внешним по отношению к истории и привлекалась только для объяснения событий и явлений.

По мнению Франтишка Грауса менталитет отличается от мнений, учений, идеологий тем, что своим носителем он никогда не может быть отрефлексирован и сформулирован. Вопрос «Каков ваш менталитет?» - лишен смысла. Менталитет может быть только «тестирован» извне, «отслежен» нами там, где мы видим что-то, непохожее на нас самих. Выходит, что менталитет отнюдь не тождественен высказываемым мыслям и видимым образа действия. Менталитет - стоит за ними и определяет границу между тем, что человек вообще может помыслить и допустить, и тем, что он ощущает как «немыслимое», невозможное.

Для более глубокого понимания бессознательной стороны менталитета необходимо подробнее остановить на понятии коллективной психологии. Взятая во всей широте своих задач, история коллективной психологии, естественно, выходит за пределы поля исследования своих предшественниц - истории идей. Истории идей принадлежит заслуга выработки важнейших научных категорий «мировоззрения» и «формы», высветивших психологические истины сокрытые для традиционной истории. Но для истории идей характерна ярко выраженная склонность к чистой интеллектуальности, к изучению абстрактной жизни идей, рассматриваемой изолированно от тех социальных слоев, в которых эти идеи были распространены и которые давали им подчас весьма различные выражения. Однако, для познания человек столь же большее, и, может быть, даже большее значение чем собственно идеи, их воплощение, употребление, им даваемое.

Но рассматривая историю, а в частности историю ментальностей нужно избегать той ошибки, которую допустили Ж.Дюби и Л.Февр по мнению А. Буро, рассматривая ее с позиций психологии. По его мнению, они перевели историю ментальностей в одну из позитивистских версий - психологическую. Буро считает, что не смотря на неоспоримую эмпирическую ценность их исследований, эпистемологически это обернулось для истории ментальностей только издержками. В своей статье «Предложение к ограниченной истории ментальностей» А.Буро обрушивается на Ж.Дюби, говоря, что тот возводит ментальность в ранг некоей «внутренней коллективной инстанции», определяющей восприятие и поведение людей, и практически приравнивается к сфере эмоций. Именно эмоции рассматриваются как проявления коллективного начала, а идеи - как проявления начала индивидуального. При этом эмоции, эти «идеи бедняков», трактуются как движущая сила истории, идеи же в соответственном смысле считаются чем-то поверхностным и вторичным.

«Впрочем, - говорит Буро, - встречается и обратное явление». Например в американской истории права господствует «миф конституционализма»: короли и законники придумывают публичное право, затем оно превращается в церемонию, а уже из нее рождается народная вера. Если данная точка зрения выводит ментальное из идей, то противоположный, более распространенный взгляд сводит его к социальным условиям. Но в любом случае идеи и эмоции противопоставляются друг другу, и на это противопоставление накладывается эволюционная схема.

Такой взгляд проявился в статье Л.Февра «Чувствительность и история» полагавшего, что интеллектуальное начало нарастает в ходе истории за счет мира эмоций. Примерено та же мысль лежит в основе работ Ж. Дюби: «В сознании людей ранних эпох гораздо больше общности, связанности, оно «коллективнее»; только в преддверии нового времени происходит индивидуализация сознания». В трудах Арьеса ценностные аспекты расставлены иначе (он сожалеет о «мире который мы потеряли»), но схема здесь по существу та же: от примитивной общности сознания до предельной индивидуализации.⁴

По мнению А. Буро попытки найти доступ к некоей коллективной ментальной инстанции не удаются, тем не менее, продолжает он, психологической версии истории ментальностей принадлежит заслуга постановки капитального вопроса: как коллективное может существовать в индивидах?