Глава двенадцатая. АРЬЕВ НЕ СОВРАЛ.

Держа деньги в руках, я поплелся домой. Теплый ветерок из спящей кондитерской потрепал меня по лицу. Где-то в конце мира, на краю бездны, брести к себе в бревенчатый сарай, думал я. Вот то, чего ты хотел. И добился. Ты свободен. Ты на хуй никому не нужен. Кроме Бориса Федоровича и этих джигитов, которым ты должен за квартиру. И самый близкий тебе человек Арьев все время мелет чепуху про дружбу, про нехватку чуткого собеседника и пугается теней от костра. А теперь еще вступает в эту таинственную русскую лигу, и до него уже не достучаться. Но даже Боре Усвяцову помочь я не в состоянии. В христианское посольство я его, конечно, отвести смогу. Тут есть такие придурки. Раз в год они нагоняют сюда баб в передничках, и те маршируют по улицам и скандируют, как они любят евреев. Но Боре там ничего не отколется - у него слишком высокий еврейский индекс.
Я носком открыл дверь своей парадной и неожиданно на чем-то поскользнулся. Тогда я включил свет. Вся лестница была усеяна бумагами, более того, я сразу понял, что это мои собственные папки. " Маккавеи! " - ужас промелькнул у меня мозгу. Уже несколько месяцев я не подтверждал свой индекс, но пока это могло ограничиться простым штрафом. Я побежал наверх.
В комнате творилось что-то невообразимое. Все было вверх дном, диван вспорот, перевернуты полки, разодраны картонные ящики, в которых я держал старые письма. Нашли где искать! Я тихонечко выругался и начал сносить вещи обратно к себе в квартиру. Соседи спали. Раскладывать книги по полкам я поленился - притащил все, бросил на пол и, обессиленный, опустился на стул. Меня уже второй раз пытались ограбить, но у меня совершенно нечего взять. Письма все смяты, фотографии сорваны со стен.
За один день у меня было слишком много впечатлений. Еще этого мудака Арьева подменили. Я видел много людей, которым начинает сниться нечисть, и сейчас это был кандидат номер один на психдиспансер.
На следующее утро я спустился в мясную лавку к хозяину и постучался к соседкам. Тайная полиция " маккавеев" всегда предупреждает соседей, но на этот раз никто ничего не слышал. Но прошло несколько дней, и ко мне в дверь кто-то осторожно постучался. " Нет никого? - чуть слышно прохрипел Аркадий Ионович (а это был он). - Закрой на всякий случай ставни, никто не знает, что я в городе".
Выглядел он встревоженным, и ему хотелось чем-то со мной поделиться. Я пошел ставить чайник, и когда вернулся в комнату, он уже извертелся на табурете.
- Послушай, - сказал он, - я немедленно отсюда уезжаю. Денег - ни гроша. На тебя вся надежда.
Меня поразило и то, что он впервые обратился ко мне на " ты", и то, что его лицо было как-то необычно вдавлено и перекошено по оси.
- Пора вам тоже завязать с питьем, - посоветовал я, - кажется, что по вам проехал танк.
- Молчи, у меня нет времени, - прошипел он, - ты был у меня дома? Такой, блядь, погром устроили, будьте нате! Но это еще не все. Я тебе сейчас порасскажу такое, что у тебя волосы встанут дыбом. Верные сведения. Плесни мне еще чая. Но проболтаешься - пеняй на себя!
- Вы все с ума посходили! - сказал я, чтобы что-нибудь сказать. Я налил ему чая в большую кружку в горошек и слушал, не прерывая, пока он передавал мне сведения о списке жертв, о профессоре Тараскине и, наконец, о " Конгрессе".
- Ну как тебе? - спросил он наконец, глядя на меня и пытаясь понять, какие из его ужасных историй мне уже известны.
- Знаете, меня тоже громили, - сказал я, - но я решил, что это " маккавеи".
- Да кому ты нужен! Разумеется, это " Конгресс"! Они всюду ищут вещи Габриэлова.
" О Господи, если это так, - подумал я, - то значит " брату Арьеву" поручили выманить меня из квартиры. Вот тебе и " нехватка чуткого собеседника! ".
- Как фамилия этого эмиссара? - спросил я вслух.
- Барски. Грегори Барски. Прилетел из Стокгольма.
- Еврей?
- Черт его знает! Кто их сейчас разберет? С виду довольно гладкий.
- Фамилия знакомая. И вы действительно уверены, что они упоминали мое имя?
Аркадий Ионович вместо ответа покачал головой.
- Я уезжаю, - сказал он, - а ты как знаешь. Я тут больше не останусь ни дня. Всем заправляет старец Н. Скажет в Висконсине слово - и тебя тут сварят в кипятке.
- Не преувеличивайте! Не может быть, чушь какая-то.
- Еще как сварят. Ты - младенец. Ты бы видел, как они отделали Габриэлова! Теперь на очереди Шиллер, но сами хороши! - грустно усмехнулся он. - Уволокли у этого шведа портфель на вокзале из-под самого носа.
- Столько лет спокойно жили, а теперь начинается какой-то бред. И зачем им понадобился Тараскин?
- Они ищут бывших журналистов, а Тараскин еще почище - он работал в " Вопросах философии". Теперь его стерегут два михайловца, ходят за ним по пятам: Леха и его батяня. Я их видел сегодня на улице. Профессор в чистом костюме - заговаривается, но совершенно трезвый. Им сняли контору в Рехавии.
- Как же ему удается не пить?!
- Попьешь тут! Ампулу вшили в одно место: нос блестит, глаза выпучены, а пить боится. Используют его - и в расход.
- Да откуда вы все знаете?
- Знаю!
- И газета тоже при них?
- Газеты фактически еще никакой нет. Иначе им не нужен был бы Тараскин. Старец дал приказ открыть газету, и теперь они роют землю, ищут толкового редактора. Управляет всем этот толстый боров. Остальные все пешки. Страшный человек. Ловит гири на шею.
- Какие гири?
- Какие-то гири. Настоящий людоед! Куинбус Флестрин. Тоже называет себя писателем. Можешь обменяться с ним опытом.
- А что это за история с Нобелевским лауреатом?
- Ах, ты и это слышал! Можно сдохнуть. " Армяшка" носится по Бен-Иегуде и всем докладывает, что он пишет лучше Бродского.
- Но вы смотрите, они и Фишера окрутили!
- Это как раз не удивительно - Фишер чует деньги. Сам этот Барски без гроша, но старец Н. сидит на бочке с золотом! Нам-то от этого не легче - надвигается чума. Я вожу их за нос и пока ничего не подписал. Мне просто страшно. Зря ты меня не слушаешь: надо уезжать!
- Да плевать я на них хотел.
Аркадий Ионович вздохнул. Допил остатки чая. Взял двадцать шекелей и пакетик с бутербродом, который я ему завернул, и на цыпочках вышел.
Барски без гроша, но старец Н. сидит на бочке с золотом! Нам-то от этого не легче - надвигается чума. Я вожу их за нос и пока ничего не подписал. Мне просто страшно. Зря ты меня не слушаешь: надо уезжать!
- Да плевать я на них хотел.
Аркадий Ионович вздохнул. Допил остатки чая. Взял двадцать шекелей и пакетик с бутербродом, который я ему завернул, и на цыпочках вышел.