Глава двадцать третья. Снимите плавки.

" Перед вами феномен!! - прокричал со сцены Второй председатель евросекции художников Александр Окунь. - Это - феномен боди-арта! Захоронен дважды в крематории Донского монастыря! Любимец римского папы! Этот русский гигант теряет за сеанс двадцать два с половиной килограмма - и это двадцать два килограмма чистого искусства!! " Дальше Окунь начал рассказывать о себе, и его слушали неплохо. Я давно не видел иерусалимское общество в сборе и с любопытством его разглядывал. В первом ряду были члены правительства и русские министры. Были одни либералы, ни одного маккавея. Во втором восседала Маргарита Семеновна из издательства " Нация", Галя и Фира из Сохнута, несколько Фантиков с " Национального радио", Азбели-Воронели и еще дюжина иерусалимских бар. Любимов сидел с Любошицами, и все очень благосклонно поглядывали на сцену. Дальше, с третьего ряда, все выглядело уже не так отвратительно, народ был попроще, и шла довольно вялая светская болтовня: "... вы слышали, Ирка укусила Мехлиса за хер? говорит, а что бы вы сделали на ее месте? если бы вы сами были с жуткой похмелюги, а тут... ", и в таком роде. Столики обслуживала пара филиппинцев, выдающих себя за столичных китайцев. Они таскали железные чашечки с бараньими костями и фисташки. И на каждом блюде был голубок и маккавейский знак из редиски. За моей спиной сидели самолетчики с третьего процесса, и я из осторожности решил вообще ничего не заказывать. На сцене под фотовспышки натягивали огромный холст. Вообще разрекламирован вечер был потрясающе - народу было множество, а главное, бегали корреспонденты из " Национальных новостей", " Национальной культуры" и " Еврейской Евы". Все - индекс двести. Григорий Сильвестрович вышел в малиновых плавках и боксерском бандаже от возбуждения и несколько раз поклонился первому ряду. Выражение лица у него было хитрющим. Кроме всего, от пяток и до макушек он был выкрашен ядовитой синей краской. И лысина, и веки - все, только плавки и жуткая полоска губ еще оставались малиновыми. " День зачатья я помню неточно! " - выкрикнул доктор Барски. Зал зааплодировал. Пока грунтовали холст, показывали кинофильм, где Григорий Сильвестрович выступает в плавках и без и оттискивает на холстах голых поэтесс из " Русской мысли". Фильм делала женщина-вамп из Москвы, которая окончила ВГИК и была замужем за пожилым банкиром. В кино Григорий Сильвестрович очень много играл лицом, но по-настоящему рассмотреть его было невозможно, потому что он был очень измазан. Последняя женщина с опущенными ягодицами, которую он оттискивал, была тоже концептуальной поэтессой, и министрам очень понравилось, как он с ней работает. Вообще партийцы из первого ряда были довольно неискушенными, половина много сидела в лагерях, и настроение было праздничным. Потому что было ясно, что их тоже приобщают к искусству. Пока шел фильм, Григорий Сильвестрович давал короткие солдатские приказания своим панкам-ассистентам, золотому и оранжевому. Ассистенты были разбитными и подозрительными. Оба работали парикмахерами в " Салоне Сарни" и стояли на учете в " Министерстве национального секса". Наконец, все было готово, реостатом запилили свет, и в лучах прожектора снова вышел огромный фосфоресцирующий Григорий Сильвестрович, а за ним выпорхнули эти два отрока из пылающей огненной печи. Григорий Сильвестрович взял в руки черный эбонитовый микрофон и сказал по-французски: " Народ Израиля! Этот вечер я посвящаю тебе! " После этого ему подали огромную швабру, и Григорий Сильвестрович повернулся к залу жирной необъятной спиной и придвинул к себе ногой лохань с краской. Репортеры безостановочно снимали зал, и часть зрителей на всякий случай старательно отворачивалась. Доктор Барски приказал выложить на сцене главный холст и пригласил желающих к нему подняться, но, несмотря на приглашение, на арену никто не вышел. Григорий Сильвестрович отнесся к этому совершенно спокойно. Он начал выдавливать тюбики краски на своих парикмахеров и с оскаленным лицом по очереди оттискивал их на холсте. Было очень много разной символики, которую я понимал не до конца, но, в общем, получалось неплохо. Если в кинофильме о себе Григорий Сильвестрович имитировал половые акты других поколений, особенно когда он ложился на поэтессу из " Русской мысли" сзади и прижимался ультрамариновыми щеками к разным ее частям, то в настоящей жизни происходила настоящая мужицкая возня, даже с пыхтением. Григорий Сильвестрович ходил по телам как бригадный генерал! Как шеф-повар каннибальских батальонов! Один из парикмахеров был очень болезненного вида по фамилии Балабриков. Григорий Сильвестрович выдавил им на отдельном холсте композицию " Смерть матроса".
- Плавки снимите! - проорал ему из-за столика самолетчик Камянов.
" Да уж больно вы, дяденька, бойкий, боюсь оторвете! " - как бы раздумывая, ответил ему Григорий Сильвестрович. Но это он преувеличивал, и вообще вся публика вела себя довольно смирно, так что в перерыве я не выдержал и решил уйти. Последнее, что я успел заметить: публика из последних рядов подрисовывала силуэтам глаза, а грустный толстый клоун сидя отдыхал на подмостках и курил папиросы " Галуаз", дым от них подымался синими колечками над членами Кнессета из первого ряда, над русским лобби, которое побаивалось маккавеев, над матросом Балабриковым и, наконец, над самим обнаженным маэстро. Я принял его сначала за политического спекулянта, а он оказался опасным, но не тем. И все были не тем. Половина была гениальными детьми и пускала дым от папирос " Галуаз" синими колечками. Кто в плавках, а кто хотел повыпендриваться и без. И вся жизнь тоже была концептуальным визуансом. Оставалось только потрогать чужие рисунки пальцем. И подумать, кого из великих людей ты успел застать на Земле. В лифте или в бане. Да кто теперь ходит в баню, кроме парочки психопатов и голодных философов. Что же так тихо на Земле, Господи, что же так. И до чего все опротивело.