Проблемы сепаратизма в России и военный конфликт в Чечне: историко-правовой анализ.

В настоящее время совершенно очевидно, что основное население так называемого Западного мира (а всего остального – тем более) не имело ранее ни малейшего представления о Чечне как таковой, о ее истории, географическом положении и сущности ее народа. Повальное увлечение «чеченской темой» возникло только с появлением, во-первых, сепаратистских тенденций в этом регионе, а во-вторых, – с началом широкомасштабной военной операции, проводимой российскими войсками на территории этой республики.

В той же мере это относится и к Ингушетии, которая до 1994 года была не то что terra incognita для остального мира, а просто не существовала в мировом общественном сознании, да и сейчас существует лишь как вместилище чеченских беженцев и более никак. Ни хозяйственная, ни социальная жизнь Ингушетии, а тем более Чечни и сейчас неизвестны даже большей части представителей международных гуманитарных организаций, которые ведут там работу с чеченскими беженцами, а более широким слоям населения мира – тем паче. Слабые знание о предмете заботы – собственно о чеченцах, об их обычаях и истории служат плохую службу работающим там людям, очень осложняют контакт с местным населениям и даже иногда приводит к эксцессам.

Война для чеченцев или против них? Другой вопрос – как повлияла чеченская война на положение чеченцев в международном сообществе? С одной стороны война – это однозначно отрицательный опыт для народа. С другой – мир узнал о Чечне. Нужно ли было чеченскому народу это знание, или он легко бы обошелся без него? Основная масса, очевидно, предпочла бы мир и безвестность – в этом нет ничего необычного или ужасного. Другое дело – слой амбициозно настроенных чеченцев (не обязательно боевиков и сепаратистов или представителей интеллигенции) должен был, как ни кощунственно это звучит, ощущать события последних 7-8 лет как выход Чечни на международную арену, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Налицо противоречие.

Несомненно, это противоречие, как и многие другие, вышло из прошлого Чечни. Несомненно также и то, что чеченский сепаратизм носит почти исключительно политический характер, как ни стремятся его «привязать» к глубинам русско-чеченских (точнее российско-чеченских) отношений, к Кавказской войне, к «400-летнему российскому игу на Кавказе» и тому подобному некоторых ученых, политиков, политологов и самих сторонников чеченского сепаратизма. Это тоже противоречие, но уже второго порядка. Действительно, прямые причины войны в Чечне в данном случае были скорее политические, а еще лучше для них подходит название «человеческий фактор». То, что «постсоветские лидеры, включая Б. Ельцина и Д. Дудаева» (а никем иным они и не являлись), оказались «начисто лишены» «умения ответственного самоограничения и компромисса» (В. Тишков. Очерки теории и политики этничности в России, М., 1997, с.480). «Этнизирован» же конфликт в Чечне был действительно на основе политических условий и в немалой степени на основе самих институтов чеченского общества, в частности тех, что пришли из прошлых десятилетий, десятилетий после депортации, когда сложилась ситуация, когда чеченский народ остался фактически без промышленных рабочих и специалистов, в то время как Чечня является истинно промышленным регионом, где с упадком нефтяной и нефтеперерабатывающей промышленности (когда из Чечни уехали около 150 тысяч русских) (Тишков В.А. Амбиции лидеров и надменность силы. Заметки о чеченском кризисе // Свободная мысль, 1995, № 1, с.25), большинство из которых и были рабочими и специалистами, эта самая промышленность повисла на республике тяжелым грузом, вместо того, чтобы быть помощью. Огромные массы безработного мужского населения образовались раньше, теперь же они оказались один на один с республиканской промышленностью и инфраструктурой, которую, как оказалось, они просто не смогли освоить.

Война как гарантия от повторной депортации На первый взгляд, это нелепая мысль, тем более в современных условиях, когда кажется, что подобные кошмары навсегда ушли в прошлое. Однако, если прислушаться к мнению простых чеченцев, а заодно и к мнению некоторой части российского общества (некоторые сразу после нападения группы Басаева на Будденовск предложили депортировать чеченцев снова, а на иронический вопрос, куда же теперь мы их будем депортировать; ведь «у нас» теперь нет Казахстана, отвечали, что Сибирь большая, что есть Кольский полуостров, и вообще, «есть куда депортировать») истоки этой мысли начинают проявляться.

Потомки чеченцев, прошедшие через ужасы депортации, никогда этого не забудут, и как свидетельствуют документы и очевидцы, на протяжении всех 1970-х–1990-х годов (с начала «отката» в процессе реабилитации) опасались, если можно так выразиться, что все это повториться (Грозненский рабочий, материалы Х пленума ЦК партии ЧИАССР, Некрич, Реабилитация народов и граждан). Еще во времена первой чеченской кампании заместитель министра внутренних дел Чечни Магомед Махмаев решительно за весь чеченский народ заявил, что «мы лучше предпочтем смерть, чем новую депортацию» (Тишков, с.481), причем заявил он это «… в связи с распространившейся среди чеченцев версией нового переселения» (там же). Так что, какой бы странной ни казалась мысль о повторении депортации, в народе она все-таки присутствовала, и не в такой уж ничтожной степени.

Размышляя о сталинском «выборе» жертв депортации, наталкиваешься на мысль, что, продолжая логическую цепочку, полностью (до одного человека) ему надо было бы депортировать и украинцев, и латышей, и эстонцев, и некоторые другие народы, представители которых участвовали в действиях вооруженных изменнических формирований в годы ВОВ (Лесные братья, УПА, дивизия «Галичина», легион «Идель-Урал» и др.) Между тем, лишь часть их была в свое время выслана в разные районы СССР. Однако депортированы полностью были только те народы, которые фактически не были известны миру и не имели в мировом сообществе никакого статуса. Поступить так со «всем известными народами» Украины, Латвии, Эстонии было бы даже для сталинского режима довольно рискованно, а фактически и невозможно, причем не только из-за их численности. Теперь, когда весь мир заговорил о Чечне, о правах человека в России, нарушения которых более всего видны на примере Чечни, как бы ни продолжалась эта война, но то, чего боялись чеченские старики, уже больше не будет. Не то время и не таково положение чеченского народа. Чеченский народ обрел международное положение. Разумеется, те, кто привел чеченский народ к идее сепаратизма и довел его до состояния войны, явно не ставил перед собой столь благородную цель – гарантировать свой народ от произвола центральной власти, какой бы она ни была, ни сейчас, ни в будущем. Подобное положение появилось только в результате совпадения опасений и чаяний чеченских стариков и реально сложившегося положения дел.

То, что у чеченских сепаратистов появились «зарубежные покровители», говорит не только за то, что они собираются использовать Чечню как форпост ислама или еще чего-нибудь на юге России, но и за то, что Чечня стала фактически субъектом международного права и международных интересов, пусть не де-юре, но де-факто. Более того, на Россию стали оказывать давление, используя Чечню как предлог, а сторонникам силового решения остается все меньше и меньше пространства для расправы с чеченским народом под лозунгом борьбы с сепаратизмом, хотя несомненно и то, что «в западных государствах» в отношении Чечни с самого начала появления там сепаратистских тенденций «присутствовали холодные расчеты и часто нескрываемый двойной стандарт» (Тишков 1, с.523).

Сепаратизм был необходим, чтобы обрести «международную известность»? Война была необходима, чтобы заговорили о правах человека в Чечне? Да, иногда приходится слишком громко «заявлять о себе». Но зачем, ведь в начале 90-х ничто уже не грозило чеченскому этносу гибелью? Схема, видимо, выстраивается, в несколько другом порядке, сепаратизм как угроза и война как защита меняются местами: Сепаратизм – Война-угроза – Война-защита. Осталось только найти истоки сепаратизма и конечную цель войны-защиты – обретение прежнего положения. Второе можно смело отбросить, так как те, кто хотел прежнего положения, отвергли войну с самого начала. Истоки чеченского сепаратизма сейчас ищутся по всему миру и каждый раз с новым успехом (или разочарованием). Между тем, превращение войны-угрозы в войну-защиту произошло практически само собой, точнее в сознании чеченского общества сработал защитный механизм – война, грозящая истреблением чеченскому этносу, превратилась в оправдание любых его действий перед международным сообществом; и положение это было поколеблено только после 11 сентября, когда зарубежным «сочувствующим» чеченского сепаратизма срочно потребовалась поддержка России.

Полная реабилитация. Что дальше? Второе. Чеченскому народу пришлось реабилитироваться последовательно, по ступеням. Сначала это была реабилитация в своей собственной республике: чеченцы и ингуши должны были вновь стать там хозяевами. Это было непросто. Благодаря государственной политике и некоторым тонкостям межнациональных отношений в республике, обстановка там была более чем непростой. Второй ступенью стала реабилитация в Северокавказском регионе (излишне напоминать, что реабилитироваться приходилось как в глазах государственных чиновников, так и в глазах окружающего населения – а это уже означает двойную сложность). Здесь межнациональные проблемы играли не меньшую роль, чем внутри республики. И, наконец, третий уровень – общесоюзный, менее сложный по причине отсутствия слишком тесных межнациональных связей и более сложный ввиду направленной государственной политики (Овхадов) и страшного статуса народа-предателя. Все эти ступени чеченский народ прошел с достоинством. Вопрос вот в чем. Не стал ли выход на международную арену четвертой ступенью чеченской реабилитации? Не был ли бросок в сепаратизм продолжением, вернее уже саморазвитием процесса реабилитации и не стал ли он в силу этого стихийным и неуправляемым? Возможным продолжением в таком случае было бы наращивание Чечней своего международного потенциала – как исламского государства (пусть и специфического и вполне светского), как экспортера нефти (хотя при отсутствии рабочих и специалистов это невозможно) (Овхадов), как первого независимого государства Северного Кавказа (об этом не может быть и речи)? Эта цепочка «спотыкается» на одном звене – сепаратизм не должен был стать продолжением процесса реабилитации, так как, судя по всему, она в большей своей части состоялась. Многочисленные опросы, проведенные мною с участниками депортации, редепортации и с жителями современной Чечни (вернее, беженцами из нее) совершенно однозначно показали их полное непонимание настоящих событий, то есть первой и второй чеченских войн. Население, по его собственному заверению, в большей массе жило в согласии и полном понимании особенностей друг друга с русскими, украинцами, армянами и представителями других национальностей, проживавших в Чечне до 1992 года. Это еще одно подтверждение политического и личностного характера причин чеченских войн, в совершенном отрыве от предыдущей истории российско-чеченских отношений. Интересно также совершенно «нормальное», дружелюбное отношение простых чеченцев (некоторые из которых потеряли все во время этих двух войн) к таким же простым русским людям (не политикам) и довольно высокий уровень понимания того, что война была затеяна политиками, ради политических и финансовых целей. В худшем случае чеченцы заявляют, что не понимают, для чего кому-то «там, наверху» потребовалось все это затевать, но то, что инициатива войны исходит «сверху», а не является естественным продолжением отношений русских и чеченцев аж на протяжении четырехсот лет, не вызывает ни у кого из них ни малейшего сомнения.

Другое дело не сама война, а ее особенности и последствия. Они действительно порождены как историческими реалиями последних лет, так и очень отдаленными во времени событиями.

Исламский фактор Третье. По мнению Д.Жвания, высказанному им в его статье «Русские броски на Кавказ», «лидеры чеченского национального движения провозгласили себя борцами за ислам ради того, чтобы привлечь к Чечне симпатии радикального исламского мира и тем самым вывести Чечню из изоляции». Из этого вытекают сразу два вопроса. Первый: была ли Чечня в составе СССР и РФ действительно «в изоляции» от остального мира и второй: получается ли, что Чечне как таковой «радикальный ислам», да и вообще ислам привычного нам вида совершенно несвойственен и привнесен туда насильно – сепаратистами? Поддержка сепаратистов маргинальными слоями населения Чечни и некоторыми религиозными лидерами, обернувшаяся горем для них же самих, во многом была обусловлена не только безработицей и всеобщей растерянностью, но и решительным желанием многих чеченцев оградить свой народ в дальнейшем от любого произвола любого российского правительства, каким бы оно ни стало в будущем. Этот страх, конечно, больше жил в душах стариков, нежели молодежи, но зато молодежь гораздо легче поддавалась политической «обработке» со стороны идеологов сепаратизма. Само противостояние России и Чечни, конечно же, не выросло целиком из прошлого: угнетения горцев в царской России, коллективизации, депортации, планомерного вытеснения чеченцев в сельское хозяйство и отходничество в 1960-е – 1980-е годы (Овхадов). Однако именно самый низкий уровень образования по стране и неизбежная после этого безработица и смятение в умах были не причиной возникновения сепаратизма, а того, что сепаратистам было на кого опереться в Чечне.

Четвертое. Исламский аспект «клеится» к Чечне очень плохо. Несмотря на то, что при Масхадове там была организована шариатская республика (которая все равно казалась какой-то несерьезной, несмотря на вполне «нешуточные» палочные расправы и даже публичные казни), несмотря на то, что, по слухам, в Чечне проходят подготовку исламские террористы, что на стороне сепаратистов воюет множество наемников-арабов и представителей других мусульманских народов, несмотря на все это, чеченский народ явно не отвечает требованиям серьезного исламского экстремизма; слишком сильны старые традиции (адат, горская демократия), слишком расчетлив и разумен сам чеченский народ, привыкший совсем к другой жизни. К тому же, глядя на сегодняшние события вокруг Афганистана и внутри его, начинаешь очень хорошо понимать разницу между тем, «настоящим» исламизмом и «нашим», чеченским. Именно поэтому, как мне кажется, до сих пор не удается сплести из всего имеющегося во всем мусульманском мире с одной стороны, и в Чечне – с другой, настоящей «сети», которая действительно охватила бы весь мир. Что бы там ни было, но Чечню эта мировая исламская сеть пока явно «не захватывает». «Чеченское общество в своей массе» действительно к настоящему времени является почти абсолютно «неверующим» (Тишков 1, с.527) и модернизируется оно очень быстро. Вообще, уровень стремления к модернизации быта и обычаев у чеченцев сильно превосходит то же самое стремление, например, ингушей, которые действительно могли бы стать «оплотом ислама», но почему-то не стали, благодаря ли продуманной политике руководства республики, или врожденной осторожности, которую ингуши всегда проявляли в подобных экстремальных ситуациях.

Внешнеполитический фактор Пятое. Чечня действительно стала тем инструментом, с помощью которого стало возможным со стороны западных стран осуществлять давление на Россию. Несмотря на «политику двойных стандартов», ее фактически не существует, в том плане, что каждый раз подобное давление имеет конкретные цели, подходящие более всего для данного момента. Если никто не стремится нарушить «территориальную целостность» Великобритании, оторвав от нее Северную Ирландию, то там, с другой стороны никого и не бомбят, и не производят «зачисток». В области внешней политики России Чечня стала тем самым «слабым местом», уже в дипломатическом отношении, а не просто как очаг бандитизма на юге страны.

Излишне говорить, что война ослабляет экономику России, ослабляет Россию в идеологическом отношении – никто более не верит в боеспособность российской армии. Дело еще и в том, что конфликтная ситуация в Чечне создает основания для постоянного присутствия в северокавказском регионе посторонних сил (в частности, различных гуманитарных миссий), что осложняет и без того чрезвычайно болезненную межнациональную обстановку в регионе и дает повод для фактического вмешательства во внутрироссийские проблемы уже не извне, а изнутри. Кроме того, работники гуманитарных миссий откровенно признаются в том, что ранее «не имели понятия» о существовании Чечни, а тем более Ингушетии, что порождает дополнительные внутренние проблемы.