Политическая культура и политическая социализация

Выше уже было отмечено, что общепринятого понятия «поли­тическая культура» нет. Существуют десятки разных определений, перечислять которые здесь нет ни возможности, ни необходимости. Выделим лишь два основных подхода — «объективный» (явно свя­занный со структурным функционализмом) и «психологический» (выработанный бихевиористами). Оба этих подхода определяют политическую культуру прежде всего через понятие ценности. Дело, однако, в том, что сама ценность понимается по-разному.

В рамках структурного функционализма (уже у Толкотта Пар-сонса) ценности рассматриваются как высшие принципы, на основе которых обеспечивается согласие (консенсус) в малых группах и в обществе в целом. Ценности объективны. Они должны попадать в поле зрения исследователя лишь в той мере, в какой они способству­ют поддержанию целостности и нормального функционирования системы. Исходя из этого, Дэвид Истон выработал представление о политической культуре как совокупности лишь тех верований и пред­ставлений, которые явно определяют политические действия. Усвое­ние политической культуры, с этой точки зрения, имеет своим непос­редственным результатом определенный политический режим.

Что касается «психологического» (или «субъективного») подхо­да, наиболее ярко представленного Гэбриэлом Алмондом и Сидне­ем Вербой, то здесь политическая культура понимается как «систе­ма всех политически релевантных ориентации», присущих той или иной личности. Эти ориентации (ценности) могут не разделяться большинством членов общества, никак не способствовать или даже противодействовать функционированию режима. Главное — они присутствуют в индивидуальных сознаниях членов общества.

Продолжавшаяся несколько десятков лет конкуренция этих подходов не закончилась и по сей день, но перевес явно на стороне второго. Из 35 наиболее известных публикаций по вопросу полити­ческой культуры за послевоенный период 20 было выполнено в «пси-

102 Политическая культура и участие

хологическом» ключе, в «объективном» же — лишь 2. В остальных представлены промежуточные точки зрения, пытающиеся преодо­леть односторонность двух основных. Попытки эти трудно признать успешными, поскольку чаще всего термину придается слишком ши­рокое значение. Согласно, например, Роберту Престусу, «полити­ческую культуру следует характеризовать как ценности и институ­циональные структуры». По мнению исследователя, она включает в себя «отношение масс к политике, степень их участия в политичес­кой жизни; понимание гражданами эффективности политики и от­чуждение от нее; легитимность, приписываемую политическим эли­там; а также характер и основу политики внутри социальной системы и ее подсистем». Если так, то что же тогда не входит в понятие поли­тической культуры? По сей день исследователю, каких бы благих намерений он не придерживался, неизменно приходится делать выбор между «объективистским» анализом системы ценностей (в ходе которого куда-то пропадает личность) и изучением личных ценностей (хотя далеко не всегда ясно, заслуживают ли они такого внимания).

Понятие «политическая социализация» как бы искупает концеп­туальную неясность, связанную с политической культурой. Прак­тически все исследователи без возражений принимают простое оп­ределение: политическая социализация — это процесс усвоения политической культуры; изучить ее — значит ответить на вопрос, что, когда и как люди узнают о политике.

Надо, однако, сразу же подчеркнуть, что речь идет не об учебе в школьном или, положим, вузовском смысле. Политику нельзя усвоить в процессе передачи информации от преподавателя к слушателю, как это имеет место в любом учебном заведении. Прежде всего, полити­ческая социализация протекает в общении. В семье, группе «по инте­ресам» (даже если эти интересы не имеют ни малейшего отношения к политике), на рабочем месте человек, сам того не замечая, усваивает определенные ценности. Важной особенностью политической социа­лизации является то, что политическое участие нельзя рассматривать как ее необходимую предпосылку или как определяющий фактор. Взрослые люди часто строят свое отношение к политике на полуза­бытых детских впечатлениях об отцовской власти в семье, конфлик­тах со школьными учителями и одноклассниками и т. д. Наконец, политическая социализация — это процесс, который продолжается в

Политическая куль тура и политическая социализация 10 3

течение всей жизни человека; нельзя сказать, что в какой-то опреде­ленный момент он стал полностью «политически социализирован­ным» и более не будет никаких изменений.

В политическую социализацию вовлечено большое количество институтов и групп. При этом первостепенная роль, как считал еще Т. Парсонс, принадлежит семье (правда, к настоящему времени до­казано, что первичными социализирующими коллективами могут быть и другие группы). Отсюда следует, что ни один политический режим не может взять процесс социализации под полный контроль. Попытки такого рода предпринимались неоднократно в теории (на­чиная с «Государства» античного философа Платона), а в XX в. — и на практике. Например, эгалитарно-авторитарные режимы про­возглашали своей целью воспитание «нового человека», подчиняя этому лозунгу работу разветвленных систем образования и пропа­ганды. В СССР, Китае и ряде других стран человек попадал в поле действия этих систем уже в детстве. Несмотря на колоссальные по­литические ресурсы этих режимов, усилия по созданию «нового че­ловека» нигде не увенчались успехом. То же самое касается некото­рых популистских режимов, стремившихся с помощью активного вмешательства в процесс политической социализации выработать у населения национализм (вместо традиционной приверженности родному племени) и преданность правящим партиям. Разумеется, и другие политические режимы не остаются безучастными к форми­рованию взглядов подвластного им населения. Но политическая социализация повсеместно проявляет себя как весьма консерватив­ный процесс. Усваиваемая культура никогда не находится в полном соответствии с нормами и идеологией режима.

Политическая социализация достаточно детально исследована, выделены ее фазы. Установлено, что уже в детстве человек, как пра­вило, относит себя к определенной нации, расе (в многорасовом об­ществе), классу и даже партии. В этом возрасте политическая власть обычно идеализируется, ребенок склонен восхищаться монархами, президентами и премьер-министрами либо, реже, ненавидеть их, как сказочных злодеев. В отрочестве, наряду со способностью к абстрак­тным, концептуальным суждениям о политике, появляется и крити­ческий настрой по отношению к власть имущим. На смену семье в качестве первичного социализирующего коллектива приходит груп­па сверстников. По мере взросления число факторов, воздействую-

104 Политическая куль тура и участие

щих на политическую социализацию, увеличивается. Кеннет Превитт выделяет три типа таких воздействий. Во-первых, это воздействие событий, существенно влияющих на жизнь всего общества. Такова, например, война. Практически во всех странах, участвовавших во второй мировой войне, наблюдается коренное различие между поли­тическими установками «военного» и «послевоенных» поколений. Во-вторых, политическая социализация определяется событиями, затро­нувшими не все общество, а лишь ту группу, к которой принадлежит индивид. В США в 60-х гг. сформировалась специфическая группа молодежи, активно участвовавшая в антивоенном движении и в борь­бе за гражданские права. И хотя общество в целом относилось к этой деятельности индифферентно и даже враждебно, в политической со­циализации данной группы она сыграла колоссальную роль. Нако­нец, третий тип воздействий — это события индивидуальной биогра­фии. Установлено, что решающими в политической социализации могут оказаться такие не имеющие отношения к политике события, как трудоустройство, женитьба или замужество, рождение ребенка, перемена места жительства, военная служба, смерть родителей и т. д. Таким образом, мы имеем дело со сложным и многофакторным про­цессом, недооценка отдельных аспектов которого (особенно если речь идет об индивидах или малых группах) может привести к ложным выводам и серьезным ошибкам.

Гражданская культура

Понятие «гражданская культура» было введено Гэбриэлом Ал-мондом и Сиднеем Вербой в одноименной книге, увидевшей свет в 1963 г. и с тех пор находящейся в эпицентре споров о политической культуре. Исследователи, работавшие в бихевиористской традиции, но в то же время находившиеся под сильным воздействием методо­логии М. Вебера, ставили своей целью выделить тип политической культуры, в наибольшей степени способствующий стабильному фун­кционированию и развитию либеральной демократии. Работа ос­новывалась на результатах широкого опроса общественного мне­ния, который в 1959-1960 гг. был проведен одновременно в пяти странах: США, Великобритании, ФРГ, Италии и Мексике.

Действуя вполне в веберовском духе, авторы начали с того, что выделили три чистых типа политической культуры: рагосЫа! '(при-

Гражданская куль тура 10 5

ходская; в российской литературе иногда переводят как «патриар­хальная» или «традиционная», но первое — неправильно, а второе — не совсем точно), 8иЬ]ес( (подданническая, переводят также «субъектная», «объектная», «культура зависимости» и т. д.) и раШараШ (культура участия, или партиципаторная). В приходской культуре знания о государстве, эмоции и суждения о связанных с ним ценностях близки к «нулю»; этому типу свойственны индиффе­рентность, отсутствие ожиданий, аполитичность основной массы населения. Она как бы не отдает себе отчета в существовании госу­дарства, целиком замыкаясь на своей приверженности родной де­ревне, городку, региону. Приходская культура может сразу стать господствующей в молодых государствах (Гана, Заир), но сохраня­ется и в индустриально развитых странах, когда кругозор граждан ограничивается приверженностью «корням». Подданническая куль­тура имеет место тогда, когда государство представляют в основ­ном как источник «спускаемых сверху» норм, которые нужно со­блюдать, и регламента, которому нужно подчиняться: люди либо боятся наказания, либо ожидают благ. Наконец, культура участия предполагает, что центральную власть рассматривают одновремен­но и в плане спускаемых сверху указаний, и в плане возможности идущего снизу участия заинтересованных лиц в процессе принятия решений. Люди уверены, что они могут играть активную роль в политике, хотя саму эту возможность (как и систему в целом) они могут оценивать по-разному.

Основной вывод Алмонда и Вербы состоял в том, что оптималь­ным для стабильной либеральной демократии (в общем подходе к которой они были близки к «плюралистической модели») является такой тип культуры, где превалирует культура участия, однако ее преобладание уравновешивается достаточно распространенными элементами двух других «чистых типов». Эта «смесь» и получила название гражданская культура. Человек — носитель гражданской культуры — активно участвует в политике, чтобы довести свои пред­почтения до сведения правительства, но не настолько втянут в про­цесс принятия решений, чтобы навязывать свою волю властвующей элите. Часто граждане сознательно отказываются от участия, что­бы предоставить руководству значительную свободу маневра.

Исследователями была разработана система показателей, позво­лявших зафиксировать наличие или отсутствие гражданской куль-

Политическая культура и участие

туры. Как «работали» эти показатели? Ограничусь лишь одним при­мером. В специально составленной анкете респонденту предлагалось отметить характеристики его страны, которыми он гордится. Допу­щение Алмонда и Вербы состояло в том, что наличие гражданской культуры предполагает высокий уровень гордости населения за свою страну, и в особенности за ее политическую систему (табл. 5). Этот, а также ряд других опросов позволили ученым прийти к заключе­нию, что наиболее явно гражданская культура была представлена в

Таблица 5

Отражение гордости населения за свою страну, %

 

Предмет гордости	США	Велико­британия	ФРГ	Италия	Мексика
Политические
институты
Социальные
гарантии
Экономическая
система
Национальный
характер
Духовные
ценности, религия
Вклад страны в
искусство
Вклад страны в
науку
Природа страны
Ничем не гордятся,
не знают и т. д.

Примечание. Каждый респондент мог отметить несколько пунктов.

Гражданская куль тура 107

США и Великобритании, причем в последней «подданнические» ориентации играли несколько более важную роль. В остальных изу­ченных странах наблюдалась та или иная степень отклонения от гражданской культуры. Впрочем, Алмонд и Верба прогнозирова­ли, что со временем разрыв между политическими культурами от­дельных стран «свободного мира» будет сокращаться. Замечу, что этот прогноз в целом оправдался.

Однако по прошествии времени стали ясны и серьезные ошибки Алмонда и Вербы. Исследователи предполагали, что высокий уровень оптимизма по поводу перспектив либеральной демократии, свойственный послевоенным США и Великобритании, сохранится и впредь. Однако уже во второй половине 60-х гг. в этих странах началось заметное снижение гордости за политические институты. Если говорить о США, то здесь сыграли свою роль и неудачная война в Юго-Восточной Азии, и уотергейтский скандал. Исследование 1978 г. показало, что лишь 9 % американцев оценивали способность партий, Конгресса, президента и федеральной бюрократии управлять стра­ной на «хорошо». Примерно тогда же почти 60 % опрошенных вы­разили согласие с утверждением: «люди, стоящие у власти, сами не знают, что творят», а почти 40 % согласились с еще более сильным тезисом: «люди, стоящие у власти, — немного чокнутые» (исследо­вания, проведенные университетом штата Мичиган). Значение этих данных, собственно, не в том, что они доказали отчужденность граж­дан от политических институтов, так как недоверие к носителям го­сударственной власти может легко уживаться с глубоким уважени­ем к ее принципам и конституции; к тому же в 80-х гг.большинство американцев вновь стало относиться к своему государству лучше. Однако развитие США и Великобритании в 60—70-х гг. продемон­стрировало несостоятельность одного из главных тезисов Алмонда и Вербы — о прямой детерминации стабильной либеральной демок­ратии гражданской культурой. Политическая культура оказалась более динамичной, а ее воздействие на форму правления — менее прямым, чем ожидали исследователи.

Не избежала критики и разработанная Алмондом и Вербой мето­дика изучения политической культуры. Например, по поводу приве­денного выше примера с «гордостью за свою страну» неутомимый борец против сравнительного метода А. Макинтайр писал: «Алмонд и Верба не задаются вопросом, действительно ли понятие «гордость»

108 Политическая культура и участие

имеет одно и то же значение в разных странах, т. е. действительно ли они спрашивают респондентов об одном и том же... В итальянской культуре — особенно на юге страны, но также и на севере — понятие «гордости» неразрывно связано с понятием «чести». Человек гордит­ся тем, что может затронуть его честь. Если предложить итальянцам ранжировать объекты, затрагивающие их гордость, многие, не заду­мываясь, поставят на первое место честь близкой женщины — ассо­циация, которая едва ли придет в голову многим англичанам». Есте­ственно, Макинтайр весьма скептически оценивает полученные американскими исследователями результаты. Возразить на это мож­но лишь то, что в данном случае критик выбрал для удара одно из наиболее уязвимых мест методики Алмонда и Вербы. В конце кон­цов, далеко не все понятия так многозначны, как «гордость». Вопро­сы о том, часто ли респондент посещает митинги или читает ли он колонки политических комментаторов в газетах, будут звучать оди­наково и для итальянца, и для англичанина.

Наконец, стоит отметить, что неудачной оказалась и попытка применить разработанную Алмондом и Вербой методологию к изу­чению эгалитарно-авторитарных режимов. С появлением на Западе в начале 70-х гг. значительного числа выходцев из СССР такие по­пытки предпринимались не один раз, ибо считалось (и, видимо, спра­ведливо), что эмиграция не может полностью «перекроить» челове­ка. Однако выявить политическую культуру, способствующую стабильному функционированию и развитию коммунистического режима (т. е. своего рода аналог гражданской культуры), так и не удалось. Более того, выяснилась парадоксальная вещь. Крупнейший исследователь советской политической культуры Стивен Уайт писал о ней: «Это — смесь конформизма и несогласия, подлинной преданно­сти советской системе, гордости за ее достижения и острого скепти­цизма по поводу лиц, несущих ответственность за текущее управле­ние». Вскоре после того как это заявление Уайта было опубликовано, один политолог заметил, что в нем можно, не погрешив против ис­тины, заменить слово «советский» на «британский». Иными слова­ми, лучше всего советская политическая культура описывалась как гражданская культура—она тоже была преимущественно культурой участия с вкраплением подданических и приходских элементов.

Как видим, значительная часть критики в адрес Алмонда и Вер­бы была связана с эмпирической неадекватностью работы в целом

Гражданская куль тура 109

или их отдельных интерпретаций. Можно ли связать эти частные недостатки с более фундаментальными, теоретическими просчета­ми? В новейшей литературе предпринимались такие попытки, и их надо признать убедительными. Как отмечают критики, Алмонд и Верба с самого начала оставили без должного обоснования такой важный элемент своей концепции политической культуры, как пред­ставление о ее устойчивости. И действительно, сама постановка про­блемы о каузальной взаимосвязи политической культуры и полити­ческого режима была бы бессмысленной, если бы политическая культура рассматривалась как нечто текучее и нестабильное. Тогда она просто не могла бы выступать в качестве независимой перемен­ной. Недоработка Алмонда и Вербы, с точки зрения критиков, со­стояла именно в том, что устойчивость политической культуры была ими просто постулирована, но не осмыслена теоретически, в резуль­тате чего концепция гражданской культуры оказалась «глухой» к динамике реального мира. Надо констатировать, что за десятиле­тия, прошедшие после выхода в свет «Гражданской культуры», эта проблема так и не получила разрешения. Рост влияния теории ра­ционального выбора сделал изучение политической культуры не очень модной специализацией. И действительно, основные посыл­ки «политико-культурного» и «рационально-выборного» подходов диаметрально противоположны. С точки зрения Алмонда и Вербы, культура важнее институтов. Она не только способна устоять перед лицом институциональной динамики, но и определяет эту динами­ку. С точки зрения теории рационального выбора, институты важ­нее индивидуальных установок, обобщением которых и является культура. То или иное ее состояние прямо обусловлено институцио­нальным строем. В последние годы предпринимались попытки уст­ранить фундаментальную противоположность этих подходов путем изучения так называемой культурной рациональности (Руфь Лэйн), однако о позитивных результатах этих попыток говорить покарано. Не удивительно, что приведенный в начале главы афоризм (а вмес­те с ним и пренебрежительная оценка политической культуры как «остаточной категории») звучит все чаще.

Таким образом, многое из сказанного Алмондом и Вербой не выдержало испытания временем. Тем не менее (как это часто быва­ет в истории науки) их книга продолжает удерживать чрезвычайно высокий индекс цитирования. Даже те ученые, которые ни в чем не

110 Политическая куль тура и участие

согласны с Алмондом и Вербой, вынуждены отталкиваться от их концепций, использовать введенную ими терминологию. Само по­нятие гражданской культуры ныне шагнуло за рамки политической науки: его можно услышать в речах политиков, увидеть на страни­цах газет и т. д. Трудно избежать тавтологии — гражданская куль­тура сама стала достоянием культуры. К этому надо добавить, что на стороне данного исследовательского направления — интуитив­ная достоверность самого понятия политической культуры. Здра­вый смысл заставляет нас согласиться с тем, что, оказавшись в сход­ных условиях, англичане, немцы и русские будут вести себя в чем-то по-разному. А ведь это «что-то» — и есть политическая культура. Поэтому можно прогнозировать, что сколь бы острой ни была кри­тика в адрес «политико-культурного подхода», у него всегда будет свое место в научном сообществе.

Политические субкультуры

Понятие «политические субкультуры» было введено исследова­телями, в целом находившимися под воздействием работы Алмон-да и Вербы. Ведь именно последние выработали представление о политической культуре, существующей в масштабе всего общества (национальной культуре). О субкультуре можно говорить в том слу­чае, когда политические установки и ценности одной из групп об­щества заметно отличаются от национальной политической куль­туры. Это понятие, стало быть, нельзя применять к тем странам, в которых социальные различия столь глубоки, что общие характе­ристики национальной культуры не поддаются вычленению и опи­санию (например, Северная Ирландия, Нигерия). Такие общества иногда называют культурно-плюралистическими.

Обычно носителями политических субкультур выступают груп­пы, компактно проживающие в определенной части страны. К чис­лу таких групп относятся франкоязычное население Канады, южа­не в США, жители шахтерских городков на северо-востоке Англии и т. д. Однако бывают и исключения из этого правила — например уже упоминавшаяся молодежная субкультура 60-х гг. в США.

Вводя понятие субкультуры, последователи Алмонда и Вербы стремились избежать упрека в том, что они «всех стригут под одну гребенку». Но в то же время они вызвали на себя новую волну кри-

Политические субкультуры 111

тики. Дело в том, что сразу же возник вопрос: может ли класс быть носителем политической субкультуры? Исследователи процессов экономического развития Западной Европы еще в прошлом веке отмечали глубину различий между культурами рабочего класса и буржуазии. Широкую известность заслужило, например, замечание Фридриха Энгельса о том, что в Англии эти классы превратились в «две совершенно непохожие нации» («Положение рабочего класса в Англии»). И хотя Энгельс, возможно, использовал бы более осто­рожные выражения, если бы писал о современной Великобритании, теоретическое значение его наблюдений сохраняется и по сей день. Ведь если различия между классовыми политическими субкульту­рами так глубоки, то не следует ли именно их и взять за базовую единицу анализа? Положительно ответить на этот вопрос — значит отвергнуть принципиально важную для Алмонда и Вербы концеп­цию национальной культуры в пользу взглядов, восходящих к мар­ксистской традиции. Не удивительно, что по вопросу о классовых субкультурах разгорелась острая полемика.

Аргументы критиков Алмонда и Вербы сводились в основном к следующему. Гражданская культура с ее акцентом на ограничение вмешательства подвластного населения в политику в действитель­ности представляет собой идеологию, используемую господствую­щим классом для удержания контроля над обществом. Однако эта идеология, получившая название доминирующей, не единственная. Как писал английский политолог Фрэнк Паркин, в современном (за­падном) обществе существует также радикальная идеология, отве­чающая интересам рабочего класса. Такая идеология стремится к устранению существующего неравенства. Кроме того, Паркин вы­делял идеологию подчинения, носители которой — те круги рабоче­го класса, которые бессознательно и часто неохотно, но все же при­нимают статус-кво. В идеологии индивидуальных представителей рабочего класса все эти элементы могут вступать в то или иное со­единение, но, подчеркивал Паркин, буржуазия никогда еще не до­бивалась полного господства над умами рабочих. (Обращает на себя внимание сходство этих построений с концепцией В.И. Ленина о буржуазной, революционной и тред-юнионистской идеологиях, представленной в книге «Что делать?».)

Другой английский исследователь, Боб Джессоп, детально ис­следовал господствующую политическую культуру, стремясь пока-

112 Политическая куль тура и участие

зать ее соответствие интересам среднего класса. В рамках этой куль­туры подчеркивается функциональная необходимость экономичес­кого неравенства, что, по мнению ученого, «умаляет ценность» попыток подрыва существующего строя. Даже в США с их тради­ционно более слабым, чем в Западной Европе, академическим мар­ксизмом, концепция доминирующей идеологии получила известный отклик. Так, Сэмюэл Хантингтон писал: «Доминирующая идеоло­гия в США сильнее, чем в любой другой капиталистической демок­ратии. Большинство политических дискуссий в США протекают в рамках этой идеологии, что связано с отсутствием массового рабо­чего движения, выступающего за коренные перемены. Эта домини­рующая идеология настолько сильна, что достигнутые экономичес­кие и политические компромиссы часто кажутся не просто наилучшими из возможных, но единственно возможными».

Контраргументы Алмонда, Вербы и их последователей своди­лись в основном к следующему. Понятие национальной политичес­кой культуры не отрицает существования субкультур, но фиксирует баланс между ними. Так, гражданская культура — это смесь, в ко­торой уравновешены элементы трех «чистых типов». В разных суб­культурах (в том числе классовых) это равновесие достигается, од­нако, разными путями. В сознании рабочего элементы культуры участия могут быть представлены иначе, чем в сознании члена сред­него класса. Несмотря на это, итальянский рабочий (неважно, ком­мунист или христианский демократ) будет думать о политике и вес­ти себя совсем не так, как английский, будь то сторонник Лейбористской или Консервативной партий. Таким образом, нет смысла отбрасывать понятие национальной культуры.

Проведенные бихевиористами прикладные исследования как будто подтверждают эти доводы. Например, в США наряду с суще­ствованием разнообразных политических субкультур (среднего аме­риканца, интеллектуалов, негров и т. д.) зафиксировано сходство между ними, выражающееся в принятии их носителями общих цен­ностей — свободы, индивидуализма, демократии, законности, кон­ституционного порядка.

Основной темой описанной здесь полемики были политические культуры и субкультуры, распространенные в условиях либераль­но-демократических режимов. Однако особую важность проблема субкультур приобретает применительно к развивающимся странам,

Политическая куль тура элиты 113

где такие режимы встречаются редко. Политологи 60-х гг., специа­лизировавшиеся на изучении «третьего мира», часто прибегали при этом к концепциям модернизации. Оказалось, например, что пора­жавшая западных наблюдателей в молодых государствах корруп­ция для местных жителей была ничем иным, как выполнением обыч­ных для традиционного общества социальных обязательств. Нередкие конфликты между «центром» и «периферией» также на­шли свое объяснение в трениях между носителями двух типов куль­тур — «модернизированной» элитой и «традиционными» массами. В то же время неумеренный оптимизм, некогда господствовавший по поводу этой концепции, ныне сменился более осторожным отно­шением. Выяснилось, что противоречие между «традиционным» и «современным» отнюдь не является антагонизмом. Иногда эти установки легко сосуществуют и в индивидуальных сознаниях, и в масштабах целых обществ. Более того, история показала, что такое сосуществование может способствовать экономическому росту, как это случилось в Японии и Южной Корее. Таким образом, реальное социальное развитие сложнее, чем популярная в 60-х гг. картина постепенного, но неуклонного вытеснения «традиционности» совре­менной культурой.

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: