Профессионализация уголовного правосудия

Почему судебные процессы с участием жюри присяжных переживают упадок? Частично из-за профессионализации уголовного правосудия. Если бы мы могли вернуться на два века назад и понаблюдать за работой уголовной юстиции, мы были бы поражены тем, что в ней доминировали любители. В Англии не было никаких официальных обвинителей. Если кто-то грабил магазин, в качестве обвинителя должен был выступать сам хозяин магазина. Не существовало ничего похожего на современного районного прокурора. Если хозяин магазина ничего не предпринимал, то дело не слушалось. Также не было официальных защитников;

а жюри присяжных, конечно, представляло собой группу дилетантов.

В Соединенных Штатах в отличие от Англии существовал официальный обвинитель, районный прокурор,—так повелось с колониальных времен. Но это было необязательно; частное обвинение было обычным явлением в 19 веке. Полицейской науки, какой мы ее знаем, не существовало в колониальные времена и во времена ранних республик. Действительно, ведь не существовало и самой полиции. Первые полицейские силы в современном понятии были созданы в Лондоне в 1829 году. Город Нью-Йорк завел полицейские силы к 1845 году. Тем не менее патрульные Нью-Йорка были в основном любителями, чуть больше обычных граждан облеченные юридической властью. Нельзя сказать, что к 20 веку полицейские силы стали профессиональными, то есть специально обучались для выполнения своей работы.

Сегодня система полна профессионалов: официальные защитники, чиновники, ведающие освобождением под залог, социальные работники, детективы. Уголовное

правосудие пользуется «наукой» в самом буквальном смысле слова: здесь есть баллистики, патологоанатомы, работающие в следственных учреждениях, дактилоскописты. Короче говоря, центр тяжести существенно сместился от системы, контролируемой любителями, к системе, контролируемой и состоящей из профессиональных экспертов разного вида. Уменьшение роли жюри присяжных (и большого жюри также) представляет собой один из аспектов этого развития. Таким образом, договорное признание вины является просто современной, профессиональной версией рутинных процессов. Это то же явление по своей сущности, что и скоротечное слушание в округе Леон (штат Флорида) в 19 веке, но находящееся под новым и профессиональным управлением.

НАКАЗАНИЕ И ИСПРАВЛЕНИЕ

Обвинительное заключение, вынесенное судьей или жюри присяжных, конечно, не означает конец истории. Обвиняемый теперь встречается с приговором. Во многом эта фаза еще более важна для подзащитного, чем те, которые были раньше. Большинство подозреваемых в конце концов признают свою вину. Их интересует только единственный вопрос: каково будет наказание?

Вообще говоря, право дает большую власть и свободу действий судье. Он имеет право выбора и владеет многими средствами. Одни обвиняемые должны будут заплатить штраф, а другие—выпущены на поруки, им будет предоставлена условная свобода; это особенно справедливо для впервые осужденных. Только меньшинство на самом деле попадет в тюрьму. Изучение города Нью-Йорка, охватывающее 1971 год, показало, что половина из добровольно признавших свою вину и треть из тех, чья вина была установлена в ходе судебного разбирательства вышли из суда, не были приговоренными к тюремному заключению.

Мы привыкли думать о тюрьме как об основном инструменте наказания за серьезные преступления. Однако до 19 века лишение свободы редко применялось в качестве наказания за уголовные преступления. Тюрьма предназначалась в основном для людей, не могущих оплатить свои долги или ожидающих суда и не выпущенных под залог по той или иной причине. В колониальном Массачусетсе уголовных преступников пороли, штрафовали, помещали в колодки, клеймили каленым железом, а в особо серьезных случаях ссылали или вешали. То же справедливо было и для Англии. Прародина чаще использовала виселицу, а также ссылала приговоренных в колонии, особенно в Австралию.

Современная тюремная, или пенитенциарная, система явилась изобретением 19 века (если слово «изобретение» здесь применимо). Соединенные Штаты были среди ее социальных пионеров. «Исправительный дом» тюрьмы Волнат-Стрит в Филадельфии представлял собой один из ранних примеров: он имел шестнадцать маленьких камер для одиночного заключения. Классическими исправительными домами первой трети 19 века являлись также Черри-Хилл в Филадельфии, Обурн и Синг-Синг в штате Нью-Йорк. Это были огромные устрашающие постройки с толстыми внешними стенами и крепкими камерами с железными решетками.

В этих мрачных тюрьмах заключенные жили по одному в камере. Они жили в мире полной тишины и изоляции, нарушаемой только тяжелой физической работой. В течение всего срока пребывания в тюрьме—а это могли быть годы— предполагалось, что заключенным не будет сказано ни одного слова. Жизнь в тихой гробнице была полностью регламентирована; каждый день был в точности похож на предыдущий, каждый узник вставал в одно и то же время, что и все остальные, отходил ко сну в одинаковое со всеми время, носил одинаковую униформу, питался одинаковой пищей. Теоретически все это представляло вид радикальной хирургии, предполагающей полную изоляцию узника от испорченного

прогнившего общества. Железная дисциплина тюрьмы должна была по идее давать узнику шанс раскаяться и приобрести новые жизненные привычки.

В своей классической форме система исправительных домов не долго просуществовала. «Большой дом» остался с архитектурной точки зрения. Мы хорошо знаем его по десяткам голливудских фильмов и из таких действующих музеев, как Сан-Квентин. Ко времени Гражданской войны было совершенно ясно, что система «тишины» должна быть упразднена. Прежде всего она не могла работать, поскольку узник помещался в камере один. Это было очень дорого; а законодательная власть была весьма скупа.

Когда исчезла система тишины, то же произошло и с теорией, утверждавшей, что изоляция и регламентация в сочетании с тяжелым трудом могут излечить уголовных преступников от их привычек. В конце 19 века повернулись к новым схемам реформ: освобождению под честное слово, к условному освобождению, неопределенному приговору. Все это приводило к разделению осужденных на два класса—безнадежно неисправимых и тех, кто мог быть спасен,—и вычленению тех, кто мог быть спасен. Нью-Йорк начал экспериментировать с неопределенным приговором в 1870-х годах. В своей развитой форме эксперимент основывался на простой идее: судья более не фиксировал приговор обвиняемому. Скорее, он предписывал некоторый минимум (как правило, год). В тюрьме за осужденным внимательно наблюдали, ему выставлялись оценки, он переводился из класса в класс, в некотором смысле, как в школе. Если он вел себя хорошо и выявлял правильный характер, он зарабатывал легкий приговор и скорое освобождение. Если же нет, он мог сгнить в тюрьме. Некоторые люди по теории вообще никогда бы не были освобождены. Это было бы столь же бессмысленным, как выпускать на свободу больных проказой.

Неопределенный приговор быстро получил распространение. Вместе с ним распространялась система досрочного освобождения—программа, сущность которой состояла в освобождении перспективных заключенных раньше срока—под надзор. Условное освобождение на поруки представляло собой еще одну реформу. Оно давало осужденным (особенно впервые осужденным) возможность вообще избежать тюрьмы. Освобождение на поруки также являлось (по крайней мере теоретически) видом поднадзорной свободы на конце довольно жесткой нити:

малейшее неверное движение—и система уголовного правосудия могла дернуть за нить, и освобожденный на поруки вмиг оказывался в тюрьме. Еще одним нововведением был специальный суд для молодых людей, так называемый суд по делам несовершеннолетних. Первый суд такого вида был создан в округе Кук (штат Иллинойс) в 1899 году. К 1945 году каждый штат имел суд по делам несовершеннолетних.

Эти реформы имели одну общую черту: они были относительно профессионализированы. Они также облекали большой властью советы по досрочному освобождению, или судей по делам несовершеннолетних, или чиновников по освобождению на поруки. Эти реформы основное внимание переносили с правонарушения на правонарушителя. Решения были крайне субъективны, они менялись от случая к случаю, от одного обвиняемого к другому. Ответственные лица, занимающиеся, например, вопросами условного осуждения, не были ограничены узкими юридическими правилами доказательств. Им было позволено исследовать полную биографию и характер подзащитных. Старые отчеты об условном осуждении в Калифорнии дают ряд свидетельств, которые собирали чиновники, занимающиеся этим делом. В одном примере мы читаем, что шестнадцатилетний мальчик в 1907 году выкуривал около десяти сигарет в день, занимался онанизмом, три раза успел побывать в публичном доме и читал журналы, но не был записан в библиотеку. Вся эта информация юридически совершенно несущественна, но она могла разделять свободу и заключение.

Однако освобождение на поруки явилось реформой—шагом к терпимости.

В своем действии оно могло быть несправедливым и произвольным. Но оно оставляло некоторых людей на свободе и спасало их жизни или их души. Частично из-за своей субъективности оно вызвало в последние годы определенную реакцию. Решения советов по досрочному освобождению также стали критиковаться за свою произвольность, слишком персонализированный подход, что несовместимо с системой правосудия и надлежащим процессом.

Еще более важна была реакция со стороны сторонников правопорядка. Буйный рост преступности пугает и бесит людей, что, впрочем, и должен делать; страх перед преступлением фокусирует внимание на любой части системы, которая может быть обвинена (все же несправедливо) в том, что она «нянчится с преступниками». Неопределенные приговоры основывались на своего рода вере в возможность реабилитации. По крайней мере некоторые заключенные должны были бы извлечь пользу из пребывания в тюрьме: тюремный опыт изменил бы их. Верно это было или нет, но сегодня вряд ли кто-то еще верит в это.

Сегодня люди требуют более жестких мер. Под этим подразумеваются более долгосрочные, категоричные приговоры. Калифорния среди других штатов уже избавилась от неопределенных приговоров. Освобождение на поруки тоже подвергается нападкам: Мэйн упразднил свои советы по условному заключению, то же сделал Иллинойс. Некоторые штаты стали применять систему окончательных приговоров за определенные преступления, настаивая, чтобы все преступники, использовавшие огнестрельное оружие, например, обязательно попадали за решетку. Как и программы по отмене договорных признаний вины, эти изменения в законе никогда не работают так, как это рекламировалось или ожидалось. Еще слишком рано говорить о том, как система определенных приговоров будет работать в таких штатах, как Калифорния. Сомнительно, однако, то, чтобы она повлияла на коэффициент преступности—хотя бы чуть-чуть.