Стабильность колхозной системы

Пока государство не давало колхознику материального стимула для работы в колхозе, его существование зависело от постоянного осуществления государственного принуждения. При Сталине это принуждение существовало постоянно и имело своей целью прежде всего уничтожение всех альтернативных форм существования, кроме колхоза (например, совхозов). При этом по отношению к крестьянам-единоличникам, число которых сначала еще было велико, проводились кампании по "ликвидации кулачества как класса" и постоянно - политика налогов и сборов [9]. Того, кто вступил в колхоз не из страха быть объявленным кулаком и подвергнуться экспроприации и депортации, принуждали к продаже имущества путем дискриминации: слишком высоких налогов и сборов для крестьян-единоличников. Каждый год жертвами налоговой кампании становилась значительная часть крестьян-единоличников, имущество которых продавалось на принудительных аукционах. До 1936 г. этот процесс ликвидации зашел так далеко, что семьи, оставшиеся вне колхозов, едва ли имели больше земли и скота, чем колхозники с их приусадебными участками. Поэтому в 1937 г. советская власть постановила в будущем оставить в покое этих бывших крестьян, практически превратившихся в стариков, живущих на выделе, если они уже не были полностью работоспособны [10]. Затем в конце 1930-х годов террор для поддержания колхозов был направлен даже против части колхозного населения, которая в западных районах страны жила децентрализованно на хуторах и тем самым не поддавалась прямому контролю. Между 1939 и 1941 г. последовало переселение этих людей в соответствующий центральный населенный пункт колхоза с жестоким принуждением, включавшим в себя сжигание жилых домов непокорных [11].

Насколько колхозники рассматривали свое вынужденное объединение в колхозы как временное, становится видно из событий после хорошего урожая 1937 г. С дореволюционных времен крестьяне привыкли в периоды нужды, как, например, после плохого урожая, объединяться и временно хозяйствовать вместе. Затем, как только положение улучшалось, они возвращались к индивидуальному способу хозяйствования. Очевидно, многие колхозники видели в колхозе такую же временную форму для преодоления бедственной ситуации. После урожая 1937 г. - единственного урожая после завершения коллективизации, когда урожаи на гектар были довольно высокими в связи с исключительно благоприятными погодными условиями - колхозники во многих колхозах впервые получили больше зерна, чем им было нужно для покрытия насущных потребностей в продовольствии и корме для скота. Но вместо того, чтобы укрепить колхозную систему, рекордный урожай покачнул ее. С излишками, которые они теперь имели, колхозники попытались снова перейти к самостоятельному существованию. Предпосылкой для этого им казалось - строго запрещенное колхозникам - приобретение рабочей лошади.

У отдельных крестьян, которые упорно сопротивлялись вступлению в колхоз и потому потеряли практически всю свою землю, все еще была лошадь, и они превратились в частных предпринимателей на селе, которые почти не занимались сельским хозяйством, но оказывали все виды услуг, в том числе транспортные. Государственная принудительная экономика в значительной мере упустила из виду эту потребность на селе. Частные владельцы лошадей здесь натолкнулись на неудовлетворенный спрос на услуги, который они удовлетворяли с помощью своей лошади и тем самым получали хороший доход. Даже государственные предприятия время от времени вынуждены были пользоваться их услугами. Крестьяне воспринимали отсутствие собственной лошади как непрекращающееся унижение. Снова и снова колхозное руководство отказывалось предоставить им лошадь, чтобы вспахать приусадебный участок или перевезти товары на рынок. Поэтому после урожая 1937 г., очевидно, многие колхозники подали заявление о выходе из колхоза, чтобы иметь возможность приобрести лошадь и тем самым хозяйствовать самостоятельно. Так как руководство колхоза, как правило, не разрешало им выйти, им не оставалось ничего другого, как провоцировать свое исключение неблаговидным поведением. Но и эта попытка вырваться из колхоза была быстро пресечена правительством. Весной 1938 г. началась кампания против председателей колхозов из-за якобы незаконных исключений колхозников. Обвиняя руководителей колхозов в "нарушении колхозной демократии" и в изгнании из колхозов вступивших по доброй воле колхозников, партия ставила факты с ног на голову. С введением "налога на лошадь" осенью 1938 г. была закрыта последняя лазейка для существования вне колхоза. Государство обложило всех владельцев лошадей таким высоким налогом, что они были разорены и вынуждены продавать своих лошадей. В начале 1939 г. все эти частные предприниматели исчезли [12]. Насколько мало колхозная система принималась колхозниками как окончательный порядок, снова обнаружилось во время Второй мировой войны. Колхозы ни в коем случае не были надежным бастионом коммунизма. Известно, что после нападения Германии среди колхозников быстро распространились слухи, что Сталин после окончания войны планирует роспуск колхозов. Правда, мы не знаем, распространялись ли эти слухи правительством намеренно, но оно, очевидно, не пыталось опровергнуть эти слухи. Надежда на изменение курса в аграрной политике наверняка мотивировала крестьян прилагать дополнительные усилия во время Великой отечественной войны. Несомненно, Сталин должен был опасаться недовольства крестьян из-за того, что их положение во время войны было хуже по сравнению с другими слоями населения. Временное ослабление центрального контроля, которое в некоторых местах привело к роспуску колхозов, закончилось сразу после окончания войны, и там, где необходимо, была проведена "повторная коллективизация" [13]. Не только отношение крестьян, но и экономические причины способствовали тому, что длительное существование колхозов оставалось под вопросом. Так, колхозам не давали возможности владеть механизированной техникой, такой, как трактора и комбайны. Решению оставить современную технику в государственной собственности способствовали экономические причины, такие, как недостаток аграрной техники вообще, но прежде всего недоверие государства по отношению к колхозам. Несколько соседних колхозов обслуживалось государственной машинно-тракторной станцией (МТС), которая проводила определенные работы на колхозных полях своими тракторами и комбайнами. К ним относились пахота, иногда также боронование, а затем с середины 1930-х годов все больше уборка зерна. Зависимость от работы МТС означала, что колхоз не полностью держал процесс сельскохозяйственного производства на своих полях под контролем и мог оказывать только относительное влияние на качество полевых работ, которые часто проводились тракторами и комбайнами из соседних колхозов. К тому же колхоз должен был платить натурой за услуги МТС, так что все большая часть урожая зерна отдавалась государству не только путем обязательной сдачи, но и через оплату МТС.

Возможно ли было существование колхозов без постоянного государственного принуждения? Если да, то наверняка только при проведении совершенно другой политики, которая гарантировала бы колхозникам материальный стимул к работе в колхозе путем твердого заработка и тем самым доход от одного только участия в работе колхоза. Но этого партийное руководство, очевидно, не хотело. Сталин даже планировал после Второй мировой войны роспуск совхозов и их преобразование в колхозы, поскольку производственная форма совхозов была для государства "слишком дорогой" [14]. Действительно, совхозы терпели большие убытки, поскольку занятым здесь наемным рабочим платили постоянную месячную зарплату. Форму предприятия, которая могла поддерживаться только благодаря постоянному принуждению, нельзя считать стабильной. В области сельского хозяйства сталинизм тем самым не достиг ничего долговременного. Любое изменение центральной политики должно было снова поставить под вопрос производственную форму колхозов. Такое положение сложилось после смерти Сталина в 1953 г. В середине 1950-х годов при сильном стремлении к частной инициативе и уменьшении налогового бремени, лежавшего на приусадебных хозяйствах, вопрос об их существовании снова был открыт, и можно было предположить изменение направления с переходом к аграрной структуре, которая вернулась бы к крестьянину-единоличнику.

Функции террора

Почему сталинизм в такой сильной мере опирался на массовый террор по отношению к населению? В действительности фаза, когда террор применялся длительное время, ограничивается 1927-28 -1953 гг. Аресты функционеров в области торговли весной 1927 г. были первыми предвестниками, за которыми последовали массовые аресты, чтобы повлиять на заготовки зерна с начала 1928 г. [15]. Непосредственно после смерти Сталина массовый террор прекратился, и наметившейся в начале 1950-х гг. волны арестов евреев не произошло. Действительно ли, как предполагает Гетти [16] на основе партийных документов, в особенности о большой чистке, речь шла в первую очередь о том, что во всем и каждом видели угрозу? Может ли, таким образом, террор проистекать из слабости режима, не существующей в действительности, но ощущаемой партийными вождями? Взгляд на сельское хозяйство, которое, несомненно, находилось в центре многих волн террора, предполагает другой ответ. От крестьян в определенные периоды исходила не только воображаемая, но реальная угроза дальнейшему существованию большевистского господства. В этом отношении в дальнейшем следует задать вопрос, когда применялся террор против сельского населения. Если удастся показать, что в периоды реальной угрозы режим применял иные средства, чем террор, то напрашивается вывод, что его следует интерпретировать как признак силы, а не слабости системы. Партийное руководство в начале принудительной коллективизации в конце 1929 г. сначала делало ставку на применение террора. Крестьян нужно было запугать так, чтобы они "добровольно" согласились на вступление в колхоз. Сообщения, поступавшие осенью 1929 г., свидетельствуют, что крестьяне оказывали мало сопротивления этим принудительным мероприятиям. Поступки, вызванные отчаянием, такие как убийство активистов и поджоги, служили для государства скорее предлогом, чтобы еще более сурово действовать по отношению к сопротивлявшимся и усилить страх остальных крестьян перед репрессиями [17]. Но когда возникшие в деревне бригады по коллективизации начали обобществлять все крестьянские средства производства, включая корову и мелкий скот, ситуация стала опасной для большевиков. В это время женский протест, так называемый бабий бунт, который возникал уже раньше при отдельных мероприятиях, таких, как снятие церковных колоколов, начал перерастать из локальных акций в массовый протест, быстро охватывавший целые регионы. Женщины протестовали против того, что у них отбирали корову, необходимую для выживания семьи. Режим был бессилен по отношению к женщинам.

В феврале 1930 г. целые области вышли из-под контроля. Так как режим опасался солидаризации регулярных частей армии, состоявшей преимущественно из крестьянских сыновей, с протестовавшими крестьянками, для подавления беспорядков могли применяться только специальные подразделения. В этой ситуации реальной угрозы режим не принял решения о дальнейшем усилении террора, что практиковалось незадолго до этого с введением "ликвидации кулачества как класса", а пошел на уступки. С речью Сталина "Головокружение от успехов" кампания по коллективизации была приостановлена. "Перегибы" по отношению к крестьянам были сурово осуждены. Имели место даже отдельные показательные процессы против активистов, посланных партией. Опубликованный в это время примерный устав предусматривал, что у колхозников остается корова и немного мелкого скота. "Отступление" имело непосредственный успех: бабьи бунты пошли на убыль, но наверняка Сталин не рассчитывал, что уступки, необходимые для сохранения власти, будут иметь следствием массовый выход из колхозов [18]. Хотя благодаря уступкам до осени 1930 г. положение на селе стабилизировалось, затем последовал возврат к мерам террора, на которых снова основывались изъятие сельскохозяйственной продукции из деревни, так же, как и продолжение политики коллективизации. Для достижения общих целей террор оказался действенным средством господства, поскольку готовность крестьян к сопротивлению в значительной мере была сломлена из-за постоянной смены государственной политики по отношению к ним. Вредные последствия чрезмерного изъятия зерна из сельского хозяйства к осени 1932 г. снова ухудшили ситуацию на селе так, что это стало опасно для сохранения власти. Правда, режим был уверен, что голод 1932/33 гг. в областях традиционного избытка зерна и вызванная им массовая смерть людей не поставят вопрос о власти. Террор против умиравших от голода крестьян и колхозников усилился немыслимым образом и в конце концов затронул колхозы даже больше, чем крестьян-единолични-ков[19]. Если в официальной кампании вина за катастрофическое недовыполнение планов заготовок возлагалась на крестьянских "саботажников" и тем самым был найден предлог для жестокой расправы с ними, то проведенные одновременно мероприятия по корректировке аграрной политики показывают, что на средний срок ситуация оценивалась как угрожающая власти. Это касалось как внешнего влияния, так и прогнозов дальнейшего развития производства. Признание того, что форсированная индустриализация и коллективизация привели к голоду, могло нанести урон большевикам в глазах мировой общественности. Поэтому было принято решение просто оспаривать существование голода. Это табу было снято только в 1988 г. Стало ясно, что после следующего неурожая голода не избегнут и города, и индустриализация из-за недостатка продуктов питания выльется в массовую гибель людей. Поэтому ответом на голод был не террор, а компромисс с крестьянами в форме уже описанной колхозной системы. Только после преодоления непосредственной угрозы в последующем террор против колхозников, руководства колхозов и единоличников при проведении политики заготовок и налоговой политики снова стал важным средством господства.

Следующая фаза, в которой исходила угроза - теперь не от развития производства, а от самих колхозников -наступила тоже после нападения немцев на Советский Союз. Она, очевидно, оценивалась так серьезно, что не решились делать ставку только на террор. Намеренно пущенные, или, по крайней мере, не опровергнутые слухи о роспуске колхозов и либерализации после окончания войны должны были дополнительно мобилизовать население колхозов на поддержку режима. Террор против крестьян был средством укрепления господства только тогда, когда режим не видел для себя реальной угрозы.

Террор может рассматриваться также как соблазнительно простое средство господства. Так можно было объявить "актом саботажа" все нежелательные действия и бороться с ними. Террор предотвращал желание задать вопрос о собственных причинах трудностей и непокорства. Постановка вопроса о недостатках системы благодаря террору почти систематически исключалась. Но пока эти недостатки существовали, постоянно воспроизводилась и потребность в терроре. Табуизация вопроса о недостатках системы вела к тому, что в самоописании системы можно констатировать удивительно высокую степень лживости. Постоянное воспроизводство этой лжи привело к тому, что, очевидно, некоторые партийные руководители считали ее реальностью. Важнейшими моментами "лжи", раскрытыми при Хрущеве, были "добровольность вступления и членства в колхозах", "благосостояние" жизни на селе, а также тезис о "решении зерновой проблемы".

По утверждению режима, колхозники добровольно вступали в колхозы и добровольно работали в них. Но об этом в подавляющем числе случаев не могло быть и речи. Поэтому террор приучал крестьян "добровольно" делать то, что они не хотели.

Утверждение о "благосостоянии" колхозников препятствовало тому, чтобы задаться вопросом о реальных условиях их жизни, хотя регулярная оценка бюджета семьи документировала картину катастрофической действительности. Правда, в середине 1930-х годов в советской прессе можно встретить много фотографий оборванных и голодающих крестьян, но под ними стоит подпись: "капитализм". Аналогично решение зерновой проблемы. В 1933 г. основополагающим образом изменили составление статистики о сборе урожая. Вместо собранного урожая по приказу сверху был придуман "биологический урожай". Он учитывал количество зерна на корню без учета потерь при уборке, которые составляли около трети урожая. При "биологическом" определении урожая значительной части зарегистрированного урожая не существовало вообще, и тем самым его нельзя было раздать в качестве натуральной премии. Зерно можно было распределять только в том случае, если норма перевыполнялась более чем на 30%. Поэтому колхозники, которые напряженно работали и увеличили сбор урожая, должны были чувствовать себя обманутыми, как и работницы ферм, получавшие нежизнеспособных поросят в помете [20].