 |
Большой мост на улице Годзё 34 глава
|
|
|
|
МАТЕРИНСКАЯ ЛЮБОВЬ
– Кто там? – спросила Оцу, отложив шитье. Она отодвинула сёдзи со стороны веранды, но никого не увидела. Оцу печально вздохнула – она думала, что пришел Дзётаро. Она скучала без мальчика, а сейчас он был ей нужен как никогда.
Еще один день полного одиночества. Оцу не могла сосредоточиться на рукоделии.
Здесь, у подножия холма Саннэн, на котором стоял храм Киёмидзу, улочки были узкими и грязными, зато за домами и лавками виднелись бамбуковые рощицы и небольшие поля, цветущие камелии и груши. Осуги любила эту гостиницу. Она останавливалась в ней всегда, приезжая в Киото, и хозяин непременно предоставлял ей отдельный маленький домик. За домиком начинался сад, а перед ним был огородик, за которым располагалась гостиничная кухня, где постоянно кипела работа.
– Оцу! – донесся голос из кухни. – Время обедать. Принести обед?
– Пора уже? – переспросила Оцу. – Я поем вместе с пожилой женщиной, когда та вернется.
– Она говорила, что задержится допоздна.
– Есть не хочется.
– Не представляю, как можно жить без еды!
Во двор гостиницы ветром заносило дым от печей, в которых на сосновых поленьях гончары обжигали свои изделия. Когда разжигали все печи, дым становился удушливым, но потом весеннее небо казалось необычайно чистым и голубым.
С улицы доносились голоса паломников, идущих в храм, ржание лошадей, стук копыт. Новость о победе Мусаси над Сэйдзюро Оцу услышала от случайных встречных здесь же. Образ Мусаси возник перед ее взором. «Дзётаро наверняка был в тот день около Рэндайдзи, – подумала Оцу, – поскорее бы он пришел и обо всем рассказал!»
Оцу не верила, что мальчик не может найти ее. Прошло уже двадцать дней. Дзётаро знал, что она живет у подножия холма Саннэн. Конечно, Дзётаро мог заболеть, но Оцу сомневалась в этом, потому что мальчишка отличался крепким здоровьем. «Носится где‑нибудь, бесшабашный, воздушных змеев запускает». Оцу невольно почувствовала легкую зависть к свободе Дзётаро.
|
|
|
А вдруг Дзётаро ждал ее? Она ведь обещала, что скоро вернется в дом Карасумару. Осуги запретила Оцу выходить из гостиницы без ее разрешения. Старуха наверняка поручила хозяину и слугам следить за девушкой. Стоило ей посмотреть в сторону улицы, как кто‑нибудь обязательно интересовался: «Собираешься куда‑то пойти, Оцу?» Вопрос звучал ненавязчиво, но Оцу догадывалась о причине любопытства. Письмо она могла передать только через постояльцев гостиницы. Их, однако, предупредили о необходимости придерживать все послания Оцу.
Осуги пользовалась известностью в квартале, и люди охотно выполняли ее поручения. Некоторые из местных лавочников, носильщиков паланкинов и извозчиков видели, как в прошлом году она вызвала на бой Мусаси в Киёмидзу, и ее отвага поразила их.
Оцу сшивала выстиранный дорожный костюм Осуги. Неожиданно за сёдзи мелькнула тень и незнакомый голос произнес: «Туда ли я попала?» Это была молодая женщина, которая с улицы зашла во двор гостиницы и теперь стояла под сливовым деревом между двумя маленькими грядками лука. Она выглядела взволнованной и немного испуганной, ей явно не хотелось уходить отсюда.
– Это гостиница? У ворот висит фонарь с названием гостиницы, – обратилась она к Оцу.
Оцу не поверила своим глазам. У нее заныло сердце при виде незнакомки.
– А где же сама гостиница? – неуверенно спросила Акэми, полагая, что ошиблась. Взглянув на цветущую сливу, она воскликнула: – Какая прелесть!
Оцу молча наблюдала за девушкой. Из гостиницы прибежал слуга, которого позвала одна из кухарок.
– Вы ищете вход в гостиницу?
|
|
|
– Да.
– Пожалуйста, он на углу, справа от ворот.
– Гостиница выходит прямо на улицу?
– Да, но у нас очень тихо.
– Мне нужна такая комната, чтобы никто не видел, как я прихожу и ухожу. Я подумала, что гостиница стоит в глубине улицы. А этот домик – тоже ваш?
– Да.
– Приятное, спокойное место.
– У нас хорошие комнаты и в главном доме.
– В домике, как я заметила, живет какая‑то женщина. Нельзя ли поселиться вместе с ней?
– Видите ли, с ней еще одна гостья, старая и, простите, очень нервная.
– Мне это не помешает.
– Хорошо, я спрошу у пожилой госпожи, когда она придет. Ее сейчас нет.
– Могу я до той поры где‑нибудь передохнуть?
– Да, пожалуйста!
Слуга повел Акэми по переходу в главный дом. Оцу пожалела, что не воспользовалась возможностью задать девушке несколько вопросов. Природная робость часто подводила Оцу, и ей хотелось быть пообщительнее.
Когда ревнивые мысли начинали завладевать Оцу, она уговаривала себя тем, что Мусаси не из тех мужчин, которые легко меняют свои привязанности. В то злосчастное утро Оцу был нанесен жестокий удар. «Ей легче проводить время с Мусаси… Она, верно, поумнее меня и хорошо знает, чем привлечь сердце мужчины…» – думала Оцу.
До того дня мысль о возможной сопернице никогда не приходила в голову Оцу. Сейчас она во всем винила себя. «Я некрасива… Не слишком сообразительна… У меня нет ни родителей, ни родственников, которые поддержали бы меня и помогли бы устроить жизнь». Приглядываясь к другим женщинам, Оцу с грустью думала, что мечты ее напрасны и глупо надеяться на чувство со стороны Мусаси. Она сознавала, что никогда больше не переживет страстного порыва, который увлек ее на старую криптомерию, чтобы отвязать Мусаси в ту грозовую ночь.
«Вот если бы Дзётаро мне помог! – тоскливо думала Оцу. Ей даже показалось, что она постарела. – В Сипподзи я была такой же непосредственной, как Дзётаро сейчас, поэтому и освободила Мусаси».
Оцу тихо заплакала. Слезы падали на шитье.
– Ты здесь, Оцу? – раздался властный голос Осуги. – Что сидишь в потемках?
Оцу не заметила, как сгустились сумерки.
– Извините! Мигом зажгу светильник! – поспешила извиниться Оцу и побежала в заднюю комнату.
Вернувшись, она опустилась на колени, чтобы поставить светильник. Осуги холодно смотрела ей в спину. Комната осветилась, и Оцу поклонилась старухе.
|
|
|
– Вы, верно, очень устали. Что делали сегодня? – вежливо осведомилась Оцу.
– Сама знаешь, чем я занята.
– Ноги растереть?
– Ноги не болят, но четыре дня кряду затекают плечи. От погоды, наверное. Сделай милость, разомни их.
Осуги успокаивала себя, что ей недолго осталось терпеть эту девку. Надо найти Матахати, и он исполнит святую обязанность, исправив зло. Оцу, стоя на коленях, принялась массировать плечи старухи.
– Плечи очень затекли. Вам, верно, трудно дышать.
– Порой закладывает грудь. Я стара, и меня в любую минуту может хватить удар.
– Не надо так говорить! Вы здоровее и бодрее многих молодых людей.
– Может быть. Но возьми, к примеру, дядюшку Гона. Какой был здоровяк и весельчак, а его не стало в одну минуту. Никто не знает, что случится завтра. Только мысль о Мусаси дает мне силы.
– Вы относитесь к нему с предубеждением. Мусаси – хороший человек.
– Ну да! – усмехнулась Осуги. – Ты ведь его любишь и ради него бросила моего сына. Не буду ругать Мусаси при тебе.
– Я не о том говорю.
– Как это? Ты любишь Мусаси больше, чем Матахати. Почему открыто не признаться?
Оцу молчала. Старуха продолжала:
– Вот найдем Матахати, я с ним поговорю, и мы устроим все по‑твоему. Я уверена, правда, что ты снова удерешь к Мусаси, и вы на пару до конца дней будете чернить нас.
– Почему вы так решили? Вы плохо знаете меня. Я с неизменной благодарностью буду помнить все сделанное вами для меня в прежние годы.
– Ловки же современные девицы! Как ты складно все обставляешь. Я – честная женщина и не могу скрывать чувства за красивыми словами. Ты знаешь, что станешь моим врагом, выйдя замуж за Мусаси. Ха‑ха‑ха! Тебе не надоело разминать старушечьи плечи?
Оцу не отвечала.
– Плачешь, что ли?
– Нет.
– А что мне капает за ворот?
– Простите, не могла сдержать слез.
– Прекрати реветь! Такое ощущение, будто насекомые ползают по спине. Перестань хныкать по Мусаси, лучше дави посильнее на плечи!
В саду засветился фонарь. Оцу подумала, что служанка несет их ужин, но подошедший оказался монахом.
|
|
|
– Прошу прощения, – произнес он, поднимаясь на веранду. – Здесь живет вдова Хонъидэн? Это вы, вероятно?
На фонаре в руке монаха было написано: «Храм Киёмидзу на горе Отова».
– Позвольте представиться, – начал монах. – Я служу в храме Сиандо, он находится повыше на холме.
Опустив фонарь на пол, монах достал из‑за пазухи письмо.
– Имя человека мне неизвестно, но он – молодой ронин. Сегодня вечером незадолго до захода солнца он пришел в храм и стал расспрашивать о пожилой женщине из Мимасаки, которая должна прийти сюда на богомолье. Я ответил, что женщина, похожая на описанную им, бывает в храме, но сегодня она не приходила. Он попросил у меня кисть и написал письмо. Ронин оставил его мне, чтобы я передал письмо женщине в очередной ее приход в храм. Я слышал, что вы остановились в этой гостинице, решил занести вам письмо, поскольку шел мимо на улицу Годзё.
– Премного вам благодарна! – сердечно поблагодарила Осуги. Она предложила монаху присесть и выпить чаю, но он распрощался, сказав, что торопится по делам.
«Что за письмо?» – подумала Осуги, разворачивая свиток. Прочитав первые строки, она побледнела.
– Оцу! – позвала старуха.
Оцу отозвалась из задней комнаты.
– Не надо готовить чай. Он ушел.
– Уже? Может, вы попьете?
– Хватает же ума предлагать мне чай, приготовленный для кого‑то еще? Я не водосточная труба. Оставь чай и одевайся!
– Мы куда‑нибудь идем?
– Да. Сегодня все твои беды утрясутся.
– Письмо от Матахати?
– Не твое дело.
– Хорошо. Я попрошу поскорее принести ужин.
– Ты разве не ела?
– Нет, ждала вас.
– Все у тебя невпопад! Я вот поела по пути в гостиницу. Быстро поешь риса с маринованными овощами.
Оцу направилась в кухню, но старуха остановила ее.
– Ночью на горе Отова будет холодно. Одежду мою сшила?
– Осталось несколько стежков в кимоно.
– Я не спрашиваю о кимоно! Я тебе толкую о нижней одежде. Я ведь оставила ее, чтобы ты вовремя ее приготовила. Носки выстирала? Шнурки на сандалиях ослабли, скажи, чтобы принесли новые.
Приказания сыпались градом, так что Оцу не могла не то что выполнить их, но даже ответить Осуги, но девушка не смела перечить. Она цепенела от страха перед старой ведьмой.
О еде и заикаться нельзя было. Вскоре Осуги заявила, что она готова в путь. Поставив на веранде новые сандалии для старухи, Оцу сказала:
– Идите, я вас догоню.
– Фонарь принесла?
– Нет.
– Бестолочь! Считаешь, я должна спотыкаться на горе во тьме? Возьми в гостинице.
– Простите, я не догадалась.
Оцу не знала, куда они собираются на ночь глядя, но боялась спрашивать. Она шла с фонарем впереди старухи вверх по холму Саннэн. Оцу повеселела, несмотря на придирки Осуги. Конечно, письмо от Матахати, значит, недоразумение, мучившее ее много лет, наконец разрешится. «Как только мы поговорим, сразу вернусь в дом Карасумару. Надо увидеть Дзётаро», – подумала Оцу.
|
|
|
Подниматься в гору было трудно. На каждом шагу подстерегали камни и ямы. В ночной тишине водопад шумел сильнее, чем днем.
Наконец Осуги остановилась.
– Думаю, это и есть место, посвященное божеству горы. Вот и надпись: «Вишневое дерево божества гор».
– Матахати! – крикнула в темноту старуха. – Сынок, я здесь!
Материнская любовь преобразила ее грозное лицо, голос взволнованно дрожал. Оцу впервые видела Осуги такой. Она и не подозревала, что старуха так нежно любит сына.
– Следи, чтобы фонарь не погас! – предупредила Осуги девушку.
– Не беспокойтесь, – послушно отозвалась Оцу.
– Его здесь нет, – проворчала старуха. – Не пришел. Она обошла храм раз, другой.
– Он написал, что я должна прийти к святилищу божества горы.
– Он написал, что будет ждать вас сегодня?
– Он вообще Не написал ни слова о дне встречи. Он, похоже, никогда не повзрослеет. Не понимаю, почему ему самому не прийти в мою гостиницу. Стыдится, верно, выходки в Осаке.
Оцу потянула старуху за рукав.
– Тише! Кто‑то идет. Может, он.
– Это ты, сынок? – позвала Осуги.
Мимо прошагал человек, даже не взглянув на них. Обойдя храм, он вернулся и пристально посмотрел на Оцу. Когда он только появился, Оцу не узнала его, но сейчас вспомнила, что это тот самурай, который стоял под мостом в новогоднее утро.
– Вы только что поднимались в гору? – спросил Кодзиро.
Оцу и Осуги не отвечали, опешив от неожиданности вопроса. Вызывающе яркий костюм Кодзиро приковал их внимание.
– Я ищу девушку примерно твоего возраста. – Кодзиро показал пальцем на Оцу. – Ее зовут Акэми. Она поменьше ростом и покруглее лицом. Она выросла в чайной и держится весьма независимо для своих лет. Не видали такой?
Оцу и Осуги покачали головами.
– Странно. Мне сказали, что ее встречали в этих местах. Я был уверен, что она вздумает переночевать в одном из храмов.
Кодзиро обращался к стоящим перед ним женщинам, но говорил он скорее сам с собой. Пробормотав еще что‑то, он ушел.
– Еще один бездельник! – прищелкнула языком Осуги. – У него два меча, самурай, должно быть, но ты видела, во что он вырядился? Шатается ночью, ищет какую‑то женщину. Счастье, что не нас!
Оцу не сомневалась, что самурай искал девушку, днем заходившую в гостиницу, но она ничего не сказала Осуги.
Что связывало эту девушку и Мусаси? Какое отношение имел самурай к девушке?
– Идем назад! – проговорила Осуги. Голос прозвучал устало и подавленно.
Перед храмом Хонгандо, где в прошлом году произошла стычка между Осуги и Мусаси, женщины вновь увидели Кодзиро. Переглянувшись, они молча продолжили путь. Осуги проводила взглядом самурая, который поднялся до Сиандо, а потом стремительно поспешил вниз.
– У него твердый взгляд, – пробормотала Осуги. – Как у Мусаси. В этот момент заметив, как мелькнула чья‑то тень, старуха вздрогнула.
– О‑оу! – вырвался у нее из груди совиный крик.
Кто‑то махал ей рукой из‑за ствола громадной криптомерии, подзывая к себе.
«Матахати!» – обрадовалась Осуги. Она растрогалась от того, что Матахати хочет видеть ее одну.
Оцу шла метрах в пятнадцати впереди.
– Оцу, ступай вперед, я тебя догоню! – крикнула Осуги. – Жди меня у места, которое называется Тиримадзука.
– Хорошо, – отозвалась Оцу.
– Да не вздумай сбежать! Я тебя везде отыщу! От меня не скроешься.
Осуги подбежала к дереву.
– Матахати, ты?
– Да, матушка.
Матахати прижал мать к груди, словно долгие годы ждал этой минуты.
– Почему ты прячешься за деревом? А руки какие холодные, как лед! Осуги расчувствовалась от прилива материнских чувств.
– Скрываюсь, – ответил Матахати, судорожно оглядываясь. – Видела человека, который бродил здесь несколько минут тому назад?
– Самурай с длинным мечом за спиной?
– Да.
– Ты его знаешь?
– Можно так сказать. Это Сасаки Кодзиро.
– Что? Я считала, что Сасаки Кодзиро – это ты.
– Я?!
– В Осаке ты показывал свидетельство. Это имя значилось в документе. Ты говорил, что принял это имя, став мастером фехтования.
– Неужели? Да‑да, верно! Когда я шел сюда, я его заметил. На днях Кодзиро учинил мне большую неприятность. Вот я и стараюсь не попадаться ему на глаза. Появись он сейчас, мне несдобровать.
Осуги от потрясения потеряла дар речи. Она с горечью отметила, что Матахати исхудал. Его растерянный вид вызвал у Осуги теплую волну нежности к сыну, по крайней мере она сочувствовала ему в эту минуту.
Дав ему понять, что ее не интересуют подробности, Осуги сказала:
– Все это пустяки. Сынок, ты знаешь, что дядюшка Гон умер?
– Дядюшка Гон?
– Да. Он умер там же, в Сумиёси, сразу после того, как ты покинул нас.
– Нет, не слышал.
– Вот такие новости. Хочу спросить, понимаешь ли ты, ради чего умер дядюшка Гон и почему я на склоне дней занимаюсь изнурительным и долгим поиском?
– Понимаю. Твои слова запечатлелись в моем сердце после той ночи, когда ты… объяснила мои недостатки.
– Запомнил? Очень хорошо. А теперь другая новость, радостная для тебя.
– Какая?
– Дело касается Оцу.
– Девушка, шедшая с тобой, Оцу?
Матахати сделал было шаг вперед, но Осуги остановила его.
– Куда собрался?
– Хочу увидеть Оцу. Столько лет не встречал ее!
– Я привела ее специально, чтобы ты посмотрел на нее, – кивнула Осуги. – Не расскажешь ли матери, что теперь собираешься делать?
– Попрошу у нее прощения. Я поступил с Оцу подло, но надеюсь на ее доброту.
– А потом?
– Потом я ей скажу, что не совершу подобной ошибки никогда в жизни. Матушка, ради меня, ты ее тоже попроси.
– Что дальше?
– А дальше все будет по‑прежнему.
– Что значит по‑прежнему?
– Я хочу, чтобы мы с Оцу снова подружились. Хочу жениться. Как ты думаешь, матушка, она…
– Дурак! – сказала Осуги, залепив Матахати увесистую пощечину. Матахати, приложив руку к щеке, попятился от матери.
– За что, мама? – заикаясь, спросил он. Матахати впервые видел мать в таком гневе.
– Ты только что сказал, что не забудешь наш разговор в Осаке.
Матахати понурил голову.
– Где это видано, чтобы перед распутной девкой извинялись? За что ты намерен извиняться, если она бросила тебя и сбежала с другим? Ты ее увидишь, но извиняться не будешь. А теперь слушай!
Осуги, схватив сына за грудки, несколько раз основательно тряхнула его. Голова Матахати болталась как у болванчика, глаза были закрыты.
– Что это? Плачешь? – изумленно воскликнула Осуги. – Так любишь эту беспутную? Тогда ты мне не сын!
Осуги отпустила его. Матахати подкошенным снопом рухнул на землю. Осуги опустилась рядом с сыном и зарыдала.
Старуха расчувствовалась, но ненадолго. Смахнув слезы и выпрямившись во весь рост, она сказала:
– Ты должен решиться – теперь или никогда. Мне осталось недолго жить. Я умру, и ты не сможешь при всем желании поговорить со мной. Подумай, Матахати! На свете много девушек. Оцу вела себя непристойно, с такими нельзя связываться. Подбери себе хорошую девушку, и я сосватаю ее, пусть даже ценой сотни визитов к ее родителям. Я положу на это дело последние силы и жизнь.
Матахати угрюмо молчал.
– Откажись от Оцу, забудь ее во имя славного рода Хонъидэн. Какие бы чувства ты ни питал к ней, наша семья не может принять ее. Если ты не порвешь с ней навсегда, лучше отсеки мою дряхлую голову, а уж потом гуляй вволю. Пока я жива…
– Замолчи, мама!
Резкость Матахати задела Осуги.
– Ты имеешь наглость кричать на меня?
– Ответь мне, кто из нас женится – ты или я?
– Глупость какая!
– Почему я не могу выбрать себе жену?
– Тише! Всегда был капризным. Сколько тебе лет? Ты давно не ребенок.
– Ты моя мать, но твои требования непомерны. Ты несправедлива ко мне.
Перепалки между Матахати и его матерью были в порядке вещей. Оба горячились, и каждый упрямо стоял на своем, зная, что не уступит в споре.
– Несправедлива? – прошипела Осуги. – Чей ты сын? Кто носил тебя под сердцем?
– При чем тут это? Я люблю только Оцу и хочу жениться на ней.
Матахати сказал это, глядя на небо, чтобы не видеть ядовитой улыбки матери.
– Ты хочешь этого, сын? – произнесла Осуги. Вытащив короткий меч, она приставила лезвие к горлу.
– Ты что, мама?!
– С меня довольно. Не пытайся остановить меня. Соберись с мужеством и нанеси мне последний удар.
– Не надо! Я твой сын! Я не переживу твоей смерти!
– Хорошо. Откажись от Оцу.
– Зачем тогда ты привела ее? Зачем бередить мне душу? Не понимаю!
– Я без труда могла бы убить ее, но ведь она оскорбила твою честь. И я, мать, решила, что ты должен наказать ее. Ты мне должен быть за это благодарен.
– Ты заставляешь меня убить Оцу?
– А разве ты не хочешь? Говори прямо! Но прежде хорошенько подумай.
– Мама… ведь…
– Все еще цепляешься за ее подол? Тогда ты мне не сын, я тебе не мать. Раз ты не в состоянии отсечь голову наглой распутнице, возьми мою! Пожалуйста, я готова принять последний удар от тебя! Жду!
«Жизнь устроена так, – подумал Матахати, – что дети доставляют хлопоты родителям, но порой случается наоборот». Осуги загнала его в угол. Матахати впервые оказался перед таким страшным выбором. Дикие глаза матери пронзали его до глубины души.
– Стой, мама! Опусти меч! Я забуду Оцу и выполню твое приказание.
– Какое еще приказание?
– Накажу ее. Сделаю это собственными руками.
– Ты убьешь ее?
– Да.
Слезы радости потекли из глаз Осуги. Отложив меч, она сжала руку сына.
– Дорогой мой! Наконец ты заговорил как будущий глава дома Хонъидэн. Предки гордятся тобой.
– Правда?
– Иди и исполни свой долг. Оцу ждет внизу, в Тиримадзуке. Беги!
– Э‑э…
– Сочиним сопроводительное письмо и пошлем его вместе с ее головой в храм Сипподзи. Вся деревня узнает, что мы наполовину смыли свой позор. Мусаси, услышав о ее смерти, по велению гордости сам придет к нам. И настанет миг нашего торжества! Матахати, не мешкай!
– Ты подождешь меня здесь?
– Нет, я пойду за тобой следом, но не покажусь на глаза Оцу. Увидев меня, она расхнычется и обвинит в нарушении обещания. Лишняя неловкость.
– Она – беззащитная женщина, – сказал, поднимаясь, Матахати. – С ней хлопот не будет. Посиди лучше здесь. Я принесу ее голову. Не беспокойся, она от меня не уйдет.
– Осторожность не помешает. И женщина сопротивляется, увидев обнаженный клинок.
– Напрасное беспокойство.
Матахати с решительным видом зашагал вниз по склону. Мать последовала за ним, озабоченно нахмурив брови.
– Запомни, – напутствовала она сына, – в таком деле надо быть начеку.
– Ты все идешь за мной? Ты обещала не показываться.
– Тиримадзука ниже.
– Знаю, мама. Иди, если хочешь. Я подожду здесь.
– Что за упрямство?
– У меня такое ощущение, что я должен убить слепого котенка. А ведь надо лишить жизни человека. Невыносимо!
– Понимаю. Пусть Оцу изменила, но она была твоей невестой. Раз ты не хочешь убивать на моих глазах, я подожду здесь.
Матахати пошел один.
Когда Оцу осталась одна, ее первым порывом была мысль о бегстве. Остыв немного, она подумала, что побег перечеркнет ее мучения, которые она терпела от Осуги целых двадцать дней. Она решила выдержать до конца. Коротая время, Оцу думала о Мусаси, потом о Дзётаро. При воспоминании о Мусаси любовь ее вспыхивала россыпью ярких звезд. Она продолжала лелеять свои мечты и надежды, в ушах у нее отчетливо звучал голос Мусаси, который она слышала на перевале Накаяма, на мосту Ханада. Она верила: рано или поздно Мусаси вернется к ней.
Внезапно Оцу вспомнила об Акэми, чей образ преследовал ее, угрожая надеждам. Зловещая тень соперницы исчезла. Безграничная вера в Мусаси была сильнее страха перед чарами Акэми. Оцу вспомнила предсказание Такуана о том, что ее ожидает горькая участь, но монах, видимо, ошибся. Иначе как объяснить ту радость, которая не покидала ее? И сейчас, когда в глухом и темном месте она ждала постылого человека, Оцу не отчаивалась.
– Оцу!
– Кто это?
– Хонъидэн Матахати.
– Матахати?
У Оцу перехватило дыхание.
– Ты и голос мой забыла?
– Нет, теперь узнала. Ты видел мать?
– Да, она ждет меня повыше на горе. Ты совсем не изменилась! Совсем такая, как в Мимасаке.
– Где ты? Здесь так темно, что я ничего не вижу.
– Можно подойти? Мне стыдно смотреть тебе в глаза. Ты сейчас о чем думала?
– Ровным счетом ни о чем.
– Обо мне не думала? А вот я всегда думаю о тебе. Не было дня, чтобы я не вспомнил тебя, Оцу.
Оцу сжалась при виде медленно приближающегося Матахати.
– Матахати, мать тебе все рассказала?
– Угу.
– Раз ты все знаешь, ты без труда поймешь меня, – с облегчением произнесла Оцу. – Посмотри на случившееся моими глазами. Забудем прошлое! Оно минуло безвозвратно, а впереди у каждого из нас своя жизнь.
– Не говори так, Оцу!
Матахати не знал, что говорила его мать, но не сомневался в коварстве Осуги.
– От воспоминаний у меня сжимается сердце, – продолжал Матахати. – От стыда я не могу поднять голову. Небо свидетель, что я с радостью забыл бы прошлое, но это сверх моих сил. Невыносимо вообразить, что мне придется отказаться от тебя, Оцу!
– Рассуди трезво, Матахати! Связь между нашими сердцами давным‑давно порвана. Их разделила широкая долина.
– Верно. И пять лет протекли по этой долине.
– Утекли безвозвратно. Мы не можем вернуть нашу привязанность из минувшего.
– Нет, сможем!
– Ошибаешься, Матахати. Чувства прошли, как и время.
Матахати, пораженный холодностью Оцу, не узнавал в ней наивную, веселую, как весеннее солнышко, девушку, которая когда‑то открыла ему сердце. Матахати чудилось, что он разговаривает с белоснежным каменным изваянием. Откуда в ней непреклонная, холодная решительность?
Он вспомнил, как Оцу, бывало, с отрешенным и мечтательным видом могла почти целый день просидеть на веранде храма Сипподзи, устремив взгляд в никуда, словно разглядывая в плывущих облаках мать и отца, братьев и сестер.
Матахати сделал шаг вперед и осторожно, словно протягивая руку к бутону белой розы, прошептал:
– Попробуем сначала, Оцу. Пять лет не вернешь, но начнем новую жизнь вместе, ты и я!
– Матахати, ты грезишь наяву, – прозвучал бесстрастный голос. – Главное – не ушедшее время, а пропасть, которая пролегла между нашими сердцами и судьбами.
– Знаю. Я хотел бы завоевать твою любовь. Не стоит, верно, говорить, но мой проступок мог бы совершить любой человек по молодости лет.
– Говори, что угодно, все равно я никогда не поверю ни единому твоему слову.
– Я сознаю вину перед тобой. Подумай, Оцу! Я – мужчина и прошу прощения у женщины. Неужели ты не понимаешь, как это тяжело?
– Оставь это! Если ты мужчина, то и поступай как подобает настоящему мужчине.
– Оцу, ты дороже всего в моей жизни! Хочешь, я на коленях буду молить у тебя прощения? Я поклянусь, поклянусь всем, чем ты захочешь!
– Мне безразличны твои намерения.
– Не сердись, прошу! Здесь не место для выяснения отношений. Отойдем в сторону.
– Нет.
– Не хочу, чтобы мать увидела нас. Пойдем! Я не могу тебя убить.
Матахати взял Оцу за руку, но девушка выдернула ее.
– Не прикасайся! – сердито вскрикнула Оцу. – Смерть лучше жизни с тобой!
– Не пойдешь?
– Нет, нет и еще раз нет!
– Это окончательное решение?
– Да.
– Ты по‑прежнему любишь Мусаси?
– Да. И буду любить его и в этой, и в следующей жизни.
Матахати содрогнулся.
– Не говори так, Оцу.
– Твоя мать знает и обещала сказать тебе. Мы должны были встретиться с тобой, чтобы навсегда расстаться.
– Вот как! Это, вероятно, поручение Мусаси? Я угадал?
– Нет. Мусаси здесь ни при чем. Я не получаю ничьих указаний.
– В конце концов, у меня тоже есть гордость, как у каждого мужчины. Раз тебе больше нечего сказать…
– Ты что? – воскликнула Оцу.
– Я не хуже Мусаси и не допущу, чтобы вы были вместе. Готов пожертвовать жизнью. Слышишь, я этого не допущу! Никогда!
– Кто ты такой, чтобы решать нашу судьбу?
– Я не позволю тебе выйти замуж за Мусаси. Запомни, Оцу, ты не с Мусаси была помолвлена!
– Не тебе напоминать об этом.
– Мне! Ты была обещана мне в жены и без моего согласия не имеешь права выходить за другого.
– Ты трус, Матахати! Ты жалок. Как можно так унижаться? Я получила письма от тебя и от женщины по имени Око, которые извещали о разрыве помолвки.
– Ничего не знаю. Я никогда не писал тебе. Все подстроила Око.
– Неправда. Одно письмо было написано твоей рукой. Ты писал, чтобы я забыла о тебе и нашла себе другого жениха.
– Где оно? Покажи письмо!
– У меня его нет. Такуан, прочитав его, высморкался в листки и выбросил.
– Значит, у тебя нет доказательств. Тебе никто не поверит. Вся деревня знает, что ты помолвлена со мной. Правда на моей стороне. Подумай, Оцу! Ты не будешь счастливой, если пойдешь против всех ради Мусаси. Ты расстроилась из‑за Око, но клянусь, с этой женщиной покончено.
– Не теряй времени, Матахати!
– Ты не хочешь дослушать мои извинения?
– Матахати, ты сейчас гордо заявил, что ты мужчина. Почему ты не поступаешь по‑мужски? Ни одна женщина не отдаст сердце слабому, бесчестному и лживому трусу. Женщины не любят слабых.
– Не забывайся!
– Отпусти меня! Рукав оторвешь!
– Ты… Мерзкая потаскуха!
– Замолчи!
– Если ты не выслушаешь меня, пеняй на себя, Оцу!
– Матахати!
– Если хочешь жить, поклянись, что отречешься от Мусаси!
Матахати отпустил руку Оцу, чтобы вытащить меч. Казалось, вырвавшийся из ножен клинок подчинил волю Матахати. Оцу увидела одержимого человека с диким блеском в глазах.
Она вскрикнула, испугавшись не оружия, а безумного вида Матахати.
|
|
|
