 |
Большой мост на улице Годзё 38 глава
|
|
|
|
– Хорошо, хорошо! Ты уж отнесись к нему поласковее, – отозвался старик.
Мусаси неуклюже снял ее руку с рукава и пробормотал:
– Мне надо идти. Я пойду вместе с господином Коэцу.
Коэцу остановил его на пороге:
– Не смущайся, Мусаси. Почему бы не остаться? Вернешься домой утром. Прелестная хозяйка оказывает тебе честь.
Коэцу решительно направился к ожидавшим его мужчинам.
Мусаси сначала показалось, что его разыгрывают, чтобы потом похохотать над ним, но слова Коэцу и серьезность тона Ёсино говорили о другом.
Отказ Мусаси поверг в изумление Сёю и Мицухиро. Один не удержался, чтобы не поддеть его:
– В эту минуту нет счастливее тебя во всей Японии! Другой вызвался остаться вместо Мусаси.
Шутки прервал прибежавший привратник, которого Ёсино посылала проверить, спокойно ли на улице. Привратник тяжело дышал, дрожа от страха.
– Всем можно идти, кроме господина Мусаси, – проговорил он, стуча зубами. – Сейчас открыты главные ворота, перед ними стоит толпа самураев. Еще одна группа собирается около харчевни «Амигасая». Все в полном снаряжении. Торговцы спешно закрывают лавки. Говорят, что около конюшен еще человек сто!
Предусмотрительность Ёсино поразила гостей. Один Коэцу предчувствовал какие‑то неприятности. Ёсино заподозрила неладное, обнаружив кровь на рукаве Мусаси.
– Мусаси, сейчас ты можешь уйти, чтобы продемонстрировать свое бесстрашие. Прошу тебя, подумай! Если враги сегодня обвинят тебя в трусости, ты завтра докажешь им обратное. Ты пришел сюда отдохнуть, а настоящий мужчина должен знать толк в развлечениях. Люди Ёсиоки намерены убить тебя. Нет ничего постыдного в том, чтобы лишить их этой возможности. Тебя осудят, если ты безрассудно бросишься в западню. Понимаю, затронута твоя честь, но не забывай, что в результате сражения пострадает и наш квартал. В неприятности окажутся втянутыми и твои друзья. Самое разумное – остаться здесь.
|
|
|
Не дожидаясь ответа, Ёсино обернулась к гостям:
– По‑моему, вам можно идти. Умоляю, будьте поосторожнее.
Прошло часа два. Пение и музыка в Янаги‑мати стихли. Мусаси сидел на пороге комнаты, дожидаясь рассвета. Ёсино оставалась у очага.
– Подойди к очагу, здесь теплее, – позвала она одинокого пленника.
– Не беспокойтесь. Пожалуйста, ложитесь спать. Я уйду с восходом солнца.
Они несколько раз безрезультатно обменивались этими репликами.
Неотесанность Мусаси привлекала Ёсино. Говорят, что в веселых квартала жить могут лишь те женщины, которые воспринимают мужчин только как источник доходов. Это выдумки хозяев заведений, которые имеют дело с дешевыми проститутками и в глаза не видели настояших куртизанок. Образованные, изысканно воспитанные женщины, как Ёсино, способны на искреннюю любовь. Она была года на два постарше Мусаси, но в искусстве любви он не мог соперничать с ней. Ёсино пристально вглядывалась в одеревеневшего Мусаси, который упорно избегал ее взгляда, словно боясь ожога, и ее сердце билось все беспокойнее.
Служанки, не ведая о безмолвном поединке в соседней комнате, приготовили роскошное ложе, достойное дочери даймё. Золотые колокольчики матово поблескивали на углах атласных подушек.
Мусаси вслушивался в тишину. Время от времени с крыши срывался снег, с глухим шумом падая на землю. Такой звук сопровождал бы и человек, спрыгнувший с забора. Мусаси сидел как настороженный еж, готовый броситься на врага.
Ёсино продрогла. В предрассветный час мороз усилился. Куртизанку влекло к свирепому воину, который выглядел нелепо в ее доме.
Чайник над огнем весело забулькал. Привычный домашний звук отвлек Ёсино от переживаний.
|
|
|
– Скоро рассвет. Выпей чаю и погрейся у огня, – обратилась она к гостю.
– Спасибо, – ответил Мусаси, не пошевельнувшись.
– Чай готов, – повторила Ёсино, но Мусаси не обернулся.
Ёсино тоже молчала. Ей не хотелось казаться навязчивой, но поведение гостя ее задело. Любовно приготовленный чай пришлось вылить. «Какой смысл предлагать изысканный чай мужлану, который ничего в нем не понимает», – с досадой подумала она.
Мусаси сидел спиной к Ёсино. Она ощущала, как напряжен каждый его мускул. Глаза Ёсино потеплели.
– Мусаси!
– Да.
– Ты напрягся в ожидании нападения?
– Нет, просто не хочу расслабляться.
– Из‑за врагов?
– Конечно.
– Если ты перенапряжешься, то при внезапной атаке тебя сразу же убьют. Я очень волнуюсь за тебя.
Мусаси не отвечал.
– Я женщина и ничего не понимаю в «Искусстве Войны», но, понаблюдаю за тобой всю ночь, я вдруг испытала страшное чувство, будто тебя изрубили на куски. Тень смерти нависла над тобой. Десятки мечей подстерегают тебя. Может ли такой человек, как ты, выйти из боя невредимым?
Ёсино говорила доброжелательно, но ее слова насторожили Мусаси. Он стремительно обернулся и, подойдя к очагу, сел напротив куртизанки.
– Вы хотите сказать, что я еще незрел?
– Тебя это сердит?
– Я не обижаюсь на слова женщины, но хотел бы знать, почему вы решили, что меня убьют.
Мусаси отчетливо представлял зловещие планы людей Ёсиоки, представлял блеск их мечей. Он ждал их мести и во дворе Рэнгэоина и подумывал о том, что нужно куда‑нибудь скрыться. Бегство было бы бестактным по отношению к Коэцу и бесчестным по отношению к Ринъе, которой он пообещал вернуться в «Огия». Но он остался в «Огия» только потому, что не хотел обвинений в трусости.
Вернувшись в «Огия», Мусаси даже похвалил себя за самообладание. И вот Ёсино без труда разглядела его незрелость. Мусаси не огорчился бы, если его поддразнивали бы, как принято среди куртизанок, но Ёсино была совершенно серьезна.
Мусаси сдерживал злобу, но глаза его сверкали как острия мечей. Он не отрывал взгляда от белого лица Ёсино.
– Объясните, что вы имели в виду.
Ёсино медлила с ответом.
– Может, вы пошутили?
На щеках Ёсино появились ямочки. Она улыбалась.
– Нет! Разве я могу позволить такие шутки с воином?
|
|
|
– В таком случае на что вы намекаете?
– Попробую объяснить, если настаиваешь. Ты внимательно слушал, когда я играла на лютне?
– При чем тут лютня?
– Напрасно я спросила об этом. Ты был так сосредоточен на своих мыслях, что едва ли воспринимал богатство музыки.
– Я внимательно слушал.
– Задумался ли ты над тем, как всего четыре струны могли сотворить гармонию низких и высоких звуков, мягких полутонов и громовых аккордов?
– Я слушал балладу. Вот и все.
– Попробуем сравнить лютню с человеком. Не стану утомлять тебя техникой игры, лучше прочту стихи Бо Цзюйи, в которых он описывает звучание лютни. Ты их, конечно, знаешь.
Ёсино, слегка изогнув бровь, начала декламировать низким голосом. Стихи звучали как речитатив.
Толстая струна грохочет как дождь,
Тонкие струны нашептывают секрет.
Шепот и шум дождя слились,
Смешались, как крупные и мелкие жемчужины
На нефритовом блюде.
Слышен сладкий голос иволги.
Укрывшейся в цветах.
Журчит ручей в песчаных берегах,
И лопнула струна от струй его холодных.
Звук полетел, замирая,
В обитель печали и слез.
Безмолвие красноречивее звуков.
Треснула серебряная ваза.
Хлынула ледяная струя.
Помчались кони боевые,
Со звоном скрестились мечи.
Вздохнули четыре струны,
Как разрываемый шелк.
– Всего четыре струны способны выразить множество чувств. В детстве лютня удивляла меня этим волшебством. Я разбила лютню, чтобы посмотреть, что у нее внутри. Потом я попыталась сама сделать лютню. После нескольких попыток я поняла ее секрет. Он заключен в ее сердце.
Ёсино принесла лютню из соседней комнаты.
– Взглянув на ее сердце, ты поймешь, почему она рождает невероятное разнообразие звуков.
Взяв острый нож, Ёсино ловко поддела им заднюю деку инструмента. Несколько точных движений, и лютня раскрыта. Мусаси почудилось, словно из нее вот‑вот хлынет кровь. Он ощутил боль, будто лезвие полоснуло и его. Отложив нож за спину, Ёсино приподняла лютню, показывая Мусаси ее внутренность.
Глядя на точные удары, которые наносила эта сильная тонкая рука, Мусаси подумал, не склонна ли Ёсино к жестокости. Он и сейчас слышал жалобный стон дерева.
|
|
|
– Видишь, у лютни внутри ничего нет, – продолжала она. – Многообразие звуков исходит от деревянной крестовины в середине – это сердце лютни. Будь крестовина совершенно прямой и неподвижной, звучание оказалось бы невыразительным и монотонным. Детали крестовины изогнуты и скреплены намертво, поэтому они вибрируют. Словом, звуковое богатство лютни происходит от известной свободы движения деревянных вибраторов. Это свойство лютни относится и к людям. Нужно быть гибкими. Дух должен витать свободно. Бесчувственный холодный человек скован и угнетен.
Мусаси смотрел на лютню. Губы его были упрямо сжаты.
– Кажется, нет ничего проще, – продолжала Ёсино, – но люди закрепощены в себе. Легким движением пальцев я заставляю струны звучать как мечи, копья и гром, ведь у лютни есть сердце, в котором переплетены жесткость и гибкость. А в тебе я не вижу гибкости, одна несокрушимая твердость. Будь вибратор лютни таким же жестким, дека раскололась бы от первого удара по струнам. Вероятно, я беру слишком много на себя, но хочу оградить тебя от лишних неприятностей. Я не шутила. Понимаешь, о чем я говорю?
Вдали прокричал петух. Сквозь щели ставней сверкнули лучи солнца. Мусаси молча смотрел на растерзанную лютню. Он не слышал крика петуха, не видел солнца.
– Вот и утро! – воскликнула Ёсино. Она словно сожалела о том, что ночь миновала. Она протянула руку, чтобы подбросить веток в огонь, не заметив, что дров больше не осталось.
Послышался скрип ворот, щебетание птиц – обычные звуки утра. Ёсино не собиралась открывать ставни. Огонь в очаге погас, но кровь ее не остыла. Девочки‑служанки знали, что хозяйку нельзя беспокоить, пока она их не позовет.
ВЕСЕННИЕ ХВОРИ
Через два дня снег растаял, потеплело и на деревьях лопнули почки. Солнце припекало так, что было жарко и в одежде из хлопка.
Перед домом князя Карасумару стоял забрызганный грязью молодой монах секты Дзэн, тщетно пытавшийся дозваться до кого‑нибудь из слуг. Зайдя с тыльной стороны дома, он заглянул в комнаты прислуги.
– В чем дело? – спросил Дзётаро.
Монах отпрянул от сёдзи. Он не ожидал увидеть лохматое пугало в усадьбе придворного.
– Если за подаянием, то иди на кухню, – продолжал Дзётаро.
– Я пришел не за милостыней, – возразил монах, доставая из‑за пазухи шкатулку для писем. – Я из храма Нансодзи в провинции Идзуми. Письмо для Такуана Сохо. Насколько я знаю, он сейчас живет здесь. Ты кто, мальчик на побегушках?
– Только этого не хватало! Я такой же гость, как Такуан.
|
|
|
– Неужели? Не передашь ли ты ему, что я его ожидаю?
– Сейчас позову.
Дзётаро, ворвавшись в переднюю, споткнулся о подставку ширмы, рассыпав спрятанные за пазухой мандарины. Быстро подобрав их, он исчез в глубине дома.
Вскоре он вернулся с сообщением, что Такуана нет дома.
– Говорят, пошел в храм Дайтокудзи.
– Когда вернется?
– Сказали, что скоро.
– Где бы мне пристроиться, чтобы не докучать другим?
Дзётаро мячом вылетел во двор и повел монаха в коровник.
– Жди здесь. Тут тебя не увидят.
На полу была солома вперемешку с навозом, в углу валялись колеса и какой‑то хлам, и не успел монах открыть рот, как Дзётаро уже несся в другой конец усадьбы по направлению к домику, видневшемуся из‑за деревьев.
– Оцу! Я принес мандарины, – выпалил он.
Лекарь семейства Карасумару заверил, что Оцу вне опасности. Оцу верила его словам, но, глядя на свои запястья, поражалась их худобе. Горячка не отступала, аппетита не было, но утром она сказала Дзётаро, что, может, съела бы мандарин.
В кухне Дзётаро мандаринов не нашел, в лавках их тоже не было, и ему пришлось бежать на рынок к Кёгоку. Там продавались горы разного добра: шелковая пряжа, хлопчатобумажные ткани, ламповое масло, меха, но только не мандарины. Несколько раз он замечал в садах за оградой золотисто‑оранжевые плоды, но они оказывались горькими апельсинами или айвой.
Дзётаро, исколесив полгорода, наконец нашел мандарины, но их не продавали, пришлось украсть. Перед входом в синтоистский храм верующие оставляли подношение богам – картофель, морковь, мандарины. Предусмотрительно оглядевшись, Дзётаро набрал мандаринов за пазуху и весь обратный путь домой молился, прося прощения у богов. «Не наказывайте меня, я не для себя!» – повторял мальчишка.
Выложив мандарины перед Оцу, Дзётаро очистил один и протянул его больной, но Оцу лежала отвернувшись.
– Что с тобой? – Дзётаро нагнулся, чтобы заглянуть ей в лицо, но Оцу зарылась в подушку. – Снова слезы? – спросил Дзётаро, осуждающе щелкая языком.
– Прости меня!
– Не извиняйся, ешь мандарины.
– Я тронута твоей заботой, но не могу.
– Все потому, что разревелась. Почему плачешь?
– От радости, что ты так добр со мной.
– Я и сам сейчас захныкаю.
– Все, не буду больше, обещаю. Прости меня, Дзётаро.
– Пожалуйста, съешь мандарин, иначе не прощу. Не будешь есть, так умрешь.
– Съешь сам.
– Мне нельзя, – забормотал Дзётаро. Он вспомнил страшные глаза бога. – Хорошо, – уступил он, – давай вместе съедим по одному.
Взяв мандарин, Оцу медленно снимала белые волокна с очищенного плода.
– Где Такуан? – рассеянно спросила она.
– Сказали, что в Дайтокудзи.
– Правда, что вчера он видел Мусаси?
– Ты слышала?
– Да. Интересно, сказал ли он Мусаси, что я здесь?
– По‑моему, да.
– Такуан обещал позвать Мусаси сюда. Слышал?
– Нет.
– Может, он забыл?
– Хорошо, я спрошу.
– Пожалуйста, узнай. – Оцу в первый раз улыбнулась. – Не спрашивай только при мне, – добавила она.
– Это почему?
– Такуан ехидный. Он твердит, что моя болезнь называется «Мусаси».
– Если Мусаси придет, ты сразу встанешь на ноги, правда?
– Вот и ты заладил, как Такуан! – Несмотря на упрек, Оцу выглядела счастливой.
Из‑за Фусума послышался голос самурая из свиты Мицухиро:
– Дзётаро у вас?
– Я здесь!
– Идем со мной.
– Иди поскорее! – проговорила Оцу. – Не забудь о нашем разговоре. Спросишь Такуана? – Оцу слегка порозовела и натянула на лицо одеяло.
Такуан сидел в гостиной вместе с Карасумару. Дзётаро, бесцеремонно отодвинув Фусума, спросил:
– Звали?
– Заходи.
Мицухиро с любопытством посмотрел на мальчика, прощая его невоспитанность.
– Садясь на циновку.
Дзётаро сообщил Такуану:
– Тебя ждет монах, он говорит, что пришел из Нансодзи. Позвать его?
– Не надо, я обо всем знаю. Он пожаловался, что встретил дрянного мальчишку.
– Меня, что ли?
– Ты считаешь нормальным отвести гостя в коровник и бросить его там?
– Он же хотел, чтобы его никто не увидел.
История развеселила Мицухиро. Колени у него тряслись от смеха. Приняв серьезный вид, он спросил Такуана:
– Ты пойдешь прямо в Тадзиму, не заходя в Идзуми?
Монах кивнул.
– Письмо очень тревожное, – пояснил он. – Мне не надо времени на сборы, я отправлюсь сегодня.
– Ты уходишь? – спросил Дзётаро.
– Да, нужно поскорее добраться до дома.
– Почему?
– Пришло известие, что моя матушка в тяжелом состоянии.
– У тебя есть мать? – Мальчик не поверил своим ушам.
– Конечно.
– А когда вернешься?
– Это зависит от здоровья матушки.
– А что же мне делать без тебя здесь? – упрямо пробормотал Дзётаро. – Значит, мы больше не увидимся?
– Обязательно увидимся. Я договорился, чтобы ты и Оцу пожили пока здесь. Позаботься о ней и постарайся отвлечь ее от грустных мыслей. Она нуждается во внимании больше, чем в лекарствах.
– У меня вряд ли получится. Она не поправится, пока не повидает Мусаси.
– Да, тяжелая болезнь, согласен. Не завидую тебе.
– Такуан, где ты видел Мусаси?
– Э‑э… – Такуан смущенно заулыбался, бросив быстрый взгляд на Мицухиро.
– Когда Мусаси придет сюда? – продолжал расспрашивать Дзётаро. – Ты ведь обещал его привести. Оцу только об этом и думает.
– Мусаси? – переспросил Мицухиро. – Этот тот самый ронин, которого мы встретили в «Огия»?
Не ответив, Такуан обратился к Дзётаро:
– Я не забыл о своем обещании. На обратном пути из Дайтокудзи я зашел к Коэцу и осведомился о Мусаси. Мусаси еще не вернулся. Коэцу считает, что он все еще в «Огия». Коэцу сказал, что его матушка так встревожена отсутствием Мусаси, что написала письмо Ёсинотаю с просьбой отпустить его.
– О? – удивленно поднял брови Мицухиро. – Он до сих пор у Ёсино? – В голосе аристократа прозвучали нотки зависти.
– Она поймет, что Мусаси ничем не отличается от других мужчин, – поспешил с утешением Такуан. – Только с виду кажутся разными, да и то в молодом возрасте.
– Странная женщина. Что она нашла в этом мужлане?
– Не берусь толковать ее мысли. Оцу тоже не понимаю. Вероятно, я вообще не понимаю женщин. По‑моему, все они слегка помешаны. А Мусаси сейчас вступил в пору весны жизни. Настоящая жизнь только начинается для него. Будем надеяться, что он поймет важную истину – женщина опаснее меча. Никто не разберется в его делах, кроме самого Мусаси, так что мне остается лишь отправиться в путь.
Монах почувствовал неловкость, дав себе волю разговориться в присутствии Дзётаро. Поспешно поднявшись, он стал прощаться, еще раз попросив хозяина дома позаботиться об Оцу и мальчике.
Старая пословица учит, что путешествие следует начинать с утра, однако Такуан не намеревался следовать ей. Он вышел за ворота, когда солнце клонилось к закату. Дзётаро семенил рядом, вцепившись в рукав монаха.
– Вернись, пожалуйста, и успокой Оцу. Она начнет рыдать, а я ничем не смогу помочь.
– Ты говорил с ней о Мусаси?
– Она просила узнать, когда он придет. Боюсь, она умрет, если он не навестит ее.
– Положим, не умрет. Оставь ее в покое.
– Такуан, кто такая Ёсино?
– Зачем тебе знать?
– Но ты сказал, что Мусаси у Ёсино.
– Э‑э… Я… У меня нет сейчас времени заниматься исцелением Оцу. Передай ей кое‑что от моего имени.
– Что сказать?
– Пусть как следует ест.
– Я говорил то же самое сто раз.
– Неужели? Пока это единственное, что можно ей сказать. Если она не будет слушаться тебя, можешь выложить ей всю правду.
– Какую правду?
– Мусаси сошелся с куртизанкой по имени Ёсино и не выходит из веселого квартала два дня и две ночи. Оцу совершит глупость, продолжая любить такого человека.
– Это ложь! – воскликнул Дзётаро. – Он мой учитель! Он самурай! Он не способен на такое! Если я скажу все это Оцу, она наложит на себя руки. Вот уж кто глупец, так это ты, Такуан. Старый болван!
– Ха‑ха‑ха!
– Кто тебе дал право говорить непристойности про Мусаси и обзывать Оцу глупой?
– Славный ты мальчуган, Дзётаро! – Такуан потрепал мальчика по волосам.
Дзётаро отстранился.
– Хватит, Такуан! Никогда больше не стану просить тебя о помощи. Я сам найду Мусаси, приведу его к Оцу.
– Тебе неизвестно, где он.
– Ничего, найду!..
– Настроен ты решительно, но Ёсино тебе придется долго искать. Подсказать?
– Не утруждайся!
– Дзётаро, я не враг ни Оцу, ни Мусаси. Который год я молюсь об их счастье.
– А почему ты постоянно говоришь с издевкой?
– Тебе так кажется! Может, ты и прав. Беда в том, что оба сейчас – больные люди. Если оставить Мусаси в покое, он справится сам, но Оцу нуждается в помощи. Я пытался помочь ей уже потому, что я монах. Мы, монахи, исцеляем сердечные недуги, а лекари врачуют телесные хвори. Увы, я ничего не достиг и теперь отступаю в сторону. Если Оцу не желает уразуметь, что ее любовь безответна, я могу дать ей единственный совет – побольше есть.
– Не беспокойся, Оцу не нужна помощь такого коварного обманщика, как ты.
– Не веришь, пойди в Янаги‑мати в заведение «Огия» и посмотри, чем занимается там Мусаси. Потом расскажи все Оцу. Новость может подкосить ее, но хотя бы отрезвит ее горячечный ум.
Дзётаро, зажав уши, завопил:
– Ни слова больше, яйцеголовый болван!
– Ты сам увязался за мной, забыл уже?
Дзётаро остановился посреди дороги, глядя в спину монаха. Едва сдерживая слезы, он пропел ему вслед скабрезные куплеты, которыми уличные мальчишки награждают странствующих монахов. Такуан скрылся из виду, и слезы ручьем хлынули из глаз Дзётаро. Утеревшись рукавом, он, как побитый щенок, поплелся домой. По пути он решил узнать, где находится заведение «Огия».
Он наобум обратился к первой попавшейся женщине, простой горожанке, судя по ее внешности.
– Как пройти в Янаги‑мати?
– Веселый квартал?
– Что такое «веселый квартал»?
– Ну как тебе сказать…
– Хорошо, что там делают?
– Ах ты негодник! – воскликнула женщина, торопливо удаляясь от мальчишки.
Дзётаро, не оробев, останавливал каждого прохожего, расспрашивая об «Огия» в квартале Янаги‑мати.
АРОМАТ АЛОЭ
Окна заведений в веселом квартале зазывно светились, но было еще рано для наплыва посетителей.
В заведении «Огия» молодой слуга, проходя мимо главного входа, заметил нечто странное: сквозь щель в сёдзи блестели бойкие глаза, а внизу торчали грязные соломенные сандалии и кончик деревянного меча. Слуга подскочил от удивления, но не успел раскрыть рот, как из‑за сёдзи выступил Дзётаро.
– В этом доме находится Миямото Мусаси? – спросил он. – Это мой учитель. Скажи ему, пожалуйста, что пришел Дзётаро. Пусть он выйдет.
Слуга насупился.
– Такого здесь нет. А ты как здесь оказался? Надо же, принесло грязную рожу, когда гости начинают съезжаться? Пошел прочь, попрошайка!
Слуга схватил Дзётаро за ворот и с силой толкнул.
– Не смей! – завопил Дзётаро, раздувшись от гнева как рыба‑шар. – Я пришел к своему учителю!
– Плевать мне, к кому ты пришел, крысенок. Твой Мусаси наделал здесь переполоху. Его здесь нет!
– Раз нет, почему так сразу и не сказать об этом? Убери руки!
– Ты что тут вынюхиваешь? Может, тебя подослали люди Ёсиоки?
– Не знаю таких. Когда ушел Мусаси? Куда?
– Сначала ты командовал мной, а теперь начинаешь выведывать. Придется научить тебя не болтать языком. Откуда мне знать, куда он отправился?
– Хорошо, отпусти воротник.
– Отпущу, но прежде… – Слуга с силой закрутил ухо мальчика и, дав пинка, толкнул к воротам.
– Ой! – завопил Дзётаро.
Развернувшись, он выхватил деревянный меч и ударил слугу, выбив ему передние зубы.
Слуга вскрикнул, прикрыв одной рукой окровавленную губу, а другой молотя Дзётаро.
– Убивают! – взвыл мальчишка.
Не помня себя он рубанул мечом по голове слуги. Он ударил изо всех сил, как когда‑то в Коягю, убивая собаку. Из носа слуги хлынула кровь. Слабо вскрикнув, он повалился на землю.
Куртизанка, наблюдавшая драку из дома напротив, подняла крик:
– Мальчишка убил человека в «Огия». Держите его!
Выскочившие из домов люди заметались по улице.
– В какую сторону он побежал?
– Как он выглядит?
Суматоха улеглась так же быстро, как и началась. Вереницей потянулись гости и о происшествии забыли. Потасовки в квартале были привычным делом, и даже самые кровавые улаживали без шума, не вынося скандалы за ворота квартала.
Главные улицы веселого квартала утопали в огнях, но, свернув за угол, можно было оказаться в непроглядно‑темном переулке, да и незастроенные участки зияли чернотой. Дзётаро нырнул в закоулок. Он надеялся без труда выбраться отсюда, но скоро обнаружил, что оказался в ловушке. Веселый квартал был обнесен трехметровой стеной без единой щели. Сверху он топорщился кольями, обожженными на огне. Дзётаро повернул назад, надеясь перебраться через улицу на другую сторону, и в этот миг увидел девочку‑служанку. Девочка махнула ему рукой, подзывая к себе. Дзётаро изумленно уставился на ее набеленное лицо, но девочка не показалась ему неприятной.
– Не ты ли спрашивал о Миямото Мусаси в заведении «Огия»?
– Да.
– Тебя зовут Дзётаро?
– Ага!
– Пошли! Я отведу тебя к Мусаси.
– Где он? – В голосе Дзётаро прозвучали нотки подозрения. Девочка ответила, что Ёсино велела ей привести Дзётаро к Мусаси.
Хозяйка девочки беспокоилась из‑за драки около «Огия».
– Ты служанка Ёсино? – уже признательным тоном спросил Дзётаро.
– Да. Ничего не бойся. Если за тебя заступилась Ёсино, в квартале никто не посмеет тронуть тебя и пальцем.
– Мой учитель правда у вас?
– С какой стати я с тобой тогда разговариваю?
– А что он делает в таком месте?
– Посмотри сам. Загляни вон в тот маленький домик. А теперь прощай, у меня дел полно.
Девочка исчезла в кустах, окаймлявших садовую дорожку.
Дзётаро сомневался, что увидит учителя в неказистом домике. Подтащив большой камень к стене, он встал на него и прижался носом к бамбуковой решетке, прикрывавшей сёдзи.
– Он здесь! – прошептал Дзётаро, еле сдерживаясь, чтобы не завопить от радости. Ему хотелось потрогать учителя, которого он давно не видел.
Мусаси спал около очага, подложив под голову руку. Дзётаро никогда не видел такой одежды на своем учителе. На Мусаси было модное кимоно с крупным рисунком, в каких щеголяли столичные франты. На шерстяном коврике лежали кисть, листы бумаги, стояла тушечница. На одном листе Мусаси пытался изобразить баклажан, на другом – голову петуха.
Дзётаро не верил своим глазам «Как можно тратить время на такую чепуху? – с негодованием думал он. – Разве он не знает, что Оцу болеет?»
Мусаси спал, накрывшись узорчатым хаори, которое было явно женским. Дорогое кимоно Мусаси показалось Дзётаро отвратительным. Мальчишку воротило от ослепительной роскоши, скрывавшей что‑то постыдное. Дзётаро охватило негодование на взрослых, которое он уже испытал однажды на Новый год. «С Мусаси происходит что‑то ненормальное, его словно подменили», – думал он.
Досада переросла в желание сыграть злую шутку. «Сейчас я его напугаю», – решил мальчишка, осторожно сползая с камня.
– Дзётаро, ты откуда взялся? – спросил Мусаси.
Дзётаро застыл от неожиданности. Мусаси с улыбкой смотрел на него из‑под полуприкрытых век. Опомнившись, мальчик вбежал в дом и уткнулся лицом в широкую грудь учителя.
– Учитель! – радостно захлебывался Дзётаро.
– Ну вот, мы и встретились.
Мусаси, высвободив из‑под головы руку, прижал к себе лохматую голову ученика.
– Кто тебе сказал, что я здесь? Такуан?
Мусаси сел. Мальчишка ласкался, как щенок, не находя слов от радости. На мгновение он затих.
– Оцу лежит совсем больная. Ты и представить не можешь, как она хочет видеть тебя. Твердит, что поправится после первого взгляда на тебя. Единственное ее желание – увидеть тебя.
– Бедняжка Оцу!
– Она видела тебя на мосту на Новый год. Ты разговаривал тогда с той сумасшедшей девчонкой. Оцу очень обиделась. Я тащил ее к мосту, но она уперлась и не пошла.
– Не надо бранить Оцу. Акэми тогда доставила мне хлопот.
– Ты должен навестить Оцу. Она в доме Карасумару. Просто приди и скажи: «А вот и я, Оцу!» Она вмиг поправится.
Дзётаро пустил в ход все свое красноречие. Мусаси раза два хмыкнул в ответ на его мольбу, но ничего определенного не сказал. Дзётаро, несмотря на привязанность к Мусаси, захотелось хорошенько поколотить учителя. Отчаяние мальчишки дошло до предела. Он вдруг умолк, и на лице его застыла гримаса, словно он хлебнул уксуса.
Мусаси потянулся за кистью и нанес несколько мазков на неоконченный рисунок. Дзётаро, презрительно посмотрев на баклажан, подумал: «С чего он взял, что умеет рисовать?»
Мусаси недолго упражнялся в живописи. Когда он начал мыть кисть, Дзётаро попытался еще раз уговорить учителя. В это время раздался стук деревянных сандалий по плиткам садовой дорожки.
– Ваша одежда готова! – прозвучал девичий голос.
В комнату вошла та самая девочка, которая встретила Дзётаро. Она положила перед Мусаси аккуратно сложенные кимоно и хаори.
– Спасибо, – поблагодарил Мусаси. – Совсем как новые.
– Кровь плохо отстирывается. Долго пришлось оттирать.
– Никаких следов… А где Ёсино?
– Занята с гостями. Они не отпускают ее ни на минуту.
– У вас очень приятно, но я не желаю вам больше надоедать. С восходом солнца я исчезну. Передай это Ёсино и поблагодари ее от меня.
Дзётаро успокоился. Конечно, Мусаси решил навестить Оцу. Таков и должен быть учитель – справедливый, бесстрашный и великодушный.
Когда девочка ушла, Мусаси, указав на принесенную одежду, сказал:
– Ты явился вовремя. Эту одежду надо вернуть хозяевам. Отнеси ее в дом Хонъами Коэцу – это в северной части города, и принеси мне мое кимоно. Не откажи в моей просьбе.
– Я все сделаю! – радостно отозвался Дзётаро.
Мальчик завязал одежду в платок‑фуросики, взял письмо, которое Мусаси написал Коэцу, и направился к дверям, закинув котомку за спину.
|
|
|
