 |
Тост в честь завтрашнего дня 6 глава
|
|
|
|
– Неужели? Я в его возрасте был куда хуже. А Матахати был тихоней. Где он? Откровенно говоря, я за него волнуюсь больше, чем за Дзётаро.
– Я рада, что Матахати нет с нами. Мне пришлось бы прятаться от него.
– Зачем? Мы бы ему все объяснили, и он понял бы нас.
– Вряд ли. Он и его мать не похожи на других людей:
– Оцу, ты окончательно решила?
– О чем ты?
– Хочу спросить, не надумаешь ли ты вернуться к Матахати?
Лицо Оцу исказила гримаса отвращения.
– Никогда! – негодующе ответила она.
Глаза Оцу покраснели, она закрыла лицо руками. Белый ворот кимоно вздрагивал от ее рыданий. Дрожащая фигурка девушки словно бы говорила Мусаси: «Твоя и только твоя!»
Мусаси пожалел о сказанном. Несколько дней он постоянно был рядом с Оцу, любуясь игрой света на ее теле. Вечерами, когда на ее одежду падал неверный огонь лампы, днем в лучах теплого солнца. Бисеринки пота на ее, коже напоминали ему капельки росы на цветах лотоса. По ночам их разделяла тонкая ширма, и он с волнением вдыхал тонкий аромат ее волос. Кровь его закипела, как водопад. Неукротимая страсть овладела Мусаси. Резко встав, он отошел в сторону, на солнце, и сел в высокую зимнюю траву. Он тяжело вздохнул. Оцу подошла к нему, опустилась на колени рядом и вопросительно посмотрела ему в застывшее, строгое лицо.
– Что с тобой? – спросила она. – Я чем‑то расстроила тебя? Прости меня.
Чем напряженнее становился взгляд Мусаси, тем теснее прижималась к нему Оцу. Она вдруг обвила его руками, от теплоты ее хрупкого тела Мусаси содрогнулся.
– Оцу! – закричал он. Мощными, коричневыми от загара руками он схватил Оцу и опрокинул ее на траву. У Оцу перехватило дыхание от грубости его порыва. Освободившись из его объятий, она сжалась в комочек.
|
|
|
– Ты не должен так поступать! – хрипло крикнула она. – Как ты мог? Никогда не ожидала от тебя. Неужели ты такой, как все мужчины! – рыдала она.
Боль и ужас в глазах Оцу мгновенно остудили пыл Мусаси. Он тут же опомнился.
– Почему? Почему так случилось? – воскликнул он, зардев от стыда, едва не плача от потрясения.
Оцу поднялась и ушла, оставив на траве выпавший из кимоно мешочек для благовоний. Мусаси стонал, глядя на разорванный мешочек, затем уткнулся лицом в траву. Из глаз его хлынули слезы боли и отчаяния.
Он чувствовал, что Оцу одурачила его. Но разве губы, волосы, глаза, все существо Оцу не манили его к себе? Не она ли раздула огонь в его сердце, а когда пламя вырвалось наружу, в ужасе бросилась прочь?
Мусаси казалось, что многолетние попытки достичь совершенства безнадежно рухнули, и преодоленные им суровые испытания оказались напрасными. Зарывшись лицом в траву, Мусаси твердил, что он не сделал ничего постыдного, но слова девушки не давали ему покоя.
Мусаси, однако, не пришла в голову мысль, что значит непорочность для девушки, как дорога ей недолгая пора невинности.
Вдыхая запах земли, Мусаси приходил в чувство. Когда он поднялся, огонь в глазах потух, лицо было бесстрастным. Наступив на мешочек для благовоний, Мусаси постоял в задумчивости, словно прислушиваясь к голосу гор. Тяжелые брови сурово сдвинулись, как перед боем у раскидистой сосны.
Солнце зашло за облако, скрипуче прокричала птица. Ветер переменился, а водопад зашумел сильнее.
Оцу, чье сердце трепетало, как пойманный воробей, наблюдала за Мусаси, спрятавшись за дерево. Она понимала, как глубоко ранила его, ей хотелось быть рядом с ним. Хотелось броситься к нему, моля о прощении, но ноги не слушались ее. Она впервые увидела, что ее возлюбленный не был воплощением мужских добродетелей, какими она их представляла. Обнаружив в Мусаси животную страсть, зверя во плоти, Оцу опечалилась и испугалась.
|
|
|
Оцу побежала, но через двадцать шагов любовь к Мусаси остановила ее. Успокоившись, она убеждала себя, что страсть Мусаси отличается от животных примитивных чувств других мужчин. Больше всего на свете ей хотелось извиниться перед ним и уверить, что его поступок не обидел ее.
«Он все еще сердится. Что мне делать?» – подумала Оцу, заметив, что Мусаси нет на прежнем месте. Оцу вернулась к хижине, но увидела там лишь белую завесу из ледяных потоков водопада, сотрясавшего окрестные скалы и деревья.
– Оцу, какой ужас! Мусаси бросился со скалы в водопад! – отчаянно закричал Дзётаро. Мальчик спускался с крутого склона, хватаясь, словно обезьяна, за гибкие ветви глициний.
Оцу не разобрала слов Дзётаро, но поняла, что случилось что‑то страшное. Она поспешила вниз, скользя по мшистым камням, цепляясь за траву.
В тумане брызг виднелось что‑то похожее на обломок скалы, это был Мусаси. Скрестив руки на груди, склонив голову, Мусаси стоял под потоком воды, падавшим на него с пятнадцатиметровой высоты. Оцу от ужаса застыла на полпути. Потрясенный Дзётаро стоял по другую сторону реки.
– Учитель!
– Мусаси!
Мусаси не услышал их криков. Тысячи серебряных драконов впивались ему в голову и плечи, глаза тысячи водяных демонов кружились в бешеной пляске. Потоки воды грозили в любой миг увлечь его за собой и разбить о камни. Малейший сбой в ритме дыхания, едва заметное колебание пульса – и он потеряет точку опоры на скользком камне. Казалось, горы Магомэ навалились на него, чтобы расплющить сердце и легкие Мусаси.
Страсть к Оцу умирала медленно, ибо была частью его горячей натуры, которая в свое время повлекла его на битву в Сэкигахару и впоследствии толкала на необыкновенные поступки. Мусаси осознал главную опасность – возможность под влиянием минуты забыть о годах тренировки и превратиться в неукротимого зверя. Меч бессилен против этого врага, скрытого и неуловимого. Потрясенный и подавленный открытием, Мусаси под потоками воды молился о том, чтобы боги даровали ему силу вернуться на путь самообладания.
– Сэнсэй! Сэнсэй! – раздался плачущий голос Дзётаро. – Тебе нельзя умирать. Пожалуйста, не умирай!
|
|
|
Судорожно сжатые на груди руки, искаженное ужасом лицо отражали потрясение, охватившее мальчика. Он словно ощущал на плечах гнетущую тяжесть ревущего потока.
От взгляда на противоположный берег у Дзётаро подкосились ноги. Он не понимал намерений Мусаси. Может, он хочет простоять под водопадом, пока не умрет. Но что с Оцу? Куда она исчезла? Не прыгнула ли она в реку навстречу смерти?
Дзётаро смутно уловил голос Мусаси. Читал ли он сутру или гневно обличал себя?
Голос звучал твердо и добро. Широкие плечи, мощная грудь Мусаси дышали силой и молодостью, словно душа его очистилась и распахнулась для новой жизни.
Дзётаро почувствовал, что худшее миновало. В лучах закатного солнца над водопадом вспыхнула радуга.
– Оцу! – позвал мальчик. Он даже подумал, что Оцу просто ушла со скалы, поняв, что Мусаси вне опасности.
«Вот и хорошо. О ней можно не беспокоиться. Оцу знает Мусаси лучше меня», – подумал Дзётаро.
Дзётаро спустился вниз к потоку и в узком месте по камням перебрался на другой берег. Поднявшись по скале в хижину, он увидел Оцу, которая неподвижно сидела, прижав к груди кимоно и меч Мусаси.
Дзётаро понял, что ее нескрываемые слезы имели потаенный смысл. Он не понимал, что случилось с Оцу, но чувствовал сердцем волнение, которое она переживала. Немного постояв на пороге, он тихо побрел к дереву, под которым лежала корова, и повалился рядом с ней в белесую траву.
– Эдак мы никогда не доберемся до Эдо! – сказал мальчик.
Книга пятая. НЕБО
ПОХИЩЕНИЕ
Перевал остался позади. На горе Кома снег лежал острыми клиньями, а гора Онтакэ, видневшаяся сквозь красноватые почки деревьев, была усеяна снежными пятнами. Зеленоватая дымка молодой зелени покрывала поля и обочины дороги.
Оцу погрузилась в привычную задумчивость. Дзётаро был как молодой побег, сильный и упрямый, который нельзя ни подмять, ни затоптать. Дзётаро в последнее время рос на глазах. Порой Оцу улавливала в нем черты будущего мужчины.
Непослушание Дзётаро граничило с дерзостью. Оцу беспокоило его поведение, которое все труднее было оправдать тем, что мальчик воспитывался без родителей. Он выводил Оцу из терпения неуемной страстью к еде. В съестной лавке Дзётаро застывал на месте до тех пор, пока Оцу не покупала то, что он требовал. Получив рисовое печенье в Сухаре, он поклялся, что клянчит в последний раз, но через километр пути он, съев печенье, стал жаловаться на голод. Они не поссорились лишь потому, что Оцу рано остановилась перекусить в чайной в Нэдзамэ. Они миновали еще один перевал, и Дзётаро запричитал, что вот‑вот рухнет от истощения.
|
|
|
– Оцу, смотри, в лавке продают сушеную хурму. Купим, в дороге пригодится.
Оцу притворилась, будто не слышит.
После полудня они пришли в Фукусиму в провинции Синано, известную разнообразием снеди. – Давай отдохнем, ну немного! – хныкал Дзётаро. Оцу не отвечала.
– Оцу, давай купим рисовые колобки в соевой пудре. Здесь они самые вкусные. Не хочешь?
Дзётаро застыл перед лавкой, крепко держа корову за веревку, и Оцу поняла, что ей придется уступить.
– Какой ты ненасытный, – раздраженно произнесла она. Корова, словно вступив в тайный сговор с Дзётаро, принялась щипать траву на обочине.
– Будешь так себя вести, расскажу Мусаси, – сердито произнесла Оцу. Дзётаро расхохотался, прекрасно зная, что Оцу никогда не пожалуется на него.
Убедившись в бесполезности наставлений, Оцу неохотно спешилась. Они с Дзётаро зашли под навес, где подавали еду. Мальчишка зычным голосом заказал две порции и тут же выскочил, чтобы привязать корову. Когда он вернулся, Оцу сказала:
– Напрасно заказал мне. Я не хочу есть.
– Совсем?
– Ничуть! Обжоры превращаются в свиней.
– Придется мне съесть за тебя.
– Совсем забыл о совести.
Дзётаро, набив рот едой, ничего не слышал. Оторвавшись на миг от трапезы, он закинул деревянный меч за спину, чтобы оружие не давило ему на живот.
Не доев последний колобок, Дзётаро вдруг сорвался с места и выбежал из лавки.
– Наелся? – прокричала ему вслед Оцу.
Она оставила на столе деньги и пошла следом за мальчиком, но в этот момент Дзётаро вернулся и решительно преградил ей дорогу.
– Стой! Я видел Матахати, – взволнованно произнес он.
– Не может быть! – побледнела Оцу. – Что ему здесь делать?
– Не знаю. А ты его не заметила! Он стоял перед нами, закрывшись тростниковой шляпой, и в упор глядел на тебя.
– Неужели?
– Привести и поставить его перед тобой?
– Не смей и думать!
– Не беспокойся, я пошутил. На худой конец можно позвать Мусаси.
Сердце Оцу бешено колотилось. Она понимала, что если они задержатся здесь, то Мусаси уйдет далеко вперед. Она заспешила к корове. Они двинулись в путь, и Дзётаро сказал:
|
|
|
– Не могу понять. До водопада в Магомэ мы весело шли вместе, а теперь Мусаси словно онемел, и ты с ним не разговариваешь. Что‑то произошло?
Оцу не отвечала.
– Почему он идет один впереди? Почему мы спим все врозь? Вы что, поссорились? – настойчиво расспрашивал Дзётаро.
Оцу не могла честно ответить на этот вопрос. Она и сама не понимала, что случилось. Все мужчины, значит, обращаются с женщинами, как Мусаси, который так грубо хотел навязать ей свою любовь. Зачем она резко отвергла его? Досада и недоумение причиняли Оцу больше страданий, чем болезнь, от которой она постепенно оправлялась. Родник любви, питавший ее все эти годы, внезапно превратился в кипящий водопад. Он сотрясал ее душу, сливаясь с воспоминанием о попытке Мусаси овладеть ею и победить ее непреклонность.
Оцу размышляла, как долго продлится их разлад, сколько они смогут пробыть рядом, так и не поняв друг друга. Она теперь сомневалась, стоит ли ей, как привязанной, следовать за Мусаси. Они почти не разговаривали, но Мусаси, казалось, не изменил решения довести ее до Эдо.
В Кодзэндзи они свернули на другую дорогу. На склоне горы им встретилась первая застава. Оцу слышала, что после битвы при Сэкигахаре правительство приказало тщательно проверять путников, особенно женщин. Рекомендательное письмо Карасумару завораживающе подействовало на стражу, и все трое благополучно проследовали через заставу.
За ней вдоль дороги тянулись чайные. Путники миновали последнюю, из них, и Дзётаро спросил:
– Оцу, кто такой Фугэн?
– Фугэн?
– На пороге одной из чайных стоял монах. Увидев нас, он показ; на тебя и сказал: «Фугэн на корове».
– Он, верно, говорил о бодисаттве Фугэне.
– Тот самый, что едет на слоне? Тогда – я бодисаттва Мондзю. Они всегда неразлучны.
– Весьма прожорливый Мондзю, должна заметить.
– Достойная пара для плаксы Фугэна.
– Не смей так говорить.
– Почему Фугэн и Мондзю всегда вместе? Они ведь не мужчина и женщина?
Дзётаро нельзя было отказать в наблюдательности. Оцу, воспитанная в храме Сипподзи, могла подробно объяснить мальчику суть дела, но она просто ответила:
– Мондзю олицетворяет мудрость, Фугэн – верность и добропорядочность.
– Стой! – послышался голос сзади. Это был Матахати.
Оцу передернуло от отвращения. «Явился!» – мелькнуло у нее в голове. Обернувшись, она молча смотрела на Матахати. Он тяжелым взглядом впился в Оцу. В голове у него все перемешалось. После приступа ревности в Накацугаве он шел по следу Мусаси и Оцу. Он видел, что они держатся врозь, но объяснил это как хитрую попытку скрыть настоящие отношения. Воображение Матахати рисовало непристойные картины, героями которых были Мусаси и Оцу.
– Слезай! – приказал он Оцу.
Оцу смотрела невидящим взором, не проронив ни звука. Былые чувства к Матахати превратились в ненависть и презрение.
– Не тяни время!
Оцу пылала от негодования, но ответила сдержанно:
– С какой стати? У меня нет дела к тебе.
– Разве? – угрожающе проговорил Матахати, хватая Оцу за рукав. – Зато у меня есть! Сказал, слезай!
Дзётаро выпустил из рук веревку, за которую вел корову, и крикнул:
– Отстань! Она не хочет!
Он толкнул Матахати в грудь.
– Ты с ума сошел? – заорал Матахати, от неожиданности потерявший равновесие. Поправив соскользнувшие сандалии и грозно приподняв плечи, он продолжал: – Твою рожу я где‑то видел. А, вспомнил! Ты прислуживал в винной лавке в Китано.
– Точно. А теперь я знаю, почему ты напивался до полусмерти. Ты жил со старой потаскухой, которая вертела тобой как хотела. Так ведь?
Дзётаро задел самое больное место в душе Матахати.
– Ах ты, наглый сопляк! – Матахати хотел схватить мальчика за шиворот, но тот увернулся. Теперь их разделяла корова.
– А кто же ты? Сопливый олух! Распутную бабу боялся.
Матахати бросился ловить Дзётаро, но мальчишка, поднырнув под корову, снова заслонился ею от Матахати. Дзётаро удалось несколько раз вывернуться, но в конце концов Матахати схватил врага за шиворот.
– А ну‑ка, повтори, что ты сказал!
– Сопливый олух! Бабы испугался!
Дзётаро успел вытащить деревянный меч едва наполовину, как сильный удар подбросил его вверх и швырнул в заросли бамбука. Полуоглушенный, он лежал в какой‑то луже.
Опомнившись, мокрый Дзётаро угрем выполз на дорогу, но он опоздал – корова и Оцу были далеко. Матахати бежал впереди, волоча скотину за веревку.
«Негодяй!» – простонал Дзётаро, проклиная свою беспомощность. Сил ему хватало лишь на то, чтобы ругаться, лежа в грязи.
В это время Мусаси сидел на камне, где‑то в километре впереди своих спутников. Отдыхая, он рассматривал облака между холмами и горой Кома и не мог определить, движутся они или застыли на месте.
Мусаси тряхнул головой, чтобы отделаться от назойливой мысли. Он думал только об Оцу, раздражаясь с каждой минутой. Лавина водопада смыла стыд и сожаление о содеянном, но Мусаси так и не понял, не ошибся ли он, открывшись Оцу. Почему она отвергла его, сбежала, словно презирала его?
«Оставь ее в покое!» – громко сказал себе Мусаси, зная, что пытается словами обмануть себя. Он пообещал Оцу, что в Эдо она займется образованием, а он продолжит военные занятия. Значит, окончательное решение их судьбы откладывается на неопределенное время. Мусаси покинул Киото с Оцу и теперь отвечал за ее жизнь.
«Что будет со мною? С моим мечом, если я буду с Оцу?»
Мусаси перевел взгляд на горную вершину и прикусил язык от стыда. Как мелочно он рассуждал! Горный пик презрительно взирал на него.
Мусаси терялся в догадках, почему отстали его спутники. Он поднялся с камня и посмотрел на дорогу – ни души, лишь черный лес в километре от того места, где он отдыхал.
«Может, задержали на заставе?»
Солнце клонилось к закату. Оцу и Дзётаро давно должны были бы догнать его. Внезапно Мусаси охватила тревога. Что‑то случилось с ними! В следующий миг он уже несся под гору. Живность в полях от испуга бросилась врассыпную.
ВОИН ИЗ КИСО
Бегущего Мусаси вскоре окликнул путник:
– Это вы недавно шли с женщиной и мальчиком?
– Да, – ответил Мусаси, чувствуя резкий толчок сердца. – Что‑то случилось с ними?
Все на дороге, кроме Мусаси, похоже, знали о происшествии. Какой‑то молодой человек похитил девушку, ехавшую на корове. Видели, как он свернул к заставе по боковой тропе.
Путник не закончил рассказ, а Мусаси уже побежал дальше. Он летел как на крыльях, но достиг заставы через час, как раз в шесть, когда дорога закрывалась, как и окрестные чайные. Растерянный Мусаси бросился к старику, собиравшему скамьи перед своей лавкой.
– В чем дело, господин? Что‑нибудь забыли у нас?
– Нет, я ищу девушку и мальчика, которые прошли здесь несколько часов назад.
– Девушка, похожая на Фугэна, верхом на корове?
– Да‑да! – выпалил Мусаси. – Мне сказали, что ее похитил какой‑то ронин. Не заметили, каким путем они ушли?
– Сам я не видел, что произошло, но слышал, будто они свернули с тракта у могильного холма, стало быть, должны выйти к пруду Нобу.
Мусаси не представлял, кто бы мог украсть Оцу. Скорее всего, нападение совершил разбойник‑ронин из тех, что шатаются по улицам в Наре. Или лихой человек из окрестных лесов. Мусаси молился, чтобы похититель оказался простым повесой, а не бандитом, промышляющим торговлей женщинами. Эти типы известны своей жестокостью.
Мусаси метался по округе в поисках пруда Нобу. Солнце зашло, и он едва различал предметы во мраке, хотя ярко сияли звезды. Дорога пошла вверх, и Мусаси понял, что он добрался до подножия горы Кома. Не увидев ничего похожего на пруд, Мусаси огляделся, решив, что сбился с пути. Вдали он рассмотрел крестьянский дом, полоску деревьев и темную громаду горы.
Подойдя поближе к дому, Мусаси увидел, что он большой и крепкий, хотя поросшая мхом поломанная крыша подгнила. Внутри было светло – горел очаг или лампа, рядом с кухней была привязана корова. Мусаси не сомневался, что та самая, на которой ехала Оцу.
Мусаси, держась в тени, подобрался к кухне и услышал громкий мужской голос из‑за поленницы дров и вороха соломы.
– Мама, – говорил мужчина, – отдохни! Все жалуешься на глаза, а сама всегда работаешь в темноте.
В соседней с кухней комнате, освещенной лампой, слабо жужжало веретено. Вскоре веретено умолкло.
– Я скоро вернусь, только ноги вымою, – крикнул мужчина, выходя из кухни. – Приготовь, пожалуйста, ужин.
Он сел у ручья за кухней, поставил сандалии на камень и опустил ноги в воду. Корова положила голову ему на плечо. Мужчина погладил ее по носу.
– Мама, выйди на улицу, – позвал он. – Повезло мне сегодня с находкой. Откуда она? Корова, да такая справная!
Мусаси проскользнул мимо входа в дом и через боковое решетчатое окно заглянул в комнату по соседству с кухней, где горел очаг. Первое, что бросилось ему в глаза, было копье на стене. Прекрасное копье, отполированное и ухоженное, в кожаном с позолотой чехле. Мусаси удивился, обнаружив копье в крестьянском доме. Крестьяне не имели права иметь оружие, если и имели деньги купить его.
Огонь на миг высветил фигуру мужчины, вернувшегося в дом. С первого взгляда стало ясно, что это не крестьянин. Глаза его были слишком ясными и зоркими. Мужчина был в коротком рабочем кимоно и забрызганных грязью ноговицах. Грива волос стянута на затылке соломенным жгутом. Приземистый, крепко сбитый, широкоплечий. Шагал он широко и решительно.
Дым от очага повалил в решетчатое окно. Мусаси заслонился было руками, но, глотнув дыма, закашлялся.
– Кто там? – спросила из кухни старуха. – Гонноскэ, ты закрыл кладовку? Похоже, вор забрался. Я слышала его кашель, – сказала она, входя в комнату с очагом.
– Где же вор? – спросил Гонноскэ, появившись из‑за дома.
– Где‑то здесь, – ответила из кухни старуха. – Я слышала, как он кашляет.
– Почудилось, верно.
– Слух меня не подводил пока! Я и лицо его заметила в окне. Он закашлялся от чада очага.
Гонноскэ сделал шагов двадцать, настороженно оглядываясь, как часовой в крепости.
– И правда. Чую человека.
Взгляд Гонноскэ, его повадки подсказывали Мусаси, что с этим человеком надо быть начеку. Гонноскэ двигался, чуть подавшись вперед. Мусаси не сразу разобрал, какое оружие у него в руках, но когда Гонноскэ повернулся, то увидел дубину длиной в метр с небольшим. Не просто палка, а отполированное временем оружие, которое, казалось, было частью Гонноскэ. Не приходилось сомневаться, что хозяин прекрасно владел им.
– Эй! Я пришел за своими спутниками, – крикнул Мусаси, выходя из‑за кустов.
Гонноскэ молчал.
– Верни женщину и мальчика, которых ты похитил на дороге. Коли они целы и невредимы, расстанемся мирно, но если ты обидел их, то берегись!
В холодном воздухе повисла тишина. С гор повеяло свежестью нерастаявшего снега.
– Немедленно верни их! – Голос Мусаси звучал холодно, как ветер с гор.
Гонноскэ применил так называемый обратный захват дубинки. Волосы на его голове встали дыбом, как иглы у ежа. Расправив плечи, он крикнул:
– Эй ты, лошадиный помет! Ты кого обвиняешь в похищении?
– Тебя! Ты воспользовался беззащитностью женщины и мальчика и захватил их. Сейчас же верни их!
Боковой удар дубиной последовал настолько быстро, что Мусаси едва успел отскочить. Оружие было словно продолжением руки Гонноскэ.
– Смотри, пожалеешь! – прокричал Мусаси.
– Ты что вообразил о себе, ублюдок! – ответил Гонноскэ, нанося еще один удар. Мусаси отскочил шагов на десять, но Гонноскэ не отступал.
Мусаси дважды пытался вытащить меч, но не решился. В момент, когда он будет вынимать меч из ножен, его локоть окажется незащищенным. Судя по быстроте реакции Гонноскэ, Мусаси не удалось бы обнажить меч. С коренастым противником шутить было опасно. Даже сбой в дыхании мог бы поставить Мусаси под удар.
Мусаси понял, что недооценил своего противника, который принял позицию «несокрушимого совершенства». Коренастый владел техникой, какую Мусаси не видел ни у одного фехтовальщика. Выражение глаз Гонноскэ подсказывало, что он постиг Путь, постоянно ускользавший от Мусаси.
Времени на раздумья не было. Удары сыпались градом вместе с проклятиями Гонноскэ. Он бил то одной рукой, то обеими, чередовал удары сверху с горизонтальными, делал выпады вперед, нападал сбоку. Меч разит только острием, рукоятка его безвредна, а дубина наносит смертельный удар обоими концами. Гонноскэ вращал дубиной, как конфетчик разминает кусок сладкой массы, то укорачивая, то удлиняя его, то делая совсем невидимым, то подбрасывая его вверх, то швыряя вниз. Дубина, казалось, одновременно мелькала повсюду.
– Гонноскэ, осторожнее! Он не похож на простых самураев, – кричала сыну старуха, высунувшись в окно.
– Не беспокойся! – отвечал коренастый.
От заботы матери он словно обрел новую силу.
В какой‑то момент Мусаси, уйдя от удара в плечо, припал к земле и оказался вплотную к Гонноскэ. Схватив противника за запястья, Мусаси швырнул его на землю, придавив тяжестью тела. Ноги Гонноскэ неистово пинали воздух, не находя опоры.
– Стой! – крикнула старуха, от волнения сломав плетеную бамбуковую решетку окна. Она была вне себя от изумления, увидев сына поверженным. Отчаяние на ее лице остановило Мусаси от следующего неминуемого шага, когда он выхватил бы меч и прикончил противника.
– Хорошо, я подожду! – ответил Мусаси, сидя верхом на противнике.
Старуха с воплем выскочила из дома.
– Как ты допустил такой позор? – обратилась она к сыну. – Не бойся, я помогу тебе.
Мусаси ожидал, что старуха, пав на колени, будет молить о пощаде, но он ошибся. Старуха прятала за спиной копье, блеск его наконечника не ускользнул от Мусаси. Взор старухи, казалось, мог испепелить незнакомца.
– Грязный ронин, – кричала она, – ты прибег к подлому приему! Принял нас за безмозглых крестьян?
Мусаси не отразил бы нападения сзади, потому что Гонноскэ бешено вертелся под ним, пытаясь не только высвободиться, но и подставить Мусаси под удар матери.
– Не волнуйся, мать! – кричал Гонноскэ. – Сейчас я освобожусь. Не подходи слишком близко!
– Спокойнее! – предупредила старуха. – Тебе не пристало проигрывать всякому бродяге. Помни о предках! В тебе течет кровь великого Какумё, который сражался плечом к плечу с прославленным полководцем Кисо.
– Помню! – отвечал сын.
Извернувшись, Гонноскэ укусил Мусаси в ягодицу и ударил его дубиной. Старуха занесла копье.
– Стойте! – крикнул Мусаси.
Схватка достигла того накала, когда смерть одного из противников была неизбежной. Будь Мусаси уверен, что Оцу и Дзётаро спрятаны здесь, он, не задумываясь, прикончил бы Гонноскэ. Сомнения подсказывали, что сначала лучше все выяснить. Он попросил старуху отбросить копье.
– Что скажешь, сын? – спросила она Гонноскэ. Коренастый, прижатый к земле, тоже задумался. Вероятно, у ронина были основания предполагать, что его спутники находятся здесь. Бессмысленно рисковать жизнью из‑за недоразумения.
Поднявшись с земли, Мусаси и Гонноскэ в одну минуту объяснились. Войдя в дом, все трое направились к очагу. Подкладывая дрова в огонь, старуха проговорила:
– Мы оказались на волосок от беды. Подумать только, драка возникла из ничего!
Гонноскэ хотел было сесть рядом с матерью, но та остановила его:
– Прежде проведи гостя по всему дому, дабы он удостоверился, что его друзей здесь нет. Хочу, чтобы ты собственными глазами проверил, – добавила старуха, обращаясь к Мусаси.
– Ты права, – ответил Гонноскэ. – Осмотрите дом. Не люблю, когда меня обвиняют в умыкании людей.
Мусаси отказался.
– Нет необходимости. Понятно, что вы не имеете отношения к похищению. Простите за дурные подозрения.
– Я тоже виноват, – извиняющимся тоном ответил Гонноскэ. – Надо было все выяснить, а не горячиться.
Мусаси осторожно начал расспрашивать про корову, которую он нанял в Сэте.
– Я ее нашел, – ответил Гонноскэ. – Я ловил гольцов в пруду Нобу и по пути домой увидел корову, увязнувшую в болоте. Корова отчаянно мычала, все глубже погружаясь в трясину. Я ее вытащил, никто из соседей не признал ее, поэтому я решил, что она краденая. Вору, видно, пришлось ее бросить. Корова в деревне стоит десяти работников, – продолжал с улыбкой Гонноскэ. – А это прекрасная молодая корова. Я подумал, что небеса послали ее мне, нищему. Я не могу прокормить старуху мать без помощи свыше. Я бы вернул корову хозяину, но не знаю, кто он.
Мусаси подкупили прямодушие и бесхитростность Гонноскэ, присущие деревенским жителям.
Старуха, похоже, почувствовала расположение к Мусаси.
– Ясно, что наш гость беспокоится о своих друзьях, – обратилась она к сыну. – После ужина пойдем с ним на поиски. Они должны быть около пруда. В наших горах нет житья от бандитов, самое опасное место для путников. Крадут все подряд: лошадей, овощи, людей. Похищение женщин – излюбленное занятие местных разбойников.
С гор налетали сильные порывы ветра, сотрясая деревья, пригибая траву. Звезды холодно и безмолвно смотрели сверху. Гонноскэ поднял факел, дожидаясь Мусаси.
– Никто ничего не знает, – произнес Гонноскэ. – Остается единственный дом у пруда, вон там за деревьями. Хозяин охотится в горах, когда не занят в поле. Он – наша последняя надежда.
– Обошли десять домов, и все напрасно, – извиняющимся тоном произнес Мусаси. – Моих спутников, видимо, здесь нет. Спросим в последний раз и вернемся назад.
Было за полночь. Мусаси надеялся хоть что‑то разузнать о Дзётаро, но о мальчике здесь никто не слышал. На вопрос об Оцу крестьяне отвечали долгим недоуменным взглядом.
– Не беспокойтесь, я могу всю ночь искать, – сказал Гонноскэ. – Кем приходятся вам пропавшие? Брат? – Сестра? Слуги?
– Самые дорогие для меня люди на свете, – ответил Мусаси. Конечно, можно было расспросить поподробнее, но Гонноскэ молча свернул на узкую тропинку, ведущую к пруду Нобу.
Мусаси не терпелось расспросить Гонноскэ, где он научился владеть дубинкой, но приличия удерживали Мусаси от разговора. Их встреча произошла по чистой случайности и едва не обернулась трагически, но Мусаси благодарил судьбу, давшую ему возможность увидеть виртуозную технику.
– Подождите здесь, – сказал Гонноскэ. – Хозяева спят, не надо их пугать. Я сам поговорю с ними.
Соломенная крыша дома была почти невидимой из‑за густых деревьев. Шаги Гонноскэ скоро замолкли. Под ветром шелестел бамбук. Вскоре Мусаси услышал сильный стук в дверь.
|
|
|
