 |
Тост в честь завтрашнего дня 3 глава
|
|
|
|
Матахати сделал шаг вперед, но Акэми остановила его.
– Матахати, пойдем другой дорогой.
– Почему?
– Ведь придется идти мимо скалы.
– Ха‑ха! Еще раз встретить карлика с женским лицом? Выбрось из головы эту ерунду! Теперь я с тобой. Слышишь? Мать зовет меня. Надо спешить. Она пострашнее того духа!
РАСКИДИСТАЯ СОСНА
Ветер вздыхал в бамбуковой роще. Птицы не летали, поскольку еще не рассвело, но отовсюду доносилось их робкое щебетание.
– Спокойно! Это я, Кодзиро!
Кодзиро пробежал сломя голову около километра и теперь еще переводил дух у раскидистой сосны. Люди Ёсиоки вышли из укрытий и окружили его, ожидая рассказа Кодзиро.
– Видел его? – спросил Гэндзаэмон.
– Да, я нашел его, – самодовольно ответил Кодзиро.
Все насторожились. Кодзиро, обведя собравшихся холодным взглядом, продолжал:
– Мы вместе шли до реки Такано, а потом он…
– Сбежал! – подхватил Миикэ Дзюродзаэмон.
– Нет! – возразил Кодзиро. – Судя по его хладнокровию и собранности, он не намеревался бежать. Сначала я и сам так решил, но потом понял, что он просто отделался от меня. Он, видимо, составил план действий и не хотел, чтобы я разгадал его. Советую быть начеку.
– План? Какой план? – Самураи придвинулись ближе, боясь пропустить хотя бы слово.
– По‑моему, ему будут помогать несколько человек. Они, возможно, договорились встретиться в условном месте, чтобы напасть разом.
– Похоже на правду, – пробормотал Гэндзаэмон. – Стало быть, нам их недолго ждать.
Дзюродзаэмон отошел в сторону и приказал бойцам занять свои места.
– Мусаси может выиграть первую атаку, так как мы рассредоточимся. Убьет несколько человек, но это небольшая потеря. Мы до конца будем держаться избранной тактики.
|
|
|
– Ты прав, но нельзя терять бдительности.
– Она может притупиться от долгого ожидания. Повнимательнее!
– По местам!
Самураи разбежались. Но один самурай взобрался на верхушку сосны и затих в ветвях.
Гэндзиро стоял спиной к дереву как вкопанный.
– Спать хочешь? – спросил его Кодзиро.
– Нет! – нарочито бодро ответил мальчик.
Кодзиро потрепал его по волосам.
– У тебя губы посинели от холода. Ты должен быть храбрым и сильным, потому что ты – представитель рода Ёсиока. Потерпи немножко и увидишь захватывающее зрелище. – Кодзиро отошел от мальчика. – Надо подыскать себе место.
Мусаси вышел из узкого распадка между горами Сига и Урю, где он встретил Оцу. Луна плыла по небу следом за ним. Облака заволокли тридцать шесть вершин, возвещая близкий рассвет. Мусаси ускорил шаг. Прямо под ним на склоне из‑за ветвей деревьев показалась крыша храма. «Осталось немного», – подумал Мусаси. Он взглянул на небо. Скоро его душа вознесется туда и поплывет вместе с облаками. Для земли и небес смерть одного человека – не важнее смерти бабочки, но в мире людей она способна перевернуть течение жизни к добру или ко злу. Сейчас для Мусаси превыше всего на свете была возвышенная смерть.
Журчание ручья отвлекло Мусаси от раздумий. Из‑под высокой скалы бил ключ. Мусаси зачерпнул полную пригоршню воды. Он насладился холодной свежестью воды. Мусаси знал, что он спокоен и собран, что мужество не покинуло его. Он присел на камень, и ему почудились чьи‑то голоса. Оцу? Дзётаро? Мусаси понимал, что Оцу не могла быть поблизости. Она никогда бездумно не кинулась бы следом в такой час. Оцу знала, как он отнесся бы к ее поступку. Мусаси все же казалось, что кто‑то зовет его. Он встревоженно оглядывался по сторонам. Неужели чудятся голоса?
Мешкать было нельзя. Опоздание означало бы нарушение слова самурая. Более того, опоздание поставило бы его в невыгодную позицию. Мусаси понимал, что для одинокого воина‑одиночки, атакующего превосходящего противника, нет поры лучше, чем предрассветные полчаса, когда луна уже зашла, но утренняя заря еще не разгорелась.
|
|
|
«Легче одолеть внешнего врага, чем неприятеля внутри себя», – вспомнил он старинную пословицу. Он поклялся изгнать Оцу из своих мыслей, даже сказал ей об этом, когда она цеплялась за его рукав, но ее голос не умолкал в его душе.
Мусаси тихо выругался. «Расчувствовался, как женщина. Отправляясь на достойное мужчины дело, неприлично предаваться мечтам о любви», – подумал он.
Мусаси шел все быстрее и наконец побежал. Вдруг внизу мелькнула белая полоска дороги, петляющая среди рисовых полей и бамбуковых рощ. Один из путей вел в Итидзёдзи. До места, где сходились три дороги, оставалось метров четыреста. Из молочно‑белого тумана проступали контуры раскидистой сосны.
Мусаси, припав на колени, застыл. Каждое дерево могло обернуться врагом. Гибко, как ящерица, он соскользнул с тропинки и вскоре очутился вверху, как раз над сосной. С вершины гор дул холодный ветер, гнавший клочья тумана. Ветви могучей сосны тревожно раскачивались, словно предупреждая о грядущей беде.
Мусаси различил десять неподвижных фигур, застывших вплотную к стволу с копьями на изготовку. Мусаси ощущал присутствие других, укрывшихся на склонах гор, хотя и не видел их. Холодок пробежал у него по телу, но дыхание оставалось глубоким и ровным. Весь он до кончиков пальцев был настроен на бой. Осторожно переступая по земле, он осязал ее подошвой так чутко, словно касался ее рукой.
Взгляд Мусаси наткнулся на скрытые деревьями каменные развалины, которые, вероятно, остались от старой крепости. Мусаси невольно поднялся к стене. Он обнаружил каменные ворота – тории, обращенные к раскидистой сосне. В глубине находилось святилище, скрытое вечнозелеными деревьями. Не зная, какому богу посвящен храм, Мусаси стремительно прошел сквозь ряды деревьев и склонился перед храмовыми воротами. От присутствия божества сердце его взволнованно забилось, тем более что смерть была совсем рядом. Внутри храма было темно, и только священный светильник раскачивался на ветру, то угасая, то ярко вспыхивая. На дощечке у входа было написано: «Храм Хатидай».
|
|
|
Мусаси с радостью подумал, что обрел мощного союзника. Бог войны будет у него за спиной, когда Мусаси обрушится с гор на врага. Боги всегда поддерживают тех, на чьей стороне правда. Мусаси вспомнил, что и Ода Нобунага перед битвой при Окэхадзаме остановился на молебен в храме Ацута. Неожиданная встреча с храмом сулила удачу.
В воротах храма была небольшая каменная чаша для совершения омовений. Мусаси прополоскал рот, окропил рукоятку меча и ремни сандалий. Очистившись, он подвязал рукава кожаной тесьмой и обвязал голову хлопчатобумажной повязкой. Играя мускулами, он подошел ко входу в храм и протянул руку к веревке гонга. По освященной веками традиции он хотел ударить в гонг и вознести молитву божеству.
Мусаси резко отдернул руку. «Что я делаю?» – с ужасом подумал он. Веревка гонга, сплетенная из белых и красных шнуров, манила к себе, приглашая ударить в гонг и вознести молитву. «Чего же мне просить? – спросил себя Мусаси. – Какая помощь от богов мне нужна? Я ведь растворился во вселенной? Разве не я убеждал себя, что в любую минуту готов к смерти. Не я ли тренировался, чтобы встретить смерть хладнокровно и уверенно?»
Мусаси был потрясен. Забыв о годах тренировки и самодисциплины, он едва не обратился за помощью к сверхъестественным силам. С ним происходило что‑то неладное. В глубине души он знал, что самый надежный союзник самурая – смерть. Еще ночью он чувствовал, что смирился с судьбой. Сейчас, чуть не отрекшись от всего, чему научился, он был готов просить помощи у божества. Мусаси, окаменев, стоял как изваяние с опущенной от стыда головой.
«Какой я глупец! Думал, что достиг совершенства и самоотречения, но что‑то во мне цепляется за жизнь. Смутные мечты уносят меня к Оцу и сестре. Призрачные надежды вынуждают хвататься за соломинку. Дьявольское наваждение морочит меня, искушая просить богов о помощи».
Мусаси испытывал отвращение к себе, потому что не сумел постичь Путь. Слезы, которые он сдерживал во время встречи с Оцу, хлынули из глаз.
|
|
|
«Я все сделал бессознательно, даже не думая о желании помолиться. Тем хуже, если я действую сознательно».
Мусаси ощущал себя глупым, нерешительным, подверженным к сомнениям. Есть ли у него способность для того, чтобы стать воином? Если бы он достиг высшей степени отрешенности, он не только не молился бы, но даже и не подумал о молитве. В роковой момент, за несколько минут до битвы, он обнаружил в своем сердце семена поражения. Он не мог теперь воспринимать надвигающуюся смерть как вершину жизни самурая.
Еще мгновение, и Мусаси почувствовал благоговение. Он увидел великодушие и всесилие божества. Бой не начался, суровое испытание еще впереди. Небеса ниспослали ему знак. Мусаси открылась его слабость, и он преодолел ее. Сомнения исчезли – божество привело его сюда, чтобы преподать урок.
Мусаси искренне почитал богов, но считал, что молить их о помощи – значит противоречить Пути Воина. Путь вел к совершенной истине, превосходящей богов и будд. Мусаси отступил на шаг, сложил ладони и поблагодарил богов за поддержку. Быстро поклонившись, он стал спускаться по тропе, проложенной в склоне потоками дождевой воды. Из‑под ног с шумом посыпались комья земли и гальки. Показалась раскидистая сосна, и Мусаси, прыгнув в сторону, замер в кустах. Трава и листья были в росе, и Мусаси промок до нитки. До сосны оставалось не более пятидесяти шагов. Мусаси заметил в ветвях человека с мушкетом. Гнев охватил Мусаси. «Трусы! – чуть не вслух произнес он. – Сколько приготовлений против одного!» Он почувствовал жалость к противнику, падшему так низко. Он, конечно, ожидал коварства и внутренне был готов к неожиданностям. Противник считал, что Мусаси будет не один, поэтому запасся дальнобойным оружием. Обязательно должны быть лучники. Если люди Ёсиоки выбрали короткие луки, то лучники должны находиться в укрытии за скалами или ниже по склону.
У Мусаси было преимущество – человек с мушкетом и люди под деревом стояли к нему спиной. Согнувшись так, что рукоятка меча оказалась выше головы, Мусаси подкрадывался к врагу. Последние двадцать шагов он, казалось, преодолел в один прыжок.
– Он здесь! – закричал мушкетер, оглянувшись.
Мусаси сделал еще несколько шагов, зная, что человеку на дереве надо время, чтобы прицелиться.
– Где? – закричали из‑под сосны.
– Позади вас! – ответил мушкетер с дерева и навел дуло на голову Мусаси. Искры от зажженного фитиля сыпались вниз. Рука Мусаси прочертила дугу, и камень с неимоверной силой ударил по фитилю. Не удержавшись, человек с воплем свалился с сосны, ломая сучья.
|
|
|
Никто не предполагал, что Мусаси ударит в самое сердце обороны. Все переполошились. Десять самураев под деревом, разворачиваясь, цеплялись друг за друга оружием, сталкивались и бессмысленно кричали. Кто‑то призывал не упустить Мусаси.
Наконец они выстроились дугой лицом к Мусаси, который бросил им формальный вызов:
– Я, Миямото Мусаси, сын Симмэна Мунисая из провинции Мимасака, явился в соответствии с соглашением, заключенным позавчера в Янаги‑мати. Ты здесь, Гэндзиро? Прошу тебя быть внимательнее. Насколько я понял, вместо тебя сразятся несколько десятков людей, поскольку ты еще ребенок. Я, Мусаси, пришел сюда один. Твои люди могут нападать поодиночке или группой, мне безразлично. К бою!
Это была еще одна неожиданность: никто не ожидал, что Мусаси бросит формальный вызов. Если кто‑то и хотел ответить, как предписывают правила, то он не мог это сделать из‑за полной растерянности.
– Мусаси, ты опоздал! – раздался хриплый выкрик.
Люди Ёсиоки воспряли духом, услышав, что Мусаси один, но Гэндзаэмон и Дзюродзаэмон заподозрили обман и принялись оглядываться по сторонам в поисках помощников Мусаси.
Звон тетивы и молниеносный блеск меча Мусаси почти совпали. Пущенная ему в лицо стрела упала разрубленной надвое. Мусаси уже не было там, где он только что стоял. Как неистовый зверь он бросился к замершей под сосной тени. Грива волос развевалась на ветру. Гэндзиро вдавился в сосну, моля о помощи. Гэндзаэмон с отчаянным криком бросился наперерез, чтобы принять на себя удар, но было поздно. Окровавленная голова Гэндзиро упала вместе с длинной лентой сосновой коры, срезанной мечом.
Удар был демонический. Мусаси поразил мальчика, презрев остальных. Стало ясно, что он заготовил этот план заранее. Нападение устрашало звериной жестокостью. Смерть Гэндзиро не ослабила боевую мощь людей Ёсиоки. Растерянность сменилась исступлением.
– Зверь! – крикнул Гэндзаэмон с искаженным от горя лицом. Мусаси ударил снизу вверх, разрубив локоть и лицо Гэндзаэмона.
Раздался еще один вопль, и человек, метивший копье в спину Мусаси, проковылял несколько шагов и бездыханно рухнул на старика. Третий самурай, нападавший спереди, развалился надвое, разрубленный от плеча до пояса. Ноги пронесли рассеченное тело шага на два. Уцелевшие под сосной люди отчаянно звали на помощь, но крики потонули в вое ветра и шуме ветвей. Их соратники находились далеко, к тому же не могли ничего видеть, поскольку их задачей было наблюдение за дорогой, а не разглядывание сосны.
Раскидистая сосна росла здесь не одну сотню лет. Она видела отступающие из Киото в Оми войска Тайры в войне двенадцатого века. Она не раз видела, как воинствующие монахи‑воины спускались с горы Хиэй в столицу, чтобы повлиять на императорский двор. Сосна осыпала холодной росой мертвые тела, простертые у ее подножия, словно благодаря за свежую кровь, напоившую ее корни, а может, содрогаясь от ужаса перед резней. Шумели окутанные туманом ветви, звенел бамбук, о чем‑то шептала под порывами ветра трава.
Мусаси встал спиной к стволу сосны, который не обхватили бы и два человека. Сосна прекрасно прикрывала его с тыла, но задерживаться здесь было опасно. Глаза Мусаси измеряли расстояние от кончика меча до противника и одновременно исследовали местность в поисках подходящей позиции.
– К сосне! Бой там! – раздался крик со стороны скалы, на которой устроился Сасаки Кодзиро для наблюдения за кровавым спектаклем. Громовой раскат мушкета дал сигнал к атаке. Мусаси вовремя сдвинулся в сторону, и пуля впилась в ствол в трех сантиметрах от его головы. Семь самураев, полукругом обложивших его, одновременно с Мусаси сдвинулись на полметра.
Тем временем из укрытий выскочили вооруженные люди и со всех ног понеслись к сосне.
Неожиданно Мусаси, держа меч на уровне глаз, сделал выпад в сторону самурая на крайнем левом фланге. Кобояси Курандо, один из «Десяти меченосцев Ёсиоки», был застигнут врасплох. Взревев, Курандо развернулся на одной ноге, но опоздал – меч Мусаси полоснул его по боку. Мусаси вырвался из кольца. Оставшаяся шестерка бросилась вслед за ним. – Держи его!
Воспользовавшись смятением среди самураев, Мусаси резко обернулся и нанес горизонтальный удар по ближайшему из преследователей, Миикэ Дзюродзаэмону. Опытный боец, Миикэ успел вовремя отпрянуть. Меч едва коснулся его груди.
Мусаси своеобразно владел мечом. Если меч в руках человека, владеющего обычной техникой фехтования, проходил мимо цели, то мощь удара пропадала даром. Для повторного удара надо было вновь привести клинок в исходную позицию. Традиционный способ казался Мусаси пустой тратой времени. Нанося горизонтальный удар, он немедленно повторял его на возврате меча. За ударом слева направо следовал удар справа налево. Молниеносное сверкание меча напоминало по форме две сосновые иголки, соединенные вместе с одного конца. Обратный удар, неожиданный для Дзюродзаэмона, превратил его лицо в кровавое месиво.
У Мусаси никогда не было учителя, что порой ставило его в невыгодное положение в бою с противниками, прошедшими школу фехтования, однако отсутствие выучки чаще шло ему на пользу. Преимущество Мусаси состояло в том, что его не сковывали каноны какого‑либо стиля. Строго говоря, его техника не имела четкого рисунка, не следовала правилам и не таила секретных приемов. Его стиль невозможно было определить – Мусаси руководствовался воображением и потребностью момента. Дзюродзаэмон не ожидал выпада Мусаси, как не ожидал бы и любой фехтовальщик, прошедший выучку в одной из школ Киото.
Нанеся смертельный удар Дзюродзаэмону, Мусаси мог бы уложить еще нескольких растерявшихся преследователей, но он вдруг побежал к развилке дороги. Люди Ёсиоки расценили это как бегство с поля боя, но в этот миг Мусаси атаковал их. Пока они выстраивались в оборонительный порядок, Мусаси уже бежал дальше.
– Мусаси!
– Трус!
– Сражайся как мужчина!
– Мы тебя еще не прикончили!
Ругательства сотрясали воздух, глаза самураев едва не выскакивали из орбит. Люди опьянели от крови, будто выпили по ведру сакэ. Смелый человек трезвеет от вида крови, а у труса голова идет кругом. Преследователи походили на вампиров, восставших из моря крови.
Преследуемый криками, Мусаси, добежав до развилки, свернул на узкую тропу, ведущую в Сюгакуин. Впереди маячили силуэты самураев, поставленных в засаду. Мусаси пробежал еще шагов сорок. С обычной точки зрения, он попал в западню, но Мусаси исчез, изумив противника.
– Мусаси, где ты?
– Он пробежал здесь, сам видел!
– Ему некуда деться!
– Его нет!
– Я здесь! – загремел голос Мусаси.
В тот же миг Мусаси выскочил из‑за скалы, оказавшись у противников за спиной. Ошеломленные маневром, люди Ёсиоки развернулись и бросились к Мусаси, но на узкой тропе численное преимущество только мешало им. Мечу нужно пространство для размаха, поэтому на тропе в один ряд не умещались и два человека. Бежавший впереди остановился и попятился назад, натыкаясь на следовавших за ним самураев. Вся группа беспомощно суетилась на месте, но толпа легко не отдает добычу. Каждый боялся мощи и ярости Мусаси, но вера в общую силу взяла верх. Подбадривая себя криками, самураи двинулись вперед. Они не сомневались, что одолеют одинокого фехтовальщика.
Мусаси походил на пловца в гигантских волнах. Он наносил удар, затем отступал, сосредоточившись на обороне. Он даже пощадил одного из преследователей, который, оступившись, оказался на расстоянии удара меча. Мусаси считал, что потеря одного человека не ослабила бы противника, кроме того, он потерял бы долю секунды, открывшись для вражеских копий. Радиус действия меча можно рассчитать точно, но расстояние, на котором поражает копье, непредсказуемо.
Преследователи наступали, Мусаси медленно отходил. Лицо его побледнело до синевы. Удивительно, но дыхание у него было ровным. Люди Ёсиоки надеялись, что в конце концов он споткнется о корень Дерева или наткнется на скалу. Никто, однако, не рисковал приблизиться к человеку, который сражается за жизнь. Ни мечи, ни копья противников не достигали цели.
В шум боя вплетались другие звуки – просыпались окрестные деревни, заржали вьючные лошади, по каменистой дороге застучали деревянные сандалии монахов, спускавшихся с горы Хиэй. Скоро на дороге образовалась большая толпа зрителей из монахов, дровосеков и крестьян, которая выкриками подбадривала сражавшихся самураев. Вторая группа зевак собралась у храма, где Мусаси готовился к бою.
Ветер утих, густой туман ватным одеялом укрыл землю. Туман внезапно рассеялся, открыв картину боя.
Сражение, казалось, идет бесконечно долго, но на деле прошло несколько минут. Мусаси был неузнаваем. Повязка на голове набухла от пота и крови, волосы спутались в кровавую гриву. Он походил на исчадие ада. Мусаси жадно хватал воздух, грудь, мощная, как щит, тяжело вздымалась. В прорехе левой штанины зияла рана. Сухожилия в рассеченной ноге белели как зерна в треснувшем гранате. Рана на плече сочилась кровью, струившейся на короткий меч, заткнутый за пояс. Рана была легкой, но она окрасила кимоно в малиновый цвет. Многие зрители отворачивались от кровавого зрелища. Убитые и раненые, которыми Мусаси усеял поле боя, являли леденящую кровь картину.
Мусаси отступал вверх по склону, вдоль тропинки. Когда он достиг ровной площадки, преследователи решили, что настал момент решительной атаки. Попытка нападения стоила им пяти бойцов. В течение мгновений пять самураев распрощались с жизнью, подтвердив сверхъестественную способность Мусаси стремительно менять позицию. Он, казалось, находился в нескольких местах одновременно.
В маневрах Мусаси просматривались четкие правила. Он атаковал не с фронта, а только с фланга. Когда на него надвигалась шеренга самураев, он молниеносно перемещался на фланг, где ему противостояли один‑два противника. Таким образом, он держал ситуацию под контролем. Мусаси должен был рано или поздно устать, а его противники изыскать путь для сопротивления его тактике, для чего им необходимо было разделиться на две части, атакующие с фронта и тыла. И Мусаси придет конец. Мусаси делал все, чтобы не оказаться в клещах противника.
Пришел момент, когда Мусаси вытащил короткий меч и стал сражаться двумя клинками. Длинный меч в правой руке был в крови по самую рукоятку, короткий меч в левой сверкал нетронутой чистотой. Короткий меч не раз достал врага, но по‑прежнему блестел и жаждал крови. Мусаси и сам не осознавал, когда и почему вытащил второй меч, но работал левой рукой уверенно и точно, как и правой.
Если Мусаси не наносил удар левой рукой, то держал короткий меч, нацелившись в глаз противника. Длинный меч в этот момент описывал размашистую горизонтальную дугу вне поля зрения соперника. Противник, делая движение вправо, натыкался на длинный меч, если он передвигался влево, то Мусаси, меняя положение левой руки, загонял его в ловушку между двумя мечами. Когда противник пытался наступать, то Мусаси останавливал его коротким мечом и наносил удар длинным прежде, чем неприятель успевал увернуться. Впоследствии эта тактика получила название «Техника двух мечей против превосходящего противника», но сейчас Мусаси применял ее по наитию. По общепринятым представлениям техника Мусаси была посредственной. Школы, стили, теории, традиции для него не существовали. Его манера фехтования исходила из конкретных обстоятельств. Он знал лишь то, чему научился у жизни. Он не применял теорию на практике. Мусаси сначала сражался, а потом делал выводы.
В головы учеников Ёсиоки, начиная с «Десяти меченосцев» и кончая новичками, была вдолблена теория стиля Кёхати. Некоторые разрабатывали свои варианты, но только в рамках этой теории. Все ученики обладали хорошей тренировкой и дисциплинированностью, но им не было дано разгадать Мусаси, который жил аскетической жизнью в горах, подвергая себя двойной опасности как по воле природы, так и со стороны людей. Воины Ёсиоки не могли понять, как Мусаси разделывается с каждым, кто попадался ему под мечи. Он неровно дышал, лицо покрыла мертвенная бледность, пот ручьями струился со лба, застилая взгляд. Мусаси сражался, как бог гнева и огня. Люди Ёсиоки совсем выбились из сил, а их попытки прикончить этого демона приобретали все более отчаянный характер. Возбуждение возрастало.
– Беги! – кричала толпа наблюдателей тысячью голосов.
– Одинокий боец, беги!
– Беги, пока возможно спастись!
Крики, казалось, неслись с неба, деревьев и гор. Зрители видели, как силы Ёсиоки теснее смыкаются вокруг Мусаси. Всех охватил порыв помочь Мусаси, пусть даже криками, но их призывы были тщетными. Мусаси не заметил бы, если бы даже раскололась земля, а с неба грянули огненные стрелы. Гром криков нарастал, казалось, что от них содрогнулись тридцать шесть вершин. В нем смешались вопли толпы и возгласы самураев Ёсиоки.
Мусаси как быстроногое животное ринулся вдоль по склону горы. Человек шесть следовали за ним по пятам. Со зловещим кличем Мусаси резко обернулся и прочертил дугу мечом на уровне колена, заставив самураев остановиться. Один из них успел замахнуться копьем, но мощный удар выбил оружие из его рук. Самураи отпрянули. Мусаси попеременно вращал то левым, то правым мечом, вынуждая противников спотыкаться, уклоняться от ударов, отбегать назад. Мусаси был неуловим, как огонь и вода.
Мусаси снова побежал. Теперь он выскочил на ячменное поле.
– Стой!
– Вернись и сражайся!
Два отчаянных самурая выскочили на поле следом за Мусаси. Два копья, прочертив дугу, вонзились в землю в середине поля. Вопль в два голоса, и оба преследователя забились в предсмертных судорогах. Мусаси был уже на другом конце поля. Издали он походил на огромный ком грязи. Он уже опередил врагов метров на сто и стремительно отрывался от них.
– К деревне бежит!
– К большой дороге!
На самом деле Мусаси скрылся из виду на краю поля и незаметно пробрался в рощицу, росшую на склоне. Оттуда он видел, как неприятели, разбившись на несколько групп, бросились в разные стороны в погоню.
Было обыкновенное солнечное утро.
ПРИНОШЕНИЕ МЕРТВЫМ
Ода Нобунага, прогневанный политическими интригами монахов, напал на храмы на горе Хиэй и в одну ночь сжег три тысячи буддийских и синтоистских храмов. С тех пор минуло сорок лет, главный храм и несколько поменьше были восстановлены, но память о страшной ночи витала над горой. Могущественный центр утратил былую власть в миру, и монахи вернулись к молитвам и отправлению обрядов.
На южной вершине, откуда открывался великолепный вид на храмы и Киото, приютился маленький храм Мудодзи. Тишину здесь нарушали лишь щебет птиц да журчание ручья. Из глубины храма доносился мужской голос, читавший из Сутры Лотоса молитву Каннон. Голос вдруг повышался, но потом, словно спохватываясь, монах переходил на монотонную скороговорку.
По коридору с черным полом шел молодой служка в белом. Он нес поднос с постной едой, принятой в храме. Войдя в комнату, откуда доносился голос, он поставил поднос в угол, опустился на колени и вежливо поклонился. Поглощенный чтением человек не обратил на него внимания.
– Почтеннейший, – чуть громче обратился к нему служка, – я принес обед. Я поставил поднос в углу.
– Спасибо! – наконец отозвался Мусаси, отрываясь от чтения. – Большое спасибо. – Мусаси вежливо поклонился.
– Сейчас пообедаете?
– Да.
– Тогда я положу вам рис.
Мусаси принял чашку и стал есть. Служка уставился на кусок дерева и маленький острый нож, лежавшие рядом с Мусаси. Вокруг была разбросана ароматная стружка белого сандалового дерева.
– Режете по дереву?
– Да, священное изображение.
– Будда Амида?
– Нет, Каннон. К сожалению, я ничего не смыслю в скульптуре. Больше руки режу, чем дерево.
Мусаси посмотрел на пальцы с глубокими порезами, но мальчика, похоже, больше интересовала повязка на предплечье.
– Как ваши раны?
– Спасибо, ваше лечение пошло на пользу, раны почти зажили. Передай настоятелю мою глубокую благодарность.
– Если вы хотите вырезать изображение Каннон, вам следует посетить главный храм, в котором есть статуя Каннон работы очень известного мастера. Хотите, я вас провожу! Это недалеко, всего с полкилометра.
Мусаси заинтересовался предложением. Он быстро поел, и они пошли. Мусаси девять дней не выходил на воздух, с тех пор как залитый кровью добрался сюда, опираясь на меч, как на посох. Сейчас, выйдя из комнаты, он обнаружил, что раны не зажшги так хорошо, как ему казалось. Левое колено саднило, а прохладный ветерок отдавался болью в ране на руке. На улице было приятно. В воздухе кружились лепестки сакуры, небо сияло лазурью. Мускулы Мусаси налились как весенние почки, готовые лопнуть.
– Вы изучаете боевое искусство?
– Да.
– А почему вырезаете изображение Каннон?
Мусаси медлил с ответом.
– Не полезнее ли использовать свободное время для тренировок?
Вопросы причиняли Мусаси больше страданий, чем его раны. Мальчик был ровесником Гэндзиро, такого же роста.
Сколько людей погибло в тот страшный день? Мусаси мог только гадать. Он смутно помнил, как сумел выйти из боя и скрыться. Одно видение стояло перед глазами – искаженное ужасом лицо Гэндзиро и маленькое разрубленное тело. Крик мальчика звучал в его ушах. В эти дни Мусаси не раз возвращался к записи в тетради, гласившей, что он не совершит ничего, в чем потом придется раскаиваться. Если притвориться, что содеянное им соответствует добродетелям Пути Меча, то его ждет мрачное, холодное и бесчеловечное будущее.
В тишине храма мозг Мусаси обрел ясность. Кровавые картины боя поблекли, но Мусаси все острее чувствовал печаль по зарубленному мальчику. В ответ на вопрос служки он сказал:
– Великие святые Кобо Дайси и Гэнсин создали множество статуй Будды и бодисаттв. Полагаю, и в здешних храмах немало статуй, сделанных монахами?
– Точно не знаю, но монахи занимаются скульптурой и рисованием, – неуверенно отозвался служка.
– Дело в том, что монахи, создавая статую Будды или изображая его на бумаге, приближаются к нему. Подобным же образом может очиститься воин. Все мы видим одну и ту же луну, но самую близкую к луне вершину достигаем различными путями. Порой мы сбиваемся с дороги, отвлекаясь на пустяки, но главная цель человека – найти смысл жизни.
Мусаси сделал паузу, и мальчик побежал вперед, указав на камень, полускрытый травой.
– Смотрите! Эту надпись сделал Дзитин, знаменитый монах, – сказал он, указывая на камень, поросший травой.
Мусаси прочитал замшелые иероглифы:
Воды Закона
Мелеют день за днем.
И близок день, когда
Над голыми вершинами Хиэй
Задует студеный ветер.
Пророческая сила слов потрясла Мусаси. После жестокой расправы, учиненной Нобунагой, холодные ветры действительно задули над горой Хиэй. Говорили, что священнослужителя мечтают о возврате старых времен, о сильной армии, политическом влиянии духовенства и его привилегиях. Устремления эти сказывались на выборах настоятелей, сопровождавшихся закулисными интригами и шумными скандалами. Священная гора служила спасению грешных душ, но ее существование зависело от пожертвований этих самых душ. «Щекотливое положение», – подумал Мусаси, размышляя над двойственной ролью монастырей и храмов Хиэй.
|
|
|
