Глава 9. Коровьевские штуки
Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества дома N302-бис по садовой улице в Москве, где проживал покойный Берлиоз, находилсяв страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей ночи со среды на четверг. В полночь, как мы уже знаем, приехала в дом комиссия, в которойучаствовал Желдыбин, вызывала Никанора Ивановича, сообщила ему о гибелиБерлиоза и вместе с ним отправилась в квартиру N 50. Там было произведено опечатание рукописей и вещей покойного. Ни Груни,приходящей домработницы, ни легкомысленного Степана Богдановича в это времяв квартире не было. Комиссия объявила Никанору Ивановичу, что рукописипокойного ею будут взяты для разборки, что жилплощадь покойного, то есть трикомнаты (бывшие ювелиршины кабинет, гостиная и столовая), переходят враспоряжение жилтоварищества, а вещи покойного подлежат хранению науказанной жилплощади, впредь до объявления наследников. Весть о гибели Берлиоза распространилась по всему дому с какою-тосверхъестественной быстротою, и с семи часов утра четверга к Босому начализвонить по телефону, а затем и лично являться с заявлениями, в которыхсодержались претензии на жилплощадь покойного. И в течение двух часовНиканор Иванович принял таких заявлений тридцать две штуки. В них заключались мольбы, угрозы, кляузы, доносы, обещания произвестиремонт на свой счет, указания на несносную тесноту и невозможность жить водной квартире с бандитами. В числе прочего было потрясающее по своейхудожественной силе описание похищения пельменей, уложенных непосредственнов карман пиджака, в квартире N 31, два обещания покончить жизньсамоубийством и одно признание в тайной беременности. Никанора Ивановича вызывали в переднюю его квартиры, брали за рукав,что-то шептали, подмигивали и обещали не остаться в долгу. Мука эта продолжалась до начала первого часа дня, когда НиканорИванович просто сбежал из своей квартиры в помещение управления у ворот, нокогда увидел он, что и там его подкарауливают, убежал и оттуда. Кое-какотбившись от тех, что следовали за ним по пятам через асфальтовый двор,Никанор Иванович скрылся в шестом подъезде и поднялся на пятый этаж, где инаходилась эта поганая квартира N 50. Отдышавшись на площадке, тучный Никанор Иванович позвонил, но ему никтоне открыл. Он позвонил еще раз и еще раз и начал ворчать и тихонькоругаться. Но и тогда не открыли. Терпение Никанора Ивановича лопнуло, и он,достав из кармана связку дубликатов ключей, принадлежащих домоуправлению,властной рукою открыл дверь и вошел. -- Эй, домработница! -- прокричал Никанор Иванович в полутемнойпередней. -- Как тебя? Груня, что ли? Тебя нету? Никто не отозвался. Тогда Никанор Иванович освободил дверь кабинета от печати, вынул изпортфеля складной метр и шагнул в кабинет. Шагнуть-то он шагнул, но остановился в изумлении в дверях и дажевздрогнул. За столом покойного сидел неизвестный, тощий и длинный гражданин вклетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и в пенсне... ну, словом, тот самый. -- Вы кто такой будете, гражданин? -- испуганно спросил НиканорИванович. -- Ба! Никанор Иванович, -- заорал дребезжащим тенором неожиданныйгражданин и, вскочив, приветствовал председателя насильственным и внезапнымрукопожатием. Приветствие это ничуть не обрадовало Никанора Ивановича. -- Я извиняюсь, -- заговорил он подозрительно, -- вы кто такой будете?Вы -- лицо официальное? -- Эх, Никанор Иванович! -- задушевно воскликнул неизвестный. -- Чтотакое официальное лицо или неофициальное? Все это зависит от того, с какойточки зрения смотреть на предмет, все это, Никанор Иванович, условно изыбко. Сегодня я неофициальное лицо, а завтра, глядишь, официальное! Абывает и наоборот, Никанор Иванович. И еще как бывает! Рассуждение это ни в какой степени не удовлетворило председателядомоуправления. Будучи по природе вообще подозрительным человеком, онзаключил, что разглагольствующий перед ним гражданин -- лицо именнонеофициальное, а пожалуй, и праздное. -- Да вы кто такой будете? Как ваша фамилия? -- все суровее сталспрашивать председатель и даже стал наступать на неизвестного. -- Фамилия моя, -- ничуть не смущаясь суровостью, отозвался гражданин,-- ну, скажем, Коровьев. Да не хотите ли закусить, Никанор Иванович? Безцеремоний! А? -- Я извиняюсь, -- уже негодуя, заговорил Никанор Иванович, -- какиетут закуски! (Нужно признаться, хоть это и неприятно, что Никанор Ивановичбыл по натуре несколько грубоват). -- На половине покойника сидеть неразрешается! Вы что здесь делаете? -- Да вы присаживайтесь, Никанор Иванович, -- нисколько не теряясь,орал гражданин и начал юлить, предлагая председателю кресло. Совершенно освирепев, Никанор Иванович отверг кресло и завопил: -- Да кто вы такой? -- Я, изволите ли видеть, состою переводчиком при особе иностранца,имеющего резиденцию в этой квартире, -- отрекомендовался назвавший себяКоровьевым и щелкнул каблуком рыжего нечищенного ботинка. Никанор Иванович открыл рот. Наличность какого-то иностранца, да еще спереводчиком, в этой квартире явилась для него совершеннейшим сюрпризом, ион потребовал объяснений. Переводчик охотно объяснился. Иностранный артист господин Воланд быллюбезно приглашен директором Варьете Степаном Богдановичем Лиходеевымпровести время своих гастролей, примерно недельку, у него в квартире, о чемон еще вчера написал Никанору Ивановичу, с просьбой прописать иностранцавременно, покуда сам Лиходеев съездит в Ялту. -- Ничего он мне не писал, -- в изумлении сказал председатель. -- А вы поройтесь у себя в портфеле, Никанор Иванович, -- сладкопредложил Коровьев. Никанор Иванович, пожимая плечами, открыл портфель и обнаружил в немписьмо Лиходеева. -- Как же это я про него забыл? -- тупо глядя на вскрытый конверт,пробормотал Никанор Иванович. -- То ли бывает, то ли бывает, Никанор Иванович! -- затрещал Коровьев,-- рассеянность, рассеянность, и переутомление, и повышенное кровяноедавление, дорогой наш друг Никанор Иванович! Я сам рассеян до ужаса.Как-нибудь за рюмкой я вам расскажу несколько фактов из моей биографии, выобхохочетесь! -- Когда же Лиходеев едет в Ялту?! -- Да он уже уехал, уехал! -- закричал переводчик, -- он, знаете ли, ужкатит! Уж он черт знает где! -- и тут переводчик замахал руками, какмельничными крыльями. Никанор Иванович заявил, что ему необходимо лично повидать иностранца,но в этом получил от переводчика отказ: никак невозможно. Занят. Дрессируеткота. -- Кота, ежели угодно, могу показать, -- предложил Коровьев. От этого, в свою очередь, отказался Никанор Иванович, а переводчик тутже сделал председателю неожиданное, но весьма интересное предложение. Ввиду того, что господин Воланд нипочем не желает жить в гостинице, ажить он привык просторно, то вот не сдаст ли жилтоварищество на недельку,пока будут продолжаться гастроли Воланда в Москве, ему всю квартирку, тоесть и комнаты покойного? -- Ведь ему безразлично, покойнику, -- шепотом сипел Коровьев, -- емутеперь, сами согласитесь, Никанор Иванович, квартира эта ни к чему? Никанор Иванович в некотором недоумении возразил, что, мол, иностранцамполагается жить в "Метрополе", а вовсе не на частных квартирах... -- Говорю вам, капризен, как черт знает что! -- зашептал Коровьев, --ну не желает! Не любит он гостиниц! Вот они где у меня сидят, эти интуристы!-- интимно пожаловался Коровьев, тыча пальцем в свою жилистую шею, -- верители, всю душу вымотали! Приедет... и или нашпионит, как последний сукин сын,или же капризами все нервы вымотает: и то ему не так, и это не так!.. Авашему товариществу, Никанор Иванович, полнейшая выгода и очевидный профит.А за деньгами он не постоит, -- Коровьев оглянулся, а затем шепнул на ухопредседателю: -- Миллионер! В предложении переводчика заключался ясный практический смысл,предложение было очень солидное, но что-то удивительно несолидное было и вманере переводчика говорить, и в его одежде, и в этом омерзительном, никудане годном пенсне. Вследствие этого что-то неясное томило душу председателя,и все-таки он решил принять предложение. Дело в том, что в жилтовариществебыл, увы, преизрядный дефицит. К осени надо было закупать нефть для паровогоотопления, а на какие шиши -- неизвестно. А с интуристовыми деньгами,пожалуй, можно было и вывернуться. Но деловой и осторожный Никанор Ивановичзаявил, что ему прежде всего придется увязать этот вопрос с интуристскимбюро. -- Я понимаю, -- вскричал Коровьев, -- как же без увязки, обязательно.Вот вам телефон, Никанор Иванович, и немедленно увязывайте. А насчет денегне стесняйтесь, -- шепотом добавил он, увлекая председателя в переднюю ктелефону, -- с кого же взять, как не с него! Если б вы видели, какая у неговилла в Ницце! Да будущим летом, как поедете за границу, нарочно заезжайтепосмотреть -- ахнете! Дело с интуристским бюро уладилось по телефону с необыкновенной,поразившей председателя, быстротою. Оказалось, что там уже знают о намерениигосподина Воланда жить в частной квартире Лиходеева и против этого ничуть невозражают. -- Ну и чудно! -- орал Коровьев. Несколько ошеломленный его трескотней, председатель заявил, чтожилтоварищество согласно сдать на неделю квартиру N 50 артисту Воланду сплатой по... -- Никанор Иванович замялся немножко и сказал: -- По пятьсот рублей в день. Тут Коровьев окончательно поразил председателя. Воровски подмигнув всторону спальни, откуда слышались мягкие прыжки тяжелого кота, он просипел: -- За неделю это выходит, стало быть, три с половиной тысячи? Никанор Иванович подумал, что он прибавит к этому: "Ну и аппетитик же увас, Никанор Иванович!" -- но Коровьев сказал совсем другое: -- Да разве это сумма! Просите пять, он даст. Растерянно ухмыльнувшись, Никанор Иванович и сам не заметил, какоказался у письменного стола, где Коровьев с величайшей быстротой иловкостью начертал в двух экземплярах контракт. После этого он слетал с нимв спальню и вернулся, причем оба экземпляра оказались уже размашистоподписанными иностранцем. Подписал контракт и председатель. Тут Коровьевпопросил расписочку на пять... -- Прописью, прописью, Никанор Иванович!.. Тысяч рублей, -- и сословами, как-то не идущими к серьезному делу: -- Эйн, цвей, дрей! -- выложилпредседателю пять новеньких банковских пачек. Произошло подсчитывание, пересыпаемое шуточками и прибауткамиКоровьева, вроде "денежка счет любит", "свой глазок -- смотрок" и прочеготакого же. Пересчитав деньги, председатель получил от Коровьва паспорт иностранцадля временной прописки, уложил его, и контракт, и деньги в портфель, и,как-то не удержавшись, стыдливо попросил контрамарочку... -- О чем разговор! -- взревел Коровьев, -- сколько вам билетиков,Никанор Иванович, двенадцать, пятнадцать? Ошеломленный председатель пояснил, что контрамарок ему нужна толькопарочка, ему и Пелагее Антоновне, его супруге. Коровьев тут же выхватил блокнот и лихо выписал Никанору Ивановичуконтрамарочку на две персоны в первом ряду. И эту контрамарочку переводчиклевой рукой ловко всучил Никанору Ивановичу, а правой вложил в другую рукупредседателя толстую хрустнувшую пачку. Метнув на нее взгляд, НиканорИванович густо покраснел и стал ее отпихивать от себя. -- Этого не полагается... -- бормотал он. -- И слушать не стану, -- зашипел в самое ухо его Коровьев, -- у нас неполагается, а у иностранцев полагается. Вы его обидите, Никанор Иванович, аэто неудобно. Вы трудились... -- Строго преследуется, -- тихо-претихо прошептал председатель иоглянулся. -- А где же свидетели? -- шепнул в другое ухо Коровьев, -- я васспрашиваю, где они? Что вы? И тут случилось, как утверждал впоследствии председатель, чудо: пачкасама вползла к нему в портфель. А затем председатель, какой-то расслабленныйи даже разбитый, оказался на лестнице. Вихрь мыслей бушевал у него в голове.Тут вертелась и вилла в Ницце, и дрессированный кот, и мысль о том, чтосвидетелей действительно не было, и что Пелагея Антоновна обрадуетсяконтрамарке. Это были бессвязные мысли, но в общем приятные. И тем не менеегде-то какая-то иголочка в самой глубине души покалывала председателя. Этобыла иголочка беспокойства. Кроме того, тут же на лестнице председателя, какудар, хватила мысль: "А как же попал в кабинет переводчик, если на дверяхбыла печать?! И как он, Никанор Иванович, об этом не спросил?" Некотороевремя председатель, как баран, смотрел на ступеньки лестницы, но потом решилплюнуть на это и не мучить себя замысловатым вопросом. Лишь только председатель покинул квартиру, из спальни донесся низкийголос: -- Мне этот Никанор Иванович не понравился. Он выжига и плут. Нельзя лисделать так, чтобы он больше не приходил? -- Мессир, вам стоит это приказать!.. -- отозвался откуда-то Коровьев,но не дребезжащим, а очень чистым и звучным голосом. И сейчас же проклятый переводчик оказался в передней, навертел тамномер и начал почему-то очень плаксиво говорить в трубку: -- Алло! Считаю долгом сообщить, что наш председатель жилтовариществадома номер триста два-бис по Садовой, Никанор Иванович Босой, спекулируетвалютой. В данный момент в его квартире номер тридцать пять в вентиляции, вуборной, в газетной бумаге четыреста долларов. Говорит жилец означенногодома из квартиры номер одиннадцать Тимофей Квасцов. Но заклинаю держать втайне мое имя. Опасаюсь мести вышеизложенного председателя. И повесил трубку, подлец. Что дальше происходило в квартире N 50, неизвестно, но известно, чтопроисходило у Никанора Ивановича. Запершись у себя в уборной на крючок, онвытащил из портфеля пачку, навязанную переводчиком, и убедился в том, что вней четыреста рублей. Эту пачку Никанор Иванович завернул в обрывок газеты изасунул в вентиляционный ход. Через пять минут председатель сидел за столом в своей маленькойстоловой. Супруга его принесла из кухни аккуратно нарезанную селедочку,густо посыпанную зеленым луком. Никанор Иванович налил лафитничек, выпил,налил второй, выпил, подхватил на вилку три куска селедки... и в это времяпозвонили, а Пелагея Антоновна внесла дымящуюся кастрюлю, при одном взглядена которую сразу можно было догадаться, что в ней, в гуще огненного борща,находится то, чего вкуснее нет в мире, -- мозговая кость. Проглотив слюну, Никанор Иванович заворчал, как пес: -- А чтоб вам провалиться! Поесть не дадут. Не пускай никого, менянету, нету. Насчет квартиры скажи, чтобы перестали трепаться. Через неделюбудет заседание... Супруга побежала в переднюю, а Никанор Иванович разливательной ложкойповолок из огнедышащего озера -- ее, кость, треснувшую вдоль. И в эту минутув столовую вошли двое граждан, а с ними почему-то очень бледная ПелагеяАнтоновна. При взгляде на граждан побелел и Никанор Иванович и поднялся. -- Где сортир? -- озабоченно спросил первый, который был в белойкосоворотке. На обеденном столе что-то стукнуло (это Никанор Иванович уронил ложкуна клеенку). -- Здесь, здесь, -- скороговоркой ответила Пелагея Антоновна. И пришедшие немедленно устремились в коридор. -- А в чем дело? -- тихо спросил Никанор Иванович, следуя запришедшими, -- у нас ничего такого в квартире не может быть... А у васдокументики... я извиняюсь... Первый на ходу показал Никанору Ивановичу документик, а второй в эту жеминуту оказался стоящим на табуретке в уборной, с рукою, засунутой ввентиляционный ход. В глазах у Никанора Ивановича потемнело, газету сняли,но в пачке оказались не рубли, а неизвестные деньги, не то синие, не тозеленые, и с изображением какого-то старика. Впрочем, все это НиканорИванович разглядел неясно, перед глазами у него плавали какие-то пятна. -- Доллары в вентиляции, -- задумчиво сказал первый и спросил НиканораИвановича мягко и вежливо: -- Ваш пакетик? -- Нет! -- ответил Никанор Иванович страшным голосом, -- подбросиливраги! -- Это бывает, -- согласился тот, первый, и опять-таки мягко добавил:-- Ну что же, надо остальные сдавать. -- Нету у меня! Нету, богом клянусь, никогда в руках не держал! --отчаянно вскричал председатель. Он кинулся к комоду, с грохотом вытащил ящик, а из него портфель,бессвязно при этом выкрикивая: -- Вот контракт... переводчик-гад подбросил... Коровьев... в пенсне! Он открыл портфель, глянул в него, сунул в него руку, посинел лицом иуронил портфель в борщ. В портфеле ничего не было: ни Степиного письма, никонтракта, ни иностранцева паспорта, ни денег, ни контрамарки. Словом,ничего, кроме складного метра. -- Товариши! -- неистово закричал председатель, -- держите их! У нас вдоме нечистая сила! И тут же неизвестно что померещилось Пелагее Антоновне, но только она,всплеснув руками, вскричала: -- Покайся, Иваныч! Тебе скидка выйдет! С глазами, налитыми кровью, Никанор Иванович занес кулаки над головойжены, хрипя: -- У, дура проклятая! Тут он ослабел и опустился на стул, очевидно, решив покоритьсянеизбежному. В это время Тимофей Кондратьевич Квасцов на площадке лестницы припадалк замочной скважине в дверях квартиры председателя то ухом, то глазом,изнывая от любопытства. Через пять минут жильцы дома, находившиеся во дворе, видели, какпредседатель в сопровождении еще двух лиц проследовал прямо к воротам дома.Рассказывали, что на Никаноре Ивановиче лица не было, что он пошатывался,проходя, как пьяный, и что-то бормотал. А еще через час неизвестный гражданин явился в квартиру номеродиннадцать, как раз в то время, когда Тимофей Кондратьевич рассказывалдругим жильцам, захлебываясь от удовольствия, о том, как замелипредседателя, пальцем выманил из кухни Тимофея Кондратьевича в переднюю,что-то ему сказал и вместе с ним пропал.
Глава 10. Вести из Ялты
В то время, как случилось несчастье с Никанором Ивановичем, недалеко отдома N 302-бис, на той же Садовой, в кабинете финансового директора ВарьетеРимского находились двое: сам Римский и администратор Варьете Варенуха. Большой кабинет на втором этаже театра двумя окнами выходил на Садовую,а одним, как раз за спиною финдиректора, сидевшего за письменным столом, влетний сад Варьете, где помещались прохладительные буфеты, тир и открытаяэстрада. Убранство кабинета, помимо письменного стола, заключалось в пачкестарых афиш, висевших на стене, маленьком столике с графином воды, четырехкреслах и в подставке в углу, на которой стоял запыленный давний макеткакого-то обозрения. Ну, само собой разумеется, что, кроме того, была вкабинете небольших размеров потасканная, облупленная несгораемая касса, полевую руку Римского, рядом с письменным столом. Сидящий за столом Римский с самого утра находился в дурном расположениидуха, а Варенуха, в противоположность ему, был очень оживлен и как-тоособенно беспокойно деятелен. Между тем выхода его энергии не было. Варенуха прятался сейчас в кабинете у финдиректора от контрамарочников,которые отравляли ему жизнь, в особенности в дни перемены программы. Асегодня как раз и был такой день. Лишь только начинал звенеть телефон, Варенуха брал трубку и лгал в нее: -- Кого? Варенуху? Его нету. Вышел из театра. -- Позвони ты, пожалуйста, Лиходееву еще раз, -- раздраженно сказалРимский. -- Да нету его дома. Я уже Карпова посылал. Никого нету в квартире. -- Черт знает что такое, -- шипел Римский, щелкая на счетной машинке. Дверь открылась, и капельдинер втащил толстую пачку только чтонапечатанных дополнительных афиш. На зеленых листах крупными краснымибуквами было написано: Сегодня и ежедневно в театре Варьете сверх программы: Профессор Воланд Сеансы черной магии с полным ее разоблачением Варенуха, отойдя от афиши, наброшенной им на макет, полюбовался на нееи приказал капельдинеру немедленно пустить все экземпляры в расклейку. -- Хорошо, броско, -- заметил Варенуха по уходе капельдинера. -- А мне до крайности не нравится вся эта затея, -- злобно поглядываяна афишу сквозь роговые очки, ворчал Римский, -- и вообще я удивляюсь, какему разрешили это поставить! -- Нет, Григорий Данилович, не скажи, это очень тонкий шаг. Тут всясоль в разоблачении. -- Не знаю, не знаю, никакой тут соли нет, и всегда он придумаетчто-нибудь такое! Хоть бы показал этого мага. Ты-то его видел? Откуда он еговыкопал, черт его знает! Выяснилось, что Варенуха, так же как и Римский, не видел мага. ВчераСтепа ("как сумасшедший", по выражению Римского) прибежал к финдиректору снаписанным уже черновиком договора, тут же велел его переписать и выдатьденьги. И маг этот смылся, и никто его не видел, кроме самого Степы. Римский вынул часы, увидел, что они показывают уже пять минут третьего,и совершенно остервенился. В самом деле! Лиходеев звонил примерно водиннадцать часов, сказал, что придет примерно через полчаса, и не только непришел, но и из квартиры исчез! -- У меня же дело стоит! -- уже рычал Римский, тыча пальцем в грудунеподписанных бумаг. -- Уж не попал ли он, как Берлиоз, под трамвай? -- говорил Варенуха,держа у уха трубку, в которой слышались густые, продолжительные и совершеннобезнадежные сигналы. -- А хорошо было бы... -- чуть слышно сквозь зубы сказал Римский. В этот самый момент в кабинет вошла женщина в форменной куртке, вфуражке, в черной юбке и в тапочках. Из маленькой сумки на поясе женщинавынула беленький квадратик и тетрадь и спросила: -- Где тут Варенуха? Сверхмолния вам. Распишитесь. Варенуха чиркнул какую-то закорючку в тетради у женщины, и лишь толькодверь за той захлопнулась, вскрыл квадратик. Прочитав телеграмму, он поморгал глазами и передал квадратик Римскому. В телеграмме было напечатано следующее: "Ялты Москву Варьете сегодняполовину двенадцатого угрозыск явился шатен ночной сорочке брюках без сапогпсихический назвался Лиходеевым директором Варьете молнируйте Ялтинскийрозыск где директор Лиходеев". -- Здравствуйте, я ваша тетя! -- воскликнул Римский и добавил: -- Ещесюрприз! -- Лжедмитрий, -- сказал Варенуха и заговорил в трубку телефона: --Телеграф? Счет Варьете. Примите сверхмолнию... Вы слушаете? "Ялта,угрозыск... Лиходеев Москве финдиректор Римский"... Независимо от сообщения о Ялтинском самозванце, Варенуха опять принялсяпо телефону разыскивать Степу где попало и, натурально, нигде его не нашел.Как раз тогда, когда Варенуха, держа в руках трубку, раздумывал о том, кудабы ему еще позвонить, вошла та самая женщина, что принесла и первую молнию,и вручила Варенухе новый конвертик. Торопливо вскрыв его, Варенуха прочиталнапечатанное и свистнул. -- Что еще? -- нервно дернувшись, спросил Римский. Варенуха молча подал ему, телеграмму и финдиректор увидел в ней слова:"Умоляю верить брошен Ялту гипнозом Воланда молнируйте угрозыскуподтверждение личности Лиходеев". Римский и Варенуха, касаясь друг друга головами, перечитывалителеграмму, а перечитав, молча уставились друг на друга. -- Граждане! -- вдруг рассердилась женщина, -- расписывайтесь, а потомуж будете молчать сколько угодно! Я ведь молнии разношу. Варенуха, не спуская глаз с телеграммы, криво расчеркнулся в тетради, иженщина исчезла. -- Ты же с ним в начале двенадцатого разговаривал по телефону? -- вполном недоумении заговорил администратор. -- Да смешно говорить! -- пронзительно закричал Римский, --разговаривал или не разговаривал, а не может он быть сейчас в Ялте! Этосмешно! -- Он пьян... -- сказал Варенуха. -- Кто пьян? -- спросил Римский, и опять оба уставились друг на друга. Что телеграфировал из Ялты какой-то самозванец или сумасшедший, в этомсомнений не было; но вот что было странно: откуда же Ялтинский мистификаторзнает Воланда, только вчера приехавшего в Москву? Откуда он знает о связимежду Лиходеевым и Воландом? -- "Гипнозом..." -- повторял Варенуха слово из телеграммы, -- откуда жеему известно о Воланде? -- он поморгал глазами и вдруг вскричал решительно:-- Да нет, чепуха, чепуха, чепуха! -- Где он остановился, этот Воланд, черт его возьми? -- спросилРимский. Варенуха немедленно соединился с интуристским бюро и, к полномуудивлению Римского, сообщил, что Воланд остановился в квартире Лиходеева.Набрав после этого номер Лиходеевской квартиры, Варенуха долго слушал, какгусто гудит в трубке. Среди этих гудков откуда-то издалека послышалсятяжкий, мрачный голос, пропевший: "...скалы, мой приют..." -- и Варенухарешил, что в телефонную сеть откуда-то прорвался голос из радиотеатра. -- Не отвечает квартира, -- сказал Варенуха, кладя трубку на рычаг, --попробовать разве позвонить еще... Он не договорил. В дверях появилась все та же женщина, и оба, и Римскийи Варенуха, поднялись ей навстречу, а она вынула из сумки уже не белый, акакой-то темный листок. -- Это уже становится интересно, -- процедил сквозь зубы Варенуха,провожая взглядом поспешно уходящую женщину. Первый листком овладел Римский. На темном фоне фотографической бумаги отчетливо выделялись черныеписаные строки: "Доказательство мой почерк моя подпись молнируйте подтверждениеустановите секретное наблюдение Воландом Лиходеев". За двадцать лет своей деятельности в театрах Варенуха видал всякиевиды, но тут он почувствовал, что ум его застилается как бы пеленою, и онничего не сумел произнести, кроме житейской и притом совершенно нелепойфразы: -- Этого не может быть! Римский же поступил не так. Он поднялся, открыл дверь, рявкнул в неекурьерше, сидящей на табуретке: -- Никого, кроме почтальонов, не впускать! -- и запер кабинет на ключ. Затем он достал из письменного стола кипу бумаг и начал тщательносличать жирные, с наклоном влево, буквы в фотограмме с буквами в Степиныхрезолюциях и в его же подписях, снабженных винтовой закорючкой. Варенуха,навалившись на стол, жарко дышал в щеку Римского. -- Это его почерк, -- наконец твердо сказал финдиректор, а Варенухаотозвался, как эхо: -- Его. Вглядевшись в лицо Римского, администратор подивился перемене,происшедшей в этом лице. И без того худой финдиректор как будто еще болеепохудел и даже постарел, а глаза его в роговой оправе утратили свою обычнуюколючесть, и появилась в них не только тревога, но даже как будто печаль. Варенуха проделал все, что полагается человеку в минуты великогоизумления. Он и по кабинету пробежался, и дважды вздымал руки, как распятый,и выпил целый стакан желтоватой воды из графина, и восклицал: -- Не понимаю! Не по-ни-ма-ю! Римский же смотрел в окно и напряженно о чем-то думал. Положениефиндиректора было очень затруднительно. Требовалось тут же, не сходя сместа, изобрести обыкновенные объяснения явлений необыкновенных. Прищурившись, финдиректор представил себе Степу в ночной сорочке и безсапог влезающим сегодня около половины двенадцатого в какой-то невиданныйсверхбыстроходный самолет, а затем его же, Степу, и тоже в половинедвенадцатого, стоящим в носках на аэродроме в Ялте... черт знает что такое! Может быть, не Степа сегодня говорил с ним по телефону из собственнойсвоей квартиры? Нет, это говорил Степа! Ему ли не знать Степиного голоса! Даесли бы сегодня и не Степа говорил, то ведь не далее чем вчера, под вечер,Степа из своего кабинета явился в этот самый кабинет с этим дурацкимдоговором и раздражал финдиректора своим легкомыслием. Как это он мог уехатьили улететь, ничего не сказав в театре? Да если бы и улетел вчера вечером, кполудню сегодняшнего дня не долетел бы. Или долетел бы? -- Сколько километров до Ялты? -- спросил Римский. Варенуха прекратил свою беготню и заорал: -- Думал! Уже думал! До Севастополя по железной дороге около полуторатысяч километров. Да до Ялты накинь еще восемьдесят километров. Но повоздуху, конечно, меньше. Гм... Да... Ни о каких поездах не может быть и разговора. Но что жетогда? Истребитель? Кто и в какой истребитель пустит Степу без сапог? Зачем?Может быть, он снял сапоги, прилетев в Ялту? То же самое: зачем? Да и всапогах в истребитель его не пустят! Да и истребитель тут ни при чем. Ведьписано же, что явился в угрозыск в половине двенадцатого дня, а разговаривалон по телефону в Москве... позвольте-ка... тут перед глазами Римского возникциферблат его часов... Он припоминал, где были стрелки. Ужас! Это было вдвадцать минут двенадцатого. Так что же это выходит? Если предположить, чтомгновенно после разговора Степа кинулся на аэродром и достиг его за пять,скажем, минут, что, между прочим, тоже немыслимо, то выходит, что самолет,снявшись тут же, в пять минут покрыл более тысячи километров? Следовательно,в час он покрывает более двенадцати тысяч километров!!! Этого не может быть,а значит, его нет в Ялте. Что же остается? Гипноз? Никакого такого гипноза, чтобы швырнутьчеловека за тысячу километров, на свете нету! Стало быть, ему мерещится, чтоон в Ялте! Ему-то, может быть, и мерещится, а Ялтинскому угрозыску тожемерещится? Ну, нет, извините, этого не бывает!... Но ведь телеграфируют ониоттуда? Лицо финдиректора было буквально страшно. Ручку двери снаружи в этовремя крутили и дергали, и слышно было, как курьерша за дверями отчаяннокричала: -- Нельзя! Не пущу! Хоть зарежьте!! Заседание! Римский, сколько мог, овладел собою, взял телефонную трубку и сказал внее: -- Дайте сверхсрочный разговор с Ялтой. "Умно!" -- мысленно воскликнул Варенуха. Но разговор с Ялтой не состоялся. Римский положил трубку и сказал: -- Как назло, линия испортилась. Видно было, что порча линии его почему-то особенно сильно расстроила идаже заставила задуматься. Подумав немного, он опять взялся за трубку однойрукой, другой стал записывать то, что говорил в трубку: -- Примите сверхмолнию. Варьете. Да. Ялта. Угрозыск. Да. "Сегодня околополовины двенадцатого Лиходеев говорил мною телефону Москве, точка. Послеэтого на службу не явился и разыскать его телефонам не можем, точка. Почеркподтверждаю, точка. Меры наблюдения указанным артистом принимаю. ФиндиректорРимский". "Очень умно!" -- подумал Варенуха, но не успел подумать как следует,как в голове у него пронеслось слово: "Глупо! Не может быть он в Ялте!" Римский же тем временем сделал следующее: аккуратно сложил всеполученные телеграммы и копию со своей в пачку, пачку вложил в конверт,заклеил его, надписал на нем несколько слов и вручил его Варенухе, говоря. -- Сейчас же, Иван Савельевич, лично отвези. Пусть там разбирают. "А вот это действительно умно!" -- подумал Варенуха и спрятал конверт всвой портфель. Затем он еще раз на всякий случай навертел на телефоне номерСтепиной квартиры, прислушался и радостно и таинственно замигал изагримасничал. Римский вытянул шею. -- Артиста Воланда можно попросить? -- сладко спросил Варенуха. -- Они заняты, -- ответила трубка дребезжащим голосом, -- а ктоспрашивает? -- Администратор Варьете Варенуха. -- Иван Васильевич? -- радостно вскричала трубка, -- страшно радслышать ваш голос! Как ваше здоровье? -- Мерси, -- изумленно ответил Варенуха, -- а с кем я говорю? -- Помощник, помощник его и переводчик Коровьев, -- трещала трубка, --весь к вашим услугам, милейший Иван Савельевич! Распоряжайтесь мной как вамбудет угодно. Итак? -- Простите, что, Степана Богдановича Лиходеева сейчас нету дома? -- Увы, нету! Нету! -- кричала трубка, -- уехал. -- А куда? -- За город кататься на машине. -- К... как? Ка... кататься? А когда же он вернется? -- А сказал, подышу свежим воздухом и вернусь! -- Так... -- растерянно сказал Варенуха, -- мерси. Будьте добрыпередать месье Воланду, что выступление его сегодня в третьем отделении. -- Слушаю. Как же. Непременно. Срочно. Всеобязательно. Передам, --отрывисто стукала трубка. -- Всего доброго, -- удивляясь, сказал Варенуха. -- Прошу принять, -- говорила трубка, -- мои наилучшие, наигорячейшиеприветы и пожелания! Успехов! Удач! Полного счастья. Всего! -- Ну, конечно! Я же говорил! -- возбужденно кричал администратор, --никакая не Ялта, а он уехал за город! -- Ну, если это так, -- бледнея от злобы, заговорил финдиректор, -- тоуж это действительно свинство, которому нет названия! Тут администратор подпрыгнул и закричал так, что Римский вздрогнул: -- Вспомнил! Вспомнил! В Пушкино открылась чебуречная "Ялта"! Всепонятно! Поехал туда, напился и теперь оттуда телеграфирует! -- Ну, уж это чересчур, -- дергаясь щекой, ответил Римский, и в глазахего горела настоящая тяжелая злоба, -- ну что ж, дорого ему эта прогулкаобойдется, -- тут он вдруг споткнулся и нерешительно добавил: -- Но как же,ведь угрозыск... -- Это вздор! Его собственные шуточки, -- перебил экспансивныйадминистратор и спросил: -- А пакет-то везти? -- Обязательно, -- ответил Римский. И опять открылась дверь, и вошла та самая... "Она!" -- почему-то стоской подумал Римский. И оба встали навстречу почтальонше. На этот раз в телеграмме были слова: "Спасибо подтверждение срочно пятьсот угрозыск мне завтра вылетаюМоскву Лиходеев". -- Он с ума сошел... -- слабо сказал Варенуха. Римский же позвенел ключом, вынул из ящика несгораемой кассы деньги,отсчитал пятьсот рублей, позвонил, вручил курьеру деньги и послал его нателеграф. -- Помилуй, Григорий Данилович, -- не веря своим глазам, проговорилВаренуха, -- по-моему, ты зря деньги посылаешь. -- Они придут обратно, -- отозвался Римский тихо, -- а вот он сильноответит за этот пикничок, -- и добавил, указывая на портфель Варенухи: --Поезжай, Иван Савельевич, не медли. И Варенуха с портфелем выбежал из кабинета. Он спустился в нижний этаж, увидел длиннейшую очередь возле кассы,узнал от кассирши, что та через час ждет аншлага, потому что публика прямовалом пошла, лишь только увидела дополнительную афишу, велел кассиршезагнуть и не продавать тридцать лучших мест в ложах и партере, выскочив изкассы, тут же на ходу отбился от назойливых контрамарочников и нырнул в свойкабинетик, чтобы захватить кепку. В это время затрещал телефон. -- Да! -- крикнул Варенуха. -- Иван Савельевич? -- осведомилась трубка препротивным гнусавымголосом. -- Его нет в театре! -- крикнул было Варенуха, но трубка сейчас жеперебила: -- Не валяйте дурака, Иван Савельевич, а слушайте. Телеграммы этиникуда не носите и никому не показывайте. -- Кто это говорит? -- взревел Варенуха, -- прекратите, гражданин, этиштучки! Вас сейчас же обнаружат! Ваш номер? -- Варенуха, -- отозвался все тот же гадкий голос, -- ты русский языкпонимаешь? Не носи никуда телеграммы. -- А, так вы не унимаетесь? -- закричал администратор в ярости, -- нусмотрите же! Поплатитесь вы за это, -- он еще прокричал какую-то угрозу, нозамолчал, потому что почувствовал, что в трубке его никто уже не слушает. Тут в кабинетике как-то быстро стало темнеть. Варенуха выбежал,захлопнув за собою дверь и через боковой ход устремился в летний сад. Администратор был возбужден и полон энергии. После наглого звонка он несомневался в том, что хулиганская шайка проделывает скверные шуточки и чтоэти шуточки связаны с исчезновением Лиходеева. Желание изобличить злодеевдушила администратора, и, как это ни странно, в нем зародилось предвкушениечего-то приятного. Так бывает, когда человек стремится стать центромвнимания, принести куда-нибудь сенсационное сообщение. В саду ветер дунул в лицо администратору и засыпал ему глаза песком,как бы преграждая путь, как бы предостерегая. Хлопнула во втором этаже раматак, что чуть не вылетели стекла, в вершинах кленов и лип тревожнопрошумело, потемнело и посвежело. Администратор протер глаза и увидел, чтонад Москвой низко ползет желтобрюхая грозовая туча. Вдали густо заворчало. Как ни торопился Варенуха, неодолимое желание потянуло его забежать насекунду в летнюю уборную, чтобы на ходу проверить, одел ли монтер в сеткулампу. Пробежав мимо тира, Варенуха попал в густую заросль сирени, в которойстояло голубоватое здание уборной. Монтер оказался аккуратным человеком,лампа под крышей в мужском отделении была уже обтянута металлической сеткой,но огорчило администратора то, что даже в предгрозовом потемнении можно былоразобрать, что стены уже исписаны углем и карандашом. -- Ну, что же это за!... -- начал было администратор и вдруг услышал засобою голос, мурлыкнувший: -- Это вы, Иван Савельевич? Варенуха вздрогнул, обернулся и увидел за собою какого-то небольшоготолстяка, как показалось, с кошачьей физиономией. -- Ну я, -- неприязненно ответил Варенуха. -- Очень, очень приятно, -- писклявым голосом отозвался котообразныйтолстяк и вдруг, развернувшись, ударил Варенуху по уху так, что кепкаслетела с головы администратора и бесследно исчезла в отверстии сидения. От удара толстяка вся уборная осветилась на мгновение трепетным светом,и в небе отозвался громовой удар. Потом еще раз сверкнуло, и передадминистратором возник второй -- маленький, но с атлетическими плечами,рыжий, как огонь, один глаз с бельмом, рот с клыком. Этот второй, будучи,очевидно, левшой съездил администратору по другому уху. В ответ опять-такигрохнуло в небе, и на деревянную крышу уборной обрушился ливень. -- Что вы, товари... -- прошептал ополоумевший администратор, сообразилтут же, что слово "товарищи" никак не подходит к бандитам, напавшим начеловека в общественной уборной, прохрипел: -- гражда... -- смекнул, что иэто название они не заслуживают, и получил третий страшный удар неизвестноот кого из двух, так что кровь из носу хлынула на толстовку. -- Что у тебя в портфеле, паразит? -- пронзительно прокричал похожий накота, -- телеграммы? А тебя пр
Воспользуйтесь поиском по сайту:
