Глава 18. Неудачливые визитеры
В то самое время, как старательный бухгалтер несся в таксомоторе, чтобынарваться на самопишущий костюм, из плацкартного мягкого вагона N 9киевского поезда, пришедшего в Москву, в числе других вышел пассажир смаленьким фибровым чемоданчиком в руке. Пассажир этот был никто иной, какдядя покойного Берлиоза, Максимилиан Андреевич Поплавский,экономист-плановик, проживающий в Киеве на бывшей Институтской улице.Причиной приезда Максимилиана Андреевича в Москву была полученная импозавчера поздним вечером телеграмма следующего содержания: "Меня только чтозарезало трамваем на Патриарших. Похороны пятницу, три часа дня. Приезжай.Берлиоз". Максимилиан Андреевич считался, и заслуженно, одним из умнейших людей вКиеве. Но и самого умного человека подобная телеграмма может поставить втупик. Раз человек телеграфирует, что его зарезало, то ясно, что егозарезало не насмерть. Но при чем же тогда похороны? Или он очень плох ипредвидит, что умрет? Это возможно, но в высшей степени странна эта точность-- откуда он так-таки знает, что хоронить его будут в пятницу в три часадня? Удивительная телеграмма! Однако умные люди на то и умны, чтобыразбираться в запутанных вещах. Очень просто. Произошла ошибка, и депешупередали исковерканной. Слово "меня", без сомнения, попало сюда из другойтелеграммы, вместо слова "Берлиоза", которое приняло вид "Берлиоз" и попалов конец телеграммы. С такой поправкой смысл телеграммы становился ясен, но,конечно, трагичен. Когда утих взрыв горя, поразивший супругу Максимилиана Андреевича, тотнемедленно стал собираться в Москву. Надлежит открыть одну тайну Максимилиана Андреевича. Нет спору, емубыло жаль племянника жены, погибшего в расцвете лет. Но, конечно, какчеловек деловой, он понимал, что никакой особенной надобности в егоприсутствии на похоронах нету. И тем не менее Максимилиан Андреевич оченьспешил в Москву. В чем же было дело? В одном -- в квартире. Квартира вМоскве? Это серьезно. Неизвестно почему, но Киев не нравился МаксимилиануАндреевичу, и мысль о переезде в Москву настолько точила его в последнеевремя, что он стал даже худо спать. Его не радовали весенние разливы Днепра,когда, затопляя острова на низком берегу, вода сливалась с горизонтом. Егоне радовал тот потрясающий по красоте вид, что открывался от подножияпамятника князю Владимиру. Его не веселили солнечные пятна, играющие весноюна кирпичных дорожках Владимирской горки. Ничего этого он не хотел, он хотелодного -- переехать в Москву. Объявления в газетах об обмене квартиры на Институтской улице в Киевена меньшую площадь в Москве не давали никакого результата. Желающих ненаходилось, а если они и находились, то их предложения были недобросовестны. Телеграмма потрясла Максимилиана Андреевича. Это был момент, которыйупустить было бы грешно. Деловые люди знают, что такие моменты неповторяются. Словом, невзирая ни на какие трудности, нужно было суметь унаследоватьквартиру племянника на Садовой. Да, это было сложно, очень сложно, носложности эти нужно было во что бы то ни стало преодолеть. ОпытныйМаксимилиан Андреевич знал, что для этого первым и непременным шагом долженбыть следующий шаг: нужно во что бы то ни стало, хотя бы временно,прописаться в трех комнатах покойного племянника. В пятницу днем Максимилиан Андреевич вошел в дверь комнаты, в которойпомещалось домоуправление дома N 302-бис по Садовой улице в Москве. В узенькой комнате, где на стене висел старый плакат, изображавший внескольких картинках способы оживления утонувших в реке, за деревяннымстолом в полном одиночестве сидел средних лет небритый человек свстревоженными глазами. -- Могу ли я видеть председателя правления? -- вежливо осведомилсяэкономист-плановик, снимая шляпу и ставя свой чемоданчик на порожний стул. Этот, казалось бы, простенький вопрос почему-то расстроил сидящего, такчто он даже изменился в лице. Кося в тревоге глазами, он пробормоталневнятно, что председателя нету. -- Он на квартире у себя? -- спросил Поплавский, -- у меня срочнейшеедело. Сидящий ответил опять-таки очень несвязно. Но все-таки можно былодогадаться, что председателя на квартире нету. -- А когда он будет? Сидящий ничего не ответил на это и с какою-то тоской поглядел в окно. "Ага!" -- сказал сам себе умный Поплавский и осведомился о секретаре. Странный человек за столом даже побагровел от напряжения и сказалневнятно опять-таки, что секретаря тоже нету... когда он придет, неизвестнои... что секретарь болен... "Ага!.." -- сказал себе Поплавский, -- но кто-нибудь же есть вправлении? -- Я, -- слабым голосом отозвался человек. -- Видите ли, -- внушительно заговорил Поплавский, -- я являюсьединственным наследником покойного Берлиоза, моего племянника, погибшего,как известно, на Патриарших, и я обязан, согласно закону, принятьнаследство, заключающееся в нашей квартире номер пятьдесят... -- Не в курсе я, товарищ, -- тоскливо перебил человек. -- Но, позвольте, -- звучным голосом сказал Поплавский, -- вы членправления и обязаны... И тут в комнату вошел какой-то гражданин. При виде вошедшего сидящий застолом побледнел. -- Член правления Пятнажко? -- спросил у сидящего вошедший. -- Я, -- чуть слышно ответил тот. Вошедший что-то прошептал сидящему, и тот, совершенно расстроенный,поднялся со стула, и через несколько секунд Поплавский остался один в пустойкомнате правления. "Эх, какое осложнение! И нужно ж было, чтоб их всех сразу..." -- сдосадой думал Поплавский, пересекая асфальтовый двор и спеша в квартиру N50. Лишь только экономист-плановик позвонил, дверь открыли, и МаксимилианАндреевич вошел в полутемную переднюю. Удивило его несколько тообстоятельство, что непонятно было, кто ему открыл: в передней никого небыло, кроме громаднейшего черного кота, сидящего на стуле. Максимилиан Андреевич покашлял, потопал ногами, и когда дверь кабинетаоткрылась, и в переднюю вышел Коровьев, Максимилиан Андреевич поклонился емувежливо, но с достоинством, и сказал: -- Моя фамилия Поплавский. Я являюсь дядей... Не успел он договорить, как Коровьев выхватил из кармана грязныйплаток, уткнулся в него носом и заплакал. --... покойного Берлиоза... -- Как же, как же, -- перебил Коровьев, отнимая платок от лица. -- Якак только глянул на вас, догадался, что это вы! -- тут он затрясся от слези начал вскрикивать: -- Горе-то, а? Ведь это что ж такое делается? А? -- Трамваем задавило? -- шепотом спросил Поплавский. -- Начисто, -- крикнул Коровьев, и слезы побежали у него из-под пенснепотоками, -- начисто! Я был свидетелем. Верите -- раз! Голова -- прочь!Правая нога -- хрусть, пополам! Левая -- хрусть, пополам! Вот до чего этитрамваи доводят! -- и, будучи, видимо, не в силах сдержать себя, Коровьевклюнул носом в стену рядом с зеркалом и стал содрогаться в рыданиях. Дядя Берлиоза был искренне поражен поведением неизвестного. "Вот,говорят, не бывает в наш век сердечных людей!" -- подумал он, чувствуя, чтоу него самого начинают чесаться глаза. Однако в то же время неприятноеоблачко набежало на его душу, и тут же мелькнула змейкой мысль о том, что непрописался ли этот сердечный человек уже в квартире покойного, ибо и такиепримеры в жизни бывали. -- Простите, вы были другом моего покойного Миши? -- спросил он, утираярукавом левый сухой глаз, а правым изучая потрясаемого печалью Коровьева. Нотот до того разрыдался, что ничего нельзя было понять, кроме повторяющихсяслов "хрусть и пополам!". Нарыдавшись вдоволь, Коровьев отлепился наконец отстенки и вымолвил: -- Нет, не могу больше! Пойду приму триста капель эфирной валерьянки!-- и, повернув к Поплавскому совершенно заплаканное лицо, добавил: -- Вотони, трамваи-то. -- Я извиняюсь, вы мне дали телеграмму? -- спросил МаксимилианАндреевич, мучительно думая о том, кто бы мог быть этот удивительный плакса. -- Он! -- ответил Коровьев и указал пальцем на кота. Поплавский вытаращил глаза, полагая, что ослышался. -- Нет, не в силах, нет мочи, -- шмыгая носом, продолжал Коровьев, --как вспомню: колесо по ноге... одно колесо пудов десять весит... Хрусть!Пойду лягу в постель, забудусь сном, -- и тут он исчез из передней. Кот же шевельнулся, спрыгнул со стула, стал на задние лапы,подбоченился, раскрыл пасть и сказал: -- Ну, я дал телеграмму! Дальше что? У Максимилиана Андреевича сразу закружилась голова, руки и ногиотнялись, он уронил чемодан и сел на стул напротив кота. -- Я, кажется, русским языком спрашиваю, -- сурово сказал кот, --дальше что? Но Поплавский не дал никакого ответа. -- Паспорт! -- тявкнул кот и протянул пухлую лапу. Ничего не соображая и ничего не видя, кроме двух искр, горящих вкошачьих глазах, Поплавский выхватил из кармана паспорт, как кинжал. Котснял с подзеркального стола очки в толстой черной оправе, надел их на морду,от чего сделался еще внушительнее, и вынул из прыгающей руки Поплавскогопаспорт. "Вот интересно: упаду я в обморок или нет?" -- подумал Поплавский.Издалека доносились всхлипывания Коровьева, вся передняя наполнилась запахомэфира, валерьянки и еще какой-то мерзости.
-- Каким отделением выдан документ? -- спросил кот, всматриваясь встраницу. Ответа не последовало. -- Четыреста двенадцатым, -- сам себе сказал кот, водя лапой попаспорту, который он держал кверху ногами, -- ну да, конечно! Мне этоотделение известно! Там кому попало выдают паспорта! А я б, например, невыдал такому, как вы! Глянул бы только раз в лицо и моментально отказал бы!-- кот до того рассердился, что швырнул паспорт на пол. -- Ваше присутствиена похоронах отменяется, -- продолжал кот официальным голосом. --Потрудитесь уехать к месту жительства. -- И рявкнул в дверь: -- Азазелло! На его зов в переднюю выбежал маленький, прихрамывающий, обтянутыйчерным трико, с ножом, засунутым за кожаный пояс, рыжий, с желтым клыком, сбельмом на левом глазу. Поплавский почувствовал, что ему не хватает воздуха, поднялся со стулаи попятился, держась за сердце. -- Азазелло, проводи! -- приказал кот и вышел из передней. -- Поплавский, -- тихо прогнусил вошедший, -- надеюсь, уже все понятно? Поплавский кивнул головой. -- Возвращайся немедленно в Киев, -- продолжал Азазелло, -- сиди тамтише воды, ниже травы и ни о каких квартирах в Москве не мечтай, ясно? Этот маленький, доводящий до смертного страха Поплавского своим клыком,ножом и кривым глазом, доходил экономисту только до плеча, но действовалэнергично, складно и организованно. Прежде всего он поднял паспорт и подал его Максимилиану Андреевичу, итот принял книжечку мертвой рукой. Затем именуемый Азазелло одной рукойподнял чемодан, другой распахнул дверь и, взяв под руку дядю Берлиоза, вывелего на площадку лестницы. Поплавский прислонился к стене. Без всякого ключаАзазелло открыл чемодан, вынул из него громадную жареную курицу без однойноги, завернутую в промаслившуюся газету, и положил ее на площадке. Затемвытащил две пары белья, бритвенный ремень, какую-то книжку и футляр и всеэто спихнул ногой в пролет лестницы, кроме курицы. Туда же полетел иопустевший чемодан. Слышно было, как он грохнулся внизу и, судя по звуку, отнего отлетела крышка. Затем рыжий разбойник ухватил за ногу курицу и всей этой курицейплашмя, крепко и страшно так ударил по шее Поплавского, что туловище курицыотскочило, а нога осталась в руке Азазелло. Все смешалось в доме Облонских,как справедливо выразился знаменитый писатель Лев Толстой. Именно так исказал бы он в данном случае. Да! Все смешалось в глазах у Поплавского.Длинная искра пронеслась у него перед глазами, затем сменилась какой-тотраурной змеей, погасившей на мгновенье майский день, -- и Поплавскийполетел вниз по лестнице, держа в руке паспорт. Долетев до поворота, онвыбил на лестничной площадке ногою стекло в окне и сел на ступеньке. Мимонего пропрыгала безногая курица и свалилась в пролет. Оставшийся наверхуАзазелло вмиг обглодал куриную ногу и кость засунул в боковой карманчиктрико, вернулся в квартиру и с грохотом закрылся. В это время снизу сталислышаться осторожные шаги подымающегося человека. Пробежав еще один пролет, Поплавский сел на деревянный диванчик наплощадке и перевел дух. Какой-то малюсенький пожилой человечек с необыкновенно печальным лицом,в чесунчовом старинном костюме и твердой соломенной шляпе с зеленой лентой,подымаясь вверх по лестнице, остановился возле Поплавского. -- Позвольте вас спросить, гражданин, -- с грустью осведомилсячеловечек в чесунче, -- где квартира номер пятьдесят? -- Выше! -- отрывисто ответил Поплавский. -- Покорнейше вас благодарю, гражданин, -- так же грустно сказалчеловечек и пошел вверх, а Поплавский поднялся и побежал вниз. Возникает вопрос, уж не в милицию ли спешил Максимилиан Андреевичжаловаться на разбойников, учинивших над ним дикое насилие среди бела дня?Нет, ни в коем случае, это можно сказать уверенно. Войти в милицию исказать, что вот, мол, сейчас кот в очках читал мой паспорт, а потом человекв трико, с ножом... Нет, граждане, Максимилиан Андреевич был действительноумным человеком! Он был уже внизу и увидел у самой выходной двери дверь, ведущую вкакую-то каморку. Стекло в этой двери было выбито. Поплавский спряталпаспорт в карман, оглянулся, надеясь увидеть выброшенные вещи. Но их не былои следа. Поплавский сам удивился, насколько мало его это огорчило. Егозанимала другая интересная и соблазнительная мысль -- проверить на этомчеловечке еще раз проклятую квартиру. В самом деле: раз он справлялся о том,где она находится, значит, шел в нее впервые. Стало быть, он сейчаснаправлялся непосредственно в лапы той компании, что засела в квартире N 50.Что-то подсказывало Поплавскому, что человечек этот очень скоро выйдет изквартиры. Ни на какие похороны никакого племянника Максимилиан Андреевич,конечно, уже не собирался, а до поезда в Киев времени было достаточно.Экономист оглянулся и нырнул в каморку. В это время далеко вверху стукнуладверь. "Это он вошел!" -- с замиранием сердца подумал Поплавский. В каморкебыло прохладно, пахло мышами и сапогами. Максимилиан Андреевич уселся накаком-то деревянном обрубке и решил ждать. Позиция была удобная, из каморкипрямо была видна выходная дверь шестого парадного. Однако ждать пришлось дольше, чем полагал киевлянин. Лестница все времябыла почему-то пустынна. Слышно было хорошо, и наконец в пятом этажестукнула дверь. Поплавский замер. Да, его шажки. "Идет вниз". Открыласьдверь этажом пониже. Шажки стихли. Женский голос. Голос грустногочеловека... да, это его голос... Произнес что-то вроде "Оставь, Христаради...". Ухо Поплавского торчало в разбитом стекле. Это ухо уловило женскийсмех. Быстрые и бойкие шаги вниз; и вот мелькнула спина женщины. Эта женщинас клеенчатой зеленой сумкой в руках вышла из подъезда во двор. А шажки тогочеловечка возобновились. "Странно, он назад возвращается в квартиру! А не изэтой ли шайки он сам? Да, возвращается. Вот опять наверху открыли дверь. Нучто же, подождем еще". На этот раз пришлось ждать недолго. Звуки двери. Шажки. Шажки стихли.Отчаянный крик. Мяуканье кошки. Шажки быстрые, дробные, вниз, вниз, вниз! Поплавский дождался. Крестясь и что-то бормоча, пролетел печальныйчеловек, без шляпы, с совершенно безумным лицом, исцарапанной лысиной и всовершенно мокрых штанах. Он начал рвать за ручку выходную дверь, в страхене соображая, куда она открывается -- наружу или внутрь, -- наконец совладалс нею и вылетел на солнце во двор. Проверка квартиры была произведена; не думая больше ни о покойномплемяннике, ни о квартире, содрогаясь при мысли о той опасности, которой онподвергался, Максимилиан Андреевич, шепча только два слова: "Все понятно!Все понятно!" -- выбежал во двор. Через несколько минут троллейбус уносилэкономиста-плановика по направлению к Киевскому вокзалу. С маленьким же человечком, пока экономист сидел в каморке внизу,приключилась неприятнейшая история. Человечек был буфетчиком в Варьете иназывался Андрей Фокич Соков. Пока шло следствие в Варьете, Андрей Фокичдержался в сторонке от всего происходящего, и замечено было только одно, чтоон стал еще грустнее, чем был всегда вообще, и, кроме того, что онсправлялся у курьера Карпова о том, где остановился приезжий маг. Итак, расставшись на площадке с экономистом, буфетчик добрался допятого этажа и позвонил в квартиру N 50. Ему открыли немедленно, но буфетчик вздрогнул, попятился и вошел несразу. Это было понятно. Открыла дверь девица, на которой ничего не было,кроме кокетливого кружевного фартучка и белой наколки на голове. На ногах,впрочем, были золотые туфельки. Сложением девица отличалась безукоризненным,и единственным дефектом ее внешности можно было считать багровый шрам нашее. -- Ну что ж, входите, раз звонили! -- сказала девица, уставив набуфетчика зеленые распутные глаза. Андрей Фокич охнул, заморгал глазами и шагнул в переднюю, снимая шляпу.В это время как раз в передней зазвенел телефон. Бесстыжая горничная,поставив одну ногу на стул, сняла трубку с рычажка и сказала в нее: -- Алло! Буфетчик не знал, куда девать глаза, переминался с ноги на ногу идумал: "Ай да горничная у иностранца! Тьфу ты, пакость какая!" И чтобыспастись от пакости, стал коситься по сторонам. Вся большая и полутемная передняя была загромождена необычнымипредметами и одеянием. Так, на спинку стула наброшен был траурный плащ,подбитый огненной материей, на подзеркальном столике лежала длинная шпага споблескивающей золотом рукоятью. Три шпаги с рукоятями серебряными стояли вуглу так же просто, как какие-нибудь зонтики или трости. А на оленьих рогахвисели береты с орлиными перьями. -- Да, -- говорила горничная в телефон, -- как? Барон Майгель? Слушаю.Да! Господин артист сегодня дома. Да, будет рад вас видеть. Да, гости...Фрак или черный пиджак. Что? К двенадцати ночи. -- Закончив разговор,горничная положила трубку и обратилась к буфетчику: -- Вам что угодно? -- Мне необходимо видеть гражданина артиста. -- Как? Так-таки его самого? -- Его, -- ответил буфетчик печально. -- Спрошу, -- сказала, видимо колеблясь, горничная и, приоткрыв дверь вкабинет покойного Берлиоза, доложила: -- Рыцарь, тут явился маленькийчеловек, который говорит, что ему нужен мессир. -- А пусть войдет, -- раздался из кабинета разбитый голос Коровьева. -- Пройдите в гостиную, -- сказала девица так просто, как будто былаодета по-человечески, приоткрыла дверь в гостиную, а сама покинула переднюю. Войдя туда, куда его пригласили, буфетчик даже про дело свое позабыл,до того его поразило убранство комнаты. Сквозь цветные стекла больших окон(фантазия бесследно пропавшей ювелирши) лился необыкновенный, похожий нацерковный, свет. В старинном громадном камине, несмотря на жаркий весеннийдень, пылали дрова. А жарко между тем нисколько не было в комнате, и даженаоборот, входящего охватывала какая-то погребная сырость. Перед камином натигровой шкуре сидел, благодушно жмурясь на огонь, черный котище. Был стол,при взгляде на который богобоязненный буфетчик вздрогнул: стол был покрытцерковной парчой. На парчовой скатерти стояло множество бутылок -- пузатых,заплесневевших и пыльных. Между бутылками поблескивало блюдо, и сразу быловидно, что это блюдо из чистого золота. У камина маленький, рыжий, с ножомза поясом, на длинной стальной шпаге жарил куски мяса, и сок капал в огонь,и в дымоход уходил дым. Пахло не только жареным, но еще какими-токрепчайшими духами и ладаном, от чего у буфетчика, уже знавшего из газет огибели Берлиоза и о месте его проживания, мелькнула мысль о том, что уж неслужили ли, чего доброго, по Берлиозу церковную панихиду, каковую мысль,впрочем, он тут же отогнал от себя, как заведомо нелепую. Ошеломленный буфетчик неожиданно услышал тяжелый бас: -- Ну-с, чем я вам могу быть полезен? Тут буфетчик и обнаружил в тени того, кто был ему нужен. Черный маг раскинулся на каком-то необъятном диване, низком, сразбросанными на нем подушками. Как показалось буфетчику, на артисте былотолько черное белье и черные же остроносые туфли. -- Я, -- горько заговорил буфетчик, -- являюсь заведующим буфетомтеатра Варьете... Артист вытянул вперед руку, на пальцах которой сверкали камни, как бызаграждая уста буфетчику, и заговорил с большим жаром: -- Нет, нет, нет! Ни слова больше! Ни в каком случае и никогда! В ротничего не возьму в вашем буфете! Я, почтеннейший, проходил вчера мимо вашейстойки и до сих пор не могу забыть ни осетрины, ни брынзы. Драгоценный мой!Брынза не бывает зеленого цвета, это вас кто-то обманул. Ей полагается бытьбелой. Да, а чай? Ведь это же помои! Я своими глазами видел, как какая-тонеопрятная девушка подливала из ведра в ваш громадный самовар сырую воду, ачай между тем продолжали разливать. Нет, милейший, так невозможно! -- Я извиняюсь, -- заговорил ошеломленный этим внезапным нападениемАндрей Фокич, -- я не по этому делу, и осетрина здесь ни при чем. -- То есть как это ни при чем, если она испорчена! -- Осетрину прислали второй свежести, -- сообщил буфетчик. -- Голубчик, это вздор! -- Чего вздор? -- Вторая свежесть -- вот что вздор! Свежесть бывает только одна --первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то этоозначает, что она тухлая! -- Я извиняюсь, -- начал было опять буфетчик, не зная, как отделатьсяот придирающегося к нему артиста. -- Извинить не могу, -- твердо сказал тот. -- Я не по этому делу пришел, -- совсем расстраиваясь, проговорилбуфетчик. -- Не по этому? -- удивился иностранный маг. -- А какое же еще деломогло привести вас ко мне? Если память не изменяет мне, из лиц, близких вампо профессии, я знался только с одной маркитанткой, но и то давно, когда васеще не было на свете. Впрочем, я рад. Азазелло! Табурет господинузаведующему буфетом! Тот, что жарил мясо, повернулся, причем ужаснул буфетчика своимиклыками, и ловко подал ему один из темных дубовых низеньких табуретов.Других сидений в комнате не было. Буфетчик вымолвил: -- Покорнейше благодарю, -- и опустился на скамеечку. Задняя ее ножкатотчас с треском подломилась, и буфетчик, охнув, больно ударился задом обпол. Падая, он поддел ногой другую скамеечку, стоявшую перед ним, и с нееопрокинул себе на брюки полную чашу красного вина. Артист воскликнул: -- Ай! Не ушиблись ли вы? Азазелло помог буфетчику подняться, подал другое сиденье. Полным горяголосом буфетчик отказался от предложения хозяина снять штаны и просушить ихперед огнем и, чувствуя себя невыносимо неудобно в мокром белье и платье,сел на другую скамеечку с опаской. -- Я люблю сидеть низко, -- проговорил артист, -- с низкого не такопасно падать. Да, итак мы остановились на осетрине? Голубчик мой! Свежесть,свежесть и свежесть, вот что должно быть девизом всякого буфетчика. Да вот,не угодно ли отведать... Тут в багровом свете от камина блеснула перед буфетчиком шпага, иАзазелло выложил на золотую тарелку шипящий кусок мяса, полил его лимоннымсоком и подал буфетчику золотую двузубую вилку. -- Покорнейше... я... -- Нет, нет, попробуйте! Буфетчик из вежливости положил кусочек в рот и сразу понял, что жуетчто-то действительно очень свежее и, главное, необыкновенно вкусное. Но,прожевывая душистое, сочное мясо, буфетчик едва не подавился и не упалвторично. Из соседней комнаты вылетела большая темная птица и тихонькозадела крылом лысину буфетчика. Сев на каминную полку рядом с часами, птицаоказалась совой. "Господи боже мой! -- подумал нервный, как все буфетчики,Андрей Фокич, -- вот квартирка!" -- Чашу вина? Белое, красное? Вино какой страны предпочитаете в этовремя дня? -- Покорнейше... я не пью... -- Напрасно! Так не прикажете ли партию в кости? Или вы предпочитаетедругие какие-нибудь игры? Домино, карты? -- Не играю, -- уже утомленный, отозвался буфетчик. -- Совсем худо, -- заключил хозяин, -- что-то, воля ваша, недоброетаится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин,застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидятокружающих. Правда, возможны исключения. Среди лиц, садившихся со мною запиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы! Итак, я слушаюваше дело. -- Вчера вы изволили фокусы делать... -- Я? -- воскликнул в изумлении маг, -- помилосердствуйте. Мне это дажекак-то не к лицу! -- Виноват, -- сказал опешивший буфетчик, -- давать сеанс черноймагии... -- Ах, ну да, ну да! Дорогой мой! Я открою вам тайну: я вовсе неартист, а просто мне хотелось повидать москвичей в массе, а удобнее всегоэто было сделать в театре. Ну вот моя свита, -- он кивнул в сторону кота, --и устроила этот сеанс, я же лишь сидел и смотрел на москвичей. Но неменяйтесь в лице, а скажите, что же в связи с этим сеансом привело вас комне? -- Изволите ли видеть, в числе прочего бумажки слетели с потолка, --буфетчик понизил голос и конфузливо оглянулся, -- ну, их все и похватали. Ивот заходит ко мне в буфет молодой человек, дает червонец, я сдачи емувосемь с полтиной... Потом другой. -- Тоже молодой человек? -- Нет, пожилой. Третий, четвертый. Я все даю сдачи. А сегодня сталпроверять кассу, глядь, а вместо денег -- резаная бумага. На сто девятьрублей наказали буфет. -- Ай-яй-яй! -- воскликнул артист, -- да неужели ж они думали, что этонастоящие бумажки? Я не допускаю мысли, чтобы они это сделали сознательно. Буфетчик как-то криво и тоскливо оглянулся, но ничего не сказал. -- Неужели мошенники? -- тревожно спросил у гостя маг, -- неужели средиМосквичей есть мошенники? В ответ буфетчик так горько улыбнулся, что отпали все сомнения: да,среди москвичей есть мошенники. -- Это низко! -- возмутился Воланд, -- вы человек бедный... ведь вы --человек бедный? Буфетчик втянул голову в плечи, так что стало видно, что он человекбедный. -- У вас сколько имеется сбережений? Вопрос был задан участливым тоном, но все-таки такой вопрос нельзя непризнать неделикатным. Буфетчик замялся. -- Двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах, -- отозвался изсоседней комнаты треснувший голос, -- и дома под полом двести золотыхдесяток. Буфетчик как будто прикипел к своему табурету. -- Ну, конечно, это не сумма, -- снисходительно сказал Воланд своемугостю, -- хотя, впрочем, и она, собственно, вам не нужна. Вы когда умрете? Тут уж буфетчик возмутился. -- Это никому не известно и никого не касается, -- ответил он. -- Ну да, неизвестно, -- послышался все тот же дрянной голос изкабинета, -- подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, вфеврале будущего года, от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвертойпалате. Буфетчик стал желт лицом. -- Девять месяцев, -- задумчиво считал Воланд, -- двести сорок девятьтысяч... Это выходит круглым счетом двадцать семь тысяч в месяц? Маловато,но при скромной жизни хватит. Да еще десятки. -- Десятки реализовать не удастся, -- ввязался все тот же голос, леденясердце буфетчика, -- по смерти Андрея Фокича дом немедленно сломают идесятки будут отправлены в госбанк. -- Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику, -- продолжал артист,-- какой смысл умирать в палате под стоны и хрип безнадежных больных. Нелучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться<в другой мир> под звуки струн, окруженным хмельными красавицами илихими друзьями? Буфетчик сидел неподвижно и очень постарел. Темные кольца окружили егоглаза, щеки обвисли и нижняя челюсть отвалилась. -- Впрочем, мы размечтались, -- воскликнул хозяин, -- к делу. Покажитевашу резаную бумагу. Буфетчик, волнуясь, вытащил из кармана пачку, развернул ее иостолбенел. В обрывке газеты лежали червонцы. -- Дорогой мой, вы действительно нездоровы, -- сказал Воланд, пожимаяплечами. Буфетчик, дико улыбаясь, поднялся с табурета. -- А, -- заикаясь, проговорил он, -- а если они опять того... -- Гм... -- задумался артист, -- ну, тогда приходите к нам опять.Милости просим! Рад нашему знакомству. Тут же выскочил из кабинета Коровьев, вцепился в руку буфетчику, сталее трясти и упрашивать Андрея Фокича всем, всем передать поклоны. Плохочто-либо соображая, буфетчик тронулся в переднюю. -- Гелла, проводи! -- кричал Коровьев. Опять-таки эта рыжая нагая в передней! Буфетчик протиснулся в дверь,пискнул "до свиданья" и пошел, как пьяный. Пройдя немного вниз, оностановился, сел на ступеньки, вынул пакет, проверил -- червонцы были наместе. Тут из квартиры, выходящей на эту площадку, вышла женщина с зеленойсумкой. Увидев человека, сидящего на ступеньке и тупо глядящего на червонцы,улыбнулась и сказала задумчиво: -- Что за дом у нас такой! И этот с утра пьяный. Стекло выбили опять налестнице, -- всмотревшись повнимательнее в буфетчика, она добавила: -- Э, дау вас, гражданин, червонцев-то куры не клюют. Ты бы со мной поделился! А? -- Оставь меня, Христа ради, -- испугался буфетчик и проворно спряталденьги. Женщина рассмеялась: -- Да ну тебя к лешему, скаред! Я пошутила, -- и пошла вниз. Буфетчик медленно поднялся, поднял руку, чтобы поправить шляпу, иубедился, что ее на голове нету. Ужасно ему не хотелось возвращаться, ношляпы было жалко. Немного поколебавшись, он все-таки вернулся и позвонил. -- Что вам еще? -- спросила его проклятая Гелла. -- Я шляпочку забыл, -- шепнул буфетчик, тыча себя в лысину. Геллаповернулась, буфетчик мысленно плюнул и закрыл глаза. Когда он их открыл,Гелла подавала ему шляпу и шпагу с темной рукоятью. -- Не мое, -- шепнул буфетчик, отпихивая шпагу и быстро надевая шляпу. -- Разве вы без шпаги пришли? -- удивилась Гелла. Буфетчик что-то буркнул и быстро пошел вниз. Голове его почему-то былонеудобно и слишком тепло в шляпе; он снял ее и, подпрыгнув от страха, тиховскрикнул. В руках у него был бархатный берет с петушьим потрепанным пером.Буфетчик перекрестился. В то же мгновение берет мяукнул, превратился вчерного котенка и, вскочив обратно на голову Андрею Фокичу, всеми когтямивцепился в его лысину. Испустив крик отчаяния, буфетчик кинулся бежать вниз,а котенок свалился с головы и брызнул вверх по лестнице. Вырвавшись на воздух, буфетчик рысью побежал к воротам и навсегдапокинул чертов дом N 302-бис. Превосходно известно, что с ним было дальше. Вырвавшись из подворотни,буфетчик диковато оглянулся, как будто что-то ища. Через минуту он был надругой стороне улицы в аптеке. Лишь только он произнес слова: "Скажите,пожалуйста..." -- как женщина за прилавком воскликнула: -- Гражданин! У вас вся голова изрезана!.. Минут через пять буфетчик был перевязан марлей, узнал, что лучшимиспециалистами по болезни печени считаются профессора Бернадский и Кузьмин,спросил, кто ближе, загорелся от радости, когда узнал, что Кузьмин живетбуквально через двор в маленьком беленьком особнячке, и минуты через две былв этом особнячке. Помещеньице было старинное, но очень, очень уютное.Запомнилось буфетчику, что первой попалась ему на глаза старенькая нянька,которая хотела взять у него шляпу, но так как шляпы у него не оказалось, тонянька, жуя пустым ртом, куда-то ушла. Вместо нее оказалась у зеркала и, кажется, под какой-то аркой, женщинасредних лет и тут же сказала, что можно записаться только на девятнадцатое,не раньше. Буфетчик сразу смекнул, в чем спасение. Заглянув угасающим глазомза арку, где в какой-то явной передней дожидались три человека, он шепнул: -- Смертельно больной... Женщина недоуменно поглядела на забинтованную голову буфетчика,поколебалась, сказала: -- Ну что же... -- и пропустила буфетчика за арку. В то же мгновенье противоположная дверь открылась, в ней блеснулозолотое пенсне, женщина в халате сказала: -- Граждане, этот больной пойдет вне очереди. И не успел буфетчик оглянуться, как он оказался в кабинете профессораКузьмина. Ничего страшного, торжественного и медицинского не было в этойпродолговатой комнате. -- Что с вами? -- спросил приятным голосом профессор Кузьмин инесколько тревожно поглядел на забинтованную голову. -- Сейчас из достоверных рук узнал, -- ответил буфетчик, одичалопоглядывая на какую-то фотографическую группу за стеклом, -- что в февралебудущего года умру от рака печени. Умоляю остановить. Профессор Кузьмин как сидел, так и откинулся на кожаную готическуюспинку кресла. -- Простите, не понимаю вас... вы что, были у врача? Почему у васголова забинтована? -- Какого там врача?... Видели бы вы этого врача!.. -- Он вдругзастучал зубами. -- А на голову не обращайте внимания, не имеет отношения,-- ответил буфетчик, -- на голову плюньте, она здесь ни при чем. Рак печени,прошу остановить. -- Да позвольте, кто вам сказал? -- Верьте ему, -- пламенно попросил буфетчик, -- уж он знает. -- Ничего не понимаю, -- пожимая плечами и отъезжая с креслом от стола,говорил профессор. -- Как же он может знать, когда вы помрете. Тем более,что он не врач! -- В четвертой палате, -- ответил буфетчик. Тут профессор посмотрел на своего пациента, на его голову, на сырыебрюки и подумал: "Вот еще не хватало! Сумасшедший!" Спросил: -- Вы пьете водку? -- Никогда не прикасался, -- ответил буфетчик. Через минуту он был раздет, лежал на холодной клеенчатой кушетке, ипрофессор мял его живот. Тут, надо сказать, буфетчик значительно повеселел.Профессор категорически утверждал, что сейчас, по крайней мере в данныймомент, никаких признаков рака у буфетчика нет. Но что раз так... раз онбоится и какой-то шарлатан его напугал, то нужно сделать все анализы...Профессор строчил на листках бумаги, объясняя, куда пойти, что отнести.Кроме того, дал записку к профессору-невропатологу Буре, объясняя буфетчику,что нервы у него в полном беспорядке. -- Сколько вам платить, профессор? -- нежным и дрожащим голосом спросилбуфетчик, вытаскивая толстый бумажник. -- Сколько хотите, -- отрывисто и сухо ответил профессор. Буфетчик вынул тридцать рублей и выложил их на сверх стол, а затемнеожиданно мягко, как будто бы кошачьей лапкой оперируя, положил червонцевзвякнувший столбик в газетной бумажке. -- А это что такое? -- спросил Кузьмин и подкрутил ус. -- Не брезгуйте, гражданин профессор, -- прошептал буфетчик, -- умоляю-- остановите рак. -- Уберите сейчас же ваше золото, -- сказал профессор, гордясь собой,-- вы бы лучше за нервами смотрели. Завтра же дайте мочу на анализ, не пейтемного чаю и ешьте без соли совершенно. -- Даже суп не солить? -- спросил буфетчик. -- Ничего не солить, -- приказал Кузьмин. -- Эхх!.. -- тоскливо воскликнул буфетчик, умиленно глядя напрофессора, забирая десятки и задом пятясь к двери. Больных в тот вечер у профессора было немного, и с приближением сумерекушел последний. Снимая халат, профессор глянул на то место, где буфетчикоставил червонцы, и увидел, что никаких червонцев там нет, а лежат триэтикетки с бутылок "Абрау-Дюрсо". -- Черт знает что такое! -- пробормотал Кузьмин, волоча полу халата пополу и ощупывая бумажки, -- он, оказывается, не только шизофреник, но ижулик! Но я не могу понять, что ему понадобилось от меня? Неужели записка наанализ мочи? О! Он украл пальто! -- и он кинулся в переднюю, опять-таки вхалате на один рукав. -- Ксения Никитишна! -- пронзительно закричал он вдверях передней, -- посмотрите, пальто целы? Выяснилось, что все пальто целы. Но зато, когда профессор вернулся кстолу, содрав наконец с себя халат, он как бы врос возле стола в паркет,приковавшись взглядом к своему столу. На том месте, где лежали этикетки,сидел черный котенок-сирота с несчастной мордочкой и мяукал над блюдечком смолоком. -- Это что же такое, позвольте?! Это уже... -- он почувствовал, как унего похолодел затылок. На тихий и жалобный крик профессора прибежала Ксения Никитишна исовершенно его успокоила, сразу сказав, что это, конечно, кто-нибудь изпациентов подбросил котенка, что это нередко бывает у профессоров. -- Живут, наверно, бедно, -- объясняла Ксения Никитишна, -- ну, а увас, конечно... Стали думать и гадать, кто бы мог подбросить. Подозрение пало настарушку с язвой желудка. -- Она, конечно, -- говорила Ксения Никитишна, -- она думает так: мневсе равно помирать, а котеночка жалко. -- Но позвольте, -- закричал Кузьмин, -- а что же молоко?! Она тожепринесла? Блюдечко-то?! -- Она в пузыречке принесла, здесь налила в блюдечко, -- пояснилаКсения Никитишна. -- Во всяком случае, уберите и котенка и блюдечко, -- сказал Кузьмин исам сопровождал Ксению Никитишну до двери. Когда он вернулся, обстановкаизменилась. Вешая халат на гвоздик, профессор услыхал во дворе хохот, выглянул,натурально, оторопел. Через двор пробегала в противоположный флигелек дама водной рубашке. Профессор даже знал, как ее зовут, -- Марья Александровна.Хохотал мальчишка. -- Что такое? -- презрительно сказал Кузьмин. Тут за стенкой, в комнате дочери профессора, заиграл патефон фокстрот"Аллилуйя", и в то же мгновенье послышалось воробьиное чириканье за спиной упрофессора. Он обернулся и увидел на столе у себя крупного прыгающеговоробья. "Гм... спокойно... -- подумал профессор, -- он влетел, когда я отходилот окна. Все в порядке", -- приказал себе профессор, чувствуя, что все вполном беспорядке и, конечно, главным образом из-за этого воробья.Присмотревшись к нему, профессор сразу убедился, что этот воробей -- несовсем простой воробей. Паскудный воробушек припадал на левую лапку, явнокривлялся, волоча ее, работал с
Воспользуйтесь поиском по сайту:
