ПИСЬМО К ОТЦУ. Приехав в Берлин, я порвал все прежние знакомства, неохотно сделал несколько визитов и попытался погрузиться в науку и искусство

ПИСЬМО К ОТЦУ

ния? И как, по крайней мере, могла бы злополучная подчас игра случая и блужданий духа быть свободной от упрека в порочности сердца?

Следовательно, когда я теперь, в конце прожитого здесь года, оглядываюсь назад, на весь ход событий, чтобы ответить тебе, мой дорогой отец, на твое бесконечно дорогое для меня письмо из Эмса *, то да будет мне позволено обозреть мои дела так, как я рассматриваю жизнь вообще, а именно как выраже­ние духовного деяния, проявляющего себя всесторонне — в науке, искусстве, частной жизни.

Когда я покинул вас, для меня открылся новый мир, мир любви, к тому же вначале страстной, безнадежной любви. Даже путешествие в Берлин, которое при других обстоятель­ствах привело бы меня в величайший восторг, побудило бы к созерцанию природы, разожгло бы жажду жизни, оставило меня холодным. Оно даже сильно расстроило меня, ибо скалы, которые я увидел, были не более непреклонны и горды, чем мои чувства, обширные города не более оживленны, чем моя кровь, обеды в гостинице не более обильны и неудобо­варимы, чем тот рой фантастических образов, который я носил в себе, и, наконец, искусство не так прекрасно, как Женни **.

Приехав в Берлин, я порвал все прежние знакомства, неохотно сделал несколько визитов и попытался погрузиться в науку и искусство.

Для того состояния духа, в котором я тогда находился, лирическая поэзия должна была стать первой темой, — по крайней мере самой приятной и близкой. Однако она была чисто идеалистической; причиной этому было мое состояние и все мое прежнее развитие. Мое небо, мое искусство стали чем-то столь же далеким и потусторонним, как и моя любовь. Все действительное расплылось, а все расплывающееся лишено каких-либо границ. Нападки на современность, неопределен­ные, бесформенные чувства, отсутствие естественности, сплош­ное сочинительство из головы, полная противоположность между тем, что есть, и тем, что должно быть, риторические размышления вместо поэтических мыслей, но, может быть, также некоторая теплота чувства и жажда смелого полета — вот чем отмечены все стихи в первых моих трех тетрадях, посланных Женни. Вся ширь стремления, не знающего никаких границ, проры-

* См. настоящий том, стр. 628 — 629. Ред. ** — Женни фон Вестфален. Ред.

ПИСЬМО К ОТЦУ

вается здесь в разных формах, и стихи теряют сжатость и устремляются вширь *.

Но поэзия могла и должна была быть только попутным занятием: я должен был изучать юриспруденцию и прежде всего почувствовал желание испытать свои силы в философии. Обе они так переплелись между собой, что я, с одной стороны, прочел — без всякого критического отношения, по-учени­чески — Гейнекция, Тибо ³ и источники (так, например, я пере­вел на немецкий язык две первые книги пандектов ⁴), с другой стороны, я пытался провести некоторую систему философии права через всю область права. В качестве введения я пред­послал некоторые метафизические положения и довел этот злополучный опус, почти в триста листов, до публичного права ⁵.

Здесь прежде всего оказалась серьезной помехой та самая противоположность между действительным и должным, кото­рая присуща идеализму; она же породила дальнейшее неуклю­жее и неправильное подразделение. Вначале шла у меня мета­физика права, — как я милостиво окрестил ее, — т. е. прин­ципы, размышления, определения понятий, оторванные от всякого действительного права и всякой действительной формы права, все это на манер Фихте ", только у меня современнее и бессодержательнее. При этом с самого начала препятствием к пониманию истины служила ненаучная форма математиче­ского догматизма, при которой субъект ходит вокруг да около вещи, рассуждает так и сяк, а сама вещь не формируется в нечто многосторонне развертывающееся, живое. Треугольник дает математику возможность делать построения и приводить доказательства; он остается просто представлением в про­странстве, не развивается в какую-либо высшую форму; его нужно сопоставить с чем-либо другим, — тогда он принимает новые положения, и эти различные положения, отнесенные к тому же самому предмету, создают для треугольника различ­ные отношения и истины. Совсем иначе обстоит дело в конкрет­ном выражении живого мира мыслей, каким является право, государство, природа, вся философия: здесь нужно внимательно всматриваться в самый объект в его развитии, и никакие про­извольные подразделения не должны быть привносимы; разум самой вещи должен здесь развертываться как нечто в себе про­тиворечивое и находить в себе свое единство.

В качестве второй части следовала философия права, то есть, согласно моему тогдашнему взгляду, рассмотрение раз-

* В оригинале игра слов: «Dichten» («сжатость») имеет также значение «сочи­нение стихов». Ред.

ПИСЬМО К ОТЦУ

и

вития мысли в положительном римском праве, как будто поло­жительное право в своем развитии мысли (я не говорю: в своих чисто конечных определениях) могло быть вообще чем-то иным, отличным от формирования понятия права, которым ведь и должна была заниматься первая часть!

Эту вторую часть я сверх того разделил на учение о формаль­ном и материальном праве; при этом первое должно было описать чистую форму системы в ее последовательности и связи, а также ее подразделение и объем, второе же, наоборот, должно было описать содержание системы, показать, как форма уплотняется в своем содержании. Это та же ошибка, которая имеется и у г-на фон Савиньи, как я это впоследствии обнару­жил в его ученом труде о владении ⁷, с той только разницей, что, согласно Савиньи, формальное определение понятия заключается в том, чтобы «найти место, которое занимает такое-то учение в (зафиксированной) римской системе», а мате­риальное определение сводится «к учению о том положитель­ном содержании, которое римляне связывали с зафиксирован­ным таким образом понятием» ⁸, тогда как я понимал под формой необходимую архитектонику различных видов понятий, а под материей — необходимое качество этих видов. Ошибка заключалась в том, что я воображал, будто материя и форма могут и должны развиваться отдельно друг от друга, и благо­даря этому получил не реальную форму, а нечто вроде письмен­ного стола с выдвижными ящиками, в которые я насыпал затем песку.

Понятие и является посредствующим звеном между формой и содержанием. Поэтому в философском изложении права одно необходимо возникает в другом; более того, форма может быть только дальнейшим развитием содержания. Таким обра­зом я пришел к подразделению материала, какое способен дать субъект в лучшем случае для легкой и поверхностной классификации, — но при этом дух права и его истина исчезли. Все право распалось на договорное и внедоговорное. Для боль­шей наглядности я позволю себе привести всю схему до подраз­деления jus publicum *, которое тоже обработано в формальной части.

I                                                                         II

Jus privatum **                                                   Jus publicum

* — публичного права. Ptd. ** — Частное право. Ptd.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: