340  Фридриху и Вильгельму Греберам, 1 сентября 1838 Г.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

[Бремен!, 11 сентября [1838 г. ]

Дорогая Мария!

«В надежде, что я опять получу от тебя письмо в 4 страницы, остаюсь и пр. » Да, глупышка, ты получишь 4 страницы, но они написаны по принципу — какою мерою меришь, такою и тебе будут мерить *, да и то этого слишком много для тебя. Ведь я на такой маленькой странице пишу столько же, сколько ты на большой, и просил бы тебя в будущем не тратить так безоб­разно бумагу. Когда так размашисто пишет толстяк — это совсем другое дело. Понятно вам, мамзельхен? — Если вы в этом году не поедете в Ксантен, то вам придется сказать себе:

Утешься от всех бед с Иовом, Монаха гуще смажь сиропом.

Тут ничего не поделаешь, как говорят у нас в Бремене. Вы можете вообразить себе, что вы там уже были, разве ты не пом­нишь, что делал Герман **, когда он получал стакан вина? Он пил его очень медленно, стараясь продлить удовольствие. По­этому вы тоже должны сказать себе: если бы мы были сейчас в Ксантене, то мы не могли бы уже радоваться тому, что мы туда поедем, а теперь у нас впереди еще целый год, полный надежд, и мы можем радоваться сколько угодно. Ведь это мудро, так ска­зал бы Сократ, а с ним и Уленшпигель. Запомни это себе на бу-

* Библия. Новый завет. Евангелие от Матфея, глава 7, стих 2 (перефрази­ровано). Ред.

•• — Герман Энгельс. Ред.

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 11 СЕНТЯБРЯ 1838 Г.

дущее. Как видишь, я тоже могу читать тебе наставления, не хуже, чем ты мне. А когда ты мне опять будешь писать, то не начинай каждого абзаца с «представь себе». Откуда у тебя эта благородная привычка? Как ты можешь говорить: «я не знаю, что еще писать», если ты мне еще не сообщила, какие годовые отметки получили ты и Анна *, кто в этом году написал вступление к вашей программе. Толстяк тоже наверное от­мочил какую-нибудь шутку за те восемь недель, как меня нет, разве ты не могла мне написать об этом? И сколько еще про­изошло всякого такого, о чем я совершенно не знаю! Скажи, пожалуйста, разве это оправдание: «я не знаю, о чем мне пи­сать»? Я тоже не знаю, о чем мне писать. Когда я начинаю одну строчку, то еще не знаю, о чем я буду говорить в следующей, но мне все-таки что-нибудь да приходит в голову, и, я надеюсь, тебе будет небесполезно и нелишне прочесть то, что я пишу. А ты, если заполнишь две страницы далеко расставленпыми строчками, воображаешь уже, что совершила чуть ли не под­виг Геркулеса. Что же ты думаешь обо мне? После того как я закончу это письмо к тебе, мне нужно написать еще три других, а завтра или послезавтра отнести их на почту. И у меня вовсе не так уж много времени, потому что сегодня во второй поло­вине дня судно «Ианчита» отправляется в Гавану и мне прихо­дится переписывать чужие письма вместо того, чтобы самому писать свои; сегодня днем я ожидаю письмо от Штрюккера, и он тоже, должно быть, захочет получить ответ. К тому же я не могу писать одному то же самое, что я написал другому. Те­перь ты видишь, что было бы справедливо, если бы ты написала мне шесть страниц и что тебе нельзя было бы обижаться, даже если бы я. написал тебе только ¹/₆ страницы? Впрочем, одна эта головомойка уже достигла длины целого твоего письма, и, чтобы доказать тебе, что и я могу писать о чем-нибудь другом, я возьму на себя смелость рассказать тебе, что, если я достану кисть до того, как отправлю письмо, я пришлю тебе несколько рисунков бременских крестьянских мод.

Но сейчас ты права, я не знаю, о чем еще написать, и я все же попытаюсь что-нибудь придумать; четыре страницы честно будут заполнены. Очень неприятно здесь то, что город­ские ворота вечером, с наступлением темноты, запираются и тот, кто хочет войти или выйти, должен платить пошлину. Сейчас это дело начинается уже с семи часов, тогда надо пла­тить два rpofa, и чем позже, тем пошлина выше; после девяти уже надо платить 3 грота, в 10 часов — 6 гротов, в 11 часов —

• — Анна Энгельс Рев,

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 11 СЕНТЯБРЯ 1838 Г.

12 гротов. За проезд на лошади пошлина еще выше. Мне уже тоже несколько раз приходилось платить эту пошлину.

Сейчас консул * как раз беседует с г-ном Граве о тех письмах, которые должны быть написаны сегодня во второй половине дня. Я прислушиваюсь к этому разговору с самым напряжен­ным вниманием, как мошенник, который видит, как выходят присяжные, и ждет их слов «виновен» или «невиновен». Ведь если Граве начнет писать, то я буквально не успею оглянуться, как на моем столе уже будет лежать шесть, семь, восемь или больше писем в одну, две и даже три страницы. За то время, что я здесь, я уже переписал 40 страниц, 40 страниц в книгу огромного формата для снятия копий. Вот передо мной уже опять лежит письмо в Балтимору, и, представь себе, 4 страницы исписаны полностью. Сейчас половина двенадцатого, и я пойду на почту будто бы для того, чтобы получить письма для кон­сула, а в действительности для того, чтобы узнать, нет ли письма от Штрюккера.

Adieu **, дорогая Мария, я надеюсь получить четыре боль­шие страницы.

Твой брат Фридрих

_           ,                                                        Печатается по рукописи

Впервые опубликовано
в Marx-Engels Gesamtausgabe.                                     Перевод с немецкого

Erste Abteilung, Bd. S, 1930                        _TT

На русском языке публикуется впервые

ФРИДРИХУ И ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ В БАРМЕН***

[Бремен1, 17—18 сентября [1838 г. ]

17 сентября. Сначала черные чернила, затем начинаются красные ****.

Carissimi! In vostras epistolas haec vobis sit respondentia. Ego enim quum longiter latine non scripsi, vobis paucum scribero, sed in germanico-italianico-latino. Quae quum ita sint *****, то

* — Генрих Лёйпольд. Ред. ** — Прощай. Ред. *** На обороте письма надпись: господину Фридриху Греберу. Адр. Госпо­дину пастору Греберу. Бармен. Франко. Ред.

• *•• Письмо от 17 сентября написано черными чернилами, письмо от ^сентяб­ря написано красными чернилами, поперек текста предыдущего письма. Ред.

***** — Дражайшие! На ваши письма отвечаю нижеследующим. Так как я дав­но не писал по-латыни, то я напишу вам немного, но на немецко-итальянско-латин­ском. Поскольку это так. Ред.

Фридриху а вильГельму грёёёрам, И—18 сейтяг. ря 1838 г.   343

вы не получите уже ни слова больше по-латыни, а все на чистом, прозрачном, ясном, совершенном немецком языке. Начну сей­час свой рассказ сразу с сообщения вам очень важной вещи: мой испанский романс провалился; этот парень, по-видимому, антиромантик, таким он и выглядит; но мое собственное стихо­творение — «Бедуины» *, прилагаемое к письму, было помещено в другом журнале; только этот молодец изменил у меня послед­нюю строфу, чем создал невообразимую путаницу. Дело в том, что он, кажется, не понял слов: «вас люди в фраках не поймут, им вашей песни строй далек», потому что они кажутся стран­ными. Главная мысль стихотворения заключается в противо­поставлении бедуинов, даже в теперешнем их состоянии, пуб­лике, которая совершенно чужда им. А потому этот контраст не следует выражать одним голым описанием, данным в обеих резко обособленных частях; лишь в заключении он ярко высту­пает благодаря противопоставлению и заключительному вы­воду последней строфы. Кроме того, в стихотворении еще выра­жены отдельные мысли: 1) легкая ирония по адресу Коцебу и его приверженцев с противопоставлением ему Шиллера как доброго принципа нашего театра; 2) скорбь о теперешнем состоянии бедуинов с противопоставлением прежнему их состоянию; эти обе побочные мысли идут параллельно в обеих главных противоположностях. Убери последнюю строфу, и все идет прахом; но если редактор, желая сгладить заключение, пишет: «И после этого — позор — за деньги пред толпой пля­сать! У вас недаром тусклый взор, и на устах лежит печать! », — то, во-первых, заключение бледно, ибо оно составлено из ис­пользованных уже раньше общих фраз, а во-вторых, оно уничто­жает мою главную мысль, ставя на ее место побочную: жалобу на состояние бедуинов и сопоставление его с прежним их со­стоянием. Итак, он навредил следующим образом: он совершенно уничтожил 1) главную мысль и 2) целостность всего стихотворе­ния. Впрочем, это ему обойдется еще в один грот (^х/₂ зильбер­гроша), ибо он получит от меня надлежащую отповедь. Впрочем, лучше бы я не сочинял этого стихотворения, ибо мне совсем не удалось выразить свою мысль в ясной, изящной форме; риториче­ские фразы... ** — не более, как риторические фразы, страна фи­ников и Билед Уль Джерид — это одно и то же, так что одна и та же мысль повторяется дважды в одних и тех же выражениях, а как неблагозвучны некоторые из фраз: «раскаты смеха» и «про­ворные уста! ». Странное испытываешь чувство, когда видишь

* См. настоящий том, стр. 1—2. Ред.

••В тексте незаконченное слово: Str., вероятно, имеется в виду Штрюккер (Strü -cker) —-. товарищ Энгельса. Ред.

344  ФРИДРИХУ И   ВИЛЬГЕЛЬМУ ГРЕБЕРАМ, 17—18 СЕНТЯБРЯ 1838 Г.

напечатанными свои стихи; они тебе стали чужими, и ты их воспринимаешь гораздо более остро, чем когда они только что написаны.

Я здорово смеялся, когда увидел вдруг свое произведение опубликованным, но у меня вскоре пропала охота смеяться; когда я заметил сделанные изменения, то пришел в ярость и варварски забушевал. — Satis autem de hac re locuti sumus! *

Я нашел сегодня утром у одного букиниста весьма своеоб­разную книгу: извлечения из «Деяний святых», но, к сожале­нию, только за первую половину года, с портретами, жизнеопи­саниями святых и молитвами, но все очень коротко. Она стоила мне 12 гротов (6 зильбергрошей), и столько же я заплатил за «Диогена Синодского, или Hu)xq< xiyjç [iatvô {ievo<: **» Виланда.

G каждым днем я все более отчаиваюсь в своей поэзии и ее творческой силе, особенно с тех пор, как прочел у Гёте обе статьи «Молодым поэтам»²²³, в которых я обрисован так верно, как это только возможно; из них мне стало ясно, что мое риф­моплетство не имеет никакой цены для искусства; но тем не менее я буду и впредь продолжать заниматься рифмачеством, ибо это — «приятное дополнение», как выражается Гёте, а иное стихотворение тисну в какой-нибудь журнал, потому что так делают другие молодцы, которые такие же, если не большие, чем я, ослы, и потому также, что этим я не подниму и не понижу уровня немецкой литературы. Но когда я читаю хорошее стихотворение, то в душе мне становится всегда очень досадно: почему ты н^сумел так написать! Satis autem de hac re locuti sumus!

Мои cari amici ***, ваше отсутствие очень чувствуется. Я часто вспоминаю о том, как я приходил к вам в вашу комнату; Фриц, устроившись уютно за печкой, сидел там с короткой трубкой во рту, а Вильм в своем длинном шлафроке шумно шагал по комнате и курил только четырехпфенниговые сигары и острил так, что комната дрожала, а затем появлялся могучий Фельдман, подобно Cxv8oç Msvetaxoç ****, _и затем приходил Вурм, в длинном сюртуке, с палкой в руке, и мы бражничали так, что небу было жарко; а теперь надо ограничиваться письмами — это ужасно! Что вы мне из Берлина также аккуратно пишете, это constat ***** и naturaliter ******, письма туда требуют только одного лишнего дня по сравнению с письмами в Бармен. Мой

• — Однако довольно об этом! Ред. •• — Неистового Сократа. Рев. **• — дорогие друзья. Ред. • ••• — рыжему Менелаю. Ред. •**•* — установлено. Ред. • ••••• __ естественно. Рев.