Новый французский революционный манифест 309

К. МАРКС

после июньской битвы 1848 г. предпочел лучше сломать свое перо, чем обрубить его по мерке сабли, который выразил свой протест против бога­того победителя смелым возгласом: «Бедные должны молчать» ^42а, который превратил в орудие протеста и самый свой возраст в неволе, и само свое погребение в общей могиле ^ш, ты был лишь трусом и глупцом! Мудрость заключается в том, чтобы писать, ничего при этом не высказывая, сме­лость — в том, чтобы высказываться ради лжи и предательства, ради мира с режимом ограничений, ради приспособления к диете, предписан­ной доктором Фьяленом, ради чтения масла и патоки передовых статей, ради поглощения законодательных дебатов в Пьемонте и Бельгии ⁴²⁴. Все это время режим декабря продолжает распоряжаться жизнью, пра­вами и будущим Франции. Бывших представителей народа, журналистов, лучших граждан — все, что осталось от революции — перевезут из темниц Бель-Иля в темницы Корсики с тем, чтобы по истечении срока наказания отправить их еще дальше — в огнедышащие пески Кайенны, как это сделали с Делеклюзом,.. и даже такие известия должны тайно проса­чиваться во Францию из глубин английской прессы. Позор, неслыханный даже в языческом Риме, даже среди фанатиков Джидды ⁴²⁶1 Некая замуж­няя женщина, оставившая своего мужа, приезжает в чужой для нео Па­риж; здесь ее подвергают аресту и препровождают в караульню; а теперь послушайте, что устраивают солдаты декабря! Цитируем официальный обвинительный акт. Сержант караула заключает ее в камеру и тщетно докучает ей своими грязными предложениями. Затем он приказывает двум из своих chasseurs * войти в камеру и попытать счастья. Женщина оказывает сопротивление и этим двоим. Сержант силой валит женщину здесь же, в казарме, на лавку, подложив ей под голову мешок. Затем тушит свечу, и все присутствующие — (девять мужчин) во главе с сержантом и капралом, держа женщину за руки и ноги, совершают над ней насилие, она же кричит: «Боже! Отпустите меня, отпустите меня! ». Сержант, по­казав пример, отдает приказание: «Справа налево по порядку номеров рассчитайсь! Проходи по очереди! »... Потом они выпивают две кварты бренди за счет пострадавшей. И этих стражей порядка, этих спасителей, увешанных медалями, этот цвет нации, этих chasseurs Венсена, которые совершили декабрьский переворот и которые теперь совершают групповое насилие повзводно, приговорили к шестидневному заключению и штрафу за нанесенный ущерб в сумме 16 франков. Насильники неприкосновенны, а газете, сообщающей эти факты, велено заявить, что в деле были «смяг­чающие обстоятельства». Да здравствует император! Поистине «Times» права: всякий человек, обладающий здравым смыслом и чувствами, дол­жен предпочесть полное уничтожение французской прессы ее соучастию в подобных преступлениях. Светильнику, не дающему огня, да не дозво­лено будет чадить! Зачем дальше лгать, зачем тревожить общественное мнение? Довольно лжи под маской правды, довольно проституции под личиной стыдливости, довольно малодушия под именем постоянства, довольно разложения под видом жизни. Лицемерные, лживые мумии, не прикидывайтесь больше живыми, сойдите в могилу... и подумать только, что это еще лучшие, эти мужи прессы, кичащиеся тем, что они, по край­ней мере, являются приверженцами той или другой точки зрения!.. Ну, а как же остальные? Здесь, во-первых, есть нейтралы, равнодушные к об­щественной жизни, удалившиеся под сень прохладных гротов, чтобы там кокетничать с искусством ради искусства или с философией ради филосо­фии; своего рода отшельники, приходящие в экстаз по поводу рифмы пли линии; хлыщи, придающие значение одной только форме; педанты,

* — егерей. Реф,

НОВЫЙ ФРАНЦУЗСКИЙ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ МАНИФЕСТ                       309

склонные к абстракции, оправдывающие свое равнодушие никчемностью вульгарного и вместе с тем разрешающие императорскому орлу наделять их понемногу пирогами и крестами, а сами они, подобно насекомым в ко­коне, кончают жизнь самоубийством в своих произведениях; эти гусе­ницы тщеславия, эти куколки эготизма, бессердечные, погибающие, по­добно Нарциссу, от любви к самим себе. Затем следует вторая клика, представители которой некогда участвовали в революции, а теперь участ­вуют в спекуляциях... Прекрасные результаты империи мира ^42в... Когда-то они служили принципам, теперь же служат капиталу; когда-то они пред­ставляли партии, теперь — банкиров; когда-то они именовали себя монар­хистами или республиканцами, теперь они действуют именем северо­западного или большого восточного банков, как подданные конторы Ми-реса или дома Милло, легитимисты на содержании у этих банкирских династий, левиты ⁴²⁷ биржевых кумиров, воспевающие Ренту и пропове­дующие право на вознаграждение в храме торгашей; эти последыши сен­симонизма, возглавляющие хор у алтаря золотого тельца, снова ставшего богом, и у трона шулера *, превращенного в Цезаря... Фу! Мы чувствуем запах отвратительных подонков пишущего мира, казенной гнилости, трупов в ливреях, скелетов, обшитых галунами, — «Pays», «Patrie», «Moniteur», «Constitutionnel» — этих отечественных паразитов, водящих хоровод в навозе авгиевых конюшен».

Во второй части своего «Письма к мандаринам» г-н Пиа противопоставляет активную преданность французской прессы времен Реставрации и Луи-Филиппа ее теперешнему полному отречению. При режиме октроированной Хартии

«все, от самых знаменитых до совершенно безвестных, выполняли свой долг. От Беранже до Фанто, от Магалона до Курье, Таи, Туи, Берта, Каншуа, Шатлена — все они отправились в тюрьму, одни — в Сент-Пелажи, другие — в Пуасси. То же самое произошло во времена «лучшей из республик»: Ламенне был заключен, а также Распайль, Каррель, Марраст, Дюпоти, Эскирос, Торе — все республиканцы. Арман Каррель, к вечной славе своей, сопротивлялся тогда насилию силой, защищая свою газету своей шпагой и заставив Перье отступить перед таким неза­бываемым вызовом: «Жизнь человека, исподтишка убитого на улице, ничего не стоит, но дорого будет стоить жизнь честпого человека, с кото­рым бы в его собственном доме расправились sbirri ** г-на Перье во время законного его сопротивления. Его кровь будет взывать к мщению. Каждый писатель, проникнутый чувством собственного достоинства, дол­жен противопоставить закон беззаконию и силу силе. Что бы ни случи­лось, таков мой долг... » ⁴²⁸. Однако если после декабря все «мандарины» Франции покинули поле битвы, то центром политической жизни" стал рабочий класс и даже крестьянство. Они одни приняли на себя преступ­ные гонения, подготавливали заговоры, переходили в наступление — никому не известные, безымянные, просто плебс как он есть... С ними связано и дело Ипподрома ⁴²⁹, и попытки вооруженных восстаний, про­катившихся от Парижа до Лиона, от Сент-Этьенна до Бордо. В Анже это были carriers ***, в Шалоне — бочары, простые рабочие, которые дейст­вовали на свой страх и риск без руководителей из высших классов» *³⁰.

• — Луи Бонапарта. РеО. •• — тайные полицейские агенты. Рев, ••• — рабочие каменоломен. РеО.

К. МАРКС

Относительно заговора в Шалоне г-н Пиа сообщает некото­рые доселе не известные подробности, которыми мы и закончим эти извлечения. Главой заговора был рабочий (бочар) Ажене, 32 лет от роду. Г-н Льевр, государственный обвинитель, высту­пая перед трибуналом, рисует его следующим образом:

««Этот человек — трудолюбивый, дисциплинированный, обученный и бескорыстный рабочий, вследствие этого он тем более опасен и тем более заслуживает внимания полиции и руки правосудия. Он заявил, что не потерпит, чтобы итальянец был удостоен чести снасти Францию». С целью убедить судей в том, что этого человека следует отнести к числу «вра­гов семьи, религии и собственности», г-н Льевр зачитал следующее письмо, посланное Ажене из Алжира своей матери и исрехваченноо полицией декабрьского режима: «Мои африканские тюремщики, осве­домленные о моих отношениях с семьей, часто ставили меня перед выбором — сердце или разум, чувство или долг. Эти мучения возобно­влялись каждый раз, когда я получал письма от тебя, за их действием па меня они неотступно следили. Так продолжалось долго. В конце кон­цов, истощив свои уловки и устав от борьбы, главный тюремщик — офи­цер высокого ранга — как-то вечером зашел ко мне в камору и, обменяв­шись со мной несколькими слонами, сказал в заключение: «Если ты но согнешься, тебя сломают». «Может быть меня сломают, — сказал я в от­вет, — но я не согнусь». Через несколько дней мне сообщили, что есть приказ об отправке меня в Кайенну. Мне дали 12 часов па размышление. Я употребил их с пользой для себя. Таким образом, я но согнулся и меня не сломали. Человек предполагает, а бог располагает — все та же старая поговорка. Поздравляю тебя потому с тем, что тебе было дано увидеть меня не поддавшимся на соблазн, на твои просьбы и действовавшим только в соответствии с зовом собственной совести. Этот верный советчик не раз повторял мне, чтобы я жил только велением сердца и во имя долга, ибо без этого от меня ничего не останется, кроме грубой оболочки; и с каждым днем я все яснее ощущаю, что этот внутренний голос есть голос истины... Вот чем могу я оправдать себя перед семьей»».

«Прокурор Империи, — замечает г-н Пиа, — но мог бы, конечно, такого выдумать».

Ажене, не пожелавший ни согнуться, ни сломаться, бежит из алжирской тюрьмы, чтобы избежать заключения в Кайенне, вплавь добирается до корабля, возвращается в Испанию, а от­туда во Францию, где снова появляется в Шалоне. Таков вер­ный солдат Марианны и стойкий защитник Республики.

Составлено К. Марксом 24 сентября 1858 г.

Напечатано в газете «NewYork Daily Tribune» JV5 5458, 19 октября 1858 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

На русском языке публикуется впервые

Г 311

К. МАРКС

Г-Н ДЖОН БРАЙТ ⁴³¹

Г-н Джон Брайт не только один из самых даровитых орато­ров, которых когда-либо производила на свет Англия, но и ны­нешний лидер радикальных членов палаты общин, он поддер­живает равновесие сил между традиционными партиями вигов и тори ^43а. Выброшенный из парламента избирателями от Ман­честера за возражения против китайской войны лорда Паль-мерстона ⁴³³, он был призван вновь в тот момент, когда нахо­дился в состоянии прострации под совместным влиянием и этого политического поражения, и тяжкой болезни, и избран от бирмингемского избирательного округа. Он покинул палату общин в важный исторический момент, точно так же и его воз­вращение в палату после длительного периода страданий и мол­чания явилось другой такой вехой. Это возвращение было отме­чено вынужденной отставкой правительства лорда Пальмер-стона ⁴³⁴. Придя в палату общин, где Пальмерстон уже обрел авторитет диктатора, г-н Брайт, почти не имея личных при­верженцев, опрокинул этого опытного тактика и не только соз­дал новый кабинет, но и сумел, в сущности, продиктовать усло­вия, на которых он должен исполнять свои обязанности. Зна­чительность этой позиции придала необычную важность первой встрече г-на Брайта с его избирателями, которая произошла в последнюю неделю октября. Впервые с момента выздоровле­ния великий оратор обращался к массовому собранию, и поэ­тому событие это вызвало столь мелодраматический интерес. В то же время официальные партии страны с беспокойством ждали объявления мира или войны со стороны человека, кото­рый, если и не возьмется сам за создание нового билля о реформе

⇐ Предыдущая103104105106107108109110111112Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: