Вместо СКА – в погранвойска 3 глава

В советские времена голуби стоили от трех до 30 рублей. Уголовники на этом зарабатывали, разводили голубей, а голубятников во всём городе было человек 20‑30. Мой отец блатным не был, но голубей очень любил. И, заведя их, мы зашли на достаточно закрытую «территорию».

Блатные продавали голубей, и, «по понятиям», считалось, что, если голубь улетел обратно к продавцу, его не возвращают: мол, сам виноват, раз отпустил. Были случаи, когда продавали голубей в Кемерово, но они возвращались в Ленинск, пролетая 80 километров. Чтобы голубь не улетел, надо приручить. Сначала ему подрезают крылья, а пока они отрастают, голубь уже привыкает к твоему дому и не хочет улетать. Несколько раз голуби от нас улетали обратно к блатным, я приходил просить, но они не отдавали. «Слышь, всё, ты попал», – таково было моё первое знакомство с уголовниками, их методами и понятиями. Потом я стал сам растить голубей и пытался их продавать на базаре, но местная мафия меня туда не пускала, покупали у меня голубей по три рубля и говорили: «Мальчик, иди отсюда».

Все гоняли голубей вечером перед ужином, чья стая выше, тот круче – вот такие развлечения. Однажды знакомые отца привезли из Полтавы голубей, считавшихся очень породистыми. И наши, полтавские голуби летали очень высоко, уходили «в точку». Кому‑то это не понравилось.

Голуби жили на чердаке, куда можно было залезть через нашу кладовую с улицы. Ночью мать услышала шорох и заорала, что нас грабят. Оказалось, что воры подпёрли нашу дверь и полезли за этими полтавскими голубями. Отец взял топор и стал открывать дверь. Когда подпорка упала, он вышел, но уголовник схватил кайло (в углярке лежала такая кирка, чтобы откалывать лёд и уголь зимой) и метнул в отца. Кайло пролетело около его лица и вонзилось в пол.

 

Школа у нас была восьмилетняя, поэтому в 1983 году учёбу под руководством Лидии Иринчеевны Батуровой пришлось закончить

 

Конечно, был переполох, но милицию мы не вызвали. Мама у меня боевая и активная – на следующий день я ушёл в школу, отец – на работу, а она посадила голубей в корзину и продала. Причём кому продала – непонятно, ни один голубь к нам так и не вернулся. В итоге с голубями мы закончили, но я мечтаю, когда будет время, в память об отце снова сделать голубятню.

 

* * *

 

Телефона у нас, конечно, не было, и когда я, к примеру, хотел пообщаться со своим другом Эдиком Созиновым, то шёл к нему пешком пять километров, в основном по железнодорожной насыпи, приходил к дому, стучался.

Открывала бабушка:

– Эдика дома нет.

– А когда будет?

– Наверное, вечером.

– Спасибо.

И что делать? Идти назад ещё пять километров, а дома мама говорит: «Олег, к тебе Эдик заходил». Вот такая «мобильная связь».

Ближайший телефон был на шахте. Когда у отца начались первые проблемы со здоровьем, я бегал туда и вызывал скорую помощь. В городе с населением 130 тысяч человек только у пары тысяч были городские телефоны. Например, у моего дяди Вани, начальника участка на шахте. Ещё можно было звонить из автоматов за две копейки, но автоматы обычно были разбиты, трубки оборваны.

Так что понятие «бедный родственник» очень хорошо ко мне подходило. Помню свою детскую зависть, когда я бывал в гостях у двоюродного брата Володи Тинькова. Его отец дядя Ваня работал начальником участка на шахте Кирова и получал рублей 700 – бешеные деньги по тем временам. Мой отец зарабатывал 250 рублей. У Вовы была заветная игра «За рулём» за 10 рублей. Я просил его поиграть, но он обычно не давал, и я, конечно, внутренне ощущал какую‑то несправедливость – почему он играет, а я нет?

Позже, когда через 20 лет он просился ко мне на работу, я устроил его таки в свой ресторан в Новосибирске и вспомнил эту историю. Он сказал:

– Олег, плати мне больше, я же твой брат двоюродный.

– Володя, ты же мне не давал игру «За рулём»!

Так что мой совет: ВСЕГДА давайте родственникам поиграть в ваши игрушки!

Я часто ездил в Тюмень. Сначала с родителями, а потом, в 10‑15 лет – один. Мать меня сажала в Ленинске‑Кузнецком, проводник присматривал, а бабушка встречала в Тюмени. Я проводил там всё лето и знаю город очень хорошо, меня можно назвать «тюменским парнем». Там живёт мой двоюродный брат Сергей Абакумов, он на полгода младше меня. Его родители были очень зажиточные, имели «шестёрку», гараж, кооперативную квартиру, дачу. Высшая часть среднего класса. Раньше советские люди уезжали на север калымить, вот и родители Сергея заработали в якутском поселке Чекурдах большие деньги. Я думал – как же так? Почему у него есть всё – отдельная комната, стереосистема, синяя «шестерка»? Папа сажал его на колени и давал порулить, а в 13 лет Серёга уже сам был за рулём, а я сидел сзади. Для меня эти автомобильные запахи казались удивительными – я никогда в Ленинске на машине не ездил. Бедный родственник! Нет, никто надо мной не издевался, не дай Бог, но когда Серёга сам парковал машину, я завидовал.

А в первый раз мы сидели у бабушки и ждали, когда приедет дядя Витя, отец Серёги. Когда он сказал: «Садитесь, поехали», – меня аж затрясло. Я сяду в эту машину? Мы поехали, и именно тогда мне захотелось лучшего – на заднем сидении этой синей «шестёрки» с тюменскими номерами. Меня часто спрашивают: «С чего ты начинал?» С воли к жизни. Жить я хотел, а не прозябать.

Я не мечтал о многом. Подростком я хотел купить куртку «Аляску» – чтобы красиво выглядеть, парфюм – чтобы вкусно пахнуть. Всё проистекало из моих сексуальных желаний. Хотелось нравиться девочкам. Даже пару раз отца в школу вызывали за то, что я девочек донимал – например, одной юбку задрал и полкласса увидело её трусики. До сих пор не могу остановиться, люблю посмотреть на женские прелести. Чтобы добиться женского внимания, я даже одевал папины красные остроносые ботинки, на два размера больше, чем надо, и шёл на танцплощадку в парк имени Горького. Ботинки были с каблуками, и ходить в них было ПОЧТИ невозможно.

 

О литературе и географии

В школе по поведению у меня всегда был «неуд», а по количеству вызовов родителей я занимал первое место. Учеником я был ужасным, хотя получал и неплохие оценки, особенно по гуманитарным предметам. Особенно нравилась литература, меньше – русский язык, в чём сейчас могут убедиться читатели моего блога.

Из литературных героев больше всех я полюбил Чацкого из «Горя от ума». Я разделял его мировоззрение, подходы к жизни. «Молчалины блаженствуют на свете» – сразу этим проникся. Все реплики Чацкого – как будто мои. Ведь действительно – у нас горе от ума. России не нужен этот ум, она не хочет его. Россия – страна для Молчалиных, а может, и весь мир для Молчалиных… А Чацкий – это что‑то высокое, придуманное…

В школьном сочинении я писал, что слова Чацкого вполне можно приложить к ситуации в Советском Союзе. Рассуждал так: Чацкий был не такой, как все, хотел что‑то поменять в стране, а в итоге его вытолкнули из общества. Но я тоже не хочу быть таким, как все. Если в литературе Чацкий положительный герой, то почему в жизни я должен со всем соглашаться?

«Вы учите на примерах настоящих героев, но требуете, чтобы мы были как раз теми серыми личностями, против которых эти герои выступают», – сказал я учительнице.

Она со мной не спорила, просто иногда упоминала аббревиатуру КГБ и пару раз выгоняла с уроков за вольнодумство. Так или иначе, но Чацкий до сих пор мой герой.

Конечно, я чтил Пушкина, тоже боровшегося с системой. Очень люблю строки Лермонтова про него:

 

Погиб поэт! Невольник чести.

Пал, оклеветанный молвой.

 

Нонконформизм, борьба, протест. Молодой человек должен быть революционером. Мне нравился Базаров из «Отцов и детей» Тургенева; Рахметов, спавший на гвоздях в «Что делать?» Чернышевского. Мне нравились все революционеры и декабристы. Потом, после школы, я понял, что социалистическая революция – это зло.

Первая книга, которую я осознанно прочитал, – «Приключения Тома Сойера». Мне близки и Том Сойер, и Гекльберри Финн, потому что они раздолбаи, как и я. Это мои герои. Нравились Марк Твен, Джек Лондон, меньше – русские классики, например рассказы Чехова. Позже, лет в 14, я услышал Высоцкого. Я очумел от его лирики, я его понял. Только великий человек и поэт может написать так, чтобы понял подросток.

Самые лучшие у меня воспоминания о классной руководительнице Лидии Иринчеевне Батуровой. Она – химичка, поэтому химия мне нравилась, и «химичил» я по‑чёрному.

Больше всего в школе я любил географию и даже рисовал дома карты Советского Союза, всегда смотрел программу «Клуб путешественников» Юрия Сенкевича. Теперь я путешествую очень много. Не могу больше двух недель спокойно в Москве сидеть – всё время куда‑то тянет.

Мне кажется, я любил географию, потому что сердце рвалось наружу, любил свободу и перемещения в пространстве. Если б не случилась перестройка, я б в Советском Союзе с ума сошёл. Когда пограничником служил, хотелось запрыгнуть на иностранный корабль и уплыть. Стал бы нарушителем государственной границы. Я хотел видеть мир не только глазами Сенкевича, но и своими. Любил смотреть на карту, читать названия далёких стран, мечтал побывать в них. Африка, Америка, Австралия – тянуло туда.

 

Все мы тогда хотели жить лучше, ярче. На уроках в школе в тетрадках рисовали логотипы Adidas, Sony. Была тяга не столько к деньгам, сколько к Западу, к буржуазной жизни, а деньги были просто инструментом.

В мегапопулярном советском фильме «Экипаж» есть эпизод с системой светомузыки, оборудованной в квартире бортинженера Скворцова, которого сыграл Леонид Филатов. Увидев это чудо, я стал мечтать о светомузыке.

Я всегда знал, на что потратить деньги. Кроме еды, это были импортные джинсы и майки, виниловые пластинки, мохеровый шарф, норковая шапка. Хоть я родился в маленьком городишке, по сути, в деревне, к красивой жизни тянуло сильно. Не знаю, откуда это во мне.

Раз в два года родители накапливали тысячу рублей, и мы садились в скрипящий, железный поезд «Новокузнецке‑Симферополь» на станции в Ленинск‑Кузнецком и ЧЕТЫРЕ дня ехали до Крыма. Перед этим мать шла в сберкассу и клала деньги на аккредитив – чтобы их не украли в дороге. Наличные получали уже на юге.

Мне очень нравились поезда. Варёная курица из дома, яйца, крем‑сода… Три раза в день мы ели, вечером пили чай с кусковым сахаром «от проводника». Новосибирск, Омск, Тюмень… В Волгограде в окошко я видел огромную скульптуру «Родина‑мать»… На станциях мы выскакивали и покупали семечки, виноград.

По приезде в Евпаторию на нас набрасывались местные бабки – за 10 рублей в сутки они сдавали жильё. Потом уже стали ездить к одной и той же бабушке‑хохлушке. 30 дней – 300 рублей – и вперёд! На постоялом дворе жили 5‑6 семей. Юг – феерия для сибирского мальчика. Утром просыпаешься – жарко, в саду растут фрукты и ягоды. Мы вставали, завтракали и на целый день уходили на море. Обедали на пляже или в городе. В Евпатории очень чистое и тёплое море, я очень полюбил этот город; нет ничего удивительного в том, что, когда я студентом заработал деньги, сразу же поехал с девушкой именно в Евпаторию.

На вилле в итальянском Форте‑дей‑Марми у меня есть фотография, где мы с Риной и детьми стоим на пляже. Ровно такую же фотографию мы сделали в 80‑х в Евпатории – папа, мама, брат и я. Песок, море, родители. Оба городка ассоциируются у меня с детством, морем и добротой.

 

Глава 4

Как велоспорт спас меня

 

Я долго просил родителей купить мне мопед «Восход», по сути, велосипед с моторчиком. Он стоил 105 рублей в местном магазине, но выделить нужную сумму из бюджета у родителей не получалось. Думаю, мать просто боялась: у нас в городе многие тогда бились на мопедах, бывало, что и насмерть.

Когда мне исполнилось 12 лет, мать купила велосипед. Подростковый стоил 30 рублей, но мне взяли сразу взрослый «Урал» за полтинник, чтобы надолго хватило. Велосипед был огромный, и я катался боком, поставив ногу под раму, это называлось «под рамку». Но, даже несмотря на неудобство, катание меня очень захватило. Однажды – мне было тогда 14 лет – мой одноклассник Володя Фомин сказал, что записался в школе в велосекцию. Там сразу давали большой спортивный велосипед, не новый, конечно, но бесплатно. Тренер даже разрешал ездить на нём домой. Это подкупало, и я решил записаться в секцию велоспорта. Я пришёл в секцию осенью 1982 года, как раз когда Брежнев умер. (Картинка до сих пор перед глазами: я ходил по лужам, покрытым тонкой коркой льда, и услышал, как мать зовет меня домой, когда по телевизору передали эту новость.)

Той же осенью у нас была первая прикидочная гонка – велокросс по пересечённой местности. Я приехал в последних рядах, что меня очень сильно задело.

 

Новым членам секции сразу выдавали велосипед «Старт‑Шоссе» харьковского велозавода, но мечтали мы о модели «Чемпион‑Шоссе», выпускавшейся по специальному заказу

 

Я разозлился и начал тренироваться, занимался всю зиму и весну, а уже 9 мая 1983 года выиграл гонку по улицам города в честь Дня Победы. Тренер Иван Степанович Рассказов тогда очень удивился, ведь я занимался меньше, чем другие. А в октябре он всех построил и сказал: «Тиньков, выйди вперёд!» Я с велосипедом сделал два шага, как в армии. «Хочу вам сказать, товарищи спортсмены, что Тиньков – человек, за год не пропустивший ни одной тренировки. Вот на кого надо равняться», – произнёс тренер.

 

Иван Рассказов, тренер по велосипедному спорту:

Каждый год мы набирали 60 человек по конкурсу, а из них потом оставались 10‑15 человек. Олег был целеустремлённый, хотел побеждать и улучшать результаты, не пропускал тренировок, в отличие от других парней. Он был хорошим финишером, за счёт чего выигрывал гонки и в Ленинске‑Кузнецком, и на уровне области.

Всегда улыбчивый, всегда жизнерадостный. Любил и пошалить: то тормоза кому отпустит, то шины спустит – и смеётся, улыбается. Никто на это не обижался. Я рад, что он вырос нормальным мужиком – не ширяется, на шаромыжничает, как другие.

 

Дальше – больше. Я стал выигрывать соревнования сначала городского, потом областного масштаба, ездить на сборы и гонки за пределы Кузбасса. Именно тогда во мне открылась любовь к путешествиям. Куда я только не летал: Сочи, Алушта, Анапа, Душанбе, Алма‑Ата, Ташкент, Фергана, Новороссийск, Калининград…

С велоспортом связан и мой первый бизнес. Перед поездкой на сборы в Ленинабад, второй после Душанбе город в Таджикистане, мой старший товарищ, мастер спорта Алексей Степченков, подошёл и сказал: «Денег с собой возьми так много, сколько сможешь, понял? Там товары есть». Тогда были развиты региональные авиакомпании – мы летали на винтовых Ан‑24. Два часа до Ташкента, оттуда ещё два до Ленинабада. Первая тренировка в горах, потом ещё обкатка 30 километров. Заехали в посёлок «Дружба», зашли в магазин, смотрим – на прилавках лежат шарфы мохеровые и джинсы Montana. На ценнике – 35 рублей.

– Здравствуйте, мы возьмём джинсы, – говорю продавцу‑таджику.

– 50 рублей!

– Как же 50, если 35 написано?

– Нету джинсов, – таджик убирал их под прилавок.

Спорить бесполезно – таджики тоже хотели подзаработать – и я в итоге купил четыре пары по 50 рублей, на все деньги, что взял с собой. Дома продал их уже по 200 рублей за пару. В четыре раза дороже! А мохеровые шарфы, продававшиеся в Ленинабаде тоже по 35 рублей, у нас стоили 120‑150. Ведь город шахтёрский, и люди, по меркам страны, зарабатывали хорошо.

Так и пошло: брал деньги, ехал на сборы, привозил товары. И так два года. Потом уже мы приезжали не в магазин, а прямо на склад и джинсы брали коробками. В то время ОБХСС гонял спекулянтов, но спортсменов, как правило, не трогали: большой багаж не вызывал подозрений, ведь летали с формой, велосипедами. Так что никаких проблем не возникало. Но однажды Леха пожадничал, отправил товар почтой и, когда пришёл получать, его и «принял» ОБХСС. Суд дал два года условно.

На самом деле спортсмены всего лишь делали то, чего не могла сделать плановая система. На хрена мохеровые шарфы в тёплой республике, джинсы с кроссовками – в мусульманской? Никто из местных их не брал. А у нас в Сибири всё это нужно. Я и клюшки привозил! В Сибири не хватало хоккейных клюшек! Деревянные, конечно, продавались, а пластиковые, чешские – нет. А в Ташкенте придёшь в универмаг – их там завались. Но зачем УЗБЕКАМ клюшки? Так работала дурацкая советская система распределения, её ещё называли веерной, квотируемой. Пока Горбачёв думал, как её изменить, и готовился затеять перестройку, мы, спортсмены‑коммивояжёры, создавали рынок своими руками.

В Советском Союзе профессиональный спортсмен много путешествовал и априори был бизнесменом, спекулянтом, особенно тот, кто выезжал за границу. Из Франции и Италии велосипедисты привозили форму и велобачки, бегуны – кроссовки. Их иногда ловили, как Лёху Степченко, но победить это явление не могли.

Мама волновалась по поводу моих спекуляций:

– Откуда это у тебя? – спрашивала она про привезённый из Таджикистана товар.

– Мама, я его купил.

– Откуда ты это взял, оно не ворованное?

– Да нет, в магазине в Ленинабаде продаётся.

– А ОБХСС тебя за спекуляции не поймает?

– Не волнуйся, мама, я аккуратно.

– Доведёт тебя этот рыжий до беды, – говорила мама про Лёху, которого считала инициатором моей торговой деятельности. Она как настоящий советский человек отрицательно относилась к таким операциям и боялась за меня, но потом привыкла к тому, что её сын – спекулянт.

 

Мы катались на велосипедах «Старт‑Шоссе» Харьковского велозавода, но мечтали о модели «Чемпион‑Шоссе», выпускавшейся по специальному заказу – с алюминиевыми педалями и другими преимуществами. Я мечтал о попадании в СКА, вместо обычной службы в армии, и купил себе старый итальянский велосипед Colnago, которому было лет 30. Рассчитывал в СКА на нём выигрывать. Велосипед тяжелый, синего цвета, перекрашенный, наверное, раз десять, стоил 1100 рублей – в пять раз больше зарплаты моего отца. По такой цене в магазине продавали новые чешские мотоциклы – Yawa или Chezet. А я купил велосипед! Соседи крутили пальцем у виска: «Вон, Тиньков поехал, у него велосипед стоит, как новая «Ява»». Они искренне считали меня идиотом!

Когда я загремел в погранвойска, мама в письме спросила моего разрешения продать велосипед. Удалось получить за него 1000 рублей, и эти деньги она положила на сберкнижку. Придя из армии, я получил их и смог купить себе новую одежду, так что велосипед сберег мне деньги, заработанные на спекуляциях.

Много лет спустя, в 2000 году, я шёл по Сан‑Франциско и увидел в витрине магазина велосипед с надписью Colnago. Даже сердце резануло. Я спросил у продавца:

 

– Сколько стоит этот велосипед?

– Ну, это очень навороченная модель, 3500 долларов.

– Вау! Я беру!

 

Андрей Максимец,велосипедист:

Первая встреча с Олегом у нас произошла в 1985 году, я уже мастером был, заслуженным чемпионом, лидером в области. Мы съехались на чемпионат области. Гонка на 100 километров. Большая горная трасса. Мы между собой бились, рвались, и этот долговязый парень, Олег, на восемь лет меня младше, вырвался вперед. Нас раздражало, что молодой парень с нами, лидерами, держится на равных.

Уже весной следующего года Олег с нами на сборы поехал, он – за свою команду, я – за сборную. У нас уже проявилась склонность к бизнесу – фарцовкой занимались. Мы в Средней Азии по 2‑3 месяца сидели, а там по советским временам изобилие было – джинсы, кроссовки… Мы и форму набирали, и товар успевали выбрать. Потом в Кузбассе перепродавали. Наш шахтёрский край был относительно богатым, деньги у людей водились. На фоне дефицита мы выигрывали. Абсолютно здоровый образ жизни: спорт и коммерция, хотя немного рискованная в то время.

 

Я купил велосипед, в комплектации он обошёлся в 5000 долларов. А позже я познакомился с основателем фирмы Эрнесто Кольнаго. Он основал производство велосипедов в 1954 году, в возрасте 22 лет. И как же правильно он вёл бизнес, если через 30 лет все велосипедисты в далёкой Сибири мечтали именно о велосипеде Colnago! Эрнесто очень смеялся над историей о покупке моего первого Colnago и подарил мне Colnago for Ferrari. Эту модель красного цвета выпустили в количестве 200 штук к 60‑летнему юбилею Ferrari. Сейчас велосипед стоит в моём московском офисе. Таким образом, начал я со старинного Colnago за 1100 рублей и закончил Colnago for Ferrari, выставленном в Harrods за 10000 фунтов стерлингов.

 

Эдуард Созинов, школьный друг Олега Тинькова:

Родители Олега жили скромно, в однокомнатном бараке без удобств. Квартиру получили в Полысаево уже перед самым его уходом в армию, до этого условия были спартанскими. Олег на кухне спал, на диванчике, родители в зале. Ему всегда хотелось большего. Мечтал об итальянском велосипеде Colnago, он бешеных денег стоил. И благодаря своей целеустремленности накопил‑таки. Считался «первым колесом» Кузбасса, в газете про него писали. Будучи юниором, обходил даже взрослых. Очень сильный физически, ноги накаченные, никогда не курил и почти не выпивал.

Именно спорт развил в нём коммерческую жилку. Он много ездил по стране, имел возможность что‑то привезти. Например, в Средней Азии покупал мохеровые шарфы, абсолютно там не нужные, и потом в Ленинске продавал. Как‑то привез куртки из синей плащевки – таких ни у кого не было в городе. А однажды – шикарные сапоги для меня! Всегда порядочным был, на друзьях не пытался наварить.

Но голова всегда в правильном направлении работала. Как‑то сосед привёз зимние кроссовки из Питера. Ему на вокзале продали в темноте пару с разным цветом подошв: одна белая, другая черная. Олег сторговался с ним по дешёвке, кроссовки рублей в 100‑120 обошлись, а потом покрасил подошвы лаком и продал за 250 рублей.

 

 

* * *

 

С велоспортом связан не только мой первый торговый, но и сексуальный опыт. Однажды в Ленинабаде нашу сборную Кемеровской области по велоспорту поселили в общежитии аэропорта на второй этаж. А на третьем разместили женскую сборную Казахстана. Из казашек велосипедистки сомнительные, поэтому в сборную входили только русские девушки. Кстати, питанием и инвентарём их обеспечивали лучше, так как сборная Казахстана считалась республиканской, а наша – областной.

Но тренировались все в одних горах. Вечером тренер приходил, закрывал нас, говорил: «Всё, ребята, спать». Но девки нам спускали простынь с третьего этажа, и мы всей комнатой с шампанским залезали к ним – вот тебе и спортсмены! Тогда и случился мой первый сексуальный опыт, с Ирой из Алма‑Аты. Она в 16 лет учила меня целоваться, показывала технику секса – спортсмены вообще люди развратные.

Ира, привет, ты была лучшая, моя первая сексуальная партнёрша!

Она потом уехала в Москву, занималась трековыми гонками. Я как‑то открыл газету – бах! Ирка стала чемпионкой СССР среди юниоров!

 

* * *

 

Из‑за сборов я, по сути, с 8 по 10 класс не учился в школе. Диплом о среднем образовании лежит где‑то в Горном институте. В нём все тройки, мне просто «за глаза» их проставили, я даже выпускные экзамены не сдавал. Самое смешное, что и по физкультуре тройку поставили, хотя я был кандидатом в мастера спорта.

Каждый год в Алма‑Ату слетались велогонщики со всего СССР и выполняли нормативы на звание кандидата в мастера спорта и мастеров спорта. Чтобы получить звание, надо проехать парную гонку (два человека сменяют другу друга каждые 300‑500 метров) на время (25 километров за 33 минуты); групповую гонку (группа в целом должна выполнить норматив по времени и, кроме того, нужно попасть в ней в число лидеров); гонку с раздельным стартом. Я звание КМС получил в 1984 году, а осенью 1985 года в Омске выполнил и норматив мастера спорта. Но так как менял тренера и секцию, документы затерялись в бюрократической канители.

Тяга к победе сформировала меня и как спортсмена, и как бизнесмена: нужно выигрывать, побеждать. Я по квалификации велоспринтер, потому что высокий и тяжёлый. А спринтеры чаще выигрывают, в отличие от горных гонщиков или тех, кто выступает в индивидуальных гонках. К финишу подъезжает вся толпа, и начинается спринт. Для быстрого ускорения нужно обладать мышцами определенной структуры, гонка начинается на последних 500 метрах. Надо оказаться впереди и не бояться, пролезать в дырки между другими гонщиками. Это страшно: на бешеной скорости едут 20‑30 человек, толкаются рулями, телами, падают. Со страхом нужно бороться, иначе проиграешь. Я тоже иногда боялся – только дурак не боится – поэтому выигрывал не всегда.

Если посмотрите по телевизору «Тур де Франс», где больше половины этапов – спринт, то увидите, что там творится. Гонщики финишируют на скорости 70 километров в час. Это сумасшествие. И, конечно, падают и разбиваются.

 

В мае 1985 года я участвовал в финале 1‑х Всероссийских юношеских игр в Новороссийске

 

Победы повлияли на мой характер. Гонки были юниорские, в среднем 120 километров, иногда 80. У юниоров, в отличие от профессионалов, сила очень сказывается на результате: если человек сильнее физически, он скорее всего выиграет. Я стартовал в общей сложности больше чем в 100 гонках, а выиграл более 30 раз – это довольно много. Самый идеальный вариант – когда попадаешь в пятерку, оторвавшуюся от всей толпы: если выиграл у нескольких десятков, оставшиеся пять уже не проблема.

После десятого класса нужно было куда‑то устраиваться. Ещё учась в школе на УПК, учебно‑производственном комбинате, я более‑менее освоил профессию токаря. Поэтому меня взяли на завод «Кузбассэлемент», выпускавший разнообразные батареи. При заводе функционировала велосекция, куда я и перевелся летом 1985 года. По три‑четыре часа в день я «токарил», а после работы шёл тренироваться. Получал 60‑70 рублей. Официально, по документам, – токарь, а на самом деле – профессиональный спортсмен!

В конце 1985 года я вернулся в велосекцию при шахте Кирова к Ивану Степановичу Рассказову. Тренер меня устроил на шахту – учеником электрослесаря в цех по ремонту электрооборудования. Это уже была реальная, а не фиктивная работа. До 18 лет ты не можешь работать в самой шахте, только на поверхности при стволе. Мы получали пускатели и другие сломанные электроприборы из клети (это такой открытый лифт, доставляющий шахтёров и грузы на глубину), на вагонетках везли в цех и ремонтировали. Я трудился целую смену, с семи утра до трех часов дня, потом смывал грязь в душе и шёл на секцию.

С января 1986 года я мог спускаться в шахту, но никогда не бывал в забое, просто забирал в районе клети сломанное оборудование. Потом мы его чинили, хотя чаще я спал в этих же пускателях. Меня жалели, понимая, что сразу после смены предстояла тренировка на три‑четыре часа. Тем не менее в шахте я получал 90‑120 рублей, в зависимости от того, сколько подпишет начальница, тётя Нина.

Помню, как с зарплаты купил себе кроссовки «Московский Адидас». Это был один из немногих проектов по сотрудничеству с западными фирмами. В 1980‑х СССР купил у Adidas лицензию на производство всего ОДНОЙ модели, и производили эти синие кроссовки на московском экспериментальном комбинате спортивной обуви «Спорт». Отсюда название – «Московский Адидас». По сути, это ещё одно свидетельство несостоятельности социалистической системы; чиновники расписывались в том, что в её рамках нельзя сделать качественную обувь. Мои друзья, фарцовщики, привезли из Ленинграда уже ношеные кроссовки. Они стоили 90 рублей, на 30 рублей дешевле новых. Представляете, нужно было работать целый месяц на шахте за пару уже не новых кроссовок! Но я все‑таки их купил, так как гораздо больше, чем в шахте, зарабатывал на спекуляциях, привозя товары в Кузбасс из Средней Азии. Мой капитал тогда составлял пару тысяч рублей.

В последнюю зиму перед армией гормоны заиграли, я купил куртку «Аляска», как у Ромы Абрамовича, и ходил в женихах. Говорят, что Иваново – город невест, а для нас таким городом был Ленинск‑Кузнецкий. При знаменитом камвольно‑суконном комбинате были две женских общаги, в одной из них я познакомился с ткачихой по имени Света. После велосипедистки Иры это был мой сексуальный опыт №2.

Я приходил к ней в общежитие через проходную, мы занимались сексом, а вылезал под утро через окно третьего этажа. Спускался по верёвке, как мартовский кот. От общежития до моего барака на Кооперативной идти километров пять – так я пешочком в метель и шёл.

Надо отдать должное, в СССР сделали хорошую спортивную инфраструктуру. При въезде в Ленинск‑Кузнецкий стоит огромная школа олимпийского резерва по спортивной гимнастике. Кстати, когда российские спортсмены готовились к Олимпиаде в Пекине, сборы там проходили, так как часовой пояс один и тот же.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: