Иррационализм,агрессия, революция

Ночью 16 мая 1968 года толпы мятежных парижских студентов хлынули в театр Одеон, художественным руко­водителем которого был тогда Жан-Луи Барро, и захвати­ли это почтенное здание. Когда первый из юных револю­ционеров ворвался в кабинет Барро и увидел портрет Арто над его столом, он воскликнул: «Он украл Арто!»[4]

Этот молодой революционер почти наверняка не имел ни малейшего представления о том, что Барро был сорат­ником Арто, разделял его многие интимнейшие мысли, был его другом и последователем, отвечал на его мольбы о помощи в мрачные годы заключения и продолжал рабо­ту Арто в театре. Для этого революционного студента тот Арто не существовал. Для него Арто был воплоще­нием его собственного отрицания общества, каким оно было в 1968 году, бичом буржуазии, источником потока ругательств и оскорблений существующих обществен­ных институтов. Абстрактный образ Арто поглотил ре­ального Арто, которого Жан-Луи Барро знал и любил, и сейчас плыл впереди плотной массы взбунтовавшихся молодых людей путеводной звездой их бунта.

«Письмо ректорам европейских университетов» Арто, вошедшее в третий номер «Революсьон Сюрреалист» (апрель 1925 г.), оказалось одной из первых листовок, из­данных студентами Сорбонны в мае 1968 года. И хотя, как мы знаем, этот текст был написан не одним Арто, а был плодом совместных усилий участников сюрреалистского движения, он сделал Арто одним из главных вдох­новителей студенческой революции. Он совершенно точ­но соответствовал ее духу: «Европа кристаллизуется и медленно мумифицируется в цепях своих границ, фабрик, судов, университетов. Замоооженный Дух трещит под каменными глыбами, которые на него давят. Это вина ваших заплесневелых систем, вашей логики „дважды два четыре", это ваша вина, руководители университетов, попавшиеся в сети своих собственных силлогизмов. Вы плодите инженеров, судей, докторов, неспособных постигнуть истинные тайны тела, космические законы бытия, фальшивых ученых, не видящих дальше Земли, философов, претендующих на то, что они могут реконст­руировать Дух... Полно, господа, вы не кто иные, как узурпаторы. По какому праву вы претендуете на то, что­бы направлять разум, вручать дипломы Духа?» (I, 335).

Вскоре после того как Арто, будучи членом сюрреалистского движения, создал это и другие столь же агрессив­но-обвинительные письма Папе, Далай-ламе и школам Будды, он порвал с сюрреалистами по той самой причине, что они решили свою революционность воплотить в дей­ствие, вступив в коммунистическую партию, тогда как Арто настойчиво повторял, что политическое действие бесполезно и революцию можно совершить только путем трансформации человеческого сознания и духа изнутри. Убежденный на протяжении всей своей жизни — это одна абсолютно последовательная нить, проходящая че­рез все его произведения,— что именно дух рационализ­ма, аналитическая и дискурсивная мысль, формальная логика и лингвистический педантизм иссушили полноту эмоциональной жизни человека и отрезали его от глубин­ных источников его витального бытия, Арто отрицал марк­сизм просто как одну из форм рационализма. «Коммуни­стическая революция игнорирует внутренний мир мысли» (VIII, 191),—заявлял он в одной из лекций в Мексике в 1936 году. Европейская цивилизация должна быть от­вергнута из-за ее рационализма: «Чтобы вновь обрести свою естественную глубину, чтобы ощутить себя живой внутри мысли, жизнь отвергает аналитический ум, сбив­ший с толку Европу. Поэтическое знание — это внутрен­нее знание, поэтическое качество — внутреннее каче­ство. Сегодня делаются попытки отождествить поэзию поэтов с внутренней логической силой, которая прокла­дывает путь жизни и позволяет на нее воздействовать. Является ли поэзия некой секрецией материи или нет — я не буду останавливаться на обсуждении этого вопроса; я лишь скажу, что материализм Ленина, судя по всему, игнорирует поэтику мысли» (VIII, 192). Следовательно, «революция, выдуманная Марксом,— это всего лишь карикатура на жизнь» (VIII, 184). В заметках к другой лекции или статье для Мексики он передает суть дела еще более кратко: «Пришел в Мексику (чтобы спастись от варварства Европы) последний пример европейского варварства — марксизм» (VIII, 157).

Революционные студенты 1968 года и приверженцы современной новой революционной контркультуры, кото­рая достигла своего пика около 1970 года и пошла на спад после середины 70-х, также отрицали марксизм с его рационализмом и маской «наукообразности», и образ Арто — антирационалиста, наркомана-мистика, вдохно­венного последователя каббалы, Таро и восточных рели­гий — был для них исключительно привлекательным и мощным по воздействию. Чтобы создать такой образ, они должны были из фрагментов мыслей и произведений различных периодов его деятельности составить весьма недостоверную амальгаму. Выбирая цитаты из текстов того периода, когда Арто действительно верил в кабба­лу и тибетскую «Книгу мертвых», они должны были пре­небречь страстным отрицанием мистицизма и восточных культов, характерным для его позднего периода. В то же время еще более яростное отрицание существующей ци­вилизации, характерное для того же позднего периода (ему представляется кошмар, в котором сперма школьни­ков замораживается для последующего производства американского пушечного мяса), удивительно соответ­ствовало антиамериканским настроениям. Однако, не­сомненно, главное, что объединяло Арто с революцион­ной контркультурой, была страстность его обличений, на какие бы цели они ни были направлены, ожесточенность его хулительной риторики.

Сдерживаемая неудовлетворенность Арто, прорываю­щаяся в текстах беспримерной агрессивности, как будто сохранила свою силу на краю могилы и оказалась способ­ной возбудить и наделить энергией агрессивные силы че­рез времена и пространства. Так велика была психиче­ская энергия, сконцентрированная в блестящих поэти­ческих образах Арто, таким мощным был его стиль, такой могучей была выразительная сила, что, подобно началь­ному освобождению энергии в атомной бомбе, они смог­ли запустить настоящую цепную реакцию в умах бесчис­ленного множества людей, которые, в свою очередь, воз­будили подобные же агрессивные чувства у множества других, встретившихся им на пути.

Достаточно забавно, что все, кто близко знал Арто, соглашаются в том, что в личной жизни он был исключи­тельно мягким, добросердечным человеком. Тем более сильно подавляемая агрессия выражается в его произве­дениях. Только в одной сфере, а именно в театре, его вол­новало выражение позитивного взгляда: может быть, его предложения были в некоторых отношениях непрактич­ны или трудны в осуществлении, но они были конструк­тивны и выражались в альтернативных проектах. Но, ког­да дело доходило до обличения беззаконий современной общественной системы и культуры, обвинения Арто но­сили чисто негативный характер. Он обвинял индустри­альную цивилизацию с ее машинами, наукой, медициной, правовой казуистикой, но взамен мог предложить только смутное желание вернуться к средним векам, древней мексиканской цивилизации или — в некоторые периоды его деятельности — к предположительно более счастливо­му образу жизни древнего Китая или Тибета. Такое пре­обладание негативных идей над позитивными тем не менее явилось также отличительным признаком новой контр­культуры. В конце концов, для любой иррациональной или антирациональной позиции свойственное рациональ­ное продумывание тактики движения и его целей будет противоречиво по сути и будет использовать тот же ана­литический метод, хотя целью является его преодоление.

Пусть старый порядок рассыплется и будет сметен и сла­дость и свет новой утопии, как по волшебству, сейчас же возникнет вновь! Отсюда упор на магию в ожидании великого космического переворота во время приключе­ния Арто с тростью святого Патрика. Революционное движение 1968 года руководствовалось похожими прин­ципами. Его участники тоже верили в высвобождение стихийных творческих сил (которые отчасти действи­тельно появились) и в преобразование общества этой творческой энергией (которого не произошло).

Опасность такой капитуляции перед дионисийской жизненной силой и ее творческим экстазом лежит в сле­поте этого экстаза. Эта энергия без определенного на­правления или цели в конечном счете может привести к насилию как к собственному концу.

Арто, всегда бывший совершенным воплощением соб­ственной мысли, являет собой образцовый пример этих опасностей. Во время войны он посвятил один экземпляр своих «Новых откровений бытия» Гитлеру (еще одному защитнику права индивидуума следовать вдохновляю­щим его идеям, хотя бы и насильственным), и его агрес­сивность была направлена против разветвленного загово­ра евреев, иезуитов, агентов британской секретной служ­бы и других излюбленных мишеней как ультраправых, так и ультралевых. Яростный антиамериканизм его по­следней радиопередачи был прямым продолжением той же самой тенденции поиска объяснения истории в тайных обществах и заговорах. 6 августа 1947 года Арто говорил Жаку Превелю, что «от семи до восьмисот миллионов человек должны быть истреблены. Что это против трех-четырех миллиардов, населяющих Землю? Подавляющее большинство людей проводит свою жизнь в ничегонеде­лании, эксплуатируя жизнь других людей, завладевая их сознанием...» [5]

Слепая агрессивность такой силы, хотя и живущая в сознании умирающего поэта, позволяющего себе самые буйные фантазии, находится в тесном родстве с идеоло­гиями, реализующимися в геноциде, совершаемом тота­литарными правителями нашего времени, как правыми, так и левыми,— фашистами, нацистами, коммунистами. В противоречивости своей слепой агрессивности Арто воплощал и предвосхищал абсолютное отсутствие разли­чий между подобными ярлыками и идеологическими цве­тами перед лицом разрушений такого масштаба. Заявляя в период заключения в Родезе, что Бретон, сюрреалист, приведший движение в лоно коммунистической партии, боролся за его освобождение от ареста в гаврском порту бок о бок с отрядами ультраправой организации «Аксьон Франсэз» против французской полиции, контролируемой евреями, или обвиняя всю западную, буржуазную культу­ру, обреченную на полное разрушение, Арто лишь выпус­кал свое разочарование, гнев и разрушительную страсть по любому каналу, оказавшемуся в его распоряжении в настоящий момент, независимо от идеологии. Вот куда должен в конце концов завести культ эмоции ради эмо­ции, если она глубоко переживается, имеет макси­мальную интенсивность и совершенно не сдерживается мыслью.

В своем блестящем, но крайне вызывающем исследо­вании капитализма и шизофрении, которое соединяет марксизм и фрейдизм на структуралистской основе и на­зывается «Анти-Эдип», Жиль Делез и Феликс Гваттари значительную часть своей аргументации берут из истории болезни и личности Арто, которого они считают одновре­менно образцовым, замечательно описанным пациентом и чем-то вроде священной модели. Для них современное общество поляризуется между двумя полюсами. На одном — капиталистическо-фашистский тип, коллективистский, получающий удовольствие от больших масс людей и от принадлежности к высшей расе или нации, этот тип соот­ветствует клинической картине паранойи. На другом полюсе — революционный тип, характерный для изоли­рованных, презираемых, оторванных от толпы, ушедших в себя, который соответствует фенотипу шизофрении.

Но если революционер в своей ненависти к организован­ному обществу доводит свою агрессивность против него до болезненно высокого уровня и если, как убедительно показывают Делез и Гваттари, революционеры объединя­ются в согласованных действиях против общества, тогда шизофрения сама становится паранойей, и революцион­ный тип — это лишь оборотная сторона медали, на лице­вой стороне которой — фашизм. Делез и Гваттари прямо признают, «что два полюса соединяются в магической формуле Арто: Гелиогабал—антихрист» * [6]. И действи­тельно, Арто своим примером показывает глубокое тож­дество всех политических течений, основанных на при­мате чувства над разумом, и их неизбежное обращение к агрессивному, насильственному действию.

Использование образа Арто во Франции и в других странах самыми разнообразными движениями и течения­ми прекрасно иллюстрирует это положение дел. Во Франции, где в культурной жизни долгое время господ­ствовала философия приятной разумности, равновесия между эмоцией и интеллектом, вера в срединный путь, самоконтроль и действие, основанное на логике, отрица­ние аполлонического начала у Арто в пользу необуздан­ной чувственности Диониса объединило целое поколение, жаждущее отрицания традиций прошлого, выдохшихся и ставших скучными. Пример Арто для них — желанный образец, он показывает, что чувство, освобожденное от тисков логики, от необходимости поиска эмпирического подтверждения ее умозаключений, может вылиться в ве­ликолепную риторику не сдерживаемой ничем страсти. Большая часть из того, что существует сейчас во Фран­ции под названием философии и политической науки, в сущности, всего лишь такая артодианская риторика, ис­пользующая слова ради их эмоционального заряда, даже ради малейшего чувственного воздействия их звука, а не ради их значения. То, что произведения Арто, колеблю­щиеся, как мы видели, между самыми противоречивыми позициями, дают возможность цитировать его по жела­нию в поддержку любой эмоциональной или «идеологи­ческой» позиции — это еще один аргумент в их пользу. Ортодоксальные католики используют его так же охотно, как и маоисты. В сборнике, посвященном симпозиуму по Арто, проведенному группой «Тель Кель» в 1972 году, есть замечательная в этом смысле статья, доказывающая, что Арто и Мао Цзедун — это одно и то же. Доказатель­ство элементарно: Арто любил Восток; Китай — это Восток; Мао Цзедун — китаец; следовательно, Арто — маоист[7]. Точно так же Арто, который временами прокли­нал опиум как зло, а временами истерично требовал его, стал главным идолом американской наркокультуры. Даже идея Арто, что театр должен слиться с жизнью, а жизнь стать театром, была ясно представлена в тактике американской контркультуры по превращению уличного насилия или судебных заседаний вроде «Чикагской се­мерки»⁷¹ в хеппенинги, уличные и «судебные» театры.

Отметить тот факт, что Арто и его произведения по­рождали или служили поводом для порождения насилия, не значит сказать, что он ответствен за это насилие или за потоки глупостей, изливаемых его псевдоучениками. Судьба Арто — это судьба всех тех мастеров, чьи идеи воплощены более в их жизни, чем в совокупности произ­ведений. Образ или фрагменты образа отделяются от личности как органического целого и начинают свою соб­ственную жизнь. Как и в театре Арто, сильный образ вы­свобождает эмоции, телесные ощущения в тех, на кого он воздействует. Но кто может сказать, какой степени могут достигнуть эти эмоции, в какое действие они могут вы­литься? Красота Арто, монаха, помогающего святой Жан­не на костре⁷², может вызвать чувство благоговения. Искаженные черты Арто — мученика Родеза могут воз­будить жалость и ненависть к обществу, которое застави­ло его страдать. Но когда эти эмоции трансформируются в энергию действия или веры, они могут далеко уйти от того, что сам Арто чувствовал, думал, за что боролся. Именно в силу того, что идеи Арто получили совершен­ное воплощение в его жизни и личности, они могут иметь смысл только в контексте его собственного опыта, над всеми его страданиями. Его гнев и агрессивность — в ко­нечном счете всего лишь метафоры его страданий и могут быть поняты только как комплементарные к ним. Он имел право издавать те душераздирающие вопли, которые мы можем до сих пор слышать в его последней записи, пото­му что он страдал от боли, которая их и породила. Но это не дает права другим, не знающим этой боли, так же громко и жутко кричать. Без страдания эти крики пусты, неискренни, поверхностны и фальшивы. И то, что верно для этих криков, так же верно и для слов, и для действий. Революционные студенты из среднего класса, поднявшие восстание в Париже в мае 1968 года, использовали агрес­сивность Арто, чтобы придать силу своим собственным разочарованиям, не разделяя его страдания, и в конечном счете лишь использовали их для своих мелких целей и для того, чтобы дать себе дешевые развлечения. В этом смысле они, а не Жан-Луи Барро, украли Арто.