 |
Из альбома афиш и программ
|
|
|
|
22 января 1900 года. Ученики VI класса Владикавказской классической гимназии покорнейше просят Вас пожаловать на домашний любительский спектакль «Женитьба», имеющий быть в доме Покровского 22. Агафья Тихоновна — Е. Вахтангов.
1900 год. Домашний спектакль любителей артистического искусства. «Бедность не порок» А. Н. Островского. Пелагея Егоровна — Е. Вахтангов.
1900 год. Домашний спектакль любителей артистического искусства. «Убийство в доме номер 37» Ф. В. Рутковской. Штафиркина — Вахтангов; «Визит его превосходительства» И. С. Мамонтова. Добряков, капитан — Е. Вахтангов.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова.
КОММЕНТАРИИ:
В этом перечне обращают на себя внимание травестийные острохарактерные роли. Если Агафью Тихоновну еще можно объяснить тем, что в гимназической «Женитьбе» все роли играли юноши, то в домашнем спектакле «Бедность не порок» участвовали и барышни. Тем не менее роль «комической старухи» была отдана Вахтангову, а может быть, и выбрана им. Можно сказать, что Вахтангов-актер дебютировал в игровом театре, пусть и ограниченном масштабами любительства.
{25} СТАТЬИ В ГИМНАЗИЧЕСКОЙ ГАЗЕТЕ «НУС» VII КЛАСС
По поводу издания газеты
20 сентября 1901 г.
Как видно, все сочувственно отнеслись к этому делу и даже слишком горячо за него взялись. Хорошо, если бы оно и продолжалось в том же духе, но, к сожалению, в прошлые, по крайней мере, годы, такая ревность приводила к тому, что газета прекращала свое существование после двух-трех нумеров. Это происходило оттого, что многие, написав, скорее, списав откуда-нибудь, по одной статейке для первого нумера, ограничивались этим, и, в конце концов, и газета… ограничивалась. Писали только для того, чтобы увидеть на страницах газеты свое «произведение», и о том, чтоб принести некоторую пользу, обменяться познаниями, поделиться впечатлениями, доставить удовольствие и пр., не думали. Такое отношение и было главной причиной преждевременного прекращения выпуска газеты. Не мешало бы хоть теперь взяться за дело посерьезнее, смотреть на него с более разумной точки зрения и не считать за забаву от безделья. Было бы также целесообразным избегать всякого рода полемики, пасквилей, карикатур на преподавателей и т. п., так как все это можно сделать и помимо газеты, а находить удовольствие в том, что «прощелкаешь» своего ближнего в газете — слишком puérilité[†]. Итак, пожелаем избранному нами редактору благого начинания, ибо хорошее начало — половина дела, и сами, по мере возможности, будем заставлять его обращаться к нам с воззванием о скорейшей доставке материала для нашей же газеты, а если и придется ему сделать это, то пусть воззвание не останется гласом «вопиющего в пустыне».
|
|
|
Sinus [ Е. Вахтангов ]
Публикуется впервые.
Маш. текст.
Гимназическая газета «Нус». 1901. № 1. Л. 1.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 1/Р.
Рождественская ночь (эскиз)
30 октября 1901 г.
Мороз стоял жестокий — настоящий сибирский мороз. Без пощады охватывал он своим ледяным дыханием лица, высовывающиеся из шуб, румянил щеки и носы, белил инеем бороды и брови и поторапливал всех оканчивать свои дела и ехать домой, невольно навевая мысли о теплом угле. Вьюга злилась все более и более. Она бешено кидалась на дома, потрясала вывески и ставни, завывала в трубах и, врываясь в щели скверных домишек, не давала пощады несчастным обитателям неприютных, холодных углов и безжалостно терзала тех запоздалых путников, которых нужда выгоняла на улицу в костюмах, далеко не соответствующих такой погоде. В это самое время по Большой улице быстро двигалась тщедушная фигурка в гимназической фуражке, надвинутой на лоб, в легоньком, куцем, потертом пальтишке. Фигура поминутно кашляла, и тогда слезы навертывались на {26} глазах от сильного мороза. «Неужто и сегодня не дадут? — Думалось путнику. — Ведь вот уже три дня прошло с того дня, когда я должен был получить за репетиторство. Неужто и в самом деле не дадут?» Тут он погрузился в мрачные думы. Вспомнил, что дома его ждет мать, которая после смерти мужа, распродав имущество и уплатив его долги, сделанные по необходимости, осталась совсем без средств. Вспомнилось, что и сестренка ждет не дождется, когда ея «блатец Селеза» принесет ей обещанный для праздника гостинец.
|
|
|
Вспомнил и о том, что нужно хоть немного подновить свою обувь и пальто, а то оно совсем потрепалось и даже не может защитить его от холода. Мороз затрещал сильнее. Сережа удвоил шаги и вскоре очутился у высокого подъезда трехэтажного дома. Здесь он немного передохнул и взялся за ручку звонка. Дверь отворилась, и в ней появилась голова швейцара. Сережа уже было направился прямо в переднюю, но швейцар грубо остановил его: «Сегодня панич заниматься не будут. Велели прийти после праздников». «Да я, Игнатий…» Но Игнатий не дал договорить юноше и поспешил захлопнуть дверь перед носом оторопевшего Сережи. «Ишь, тоже шляются перед праздником, будто и не знают, что у господ без них дела много!» — услышал он за дверью голос швейцара. Тут уж он не в силах был вытерпеть. Как? За его труды, за его заботы об успехах лентяя-барчука его почти выгоняют; за то, что он не спал ночей, работая за двоих, — ему не только не дают его с таким трудом заработанных денег, но даже осмеливаются говорить, что он «шляется» не вовремя. «Так, когда же по-вашему шляться?» — вскричал он осипшим голосом.
«Тогда, когда совсем есть нечего будет, когда…» и он не мог договорить, кашель душил его. Злобное чувство усиливалось, грудь ныла, и кашель раздирал ее. Долго не мог он успокоиться, когда же приступы кашля прошли, он с тяжестью, с тоской на душе, тихо, сам не зная куда, поплелся. А леденящая вьюга насквозь пронизывала тщедушное, плохо прикрытое тело юноши. Он шел теперь глухим переулком, подымаясь в гору, как вдруг чья-то рука, неожиданно опустившаяся на его плечо, вызвала его из тяжелого раздумья и заставила испуганно оглянуться.
|
|
|
Перед ним стояла, вся вздрагивая и ежась, довольно странная мужская фигура, одетая совсем не по сезону, в кургузом пальто, с какой-то лохматой шапкой на голове. Голая шея выглядывала из-под его легкого одеяния и на ногах были какие-то калоши, заменяющие обувь. Сережа с удивлением смотрел на незнакомца, лицо которого с большой обледеневшей бородой и с маленькими узенькими глазами почему-то внушали ему доверие.
«Помогите хоть вы, барин!» — проговорил с трудом незнакомец, стараясь не глядеть на Сережу, которого смущал убитый вид стоящего перед ним старика. «Ей-Богу, барин, нужда. Коли б не нужда — не просил бы, не протянулась бы рука за подаянием! Помогите, барин хороший! Не для себя прошу, мне не нужно: парнишка мой захворал. Два дня кое-как кормил его, сам не евши, а теперь и корочки-то нигде не могу найти. Все отказывают, говорят, что срам просить, когда можно заработать. Эх, барин, легко сказать: ступай работать, а где работать? Не хотят сказать, не хотят подумать». И старик, поникнув головой, замолчал. Молчал и Сережа. Чем мог ему помочь этот мальчик, который находился почти в том же положении. Был у него единственный полтинник, на который должна была завтра просуществовать его семья, послезавтра же он надеялся получить деньги. Рука его машинально опустилась в карман, нашарила там заветный полтинник и сунула его в руку старика. «Вот все, что у меня есть», — еле проговорил он и, {27} чтобы скрыть навернувшиеся слезы, стрелой побежал по переулку. Старик долго глядел ему вслед, что-то подсказывало ему, что этот полтинник очень нужен был удаляющемуся юноше, и он вдруг крикнул: «Барин. Барин. Вернись». Но тот уже скрылся в снежной мгле, и старик тихо побрел, прижимая к обнаженной груди полученный полтинник.
А вьюга пуще злилась и завывала.
Sinus [ Е. Вахтангов ]
Публикуется впервые.
Маш. текст.
Гимназическая газета «Нус». 1901. № 5. Л. 2 – 3.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 2/Р.
ПЕРВЫЕ ТЕАТРАЛЬНЫЕ ОПЫТЫ
Надежда Вахтангова:
|
|
|
Был тихий солнечный октябрь 1901 года во Владикавказе. На Терской улице я встретила Дору Марковну Ремезову. Она предложила мне принять участие в спектакле, который ставила в мужской классической гимназии в пользу недостаточных учеников. На женские роли она пригласила четырех девушек, в том числе меня. Такое предложение было совершенно неожиданным, до этого я никогда не играла. Но отказать Доре Марковне я не могла. В прошлом известная актриса, она была нашей соседкой. Рядом с ней, на той же Терской улице, жила ее сестра, актриса Н. М. Неелова, с мужем, актером С. В. Ланским, родным братом Мамонта Дальского. Я бывала в этих семьях и относилась к ним с особым уважением; они казались мне какими-то необыкновенными людьми, из другого мира. Как посмела бы я сказать Доре Марковне, что не умею играть, что мне скучно терять время с гимназистами? Хотя я была тогда очень юной, но считала себя «взрослой»: ведь я уже окончила институт в Тифлисе, работала в конторе у нотариуса, готовила детей осетин к экзаменам в учебные заведения, делала переводы с французского языка для местной газеты «Терек». И я поехала с Дорой Марковной в гимназию.
Первая встреча участников спектакля происходила в классе. За партами сидели гимназисты. Они мне показались великовозрастными; почти все темноволосые, с черными глазами, многие с усиками. В углу на одной из парт сидел в одиночестве гимназист с русыми волосами и большими серыми глазами, очень красивый. Он смотрел на нас снисходительно и даже свысока. Это мне не понравилось. Я спросила: «Что это за Чайльд Гарольд?» Мне ответили: «Женя Вахтангов». Я исподтишка наблюдала за ним все время, пока мы читали пьесу по ролям. А после репетиции, по дороге домой, забежала к подруге, чтобы сразу освободиться от смущения и храбро сознаться, что я влюбилась в гимназиста. Это было неловко, потому что у меня был свой круг знакомых. И мое заявление всех насмешило. <…>
3 января 1902 года состоялся спектакль. Шла незатейливая пьеса «Пробел в жизни» Л. Печорина-Цандера. Вначале там было много смешных, почти водевильных положений, потом разыгрывалась буря в стакане воды — какая-то сентиментальная семейная драма, основанная на недоразумении, и кончалось все общим благополучием.
Роль Вахтангова в списке действующих лиц значилась — Леонид Карлович Тейх, аптекарь. Однако ничего характерного ни для немца, ни для аптекаря в роли не было. {28} Незадачливый влюбленный, молодой человек во фраке и белом галстуке, приезжавший в самый неподходящий момент свататься к Любови Павловне, дочери чиновника Стасова, мог принадлежать к любой национальности и иметь любую профессию. Основное заключалось в тех комических положениях, в которых оказывался этот робкий вздыхатель, недалекий, слабохарактерный «мямля». Он же, кстати, являлся виновником семейного разлада, так как по глупости все напутал и оклеветал предмет своей безнадежной любви. И он же в конце пьесы разъяснял недоразумение.
|
|
|
Я играла небольшую роль младшей дочери Стасова, эмансипированной девицы Людмилы. С Женей мы по ходу пьесы почти не встречались. Но как раз первый мой выход начинался с того, что я появлялась в гостиной своей старшей сестры Варвары Павловны во время ее разговора с Тейхом по поводу его несчастной любви и, услышав ее последние слова: «Ну, а нюнить я больше не позволю», — пренебрежительно бросала реплику: «Кто нюнит? Леонид Карлович? Он больше ни на что не способен. Эх вы, плакса!» И больше я на него внимания не обращала.
После спектакля был бал. Женя пригласил меня на первый вальс, потом на мазурку, а после вечера просил позволения проводить меня домой. В то время девушки выезжали с кем-либо из старших, я приехала с Дорой Марковной и с ее разрешения отправилась домой с Женей. Но я шла не очень счастливая. Во время танцев я увидела, что танцую не так, как хочет Женя, что он будто учит меня и показывает, как надо танцевать. Мне было обидно. В институте я семь лет обучалась танцам и считала, что хорошо танцую, а тут поняла, что танцую глупо. Я танцевала старательно, всерьез, а Женя все это обращал в шутку. Он словно хотел показать, как нужно танцевать, легко, свободно, весело. Он танцевал артистично, и в этом уже тогда бессознательно содержался элемент режиссерского показа. <…>
Пришло лето, и Женя пригласил нас, девушек, участвовать в спектакле вместе с гимназистами, с которыми мы играли раньше. Ставил спектакль Вахтангов. Это была его первая «режиссерская работа» — «Предложение» и «Медведь» Чехова. Жениха Ломова в «Предложении» и помещика Смирнова в «Медведе» играл сын Д. М. Ремезовой, друг Жени, гимназист Борис Ремезов, впоследствии известный провинциальный актер. Я играла Наталью Степановну и вдовушку Попову. Спектакль шел на открытом воздухе, во дворе дома одного из «артистов». На деревянном помосте с ситцевым занавесом была поставлена самая необходимая меблировка — стол, два кресла и скамейка. Освещения не было. Спектакль начался засветло и окончился к заходу солнца.
На репетициях Вахтангов был очень серьезен, требователен к участникам. Борис Ремезов сам справлялся со своими ролями, проявляя выдумку, и все получалось у него очень смешно. А со мной режиссер порядочно помучился. Ему пришлось сыграть мои роли целиком, чтобы показать, что и как я должна делать. Я выучила текст назубок, знала свои места на сцене, однако, кроме страха, ничего не испытывала. Но мой партнер Ремезов играл так непринужденно и весело, что невольно заразил меня, и к общему удовольствию я не испортила спектакль. Режиссер нас хвалил. Публика много смеялась и хлопала.
Жене хотелось втянуть меня в круг своих интересов, поделиться со мной всем, что волновало и увлекало его. В те годы он состоял в гимназическом кружке самообразования, который носил название «Арзамас», в честь М. Горького, находившегося в ссылке под надзором полиции в городе Арзамасе Нижегородской губернии. Пытливых, вольнолюбиво настроенных гимназистов не удовлетворяло сухое, казенное обучение в провинциальной гимназии. <…> «Арзамас» был своего рода {29} «конспиративным» кружком. Чтобы скрыть «крамольный» характер собраний, встречи устраивались в доме крупного генерала, командира дивизии, сын и дочь которого учились в гимназии. В богатой столовой генеральской квартиры пили чай, танцевали, играли в фанты, а потом читали вслух «Буревестника» М. Горького, рассказы и стихи из сборников «Знание», статьи Л. Н. Толстого, знакомились с философией Ницше, Шопенгауэра, с политэкономией Железнова, а потом появлялись и «Капитал» Маркса, и ленинская «Искра». Я не была гимназисткой, и меня нельзя было ввести в этот кружок. Но дух свободолюбия и свободомыслия, которым там питался Женя, он передавал мне, заражал меня им, и мне хотелось жить так, как он. По его предложению я начала вести занятия в воскресной школе железнодорожных мастерских.
Однажды Женя спросил меня: «Почему Вы не бываете на утренниках?» (Гимназистам не разрешалось ходить вечером в театр.) Я стала бывать на утренних спектаклях. Братья Роберт и Рафаил Адельгеймы играли «Разбойников» Шиллера. Я смотрела на сцену и одновременно видела в ложе напротив профиль Жени Вахтангова. В антракте мы встретились в коридоре театра и обсуждали пьесу. Меня интересовал сюжет, а Женя обращал мое внимание на игру актеров. Адельгеймы, культурнейшие актеры, великолепные мастера сцены, знакомили огромную театральную провинцию с лучшими произведениями мирового репертуара. Благодаря им мы узнали и полюбили «Гамлета» и «Короля Лира» Шекспира, «Разбойников» Шиллера, «Уриэля Акосту» Гуцкова и другие пьесы. Евгений Богратионович впоследствии называл их своими первыми учителями.
Владикавказ посещали и другие гастролеры. Женя, конечно, не пропускал ни одного спектакля. Театр интересовал его больше всего остального. Свободное от занятий время он с увлечением отдавал подготовке и устройству гимназических спектаклей и «литературно-вокально-музыкальных» вечеров. Сам он выступал в них в качестве неутомимого организатора, режиссера, актера, музыканта и певца.
Вахтангов. 1959. С. 331 – 335.
|
|
|
