Передача от 13 апреля

Мы продолжаем читать «Наставления» святого преподобного Иоанна Кассиана Римлянина из второго тома «Добротолюбия». Напомню: в прошлый раз читали шестнадцатый абзац его поучений. Мы его разобрали не до конца, и я напомню его, прочитаю снова:

Поясним нечто из сказанного более пространным рассуждением. Страсти чревоугодия и блуда, коренясь в теле, возбуждаются иногда без содействия души, по одному раздражению потребностей, из коих исходят; но влекут и душу по ее связи с телом. Для обуздания их недостаточно одного напряжения душевного против них вооружения, но надо при сем укрощать и самое тело постом, бдением, истомлением посредством труда; нужно бывает и временное уединение, а нередко и совсем отшельничество. Ибо как они происходят от порочности души и тела, то и побеждены быть могут не иначе, как трудом обоих…

Этот вопрос мы разобрали. Естественно и понятно, что чревоугодие и блуд – страсти, имеющие не только душевное, но и телесное происхождение, поэтому для победы над ними необходимо участие и души, и тела.

…Тщеславие и гордость зарождаются в душе без посредства тела. Ибо какую нужду имеет тщеславие в телесном чем, когда из-за одного желания похвал и славы доводит до падения плененную им душу? Или какое телесное действие имело место в возгордении люцифера, когда он зачал его в одной душе и помышлении, как говорит Пророк: «ты говорил в сердце своем: взыду на небо... и буду подобен Всевышнему» (Ис.   14, 13–14). Не имел он в такой гордости подстрекателя совне; она и зародилась и созрела вся внутрь его.

Мы видим, что есть страсти сугубо душевные, а быть может, сугубо духовные, которые вообще с телом не связаны, в теле никак не проявляют себя, и в этом, по сути, и есть главная опасность. Может показаться, что с телесными страстями тяжелее бороться, потому что нужно воздержание, нужно побороть свое тело, а это особенно в нашем ленивом веке делать трудно.

Но на самом деле более опасны душевные страсти, бороться-то с ними гораздо труднее, и они всегда при нас. Чтобы побороть чревоугодие, достаточно потренироваться некоторое время. Мы знаем множество людей, которые прекрасно с этим справились, сидят на диете просто из страха какой-нибудь болезни. Блудную страсть побороть вроде трудно, но на самом деле гораздо проще, потому что мы знаем людей, которые в целом приобретают абсолютное равнодушие к противоположному полу или вообще к удовлетворению похоти, у них вообще даже, казалось бы, и похоти-то нет. В женщинах это проявляется чаще, чем в мужчинах, как ни покажется странным. Но это мы знаем, такое бывает. А вот чтобы кто-то поборол гордость или тщеславие, с этим гораздо труднее.

Эту разбивку, эту типологию, о которой мы читали еще в пятнадцатом абзаце, Иоанн Кассиан продолжаем в семнадцатом. Его я зачитывать не буду, он достаточно пространный, а главное, суть этого абзаца можно пересказать.

По мысли Иоанна Кассиана, есть определенный порядок, который существует для борьбы со страстями. Сначала следует борьба с чревоугодием, потом с блудом, потом со сребролюбием, потом с гневом, печалью и унынием. Эта последовательность борьбы со страстями, описанная Иоанном Кассианом, стала хрестоматийной, стала основанием для всех последующих схем, прослеживается очень ярко в «Лествице»; может быть, какие-то вещи, какие-то страсти меняются местами, но в целом эта схема, безусловно, стала типичной для святоотеческой традиции. Чрево – блуд – сребролюбие – гнев – печаль – уныние. Вот такую схему рисует Иоанн Кассиан.

Если посмотреть на реальность жизни (это очень важно делать, хотя не всегда получается), то мы увидим, что зависимость этих страстей не всегда такая линейная. Казалось бы, какая связь между сребролюбием и гневом? Связь между чревом и блудом очевидна, можно проследить связь блуда и сребролюбия, хотя бы в каком-то определенном аспекте, хотя далеко не все объясняющем. Но связать гнев и печаль уже труднее. И как связать сребролюбие и гнев? Кажется, что это надуманное. По крайней мере, кажется, что человек, не очень хорошо знающий самого себя, но очень, как ему кажется, знающий других людей, этой зависимости, которую рисуют святые отцы, не увидит. Но в этом и состоит особая ценность опыта святых отцов.

У нас очень много книг по психологии. Но сама современная психология как наука изучает психологию другого человека, она изучает психологию на других людях. Научные это выводы или нет, я не буду спорить, само разнообразие психологических школ и подходов говорит, как все неоднозначно в этой науке. Но как бы к этому ни подходили, сам способ изучения человеческой души именно такой. В любых психологических школах, любых направлениях психологии изучается другой человек.

Святоотеческая же традиция, или святоотеческая психология, кардинальным образом от этого отличалась, она изучала единственного человека, который нам для исследования доступен, – себя самого. И оказывалось: именно изучая самого себя, люди и получали знание о человеке. Ведь то, что мы видим в человеке, то, о чем свидетельствует нам человек, – это совершенно необъективные вещи. Только внимание к самому себе (не интерпретация себя, не презентация себя, не то, что называется Я-высказыванием, а знание о себе, какой я есть на самом деле) и дает реально подлинное, объективное знание о человеке.

В этом смысле святой отец и отличается от другого человека тем, что он не боится этого объективного знания о человеке. Он не боится узнавать о себе правду, всматриваясь в самого себя, он не боится, когда его собственные глубины озаряются светом Христа и он видит кишащих в них змеев, он не боится страсти. Он единственный, кто не боится страстей, потому что знает о них все. Он не боится их в других, потому что он видел их в себе. Он не боится каких-то ужасных пароксизмов гнева, блуда, чревоугодия, потому что все это он видел. Это не значит, что он так делал. В этом и состоит особенность.

Мы видим человека, который представляется совершенно замечательным: он умеренно ест, он не смотрит на других женщин, он достаточно отзывчив на помощь и достаточно спокойно тратит деньги в магазине, при этом бережливый. Мы видим человека, который всегда умеренно весел, никогда не бывает в печали и очень работоспособен. Нам кажется: вот идеальный человек. Но мы же не знаем, что он на самом деле испытывает, мы же не знаем, что он на самом деле хочет, о чем мечтает, кого ненавидит и что у него внутри на самом деле. Он производит впечатление, рисует имидж, создает образ, картинку, которую хочет презентовать, показать из себя. Или которую ждут от него другие люди. Но это не значит, что он такой на самом деле.

А подвижник знает себя, какой он на самом деле, и не боится встречи с собой, с истинным собой, не бегает от себя, поэтому он знает о человеке гораздо больше, чем человек, который только рассматривает других людей. Вот это знание, которое рождено из наблюдательности в первую очередь в отношении себя, и поражает того, кто обращается к святоотеческому опыту.

И вот эта зависимость гнева и сребролюбия, на первый взгляд надуманная, оказывается глубоко истинной и глубоко правильной. Ведь в обычном состоянии гнев рождается от раздражения, которое рождается от своеволия, то есть что-то происходит не так, как я хочу. Страсти своеволия в перечне страстей, принятых со времен Евагрия Понтийского, нет. Поэтому как это объяснить? Меня раздражает, что другой делает не так, как я хочу; я требую это, а он делает другое, я жду, что сейчас будет выполнена моя воля, а исполняется непонятно что. И вот это вызывает гнев и раздражение: что происходит не по-моему.

А что такое сребролюбие? Сребролюбие – это, по существу, желание комфортно устроиться в этом мире. Есть, конечно, различные пароксизмы типа скупого рыцаря, такому нужны только деньги как деньги, а не блага, которые приобретаются на эти деньги. Такие люди, наверно, изредка встречались всегда, встречаются и сейчас. Но в целом им нужны блага. Сребролюбие – условность. Серебро – условность, это всего лишь эквивалент, на который приобретаются блага. То есть человек хочет жить комфортно в этом мире. Комфортно – это значит всегда стабильно. Как только наступает какая-то нестабильность, все разрушается. Кому нужны деньги в окопе? Никакого эффекта от них нет; даже если у тебя с собой миллионы, что толку? Сейчас упадет бомба – и тебя не будет. Там нужна крыша над головой, нужна защита. Если это можно купить за деньги, то человек купит. Но если нельзя купить, то зачем ему нужны деньги?

Все грехи, все страсти, которые мы причисляем к производным сребролюбия, могут произойти только тогда, когда у человека стабильность, когда он гарантированно знает, что будет завтра, послезавтра, когда, по сути, все происходит так, как он себе наметил. И как только происходит любое отклонение от этой стабильности, от того мира, который он себе придумал, наметил, от некой придуманной им уверенности и стабильности, он сразу начинает раздражаться. Он начинает бояться, потом начинает раздражаться, потому что почва уходит из-под ног.

Но, получается, гнев и рождается от сребролюбия, от желания комфортно жить в этом мире. И человек гневается именно потому, что что-то происходит не так, как он себе придумал, не так, как он хочет. В сущности, он хочет жить в комфортном мире. Если бы все исполняли все то, что ему хочется, мир был бы комфортным, и тогда бы никакого гнева не было. Но он появляется, потому что мир некомфортный. Само желание создать комфортный мир и есть, в сущности, сребролюбие. Так что не так уж и неправильна эта схема, как может порой показаться. Все это проверено опытом и выросло из внимательного рассматривания бытия человека в отношении прежде всего самого себя.

Семнадцатый абзац заканчивается созданием неких двойственных пар, бинарных схем, как бы сказали философы: чревоугодие – блуд, сребролюбие – гнев, печаль – уныние, тщеславие – гордость. Эти связи очень тесно взаимосвязаны. Но даже человеку, быть может, не очень хорошо знакомому с самим собой и с другим человеком, соответственно, тоже, может показаться не очень понятной эта взаимосвязь, но все-таки как-то видно, что определенная связь в этих бинарных схемах есть.

Очень интересно размышление о тщеславии и гордости. Так видит эту ситуацию Иоанн Кассиан: чтобы победить гордость, нужно сначала сразиться с тщеславием. С ним сразиться чрезвычайно сложно, потому что оно многогранно и многолико. Об этом красочнее всего рассуждает Иоанн Лествичник. Получается: если для победы над гордостью необходимо победить тщеславие, значит – надо обязательно отвергнуть оценку мира и всякую похвалу как выражение этой оценки. По-другому – победить гордость, которая по другим схемам является вообще матерью всех страстей и корнем всякого греха, надо отречься от мнения мира, нужно научиться его игнорировать, нужно научиться презирать, что думает мир о тебе, не ждать его похвалы. А другого способа исцеления от тщеславия, как выставление на позорище, переживание позорища, переживание посрамления, не существует. Когда это возможно, Господь использует (как мы уже читали у Иоанна Кассиана) наши собственные страсти, грехи и падения, которые для нас являются позором и позорищем, и это бьет наше тщеславие, а значит – подрывает и корень гордыни, гордости. А если человеку это не помогает или наступает какой-то новый этап его духовной жизни, бывает, что необходимо и внешнее позорище, то есть когда человека публично в неприглядном свете выставляют. Это тоже может быть полезно для того, чтобы гордость совершенно исчезла. Для этого, если Бог даст, мы немало подтверждений и рельефных сюжетов увидим в «Лествице» Иоанна Лествичника.

Двадцатый абзац:

Посему нам надобно вести брань с этими страстями так, чтобы всякий, открыв, какая страсть особенно вредит ему, против нее главно направлял и борьбу, употребляя всякое старание и заботу для наблюдения за нею и подавления ее, против нее направляя копья ежедневных постов, в нее бросая ежеминутно стрелы сердечных стенаний и воздыханий, и непрестанно проливая слезы в молитве к Богу о прекращении мятущей его брани. Ибо никто не может восторжествовать над какой-либо страстью, пока не убедится, что своим тщанием или трудом не может одержать победу над нею; хотя при том ему, чтоб очиститься от нее, и самому необходимо день и ночь пребывать во всяком труде и всякой заботе о том.

Мы видим, что Иоанн Кассиан говорит в этом слове, в принципе, очевиднейшую мысль. Он говорит, что надо выбрать, какая страсть главная, и бороться прежде всего против этой страсти. Эта мысль никак не может вырасти или дойти до сознания современных людей. Совершенно никак. Все просто: дойти она не может по одной простой, банальной, но очень плохой причине, потому что современный человек, осознавший себя грешником, очень хочет исцелиться от греха и от страстей сразу и навсегда. Каждый человек, который искренне приступает работать Богу, думает о том, где такая таблетка, где такой алгоритм, где такое правило, чтобы, исполнив его, я бы получил гарантию нормальной последующей жизни, чтобы я больше не грешил, чтобы больше не падал.

Человек поначалу искренне пытается исповедоваться, даже исповедует грехи до крещения, очень скрупулезно, в надежде, что эта исповедь наконец обеспечит ему чистоту, надеясь, что он может встать перед Богом, посмотреть Ему прямо в глаза и сказать: «Ну вот, Господи, наконец-то я достоин, наконец-то я живу так, как Ты этого хочешь! » Вот такая мечта человека: встать перед Христом и быть Его достойным, чтобы не мучиться, чтобы не страдать от того, что недостоин, что неспособен, что вечно грехи...

Это и слышишь на исповеди. Человек приходит и говорит: «Я опять согрешил теми же самыми вещами, меня это мучает, я не знаю, как от этого избавиться. Где наконец выход из этой ситуации? » На самом деле эта томность, эта истома, эта усталость обусловлены тем, что человек мечтает в глубине души, что завтра он проснется и больше грешить не будет. И когда ему говоришь, что это невозможно, он искренне не понимает: «А как же жить, если я снова и снова грешу? »

Это непонимание того, что борьба с грехом должна быть целожизненной. Что это есть не надуманная, а объективная психологическая реальность, именно объективная, реальность онтологическая, что по-другому просто и не может никогда жить человек на этой земле. Никогда ни у кого не наступало и в принципе наступить не может состояние, когда человек, прожив день, скажет: «Я не согрешил». Только сказав, что он не согрешил, он тут же этим свидетельствует, что Христос как Искупитель, как Примиритель ему не нужен. Он этими словами тут же засвидетельствует, что он достоин спастись вне всякой милости и вне всякой очистительной, искупительной жертвы Иисуса Христа, что он наконец-то равен совершенному и безгрешному Богу.

Это очень простая, очень естественная, очень понятная, но, в сущности, очень ядовитая мечта, ядовитое желание – стать равным Богу. Это невозможно, этого никогда не будет, но понять и принять это состояние гордому человеку очень и очень трудно.