Передача от 13 июля

Мы продолжаем читать наставления преподобного Иоанна Кассиана. Напомню, разговор идет у нас о гневе. В прошлый раз мы говорили о природе гнева и пришли к выводу, что гнев – это не просто наша реакция на какие-то раздражающие факторы. Гнев – это сила естества, сотворенного Богом, сила естества на зло, которое она призвана остановить. То есть гнев – это особая мобилизующая сила сотворенного Богом естества на сопротивление злу. Если бы не было гнева, то сопротивляться злу естество не смогло бы, это именно отторжение от зла.

И чтобы исполнить такую функцию, гнев должен точно знать, что есть зло, а что нет, то есть у него должен быть отработанный механизм определения «зло – не зло». Кроме того, у него должен быть опыт борьбы со злом, некий накопленный тренировочный потенциал, используя который он может действительно зло остановить, иначе он ничего не добьется. Вот об этом говорит в восемьдесят восьмом абзаце святой Иоанн Кассиан:

Таким образом нам разрешается гневаться, но спасительно, т. е. на себя самих, и на привходящие худые помыслы, – «гневаться» на них, и «не согрешать», т. е. не приводить их в дело на пагубу себе. Этот же самый смысл яснее выражает и следующий стишок: «яже глаголете в сердцах ваших, на ложах ваших умилитеся» (Пс.   4,   5), т. е. что помышляете вы в сердцах своих, по причине вторжения внезапных удобосмутительных внушений, то, после того, как мирным рассуждением успеете утишить всякий шум и бурность гнева, и как бы на покойное возлечь ложе, исправляйте и заглаждайте спасительным сокрушением. И блаженный Павел, воспользовавшись указанием этого стишка, после того как сказал: «гневайтеся и не согрешайте», прибавил: «солнце да не зайдет во гневе вашем: ниже дадите место дьяволу» (Еф.   4,   26.   27). Если пагубно допускать, чтоб солнце правды заходило во гневе нашем, и если мы, разгневавшись, тотчас даем место дьяволу в сердце своем, то как пред этим повелел гневаться, говоря: «гневайтеся и не согрешайте»? Не явно ли он выражает сим следующее: гневайтесь на свои страсти и на самый гнев ваш, чтоб иначе, при вашем потворстве, не начало в омраченных гневом умах ваших заходить Солнце правды – Христос, и с отхождением Его не дали вы места в сердцах ваших дьяволу.

Ключевым стихом, вокруг которого Иоанн Кассиан строит свою речь, являются слова из четвертой главы Послания к Ефесянам: гневаясь, не согрешайте (Еф. 4, 26). Гнев может быть соразмерен действию правды Божьей, ведь и Бог гневается, он может быть соразмерен, если он праведен, то есть если он действительно направлен против зла и действительно послан Богом, чтобы это зло остановить. В этом смысле гнев будет праведен, если человек действительно восстает против зла и это его восстание против зла есть воля Бога.

Гнев может быть, и чаще всего именно так и бывает, соразмерен с дьявольским действием, он может стать местом дьявола, как об этом пишет в указанном стихе апостол Павел, когда он неправеден. А неправеден он очень и очень часто, и он не направлен на то, чтобы зло остановить, то есть он направлен либо не против зла, либо не собирается его останавливать.

Если гнев праведен, то он есть орудие Божье, человек в этот момент становится орудием Божьим. Чаще всего гнев неправеден, поэтому сразу же дает место в себе дьяволу, потому что не направлен на зло, направлен на то, что злом не является и остановить его не может, да и не желает.

Чтобы в первую очередь научиться отличать зло от добра, чтобы действительно отработать навык отличения зла, нужно направлять гнев всегда на зло внутри себя самого, ведь совершенно любой человек обязан это делать, это его первейшая обязанность. Особенно это первейшая обязанность тех, кто любит гневаться, он должен направить гнев на самого себя, ибо он и есть источник зла. Как ты можешь гневаться на каких-то злодеев, когда ты сам и есть злодей? Разгневайся на себя. Почему ты не гневаешься на себя за то, что грешишь? Ты ленишься, почему ты не гневаешься на себя за это? Ты равнодушный человек, разгневайся на собственное равнодушие. Ты похотливый, развратный, чревоугодливый человек, разгневайся на свои страсти, останови свой поток страстного удовлетворения, останови себя на потоке страстного угождения. Разгневайся на себя, разорись, стукни себя по лбу кулаком, набей себе самому морду, если ты действительно так ненавидишь зло, если ты и есть главный грешник в этом мире, ты, не любящий своих детей, свою жену, своих родителей, свою страну, этот мир, этих людей, которые с тобой живут. Как ты не злишься на самого себя? Когда ты научишься злиться на самого себя? Когда ты поймешь, что ты и есть первый в этом мире и самый доступный для себя, самый близкий себе источник зла? Если мы не сможем остановить на путях зла самих себя, с чего мы решили, что сможем остановить других?

Ты разгневался на то, что кто-то проспал на работу. Но ты тоже так делаешь. Например, на службу надо прийти к 9. 00, ты приходишь в 9. 05. Ты опоздал. Это не работа. Да, но это гораздо важнее, ты к Богу опоздал. Некоторые опоздавшие к Богу оказались за вратами райского чертога только потому, что опоздали.

Человек должен научиться видеть собственное зло и злиться, гневаться на него. Если он этого не делает, если он этого делать не умеет, если гнев его на собственное зло небольшой, невеликий, то сто процентов всякий его гнев, куда бы он ни был направлен, абсолютно никакого отношения к Божьему праведному гневу не имеет. Это просто дьявольские силки, он просто дает место дьяволу, он просто тешит собственную гордыню и собственное самолюбие. Если человек не гневается на зло внутри себя, у него нет никакой возможности различать зло в этом мире и нет никакой возможности это зло когда-нибудь остановить. В восемьдесят седьмом абзаце преподобный Иоанн Кассиан тоже про это пишет:

От какой бы причины ни возгоралось движение гнева, оно ослепляет очи сердца, и налагая покров на остроту умного зрения, не дает видеть Солнца правды. Все равно, золотой ли лист, или свинцовый, или из другого какого металла наложен будет на глаза, ценность металлов не делает разности в ослеплении. – Бывает впрочем от гнева и услуга нам очень пригодная, когда рассерживаемся, досадуя на сладострастные движения нашего сердца и негодуем, что в тайниках нашей груди поднимается то, что делать, или о чем даже говорить, стыдимся пред людьми, трепеща от страха при мысли о присутствии Ангелов и Самого Бога, везде и все проницающего, и о всевидящем Оке Божием, от Которого никак не могут укрыться никакие тайны нашей совести…

Если человек не научился гневаться на себя, он просто слеп. Раз он не видит зла даже в самом себе, он не видит зла вообще. Это просто прелесть, слепота. Он кидается на то, что ему представляется злым, точно так же, как Дон Кихот боролся с ветряными мельницами, потому что думал, что это страшный злодей, великан, который все разрушает вокруг. То же самое представляет наша борьба со злом, если мы не боремся со злом, которое внутри нас.

Девяносто четвертый абзац:

Иногда побежденные гордостью или нетерпением, когда чувствуем особое внутреннее понуждение исправить свой нестройный и беспорядочный нрав, жалуемся в себе, что не достает нам пустыни, в том, подразумевается, чаянии, что там, не будучи никем тревожимы, тотчас приобрели бы мы добродетель терпения, извиняя очевидно тем свое нерадение (об укрощении порывов гнева), и причину возбуждения их не своему приписывая нетерпению, а слагая на братий. Но если мы будем таким образом на других слагать причины нашей в сем неисправности, то никогда не возможем прийти в должную меру терпения и совершенства. Дело исправления и умирения сердца нашего не помещай в руках произволения другого, нашей власти ни мало не подлежащего, но соблюдай его в благонастроении нашего произволения. Чтобы нам не приходить в гнев, это должно зависеть не от совершенства другого, но от нашей добродетели, стяжаемой не чужим терпением, а собственным великодушием.

Очень часто сугубо в среде христиан (но бывает это и в среде вполне неверующих людей) возникает желание остаться одному. «Совершенно все меня достали, все мне надоели, все меня бесит: жизнь, мир, время, люди, страна, правительство, государство, начальство, просто все меня раздражают до невозможной степени. И так хочется нормальной жизни, так хочется тишины, покоя, какого-то мирного устроения, райских кущ неподалеку, плеска реки, что-нибудь поделать, конечно, поработать, чтобы денежки какие-то заработать, только чтобы никаких указалок, никаких претензий, никакой критики, насмешек, каких-то тупых разговоров, вечных шуток неприличных, каких-то постоянных обсуждений, где только глупость свою люди демонстрируют». Это все человека достало, ему хочется побыть одному.

У христианина это еще может быть связано со стремлением к уединенной молитве, он читал о том, что это особенно хорошо, а ему даже обыкновенной молитвой не дают помолиться, постоянно то телевизор орет, то муж что-то требует, то жена с кем-то по телефону трандычит, то дочка музыку включила, то еще что-то. Ни помолиться путем, ни попоститься, никакой тишины, книжку сядет почитать, то один подойдет, то другой подойдет, то звонок, то еще что-нибудь. Как все это надоело! Хочется побыть одному в тишине. Молитва, пост сердце отогреют, такая благодать сойдет, аж дыхание изменится, и мир наступит, тишина. Вот что хочется христианину. Окружающие все это делать не дают, они раздергивают, разворовывают сокровищницу моего душевного равновесия.

И вот Иоанн Кассиан свидетельствует о том, что это фундаментальная ошибка. Конечно, в нашу пору реальное уединение трудно найти, но суть не меняется все равно. Сама интенция поиска уединения в современном мире насквозь пропитана именно тем, о чем говорит Иоанн Кассиан. Человек действительно считает, что в его ненормальной жизни, в том, что у него нет молитвы, нет поста, нет мира, нет тишины на сердце, нет любви и смирения, виноваты люди. Он думает: «Вот была бы тишина, не было бы этого начальника, этих коллег, этого мужа или этой жены, этих условий, не было бы их, то все бы было хорошо». Таким образом, он всю ответственность слагает на них, а не на себя. Он виноватыми считает их, а не себя, он обвиняет других в собственных своих страстях, похотях и падениях. Ужасно считать виновным в собственном грехе другого человека. С математической точки зрения, не с онтологической, это не христианство или антихристианство. Потому что христианство – это когда я несу ответственность за грехи других людей. Когда я ответственность за свои грехи перелагаю на других людей – это не христианство или антихристианство. Понятно, что это совершенно противоположное действие, совершенно противоположное движение тому, что должно рождаться в христианском сердце.

Когда мы не молимся, у нас нет молитвы, у нас нет тишины, у нас нет любви. Мы взвинченные, раздраженные, гордые, злые, при этом считаем, что виноваты люди вокруг нас, условия жизни вокруг нас, в этом нет никакой истины, в этом нет покаяния, в этом нет любви, в этом нет молитвы, в этом во всем нет смирения. Как же человек без этих качеств собрался уходить в уединение? Как же он думает все это сделать?

Ну хорошо, он думает: «Если не будет раздражающих факторов, то я пойду и начну себе потихоньку молиться. Если моей семьи, моей работы, глупых людей, скверных родственников, тупых начальников не будет, то я могу наконец посвятить себя нормальной молитвенной жизни, я смогу смиряться и молиться». Но ведь так не бывает, ведь само смирение и возможно только при наличии каких-то раздражающих факторов, без них мы не можем смириться. Именно принимая раздражающие факторы и не отвечая на них раздражением, мы с миром их принимаем, то есть смиряемся, понимая, что, наверно, в этом воля Божья; наверно, человек немощен; наверно, он несчастен; наверно, у него есть причины.

Однажды мне одна христианка рассказала историю, которая мучает ее уже более двадцати лет. Совершенно невинная история. Женщина работала на каком-то предприятии, и к ней приходит сменщица, просто равный по рангу человек, и просит что-то сделать. Это требование не совсем справедливое. И женщина, которая мне это рассказывала, возмутилась такими требованиями, возмутилась очень резко, очень гневно, очень раздражительно: «Да как ты смеешь вообще просить? Как ты можешь требовать от меня такого, я свое уже отработала? » Женщина, обиженная, ушла, а через сутки она узнает, что вся эта история возникла потому, что за час до этого женщине сообщили, что у нее умер сын. Она была не в себе, она не понимала, что делает, что происходит, ей надо было уйти срочно, вырваться туда, просто выйти. И она, естественно, не понимала, что делает, и потребовала несуразных вещей. Просто не в себе человек был, и на нее, находящейся в таком состоянии, еще и наорали. Вроде бы и грех-то не такой страшный. Если не знать, почему это произошло, то он не такой страшный, а когда знаешь, то он мучает совесть всю жизнь. И зато является очень хорошей прививкой перед тем, чтобы кричать на кого-либо.

Смиряться мы можем тогда, когда есть с чем смиряться, когда есть что-то, что не по нашей воле, не по нашей прихоти, не по нашим желаниям. Если мы с миром принимаем поющих птиц, журчание реки, улыбающихся людей, готовых исполнить нашу волю, то смирения в этом нет, мы просто довольны. Смирение предполагает то, что мы всем этим недовольны, но этот испорченный, больной, злой мир принимаем с миром, относимся ко всему мирно.

Чтобы этому состоянию научиться, чтобы его стяжать, для этого надо понять, что ты не пуп земли, что ты не являешься главным в этой жизни, и принять то, что есть законы, тебе не подвластные, ты должен под эти законы подстроиться, ты должен с миром их принять. Не ты хозяин этого мира, не ты управляешь судьбами людей, не тебе решать, что сейчас делать, а есть на это твой Хозяин, который велит тебе принять это, пережить вот это и сейчас сделать именно вот это. Этому и учит смирение. Если ты отказываешься от этих вещей, отказываешься от смирения. Братья, приход, трудовой коллектив, семья то место, где я не только должен смириться, но я могу смириться, то есть то место, где я могу победить свой гнев, стяжать молитву за ближних, стяжать любовь к ним и только после этого могу уйти в уединение. Общежитие дает первоначальный опыт исполнения заповедей, возрастания в вере и благодать именно через обуздание своего гнева и раздражения, когда я стяжаю молитву и смирение как плоды веры и действия благодати.