 |
Ты знаешь, что такое страх.
|
|
|
|
Поразительное дело! Если бы я даже был настоящим, опытным бабником, завзятым юбочником, был бы самим Казановой, все равно я не смог бы придумать лучшего трюка, чтобы полностью покорить сердце Верочки! Едва лишь она услышала слова „нельзя" и „опасно", как сразу же ее отношение ко мне изменилось.
Обычная ее пассивность сменилась вдруг бурной страстностью. Она порывисто прижалась ко мне. И прошептала, дохнув в самое ухо:
— Вот что. Приходи-ка сегодня ужинать. Обязательно! И не спеши… Можешь прийти попозднее.
— То есть когда?
— Ну, к закрытию.
— Ладно.
День промелькнул незаметно. И поздно вечером я явился в чайную, уже тихую, пустую. Двух последних алкоголиков выпроводили из зала при мне… Здешний вышибала — он же швейцар, он же гардеробщик, — уходя, подмигнул мне всею щекой. Затем густо крякнул и сказал: „Счастливый твой Бог, корреспондент!"
И мы остались с Верочкой вдвоем.
— Послушай, — сказал я, — что же происходит? Ты боялась, как бы твои родители не узнали, а тут — я вижу — уже всем известно! Этот швейцар так сейчас подмигнул, что я даже испугался, не начался ли у него нервный тик?
— Ну, милый, Енисейск — не Москва, — ответила она, поигрывая бровью, — здесь все, как на ладони. От людей не спрячешься… Но насчет этого гардеробщика я не беспокоюсь. Он меня не выдаст. Нипочем не выдаст!
— Это почему?
— Очень уж он не любит моего жениха… И вообще в ссоре со всей его семьею.
— Так у тебя есть жених? — Я на мгновенье застыл, пораженный. Потом проговорил, запинаясь: — Вот те раз… Где же он?
— В армии.
— Где?
— Во Владивостоке.
— И долго ему еще служить?
— Осталось полтора года.
— Он, что же, офицер?
— Младший лейтенант.
|
|
|
— Ну, и… Какие же у вас отношения?
— Нормальные, — усмехнулась она. — Переписываемся…
— Значит, ты его все-таки ждешь?
— Жду… — Она пожала плечами. — Как видишь. Да и он там тоже не скучает, я точно знаю! Но зачем ты затеял этот разговор? Я сейчас свободна, и я с тобой. Чего тебе еще надо? Давай-ка ужинать. И не будем отвлекаться!
…Потом мы лежали на полу, на разостланной медвежьей дохе. Было тихо, тепло. Свет мы выключили, и комната освещалась отблесками огня, бушевавшего в печке. Легкие розовые блики скользили по лицу Верочки, по ее плечам и груди. Я глядел на нее, и мысли мои путались.
„Какие все-таки странные, непонятные существа женщины, — думал я. — Вот как определить Верочку? Кто она? Имеет жениха и ждет его, и в то же время спокойно ему изменяет… И все же ее не назовешь гулящей девкой. Она не из тех, какие прибегают по первому зову, каким стоит только мигнуть".
Я вспомнил обо всех тех случаях, когда она обманывала меня, заставляла ждать понапрасну. И спросил, наклоняясь к ее лицу:
— Послушай, может, ты объяснишь теперь, что же тебе раньше мешало?
— А зачем тебе это знать?
— Но все-таки?
— Ты будешь смеяться…
— Нет, — сказал я, — даю слово! Так в чем же было дело?
— Ну, в чем, в чем, — неохотно проговорила она. — Возле твоего дома ведь церковь находится! Надо мимо нее проходить… Ах, тебе этого, наверное, не понять.
— Да нет, почему ж… Я понимаю, — пробормотал я. — Так вот ты отчего выбрала столовую!
— Ну да. Здесь удобно. Ничто не мешает.
— Но Бог-то все равно все видит, — сказал я, пряча улыбку.
— И все-таки это не одно и то же, — упрямо проговорила Верочка. Поднялась, со вздохом поправила волосы. И начала одеваться.
— Да и для тебя тоже здесь удобно… Ты же сам сказал: домой теперь приходить опасно.
— Это верно, — сказал я. — Но куда же денешься? Возвращаться все равно придется.
— А зачем? Хочешь, я договорюсь с заведующей, будешь тут вроде ночного сторожа. И сейчас ты тоже оставайся! Только не забудь запереть за мною дверь.
|
|
|
— А ты разве уже уходишь?
— Надо, миленький. Я дома наврала, сказала, что в столовой генеральная уборка. Что я вернусь нынче поздно… Но теперь уже два часа, пора!
— Ну, так и я пойду, — сказал я, натягивая сапоги. — Какой смысл прятаться? Если уж меня захотят найти, найдут все равно. Ты была права: тут все, как на ладони… Енисейск — не Москва!
* * *
Я проводил Верочку до калитки ее дома, и она шепнула на прощанье:
— Будь осторожен.
— Пустяки, — отмахнулся я, — не беспокойся!
Я сказал это небрежно, с улыбочкой, всем своим видом показывая, что опасность меня не очень-то волнует. Но когда я остался один и пошагал к себе, то сразу же почувствовал себя неуютно…
Город спал. И он казался безжизненным, вымершим. Уличные фонари стояли здесь только в центре, а на окраинах все было залито беспросветной мглою. Лето уже переломилось, и ночи теперь были холодны и темны. И я брел, погруженный во мглу, словно в черную воду.
И было до жути тихо! В глухой этот поздний час молчали даже дворовые псы. Только гудел ветер над крышей — в проводах. И тягучий тихий вой его нагонял неизъяснимую тоску.
„Час быка, — думал я, невольно ускоряя шаги, — час ночных демонов! Самая жуткая пора, особенно для одинокого путника".
Последнюю часть пути я почти бежал. И в то же время напряженно вслушивался, ждал, не раздастся ли во тьме сторонний шорох, не возникнут ли чужие, догоняющие шаги…
И хотя я добрался до дому благополучно, без приключений, я долго еще не мог успокоиться.
А когда отдышался немного, вдруг ощутил, услышал глубинный внутренний голос. Он возникал порою и всегда говорил неприятности.
„А зачем? — спросил голос. — Зачем ты влез в эту историю? Кто тебе Семен? Не брат и даже не друг. Так, случайный знакомый… Стоило ли из-за него лишаться покоя, рисковать головой? Ведь речь идет о твоей голове, не о его… Он-то не дурак, он успел сбежать, а ты теперь должен расплачиваться".
„Но речь идет не только о Семене, — возразил я растерянно, — не о нем одном. Я защитил его так же точно, как защитил бы и себя. У нас схожая судьба. И я не могу примириться с несправедливостью! Слишком много на свете зла…"
|
|
|
„Так ты, бедняга, хочешь бороться со злом? Но это же глупость! Зло всесильно и неистребимо. Зачем спешить? Подожди, поживи спокойно, ты еще успеешь с ним побороться. На твой век его хватит… И его не надо будет искать, оно само тебя найдет".
„Но что же мне делать сейчас? Рассуждать поздно. Оно уже нашло меня, оно — за порогом".
„Ну так прежде всего позаботься о дверных запорах!"
Я тщательно закрыл наружную дверь. Проверил, хорошо ли притворены ставни. Затем раскупорил бутылку с вишневой наливкой, приготовленную когда-то для Верочки, и залпом, подряд, выпил два налитых до краев стакана.
Напиток был приторный, отвратный, но, к счастью, имел градусы… Он оглушил меня на какое-то время и слегка утишил мечущееся сердце.
Не раздеваясь, я лег на кровать. Вытянулся с папироской в зубах. И постепенно сквозь алкогольную муть стали в моем сознании выпеваться, складываться еще неясные стихотворные строки.
Впервые в жизни я сочинял стихи о страхе!
Ты знаешь страх? Ты знаешь страх?
Ты знаешь, что такое страх, —
Когда мрачны и долги ночи,
И ветра вой — как песня волчья…
Он бродит, страх, в глуши урочищ,
Живет в погаснувших кострах.
Таится в шорохе ветвей.
Из тьмы протягивает лапы…
НОЧНЫЕ ПРОГУЛКИ
Прошло три недели. И все это время я находился в ужасном напряжении, жил как бы под гнетом. Под гнетом страха… Днем, в суете, напряжение слегка ослабевало. Но вечерами, во тьме, в часы ночных одиноких раздумий страх оживал во мне, крепнул и ледяными пальцами стискивал сердце.
Я понимал, что я приговорен. И мне было хорошо известно, сколь страшна и неотвратима месть бандитской кодлы.
А ведь я был в Енисейске один! Без надежных друзей. Если не считать, конечно, Верочки. Но что она могла? Только иногда пригреть меня и по-женски утешить. Мне не на кого было здесь опереться, не к кому было обратиться за помощью. И это ощущение полнейшей беззащитности еще более усиливало мое смятение.
На всякий случай я прекратил пока поездки по дальним таежным приискам, ибо в глуши, на диких лесных перепутьях, расправиться со мною было легче всего.
|
|
|
В самом же Енисейске ситуация складывалась несколько иная, более благоприятная для меня. Я знал: кодла хитра, многоопытна и лукава, и она постарается обойтись без лишнего шума. Поэтому днем, на людях меня вряд ли тронут… Нападения следует ожидать только в темную пору, в поздние часы, скорее всего, по дороге к дому.
Вот тогда-то опасность может подстеречь меня всюду — на каждом шагу, за любым поворотом!
Несколько раз я ночевал в редакции под предлогом срочной работы. Время от времени проводил ночи с Верочкой все в той же чайной. Будучи дважды приглашенным к Афоне в гости, специально напивался там и оставался до утра… Но, в конце концов, не мог же я вечно скитаться по чужим квартирам! Несмотря на всю свою изворотливость, нередко я все же оказывался в полном одиночестве. И бывал тогда вынужден отправляться домой. И эти ночные прогулки по пустынному городу являлись самым тяжким для меня испытанием.
* * *
Во время одной из таких прогулок я внезапно встретился с Клавой.
Случилось это так. Поужинав у Верочки, я вышел из чайной, медленно закурил. Постоял в задумчивости. И пошагал к себе… И вот когда я свернул за угол, передо мной вдруг возникла женщина. Я сразу узнал Клаву. И почему-то мне показалось, что она уже давно здесь стоит.
— Здравствуй, — сказала она, — ты еще жив?
— А что? — я даже вздрогнул от этих ее слов. — У тебя разве были какие-то сомнения на этот счет?
— Ну как же, — сказала она, усмехаясь. — Ты ведь пообещал прийти и пропал. Я ждала, ждала. Ну и подумала было: может, с тобой что-нибудь стряслось… Может, тебя уже и вовсе нет.
— Что же со мной может стрястись? — пожал я плечами. — Я — вот он. Все в порядочке.
— Тогда почему же не приходишь?
— Да все как-то не соберусь. Дела, понимаешь ли, хлопоты.
— Это какие же хлопоты?
— Всякие. А ты, значит, ждешь?
— Конечно!
Разговор этот происходил на границе света и тени — у последнего фонаря. Дальше шла уже темная улица. Ни единого огонька, ни единого проблеска не видать было там. Казалось, улица падает в бездонную тьму, и это был как бы провал в преисподнюю…
— Я девушка верная, — проговорила Клава игриво, — преданная… Хочешь, поедем ко мне сейчас? — И она потянула меня за рукав. — Поехали, а?
— На чем же мы поедем? — сказал я, тихонько высвобождая руку. — Поздно уже. Ночь.
— Да ничего не поздно, — заторопилась, зачастила она, — мы еще успеем на последней катер, он должен отойти через пятнадцать минут. А нет, я шофера найду. У меня тут есть один паренек знакомый.
— Паренек из вашей кодлы?
|
|
|
— Из какой еще кодлы?
— Брось, Клавка, — сказал я, — не хитри. И не заманивай к себе — это бесполезно. Не такой уж я дурак все-таки…
Она стояла под самым фонарем — в желтом конусе света. И я отчетливо видел ее лицо. И вот на моих глазах буквально за какую-то секунду совершилась метаморфоза. Лицо это изменилось неузнаваемо. Оно вдруг перестало быть красивым! Щеки обвисли. Глаза сблизились — сошлись к носу. Губы безобразно перекосились… И перекошенным этим ртом Клава процедила:
— Не дурак, говоришь?
— Нет. Не надейся. С какой стати мне лезть самому в петлю?
— Ах так. — Она задыхалась, горло ее стискивала спазма. — Ах так… Ну, учти, проклятый: от петли тебе все равно не уйти!
Она поняла, что проиграла, что я разоблачил ее, что мне ясны все ее уловки, и в бессильной ярости уже не могла себя сдержать.
— Да и петля еще хорошо для тебя… Это слишком легко. Не-ет, я уж при случае постараюсь, придумаю…
— Что же ты придумаешь? — спросил я, с любопытством ее разглядывая.
— Да уж придумаю, не сомневайся!
— Я и не сомневаюсь. Опыт у тебя большой! Ты ведь, как гиена, питаешься трупами… Сколько их вообще-то на твоем счету?
— А ты что, подсчет ведешь?
— Да. И знаю почти все твои жертвы. Вот только с Ванькой Жидом еще не разобрался… Кто его все же сдал? Наверняка ты. Не так ли? Ведь это ж твоя специальность — продавать своих!
— А хотя бы, — сказала она, хрипло дыша. — Все равно ты ничего никому не докажешь… Да и кто тебя будет слушать?
— Значит, все-таки ты?
— Конечно. — Она оглянулась быстро. — Мы сейчас одни, могу признаться.
— Мстишь за брата?
— За брата?
Лицо ее исказилось улыбкой — жутковатой, судорожной, напоминающей скорее болезненную гримасу.
— Вы все дураки, уверены, что Ландыш действительно был моим братом?
— А разве нет? — воскликнул я, пораженный. — О, черт! Об этом я не подумал. Ну, хорошо. Ты его любила…
— О, да, — проговорила она тихо, — еще как! Только его одного.
— Но Ванька тоже был с тобой… И он тебе очень помог в последнее время, прикрыл тебя, выручил. Неужели же все это для тебя ничего не стоит?
— Нет, почему же? Стоит… — По лицу ее снова прошла то ли улыбка, то ли судорога. — Я его хоть и не любила, но все-таки как-то терпела.
— Ну, а потом что же случилось?
— Потом ты приехал. И вообще во всем виноват ты, проклятый. Ты, ты! Ведь если бы тебя здесь не было, Ванька, может, остался бы в живых…
— Но, черт возьми, какая же тут связь?
— А ты не понимаешь?
Она пристально, остро взглянула на меня, и я прочел в ее взгляде многое… И сказал, нахмурясь:
— Догадываюсь. Тебе наверно невыгодно было, чтобы мы здесь снова встретились. Но какая же ты все-таки гадина! Какая паскуда!
На этот раз она промолчала. И я тоже умолк, перевел дыхание. И потом сказал:
— А теперь пошла вон! И не попадайся мне больше. В следующий раз я разговаривать с тобой не буду — буду бить. И имей в виду — без жалости!
Клава отшатнулась. Отступила во тьму. И сразу как бы в ней растворилась, исчезла.
Она исчезла из моей жизни навсегда. Больше мы с ней не встречались ни разу. Хотя вспоминать о ней мне, конечно, приходилось нередко…
И так я и жил отныне, ни на миг не забывая, что меня постоянно преследует не только месть кодлы, но также и личная месть женщины. А уж опаснее этого трудно что-нибудь вообразить!
* * *
Однажды опять я брел в ночи по дороге к дому. И чутко прислушивался к шорохам. И стискивал в кармане рукоятку ножа. И понимал, что оружие это — мелочь, пустяк. Если уж меня захотят прихватить, ничто меня не спасет. Имей я даже при себе автомат и гранаты, все равно кодла легко расправится со мной с одним.
…И вот уже возле самого дома я вдруг остановился и замер, не дыша.
Сквозь ставни, закрывающие мое окошко, просачивалась тоненькая полоска света.
Кто-то находился там, внутри! Кто-то меня там поджидал! Кто бы это мог быть, лихорадочно соображал я, опять Клавка? Ну нет, вряд ли… А может, сам Каин? Или его посланцы? Вместо того чтобы ловить меня в темных переулках, они просто пришли ко мне. Решили, что так удобней и легче. И в самом деле, кто им может здесь помешать?
Затаившись в тени забора, я лихорадочно соображал: что же теперь делать? Уйти, скрыться? Но куда, куда? И в конце концов, что это изменит? От судьбы все равно ведь не уйдешь. Рано или поздно мы должны были встретиться… Так пусть уж это будет здесь, и сейчас!
Осторожно подкрался я к окошку. И услышал, как в доме кто-то расхаживает и к тому же негромко свистит. Насвистывает какой-то легкий, веселенький мотивчик.
Тогда я привстал на цыпочки, дотянулся до ставен. Приник к светящейся щелочке. И взору моему предстала чья-то мужская фигура… Незваный этот гость стоял вполоборота к окну. Затем он повернулся медленно. И я увидел скуластое, крепкое лицо Семена Потанина.
"ЕСЛИ СИЛЬНЫЙ С ОРУЖИЕМ…"
— Ты давно меня здесь ждешь?
— С вечера.
— А откуда ты, собственно, явился? Где пропадал?
— Был в Туруханске. Отвозил жену к родственникам.
— В общем, старик, я страшно рад тебя видеть! Страшно рад. Только имей в виду, милиция ведет сейчас розыск. И с минуты на минуту может напасть на твой след.
— На мой след? — Семен широко улыбнулся. — Ничего не понимаю. Какой след? Причем здесь милиция?
— Но… Ты получил мою записку?
— Конечно. В субботу утром двадцать восьмого августа. И вот приехал поблагодарить тебя. И помочь тебе… В Священном Писании сказано: „люби друга".
— Ладно. Так вот, на следующую ночь в Ручьях кто-то обстрелял бандитов и при этом двоих убил и одного ранил.
— Ах, даже так!
Он продолжал улыбаться. И глаза его были веселые, ничем не замутненные, небесно-голубые…
— Сразу троих уложил, здорово! И кто ж это такой?
— А ты разве не знаешь?
— Нет.
— Послушай, Семен, со мной-то ты, кажется, мог бы быть откровенным!
— Так я откровенный. — Семен развел руками. — Дальше некуда. Уж не хочешь ли ты меня исповедовать?
— Ну, для этого я не гожусь. Слишком грешен.
И прекрасно! Давай тогда покончим с расспросами и выпьем чайку. Я уже два часа держу чайник подогретым.
И он широким жестом как хозяин гостя — пригласил меня к столу.
Там были разложены всякие копченые закуски, маслянисто чернела икра в тарелках, поблескивала бутылка водки. И глядя на роскошный этот стол и на улыбающееся лицо Семена, я почувствовал, как замерзшая, усталая, тоскующая душа моя понемногу успокаивается, начинает отогреваться.
Потом мы пили чай, а я к тому же еще и водочку, и закусывали с аппетитом. И я удивлялся выдержке Семена. Он ни единым словом, ни единым жестом не выказал своей причастности к тайне…
— А как ты, собственно, меня нашел? — погодя спросил я.
— С помощью Верочки.
— Ты разве с ней знаком?
— Нет, но я хорошо знаю Ивана — того мужика, что работает гардеробщиком в чайной.
Семен допил чай. Отставил чашку и подмигнул мне:
— Он рассказывал, какие у вас с Верочкой отношения… Тебе крупно повезло, ты не думаешь?
— Наверное. Но это другой разговор. И что же Иван?
— Он объяснил, как ее найти. А она дала твой адрес.
— Так вот просто дала, не зная, кому и зачем?
— Ну, не так все просто… Ее старики — староверы. И они немножко знакомы с моей родней. В сущности, мы все тут — свои люди…
— Да, конечно. В общем, тебе ясна ситуация? Ты знаешь, что кодла начала на меня охоту?
— Слышал. Они, кажется, прислали тебе какое-то письмо?
— Предупреждение о мести. Это старый трюк, существовавший еще в пору средневековья.
— Но я не пойму: какой все-таки смысл в таких записках? Какая здесь идея?
— Идея дьявольская. Человека как бы подвергают моральным пыткам. Казнят его страхом. Это, так сказать, прелюдия… Ну, а потом уже следует нормальная, обычная смерть.
— Нормальная, обычная смерть, — повторил он задумчиво. И вздохнул глубоко. И сразу что-то изменилось в его облике. Передо мною сидел уже не прежний — добродушный, улыбчивый парень, а совсем другой человек. С жесткими складками у рта. С холодным прищуром глаз. — Так кто же, по-твоему, автор письма? Каин?
— Вне всякого сомнения.
— Эх, если бы узнать, где он, сука, скрывается…
— Могу тебе сказать. Мне теперь все известно.
— Что-о? — Семен подался ко мне. — Тебе известно? Так где же?
— В Подтесове. В одном доме… У меня где-то записано… Если хочешь — найду.
— Найди.
— Ладно. И что же мы будем делать?
— Сейчас ляжем, поспим. — Он взглянул на ручные свои часы. — Уже четвертый час все-таки… А вечерком нагрянем туда.
— Как, прямо туда? В самое логово?
— Ну, ясно, — сказал Семен. — Это лучший вариант. Да у нас и нет другого… — И добавил, помедлив: — Пора ожидания кончилась, понимаешь?
— Не совсем…
— Но ты же сам мне только что объяснил: они сначала наказывают страхом. Так вот, тебя уже наказали! А теперь близится, по-моему, момент для „обычной, нормальной смерти"… Все разыграно по плану.
— Да, — сказал я, — как-то я обо всем этом не подумал. Ведь и верно — по плану.
— Ну, мы этот план поломаем!
На вешалке, у входа, висели вещи Семена — потертая кожаная куртка, рюкзак и охотничий карабин. Друг мой направился туда. Снял со стены винтовку.
И сейчас же я сказал:
— Имей в виду: милиция интересуется именно таким вот карабином! Причем установлено, что человек, учинивший стрельбу, пользовался „уральскими" патронами, которые продавались в Енисейске только в двух магазинах…
— Интересно, — отозвался Семен, — но меня это все не касается. Во-первых, винтовочку свою я приобрел не здесь, а на Байкале, пять лет назад… А патроны купил с рук, у одного спекулянта, и тоже не здесь! Так что заподозрить меня не в чем, абсолютно не в чем!
Он достал из рюкзака ружейную мазь и стал чистить оружие. И глядя, как он старательно, ловко делает это, я вдруг спросил:
— Объясни-ка мне, как же все-таки религиозность согласовывается с этим? и указал пальцем на карабин.
— А очень просто, — беззаботно ответил Семен. — Земля наша грешна, и мир суров. И в нем — как сказано в Священном Писании — „есть люди Бога и есть люди дьявола"…
— Неужели так прямо сказано? удивился я. — Что ж, это точно. И к сожалению, первых немного, а число вторых растет неудержимо…
— И о вторых тоже есть указание. Какое же?
— Плохое дерево надо срубать под корень. — Семен осмотрел карабин и клацнул затвором. — И предавать огню…
— Постой, постой, — пробормотал я. — Как же так? Ведь Иисус, насколько мне известно, говорит только о любви, проповедует только добро.
— Конечно. Но иногда Он еще и учит, как защищаться от зла…
— Как же это Он учит?
— Да я ж тебе только что объяснил! И есть другие цитаты. Возьми хотя бы Евангелие от Луки. Там написано: „Если сильный с оружием защищает свой дом — имение его в безопасности".
Он прислонил винтовку к стене и добавил, потягиваясь:
— А лучшая защита, как известно, нападение!
— Ну, брат, это уже не из Евангелия…
— Из другой книжки, — согласился Семен. — Где-то я давно это вычитал и, вот видишь, запомнил. Сказано-то ведь здорово, а? А теперь давай-ка покончим с философией и попытаемся уснуть.
* * *
Последний катер в Подтесово уходил в полночь. Пассажиров в этот час почти уже не было. И мы с Семеном, как мне показалось, сумели проехать никем не замеченными, не узнанными.
По дороге я вкратце поведал ему все, что знал, о Клаве и о Каине. Семен слушал меня молча, угрюмо. Потом сказал с брезгливой гримасой:
— Подходящая парочка!
— Да, — кивнул я, — подобрались удачно: два трупоеда…
Мы стояли у фальшборта и смотрели на приближающиеся огни села. Из-за Семенова плеча торчал приклад карабина: так обычно, вниз стволом, носят оружие сибиряки. На широком ремне, перепоясывающем тужурку, висел большой изогнутый нож. У меня же нож был — по-блатному — спрятан за голенищем сапога. А за спиною моей тоже торчало ружье. Но не винтовка, а охотничья двустволка самого крупного, двенадцатого калибра. Мы были хорошо вооружены и знали, что дело нам предстоит нешуточное.
— Одно меня немножко беспокоит, — проговорил негромко Семен. — Эта баба проклятая! Если она там окажется, все станет сложнее…
— О ней ты не думай, не заботься, — ответил я. — Это ведь не человек. Это монстр. Если уж говорить о „людях дьявола", так она — классический экземпляр!
— Тут ты прав, — пробормотал Семен, — но все-таки… Как ни говори… неловко вроде.
— Ладно, — отмахнулся я, — на месте разберемся. Главное, застать в доме Каина!
Но Каина мы в доме не застали. Не застали и Клаву. Они оба куда-то исчезли.
В доме — в трех его комнатах — царил беспорядок. Словно бы люди, ушедшие отсюда, страшно спешили, были чем-то встревожены. И крепко пахло спиртом и табачным дымом. И угли в печи еще не успели остыть…
БЕЗУМНАЯ НОЧЬ
— Послушай-ка, Семен, — сказал я медленно. — У меня появилась одна мыслишка. По-моему, дельная…
— Ах, даже так? — проговорил Семен.
— Как это ни странно! Иногда со мной такое случается.
Разговор этот происходил уже на исходе ночи — по возвращении нашем в Енисейск. Опять мы сидели у стола и попивали чаек…
— Ну, ну, — подбодрил меня Семен, — выкладывай!
— Скажи-ка мне точно: когда ты приехал из Туруханска?
— В тот же самый день, когда и к тебе явился. То есть вчера. Где-то после двенадцати.
— Но ко мне ты явился уже вечером. А что же ты делал до этого? Где шлялся?
— Ну, где? — он пожал плечами. — Был в своем селе. Сам понимаешь…
— В Ручьях, стало быть?
— Ясно, где же еще!
— А ты знаешь, что в Ручьях есть бандитские осведомители?
— Как-то не думал… И много их?
— Мне пока что известен лишь один. Имя его мне, к сожалению, неизвестно. Но внешний его вид таков: высокого роста, пожилой, бородатый. Причем борода седая, словно обрызганная известью. И одевается он по-эвенкийски. Носит парку, замшевые штаны.
— И курит трубку? — быстро спросил Семен.
— Совершенно верно. Трубка небольшая, черная, изогнутая.
— Н-не может быть! — прошептал Семен.
— А что? Знакомая фигура?
— Ну, конечно. Это же наш лесничий! Такой вроде бы хороший мужик, добрый, компанейский.
— Вот этот добрый как раз и навел на тебя банду. Узнал о том, что ты нашел золотую жилу… А кстати, ты действительно нашел?
— Действительно, — сказал кряхтя Семен, — И сразу же, дурак, послал записку жене. Глупо все получилось, сознаю. Хотя чего ж ты хочешь? Я ведь так долго сидел в дерьме. Ну и не удержался, захотелось похвастаться!
— Н-да, похвастался, — сказал я. — Ну, ладно. Так вот, об этом лесничем… Ты с ним вчера виделся?
— Виделся, — проговорил он, настораживаясь и бледнея. — Как только слез с машины, сразу и встретил его.
— И потом что?
— Потом мы потолковали маленько и разошлись. Он пошел к себе в контору…
— А ты?
— А я к одному дальнему родственнику.
— К Анциферову?
— Ты его разве знаешь?
— Не отвлекайся! Значит, вы разошлись. И как ты думаешь, лесничий мог видеть, куда ты направился?
— Да чего там мог видеть! Я ему сам сообщил, куда иду. Семен вдруг умолк, напрягся. Брови его заломились и сдвинулись.
— Знаешь, дружище, — проговорил он странным, каким-то сдавленным голосом. — А ведь в Подтесове я заметил кое-что… Но не сказал тебе. Вообще не придал этому значения. А зря! Ах ты, Господи…
— Что ты заметил?
— В доме Каина, если помнишь, крепко пахло табаком. Так то был запах трубочного табака! И кроме того, на краю стола я видел кучку пепла — не папиросного, нет. Кто-то выколачивал трубку.
— Но Каин, по-моему, трубку не курит, — проговорил я, торопливо поднимаясь из-за стола. — А это значит…
— Да! — Семен подбежал к вешалке, сорвал с крючка тужурку. — Надо ехать в Ручьи!
И, одеваясь, он поспешно, отрывисто продолжал говорить:
— Изба старика находится на самом краю села. Там место глухое, пустынное. А с ним живет его дочка, Наташа. Ей только недавно исполнилось восемнадцать… Ты понимаешь? Они же там два — беззащитных!
* * *
Суматошная, прямо-таки безумная, выдалась эта ночь! Нам так и не удалось вздремнуть. Прошло немного времени, и вот мы уже снова брели в предрассветном тумане.
Мы шагали по широкому шоссе, тянущемуся вдоль берега Енисея. С одной стороны шумела густая черная тайга. С другой же, за косматой грядою кустарника угадывалась река. Оттуда тянуло сыростью и холодом… Боясь пропустить какую-нибудь случайную машину, мы беспрестанно оглядывались, вертелись, но все было пусто, мертво на дороге.
Подняв воротник, поеживаясь от зябкого ветра, я сказал с легкой завистью:
— Ты меня нынче удивил. Ну, посуди сам: я же вроде бы опытный криминалист, а проморгал такую существенную деталь с табаком! А ты, человек лесной, простодушный, в таких вещах совсем неискушенный…
— Так в том-то все и дело, что лесной, — сказал Семен. — Мы здесь в тайге приучены подмечать всякую мелочь, читать любые следы. Но это пустяк. Это все неважно. Я о другом сейчас думаю. — Он помрачнел, скрипнул зубами. — О другом…
— О старике и его дочери?
— Вот, вот. Вся беда в том, что старик ведь не знает, куда я потом направился. Я ничего ему не сказал о тебе… Но Каин-то, пожалуй, этому не поверит. И ты представляешь, что тогда произойдет?
— Уж лучше бы ты сказал, — пробормотал я.
— Ясно, так было бы лучше! Для всех, и для Анциферова, и для нас… Этот чертов Каин тогда бы сам постарался нас найти. И нам не пришлось бы всю ночь за ним гоняться, бродить по пустым дорогам.
— Ну что ж, — устало сказал я. — Будем надеяться, что теперь-то наша встреча состоится.
— Дай-то Бог, — вздохнул Степан, — скорее бы!.. Хоть бы какая-нибудь машина появилась!
Он поправил ремень карабина и оглянулся нетерпеливо.
Но машина все не появлялась.
А темнота уже стала редеть. Свиваясь кольцами, туман ушел на запад. И слева, на востоке, за речными плесами, край неба окрасился в ярко-зеленый цвет.
А мы все шли и шли…
И наконец я изнемог. Остановился, закуривая. И поднес горящую спичку к наручным часам.
— Половина шестого, — сказал я, — а из дома мы вышли в начале четвертого. Стало быть, мы одолели половину пути…
— Меньше, гораздо меньше… Я эти места хорошо знаю, — отозвался Семен. — Что-то мы вообще медленно плетемся. Надо поднажать!
— Куда уж тут нажимать, — проворчал я, — я и так находился за ночь… Давай хоть немного передохнем, а?
— Нет, нет, — строго сказал он, — какой тут может быть отдых? Дорога каждая минута.
„Ну, где же ты, машина?" — подумал я в тоске. И вновь, наверное уже в сотый раз, посмотрел назад. И в этот момент там, вдали, на фоне черного леса, вспыхнули лимонно-желтые круги автомобильных фар.
ПУСТЬ ЛУЧШЕ ГЛАЗА МОИ ВЫТЕКУТ…
Когда мы подошли к Ручьям, уже совсем почти рассвело. Утро выдалось ясное, тихое. И над крышами села стояли, упираясь в небо ровные, недвижимые белые дымы. В такие часы хозяйки обычно готовят завтрак и выгоняют из ворот скотину. И в полусонной тишине слышится тягучее мычание да лай собак, да щелканье пастушьего бича… Но не эти мирные звуки услышали мы на сей раз, а густой, взволнованный гул голосов.
Село было чем-то пробуждено и сильно встревожено.
Возле крайнего, Анциферовского дома сгрудилась многолюдная толпа. И увидев ее, мы с Семеном сразу же поняли, что опоздали.
Мы сидели в кабине мощного, многотонного грузовика. И когда он поравнялся с крайним этим домом, Семен крикнул шоферу:
— Стой! Слезаем.
Но я сейчас же возразил:
— Нет, нет! Погоди, Семен. Сделаем иначе. И потом, поворотившись к шоферу:
— Проезжай дальше. И остановишься вон у того перекрестка. Видишь?
Шофер молча кивнул. И подрулил к перекрестку. Я сунул ему пятерку и вылез из машины. Семен спрыгнул следом за мной. Затем грузовик ушел, окутав нас бензинным чадом. И друг мой спросил, нетерпеливо и гневно:
— Ну?
— А ты не понимаешь? — в свою очередь спросил я. И ухватив его за рукав, потащил в переулок, за угол. — Дело в том, что в толпе возле дома я заметил лесника.
— Что-о? — Семен резко дернулся. — Ты не ошибся? Ты в этом уверен? Он там стоит?
— Ну, да, он! Стоит, покуривает свою трубочку… Как ни в чем не бывало.
— Как же это он так ничего не опасается?!
— А чего ему опасаться? Он же тайный наводчик. Понимаешь — тайный! И он превосходно замаскирован.
— Замаскирован, — повторил, как эхо, Семен. — Да… Но это я сейчас поломаю. Маску с него сорву… Пусти-ка!
И опять он дернулся, и я снова его удержал.
— Не делай глупостей, Семен, — сказал я торопливо. — Ты что хочешь?
— Убить его, подлеца!
— Правильно. Но только не здесь. Не так. Не сейчас.
— А когда же? И как?
— В другой раз. И без свидетелей. Его надо заманить куда-нибудь и кончить тихо, аккуратно. Иначе ты просто себя погубишь… Тебя сразу же схватят, и как ты оправдаешься?
— Но он — пособник бандитов! Наводчик! Тут дело ясное.
— Ясное для нас… Но как ты это докажешь? Доказательств-то нет пока никаких.
— Что значит нет? — он посмотрел на меня с изумлением. — А ты? Ведь ты — живой свидетель.
— Но я же один! Мое свидетельство не имеет никакой силы. Эх, если бы был еще кто-нибудь! Хотя бы тот же Скелет… Но ты ж его первого прикончил тогда, во время перестрелки.
— Н-да, глупо получается, — пробормотал растерянно Семен. — Но что ж поделаешь? Все-таки пойдем!
— Пойдем. Но порознь, по отдельности. Не надо, чтобы нас видели вместе.
— Не понимаю, к чему эти хитрости? Лесник-то все равно ведь знает, что мы друзья…
— Тут есть один психологический нюанс. Как бы это лучше объяснить? Видишь ли, для лесника я — личность непонятная и странная. Я знаю правду! И меня он, конечно же, боится больше всего. И если ты появишься вместе со мною, он сразу же переполошится, уйдет сквозь землю. А увидит тебя одного, кто знает, возможно, захочет потолковать. Даже наверняка захочет.
— Ах, так, — задумался Семен. — Да, пожалуй.
— И вот когда вы разговоритесь, ты должен будешь сделать вид, что лично его ни в чем не подозреваешь. Ни в чем! Главное — не вспугнуть гада.
— Пожалуй, ты прав. Что ж, попытаюсь… Но где мы потом с тобой встретимся?
В городе, в редакции газеты. Буду ждать тебя до ночи.
Мы были тогда напряжены до предела. И говорили стремительно, нервно, перебивая друг друга и хрипло дыша. И время для нас обрело как бы особую емкость; стало течь по-иному…
— Беги, Семен, — сказал я затем, — беги огородами, так лучше. Я пойду не спеша, а ты торопись!
И напоследок еще раз предупредил его:
— Смотри, не оплошай. Не вспугни лесника! Помни, как сказано в Писании: „будьте мудры, как змеи".
* * *
Я не спеша вернулся на шоссе и увидел, что толпа вдали заметно возросла. Теперь там, возле дома Анциферова, стояло несколько разномастных машин. И среди них выделялись две: зеленая с красной полосой вдоль бортов милицейская легковушка и небольшой запыленный автобус службы „Скорая помощь".
И хотя я понимал, что в данной ситуации лучше всего для меня — это уехать отсюда побыстрее, я все же не мог этого сделать, не узнав, что же такое тут произошло?
Приблизившись к дому, я осмотрелся опасливо, выискивая в толпе знакомую замшевую парку. Но ее нигде не было; лесник куда-то исчез. И Семена я тоже не заметил. И подумал, что они, вероятно, уже успели встретиться и где-то сейчас „толкуют"…
А может, лесник все-таки разглядел меня как-то, узнал и в панике бежал?
„Было бы жалко, — сокрушенно вздохнул я. — Упускать такую дичь ни в коем случае нельзя. От него наверняка тянется много разных ниточек…"
Я протиснулся к самому крыльцу. И уже хотел было взойти на него, но вдруг застыл, закаменел. Сверху по скрипучим ступеням спускались санитары, бережно поддерживая под руки Анциферова.
Впрочем то, что это именно он, я сообразил не сразу. У человека, ведомого санитарами, всю верхнюю часть лица покрывала плотная марлевая повязка.
Видны были только обвислые, закрывающие рот усы и худые, впалые щеки. И по этим щекам из-под белой повязки ползли темно-красные струйки… Он словно бы плакал кровавыми слезами.
Да он и действительно плакал, вернее, выл негромко. И не было в этом вое ничего человеческого.
Его провели мимо меня и посадили в госпитальный микроавтобус. И следом, так же бережно, осторожно, провели плачущую девушку.
С одной стороны девушку поддерживала какая-то женщина, а с другой — милиционер. И она шла медленно, спотыкаясь, тяжело повиснув на их руках.
И тут я увидел Семена. Он стоял возле автобуса. Наши взгляды встретились. Я подался к нему. Но он сказал, слабо махнув рукой:
— Потом, потом.
Он сказал это с усилием, трудно шевеля занемевшими, белыми, как на морозе, губами.
— Сейчас я должен уйти.
— Куда?
— К леснику. Мы с ним договорились…
— Значит, вы все же увиделись?
— Сразу… И он пригласил меня к себе домой.
— Осторожно, Семен! Не попади в западню.
— Ну, дома он не рискнет. — Семен привычным жестом поправил на плече ремень карабина. — Да и все равно идти надо. Може<
|
|
|
