Требования к личности монарха

Еще одним выражением указанной доктринальной взаимосвязи стало наличие в конституциях большинства государств - и прежде всего тех, где господствующей или прямо официальной религией признана та или другая вариация протестантизма, - ряда безусловных требований к личности монарха, без соблюдения которых его право на престол либо объявляется ничтожным, либо не реализуется. Наиболее детализированы эти требования в Конституции Норвегии, согласно которой Король обязан поддерживать евангелически-лютеранскую религию (ст. 4), проживать в государстве не менее шести месяцев в году (ст. 11), не имеет права принять корону другого государства без согласия Стортинга (ст. 11, абз. 2). Сходный перечень условий содержат конституции Дании (ст. 5, 6), Швеции (Акт о престолонаследии, _ 4). Прототипом и в известной мере образцом конституирования таких условий стал английский Act of Settlement 1701 г., согласно которому монарх Великобритании не может не исповедовать англиканской религии, выезжать из пределов своих королевств без согласия Парламента, использовать свой статус для защиты прав на иную корону (ст. II).
Еще более широко представлено в конституциях крупных современных монархий требование к реальному или возможному наследнику престола не вступать в брак без разрешения царствующего монарха или даже парламента*(101). Нарушение требования приравнивается либо к отречению от престола, либо к потере прав на него в будущем. Тем самым формирование института царствующей фамилии поставлено также под контроль не только правящего монарха (что традиционно), но и представительных институтов. Показательно, с другой стороны, что конституционное право Лихтенштейна, Люксембурга, Монако не содержит подобных регламентаций. По аналогии с общей гражданской дееспособностью или с требованиями пассивного избирательного права (либо даже с повышенным возрастным цензом - как в Швеции: 25 лет*(102)) в конституциях решается вопрос о возрасте совершеннолетия монарха: от 18 до 21 года. Тогда как исторически в интересах престолонаследия устанавливался, напротив, пониженный (сравнительно с общей частноправовой дееспособностью) возраст совершеннолетия монарха.

Статус монарха

Наиболее показательной характеристикой монархии согласно конституциям европейских государств - и, соответственно, исходной "точкой отсчета" в определении сущности и объема ее конституционной роли - является установление безусловно подзаконного статуса монарха и его деятельности. За исключением Основного Закона Ватикана, все другие конституционные акты определили либо обязательность присяги монарха в соблюдении им конституции и законов своего государства, либо прямую зависимость полномочий монарха только от предписаний конституции и законов.*(103) В ряде случаев эта обязательная для конституционной монархии характеристика дополнена специальными условиями. Так, согласно Конституции Испании Король обязуется "исполнять и защищать" Конституцию и законы, а также "уважать права граждан и автономию сообществ" (ст. 61.1), Конституция Нидерландов обязывает монарха "добросовестно исполнять полномочия", возложенные на него (ст. 32). Конституция Нидерландов оговаривает, что даже управление королевским домом должно осуществляться "с учетом общественных интересов" (ст. 41).
Одним из частных следствий общего подзаконного статуса монарха стало практическое исчезновение из публично-правовых отношений такого показательного института, как присяга подданных монарху (сохраняется только конституционным правом Лихтенштейна - ст. 13, и для народных представителей - Нидерландов, ст. 54 Конституции 1972 г., Люксембурга, ст. 57, абз. 2).
В большинстве европейских монархий под общую власть закона (а тем самым - представительных органов) поставлена финансовая обособленность монарха, которая способна составить социальную опору самостоятельности его власти*(104). Исполнение монархом государственной функции конституционно обеспечивается в виде цивильного листа. В зависимости от национальной традиции цивильный лист определяется или на срок правления очередного монарха*(105), или ежегодно*(106). В последнем случае обеспечение государственной деятельности монарха уже ничем не выделяется из государственного бюджета страны в целом. (Конституция Андорры прямо говорит о "бюджетных дотациях" - ст. 47; Конституция Швеции вообще не специализирует в госбюджете содержание главы государства.)
В ряде случаев оговаривается обеспечение законом и содержание королевской фамилии (Великобритания, Дания, Нидерланды). Напротив, в Лихтенштейне, где установлен совместный с представительным органом контроль князя государственной казны, и в Монако конституции не вторгаются в регулирование имущественного положения монархии, признавая (как в Конституции Монако, ст. 34) его подчиненным собственным статутам княжеского дома. Только Конституция Нидерландов оговаривает налоговый иммунитет имуществ монарха (ст. 40.1), который составляет одну из существенных частей королевской прерогативы вообще*(107).
Первым из важнейших следствий общего подзаконного статуса монарха становится резкое ограничение его законодательной роли - вплоть до установленного конституциями полного неучастия в делах законодательства. Однако в характеристике законодательной роли монарха спектр конституционных вариантов несколько шире.
Согласно Основному Закону Ватикана (единственному в этом отношении) за правителем сохранена полнота законодательной власти (ст. 1), хотя и делегированной особой комиссии; это характерно для монархии абсолютной. Более сложный вариант конституционно-правового отношения составляет наделение по конституции монарха и парламентского органа совместными законодательными полномочиями. Эти совместные полномочия могут подразумевать реальное участие монарха в делах законодательства. Таковыми несомненно являются законодательные полномочия монарха (характерные именно для конституционного монарха) в так называемых малых государствах Европы: одобрение монарха определяет судьбу закона, вследствие чего он подписывает и обнародует законы, монарху принадлежит законодательная инициатива (причем по Конституции Монако - в качестве княжеской прерогативы)*(108).
Внешне сходными являются законодательные полномочия монарха в Бельгии, Великобритании и Дании: конституционно декларировано, что монарх осуществляет законодательную власть совместно*(109) либо, как в Великобритании, корона считается составной частью парламента. На монарха в этих странах возложено полномочие утверждать и обнародовать законы (Конституция Дании предоставляет монарху также право непосредственной законодательной инициативы - ср. ст. 21), но уже без реального влияния на содержание законодательного предположения*(110).
Формально волеизъявление монарха юридически полномочно предопределить судьбу принятого парламентарным органом законопроекта. Однако реальность конституционно-правовых отношений здесь в большей мере определяется политически. Так, при номинальном сохранении за британским монархом права законодательного вето на решения парламента, фактически оно не применялось с 1707 г., чем сформировался конституционный обычай, предполагающие обязательное согласие монарха на решения парламента. Равным образом в Дании такое право вето, косвенно предполагаемое и ныне действующей Конституцией 1953 г., применялось лишь в 1842 и 1844 гг. Тем самым полномочия монарха становятся латентными, скрытыми и политически номинальными, хотя потенциально он сохраняет возможность законодательного вето: конституционно не оговорена судьба законопроекта, если монарх не утверждает его в назначенный срок (например, в Дании - в течение 30 дней).
Третий вариант представляет признание раздельных законодательных полномочий монарха и парламента. Фактически их содержание аналогично варианту "скрытых" полномочий: монарху предоставляется право утверждения и обнародования принятых парламентом законов с неприменяемым или невозможным отлагательным вето*(111). По сути, в этом случае монарх выполняет ту же функцию, что и глава государства при парламентско-президентском строе. (Что соотносится с характерным для парламентских монархий общим конституционным определением монарха только как главы государства.) Наконец, четвертый вариант характеризуется полным и декларированным отстранением монарха от участия в законодательном процессе: согласно конституции Швеции парламентарный орган есть единственный выразитель законодательной власти, монарх не участвует ни в законодательной инициативе, ни в утверждении законов.
Вторым из принципиальных следствий рассмотренного выше общего подзаконного статуса монарха стало существенное ограничение роли монарха в пересмотре конституции.
Только конституции Бельгии (ст. 195, _ 3) и Монако (ст. 94) - опосредованно выразившие традицию французской конституционно-правовой доктрины c присущим ей пониманием роли главы государства как условного суверена - установили, что пересмотр конституции может быть предметом согласованного решения монарха и парламента. Фактически это подразумевается и Конституцией Андорры (ст. 105-107). В остальных из крупных парламентских монархий конституционные акты (даже если для монарха оговаривается специфическое право законодательной инициативы в этом вопросе - см. Конституция Нидерландов, ст. 137-138) могут быть пересмотрены или видоизменены без всякого участия монарха.
Полномочие издания собственных законодательных актов сохранено за монархом в тех конституциях, где значителен пласт конституционных правоположений XIX в., и лишь факультативно: при условии соответствия конституции, по ограниченному кругу вопросов и, главное, только в качестве временной меры - до утверждения или отклонения ближайшей сессией парламентского органа*(112). Прочие конституции такой возможности даже не подразумевают.
Как видно, помимо номинального (или реального) полномочия утверждения и обнародования законов другие проявления законодательной функции монарха фрагментарны либо лишены определяющего значения.
Более сложной является картина участия монарха в отправлении исполнительной власти - второй из определяющих характеристик реализации безусловного для современных европейских конституций принципа "разделения властей". Примерно в половине конституций содержится общая декларация о главенстве монарха в отправлении исполнительной власти. Однако эти декларации не предрешают существа подразумеваемых полномочий в данной сфере. Конституции Дании (ст. 3), Лихтенштейна (ст. 10), Монако (ст. 3) и Норвегии (ст. 3) однозначно вверяют монарху полноту исполнительной власти, но только в двух последних государствах монарх реализует ее непосредственно. В Бельгии и Люксембурге декларации о предоставлении монарху исполнительной власти оговорены "пределами конституции и законов", то есть только в подразумеваемых или перечисляемых прямо конституциями полномочиях*(113). Очевидно, что полномочия в сфере исполнительной власти конституционная доктрина определяет как следствие общей делегации монарху народного суверенитета*(114), - иными словами, формально они являются полномочиями главы государства. Именно в этом качестве понимается позиция монарха по отношению к исполнительной власти в конституционных актах Андорры, Великобритании, Испании, Нидерландов, Швеции. Прямых положений об участии монарха в исполнительной власти здесь нет, но конкретная организация институтов правительственной и административной деятельности предполагает номинальную санкцию с его стороны.
Таким образом, сущность функции монарха в сфере исполнительной власти может быть понята лишь посредством его конституционно-правовых отношений с конкретными правительственными институтами. И лишь Конституция Норвегии, сохраняя характерные для ранних конституционных монархий Европы установки, раскрывает в конкретных правоположениях содержание исполнительно-властной деятельности монарха: монарх сам назначает правительство (Государственный совет), сам распределяет дела между членами правительства, вправе увольнять их по собственному усмотрению (ст. 12-14, 22), а также санкционирует назначение и увольнение, с некоторыми ограничениями, всех прочих государственных служащих (ст. 21-22), обеспечивает соответствующую официальному вероисповеданию религиозную политику в государстве (ст. 16), правительственную деятельность в хозяйственно-экономической и финансовой сферах (ст. 17-18), управляет государственными имуществами (ст. 19). Осуществление ряда наиболее общественно значимых правительственных полномочий оговорено согласием парламента (ст. 17, 19) и особыми взаимоотношениями с правительством, которые предусматривают ряд условий, равно общих и для всех других конституций.
Центральным вопросом конституционных отношений в сфере исполнительной власти объективно становится, таким образом, организация правительства и форма участия в этом монарха.
Структура политических взаимоотношений парламентарной монархии изначально предполагает определяющую роль народного представительства в организации правительства, во-первых, и в контроле за содержанием его политической деятельности, во-вторых*(115). Такая ситуация характеризует конституционный строй, и в особенности реальность конституционно-правовых отношений большинства европейских монархий, хотя собственно конституции формально решают вопрос по-разному. Действуя в качестве главы государства, монарх может только оформлять юридически факт образования правительства, которое предварительно избрано представительным органом или связано конституционно обязательным вотумом доверия со стороны парламента*(116); при этом варианте монарх стоит вне правительства и никак организационно не взаимодействует с его работой и политикой (по Конституции Швеции Правительство вообще чисто парламентское и организуется парламентом*(117)).
Почти столь же распространен конституционный вариант, когда монарх номинально возглавляет правительство из назначенных им министров, вправе увольнять министров, реорганизовывать высшие правительственные институты без всякого правового участия парламентских институтов*(118); однако в дальнейшем такое правительство или прямо признается ответственным перед парламентом (как в Люксембурге - ст. 80-81 Конституции), или подразумевается с ним взаимодействующим (Конституция Дании, ст. 32.2), или в своей политической деятельности связано традицией (существующей в виде конституционного соглашения) представлять интересы парламентского большинства (Великобритания). В последнем случае парламентское правительство вообще юридически как бы не существует, составляя часть королевского так называемого Тайного совета, правительственная роль которого гарантирована конституционно*(119), что, впрочем, составляет показательную особенность конституционного строя именно Великобритании. В Испании непосредственная возможность Короля председательствовать в Правительстве оговорена специальным приглашением его главы (ст. 62g).
Вне общих рамок конституционно-правовых принципов парламентской монархии находится организация правительства в Лихтенштейне и в Монако. Здесь правительство назначается монархом и ответственно перед ним (в Лихтенштейне - перед Князем и Парламентом совместно)*(120). Монарх вправе направлять и организовывать правительственную деятельность, включая издание указов, ордонансов и т.п. в порядке верховного управления. Однако только в конституционном строе Монако*(121) организация Правительства не сопрягается с установлением двух важнейших начал, определяющих юридические и реальные политические взаимоотношения монарха и правительства, - принципа безответственности монарха и связанного с ним правила обязательной контрасигнатуры его правительственных решений министрами.
Установление принципа безответственности монарха во взаимосвязи с правилом контрасигнатуры было еще одной исторически ранней формой конституционного подчинения правительственной деятельности, номинально или даже фактически возглавлявшейся монархом, контролю со стороны парламента или иного представительного органа. В конституционных актах, например, Великобритании (первой, вместе со Швецией, ставшей на этот путь), правило обязательной подписи министра на документе правительственного значения (с возложением тем самым политической и юридической ответственности за этот документ на него, а не на монарха, пусть даже подписавшего документ) фиксируется с 1701 г. Наиболее категоричное выражение это правило, присутствующее практически во всех конституциях*(122), обрело в Конституции Бельгии: "Никакой акт Короля не имеет силы, если он не контрасигнован министром" (ст. 106).
Контрасигнатуре безусловно подлежат любые нормативные акты, издаваемые от имени монарха, нередко - назначения на административные должности. Тем самым где прямо, где опосредованно создается форма парламентского контроля за деятельностью исполнительной власти и взаимодействия политики правительства и линии парламента, который, в свою очередь, вправе потребовать отставки правительства, отстранения министра от должности или даже возбуждения уголовного преследования в отношении министра.
Попутным, но не менее существенным следствием этого узла конституционно-правовых отношений стало специальное оговаривание в конституциях невозможности для монарха (при сохранении за ним, впрочем, права помилования) освобождать от ответственности своих министров либо вообще, либо без согласия парламента*(123). Это является как бы конституционной "компенсацией" личной безответственности монарха, которая напрямую не декларирована только в конституциях Испании, Лихтенштейна и Норвегии (в конституциях Люксембурга, ст. 4, и Монако, ст. 3, принцип представлен позитивно - через установление неприкосновенности Князя). Правило контрасигнатуры принципиально важно не только для понимания конституционной сущности чисто правительственной функции монарха; оно становится практическим ограничителем возможностей монарха по реализации и ряда иных конституционных полномочий - имея в виду деятельность парламента, вооруженные силы государства, международные отношения и т.д.
Во взаимоотношениях монарха с парламентарным органом своей страны большинство конституций исходят из начала неподконтрольности народного представительства в его организационной и политической деятельности. Только конституции Монако (ст. 46, 74), Люксембурга (ст. 74) и Лихтенштейна (ст. 48, ч. 1, ст. 54-55) установили безусловное право монарха на роспуск парламентарного органа (в Лихтенштейне - с оговоркой в отношении выраженной воли народа, то есть референдума). В остальных конституциях это право монарха выражено либо чисто номинально, либо обставлено существенными оговорками (с условием обязательных новых выборов в установленный конституцией срок, при согласии правительства, только в случае необразования парламентом правительства и т.п.)*(124). Действуя в качестве главы государства, монарх декларирует открытие и закрытие сессий парламента, подписывает акты парламента, иногда может продлевать сессии или назначать чрезвычайные собрания. Но наряду с этим конституции подразумевают (или прямо устанавливают) как бы юридическую необязательность этих действий монарха либо нереализуемость его действия вопреки интересу парламента - последнее, как правило, посредством того же правила контрасигнатуры, необходимого для практически административного вмешательства главы государства в работу парламента. Поэтому, в частности, право роспуска палат монархом, даже признанное конституционно, на практике реализуется весьма особо*(125), создавая новую реальность конституционно-правовых отношений. В Швеции монарх даже в качестве главы государства вообще не имеет влияния на созыв, роспуск и т.д. Риксдага: все эти функции выполняет Правительство.
Некоторую важную особенность сохраняет конституция Великобритании: номинально монарх вправе распустить Парламент в любой момент, без его участия в открытии сессии и произнесения речи с программой Правительства парламент как бы не считается законным; монарху принадлежит право утверждения омбудсмена (с 1967 г.). Однако конституционный обычай не допускает самостоятельности подобных действий монарха, а практическая реализация опять-таки сдерживается правилом контрасигнатуры и избирательными законами.
Сходным сочетанием конституционных дозволений и сдержек, в том числе практически-юридического свойства, характеризуются полномочия монарха в сфере военной политики и международных отношений, которые сохраняются за ним традиционно либо как за главой государства. За исключением Андорры и Швеции, конституции полагают монарха как верховного главнокомандующего вооруженными силами страны*(126). Монарх вправе производить назначения на военные должности, присваивать воинские звания и т.п.Однако использование вооруженных сил оговорено или согласием парламента (как в Великобритании, Дании), или наличием специального законодательства. Самостоятельное решение монарха в этих вопросах сдерживается, помимо иного, тем же правилом контрасигнатуры. В практике реализации конституционных правомочий формируется нередко противоположное общим декларативным правило: так, в Великобритании номинально все назначения на военные должности и присвоение званий производится от имени короны, но реально с 1860-х гг. монарх, как правило, не подписывает приказов по военным ведомствам и патентов на чины. Полнота военной власти монарха подразумевается (специальных постановлений на этот счет нет) только конституциями Лихтенштейна и Монако, исходя из закрепленной за князем исполнительной власти или специально оговоренной обязанности принимать меры по безопасности страны.
Внешнеполитическая функция монарха во всех практически конституциях выражается в трех полномочиях: подписывать и денонсировать международные договоры, объявлять войну и заключать мир, назначать дипломатических представителей своей страны и аккредитовать при своей особе дипломатических представителей других государств. Лишь по Конституции Монако это право Князя безусловно: он единолично представляет государство в международных отношениях и только извещает Народное собрание о международных соглашениях (ст. 13-14). Без участия соправителей невозможны международные соглашения по Конституции Андорры (ст. 45h, 66, ч. 3). В остальных случаях монарх действует только номинально, в качестве главы государства, подписывая или денонсируя договоры по решению парламента*(127), либо по предусмотренным конституцией основаниям*(128), либо при участии правительства, причем государственно-существенные вопросы (уступка территории, государственные обязательства и т.д) также предполагают согласие представительных институтов*(129). Эти же ограничения действительны и при решении вопросов о войне и мире.
Особенности национальной конституционно-правовой традиции могут отражаться разве что в том, что указание монарха об использовании вооруженных сил при обороне страны действительно и без предварительного согласия парламента (Великобритания, Дания). Параллельно конституциями изредка оговорено право монарха на объявление военного положения в стране, но в соответствии с законами, существующими на этот счет*(130). В большинстве же монархических государств объявление военного или чрезвычайного положения входит в компетенцию правительства, а издание монархом нормативных указов в течение военного положения подчинено общим нормам об издании временных законов, если таковые допущены конституционно.
При решении вопросов о взаимоотношениях с парламентом, законодательной инициативе монарха, вопросов войны и мира, заключения договоров и др. конституции ряда государств предусмотрели посредствующую роль высших совещательных органов правительственного значения: Государственного совета в Дании (ст. 17), Совета Короны в Монако (ст. 75-77), Государственного совета в Норвегии. В Монако это особый консультационный орган, образуемый на паритетных началах Князем и Парламентом. В Дании и Норвегии Государственный совет - исторически сложившаяся расширенная форма деятельности того же правительства, возглавляемая монархом, с участием наследника престола, других лиц.
Важнейшая составляющая особого статуса монарха и едва ли не самое показательное из проявлений "монархического принципа" прежнего государственного права - королевская прерогатива - представлена современными конституциями в крайне ограниченном виде полномочий, во-первых, и при подчинении наиболее существенных из них закону, во-вторых. Право монарха на чеканку монеты (выпуск денежных знаков) и все, что с этим связано, только в Конституции Люксембурга декларировано без оговорок (ст. 39). В иных случаях это право реализуется только в силу закона*(131). Из иных составляющих прерогатив сохранены лишь права монарха на пожалование дворянства и на пожалование титулов, орденов, награждений, причем иногда оговорки о подзаконности присутствуют и здесь*(132). По существу же эти пожалования (в связи с упразднением связанных с дворянством, орденами, титулами и т.п.привилегий в гражданском праве государств) в современных условиях превратились в вариант почетных званий или государственных наград (за исключением, пожалуй, Великобритании), которые монарх присваивает от имени государства. Только назначения на должности своего двора и организацию двора конституции оставляют в полномочном распоряжении монарха*(133), однако реально королевский двор, со своими отношениями с правительственными учреждениями, в качестве государственной институции сохраняется только в Великобритании и, с оговорками, в Монако.
Современные конституции полностью лишают монарха участия в судебной власти. Единственно в Ватикане правитель декларированно наделен судебной властью (ст. 1 Основного Закона), а также назначает всех судей своего государства (ст. 10), сохраняя за собою верховные права помилования, смягчения наказаний и т.д. (ст. 18). В Монако судебная власть номинально сохранена за Князем, который конституционно делегирует ее судам (ст. 88). Во всех других монархических государствах судебная власть конституирована как полностью самостоятельная, в организации и отправлении которой монарху места нет. Даже если за монархом сохранено право назначения судей, эти назначения производятся пожизненно, то есть без возможности в дальнейшем оказывать разовое влияние на действия суда (Конституция Нидерландов, ст. 117, ч. 1). В полномочиях монарха сохраняется только право помилования преступников и смягчения наказаний*(134). Но нередко (например, в Монако, Нидерландах, Норвегии) и эта прерогатива монарха обставлена необходимостью либо предварительного ходатайства суда, либо рекомендаций правительства или парламента. Хотя в общем судебная власть в стране осуществляется от имени монарха. В силу особенностей конституционной традиции, иногда за монархом оставлено право направления обвинений в высшую судебную инстанцию страны*(135).
В малых государствах Европы конституционно сохранилось участие монарха в организации высшей судебной власти: назначение состава высших судов при согласии парламента, утверждение председателя высшего суда*(136), назначение судей так называемого административного трибунала и, частично, конституционного суда*(137).
Очевидный процесс замещения в целом реальных конституционных полномочий монарха номинальными, переключение его компетенции с политического правления страной на "права ободрять, предостерегать, поощрять" (как охарактеризовал полномочия английского монарха еще У. Бэджгот) вызвал к жизни новое доктринальное представление об особой функции монарха, не связанной с собственно отправлением государственной власти. Это представление нашло отражение в некоторых из современных конституций. По новой доктрине, монарх - прежде всего "символ единства и гарант национальной независимости", а также "арбитр и гарант стабильной деятельности публичных властей"*(138). В наиболее доктринально детализированном виде эти представления наши выражение в Конституции Испании, где помимо указанных положений декларирована особая функция монарха как хранителя исторической целостности отношений государства-метрополии с бывшими колониями и хранителя государственного единства в условиях конституционного признания особого внутреннего строения государства*(139).
Декларирование (или признание) особой идейно-символической функции монарха имеет значение, минимум, для двух направлений его политической роли. Монарх выступает как гарант государственного порядка в интересах нации в целом в условиях ситуативного обострения борьбы политических партий или даже социальных классов, отражающегося на государственных институтах*(140): как воплощение единства государства в условиях его федерализации или автономизации (Испания, Нидерланды), включая вызывающее сходные тенденции государственное многоязычие страны (как в Андорре, Бельгии, Люксембурге), или как символ особой межгосударственной общности в рамках международных отношений стран - бывших империй (Великобритания, Испания). И если первое направление - арена чисто практической политики и формирование реальности государственно-правовых отношений, могущих и расходиться с конституционной доктриной, то второе - следствие особого конституционного статуса монарха, вытекающего из природы монархии, который в этой роли не может быть заменен никаким иным из государственных институтов.

Некоторые выводы

Сравнительно-систематический анализ функций и полномочий, которыми характеризуется институт монархии в современных европейских конституциях, показывает, во-первых, наличие в них двух существенно различающихся пониманий этих функции и полномочий (очевидно взаимосвязанных с различными типами государственной формы вообще), и во-вторых, наличие несколько большего числа конституционных доктрин, взаимодействующих с национальными особенностями государственно-политической жизни и собственно конституционной регламентации.
Общей особенностью правополагания института монархии практически во всех монархических конституциях*(141) является то, что государственные полномочия монарха, его участие в отправлении государственной власти вообще регламентируются с позиций конституционных дозволений и сдержек, подобно иным, в частности, представительным институтам, но не путем правовой детализации статуса и функции, имманентных понятию монархии и содержанию "монархического принципа".
Несмотря на то, что полномочия, признаваемые за монархами большинством европейских конституций, многообразны, существенны, хотя не решающи в делах власти и, как правило, исчерпываются чисто декоративными функциями (за каким-нибудь единственным исключением), однозначно определенная оценка их конституционного статуса невозможна и, во всяком случае, наталкивается на проблему государственно-правового критерия: какая совокупность прав и иных условий присутствия в конституционных отношениях необходима и достаточна для признания подлинной, а не номинальной монархичности формы государства? В особенности потому, что политически и социологически очевидно: "Истинные короли исчезли - одни за другими"*(142).
Критерий единовластности в сочетании с совокупностью значимых государственных полномочий определяющим быть не может. Современный конституционный строй президентских республик во многих случаях предполагает намного большее юридически и политически реализуемое сосредоточение государственной власти в руках одного президента, который, опираясь на особые плебисцитарные формы избрания, способен приобрести преобладающее среди иных институтов значение в государстве - настолько, что его власть (например, во Франции) небезосновательно сопоставляют с монархией, и не всегда в пользу последней*(143).
По-видимому, кардинальные отличия монархии от иных форм монократического правления (и, соответственно, вариантов государственного устройства) связаны, как было отмечено одним из старых германских государствоведов, с постулированием в государственно-правовых отношениях наличия собственного права монарха*(144), не подвластного в том числе непосредственному конституционному регулированию. Иначе все, даже самые объемные и нелимитированные государственные правомочия монарха означают лишь полномочия, делегированные ему иной, потенциально вышестоящей властью.
По отношению к конституционному восприятию "собственного права монарха" наиважнейшим можно полагать регламентирование принципов престолонаследия, порядка смены престола и т.п. Включение этих принципов в общую подзаконную сферу, тем более увязывание престолонаследия с той или иной формой выраженного согласия органов народного представительства, ранее прочего означают отказ от кардинального элемента "монархического принципа". В этой связи лишь конституции Лихтенштейна и Монако сохранили признание собственных законов княжеских домов, не вторгаясь конституционно в их содержание. В сочетании с другими особенностями конституционного оформления полномочий правителей - от участия в законодательстве до контроля судебной власти - это позволяет расценивать конституционный строй названных государств как единственных в Европе, отчетливо сохраняющих монархический принцип в виде конституционной монархии.
Статус монарха во всех иных европейских государствах ничем существенно не отличается (по государственным функциям и по объему конституционных полномочий, по взаимодействию с иными государственными институтами и по исходному конституционному определению) от статуса главы государства парламентско-президентских республик. За исключением Великобритании, нигде не существует в качестве государственного института королевский двор, невозможна конституционно одна из важнейших функций нереспубликанского главы государства - роль арбитра между властями государства с подразумеваемыми конституционно путями реализации этого политического арбитража. Отошел в прошлое и столь важный аспект государственно-правового существования монархии, как ее особое идейно-правовое восприятие персоны монарха и тем более его прерогатив, - то, что иногда обозначают как "магию монархии"*(145). Именно такой статус характерен для парламентской монархии и конституирован в большинстве крупных государств: Бельгии, Дании, Испании, Люксембурге, Нидерландах, Норвегии. Швеция в этом ряду заняла совсем особое место, поскольку конституционные реформы 1974-1979 гг. в ней преобразовали монархию в номинальное обозначение главы государства без каких-либо властных полномочий. Особое место в этом ряду - но в принципиально другом отношении - занимает Великобритания, поскольку сложившаяся исторически конституция (в сочетании с рядом других, выше отмеченных элементов) сохраняет за монархией потенциальные функцию и полномочия, выходящие за рамки парламентской монархии, но не реализуемые в силу особенностей текущих конституционно-правовых отношений. Равным образом расширенное представление о государственных полномочиях монарха, присутствующее в конституциях Дании и Норвегии, составляет своеобразие только конституционной доктрины, обусловленной исторической традицией конституционного регулирования, в рамках единого государственного типа.
Отмеченные особенности конституционного строя парламентской монархии как своего рода современной quasi-монархии позволяют предположить вполне определенный ответ на вопрос о причинах продолжения существования института монархии в структуре современных европейских государств несмотря на то, что именно в юридическом смысле вопрос о поисках социологической причинности изначально праздный. Институт монархии сохраняется не потому, что это элемент некоего социально-демагогического прагматизма или соучастник "игры в демократию"*(146), но потому, что в своей конституционной реализации он стал не более как одним из вариантов института главы государства