Смоленская операция (07.08 – 02.10.43) 52 гв.сп, 17 гв.сд, 2 гв.ск, 39А, Калининский фронт 1 глава

7 августа 1943 года, утро перед атакой

Ночь тянется медленно. Перед наступлением каждому, кто пойдет вперед, есть о чем подумать. Вот и притихли солдаты. Разговор не клеится, да и о чем говорить? Солдаты сидят неподвижно. Каждый ушел в себя.

Самое подходящее время помолчать и подумать. Время перед атакой остановилось совсем. Никто на тебя не кричит и не дергает. Это будет потом, когда поднимется цепь. До самой последней минуты будет бездействовать связь, будут молчать телефоны. Каждый в эти минуты предоставлен только себе.

Сидят солдаты в передней траншее и ждут, когда заваруха начнется. Кто из них завтра с рассветом останется жив, кому оторвет ноги или руки, а кто из них упадет на землю, не естественно и нелепо дернув коленками и взмахнув руками.

Молчат телефоны!

У каждого есть о чём-то подумать, о жизни! А что о ней думать? Окопнику она не светит совсем! Даже надежды нет! Не то, что самой жизни!

Я, Рязанцев и несколько разведчиков идем по передней траншее. Прохладный ночной ветер гуляет вдоль нее. Он то появляется и налетает, то исчезает совсем. Потом он снова тихо начинает шевелить листвой кустов над головой.

Солдаты сидят в открытых окопах и ждут рассвета. Посмотришь по сторонам. Сизый туман струится над передним краем. Присмотрись к серым шинелям, каждый солдат напряжен, хотя внешне не двигается, как будто спит спокойно.

Пройдись вдоль окопа! Многие лежат и сидят, привалившись к земле с закрытыми глазами. Но они вовсе не спят. Они чутко улавливают каждые шорохи и вздохи. Они прислушиваются к шепоту и вполголоса сказанным словам. Сейчас каждое слово, сказанное о немцах, ловится на лету. А что мы собственно знаем о них? Утром, когда сделаешь первый шаг навстречу немцам и смерти, о немцах и о жизни думать будет поздно.

Армейских разведсводок о немцах и о их оборонительных укреплениях нам не дают, чтобы мы их не боялись. Мы делали, по кустарному, свое опасное дело. Но психика солдат тоже отрицательный момент. Так он идет вперед и не знает, что там его ждёт, какие сооружения. Он их даже перепрыгнет и не поймет, что смертельный рубеж позади.

* * *

- курсивом выделен зачеркнутый текст

 

Река Царевич Август 1943

7 августа 1943 г.

Прорыв немецкой обороны на реке Царевич имел для нас особое значение. Впервые мы своими глазами увидели, что в войне с немцами произошел коренной перелом. Наша артиллерия нанесла по немцам мощнейший удар.

Столько лет мы воевали одними винтовками, несли огромные потери в людях, немец не жалея снарядов разносил наши позиции и сметал с лица земли наши наступающие роты. Каждый раз мы попадали под огонь его артиллерии, а он остервенело, мешал все живое с землей.

После стольких лет тяжелейшей войны, мы впервые увидели, как над немецкой обороной стало медленно подниматься к небу огромное черное облако дыма, пыли и земли.

На наших лицах вероятно можно было увидеть удивление, волнение и радость от всей души. У нас менялось выражение лица, потому что менялся характер войны. Теперь огневой смерч висел и клокотал над немцами.

По выражению лица немецкого пленного можно было точно сказать, как у них идут дела.

В начале войны пленные попадались с нахальными рожами. Встречались даже наглые и злобные лица. Зимой сорок первого, когда мы захлебывались кровью и отгоняли немцев от Москвы, у них на физиономиях появилась растерянность и недоумение.

В сорок втором, летом, они дали нам пинка из-под Белого, и на физиомордии у них появилось спокойствие, уверенность и твердость духа.

Весной сорок третьего, когда мы их отогнали от Ржева, на лицах у солдат фюрера отпечаталась тень сомнений, глубоких раздумий, внутренней борьбы и испуга.

И вот теперь в августе сорок третьего года лица у немцев осунулись, вытянулись, исказились от страха. У взятых в плен, появилась угодливая и слащавая улыбка.

Зря не фотографировали пленных немцев по годам. Всю пленку испортили на наших полковников и генералов. Разложить бы эти фотографии по годам, можно точно установить и представить картину кровавых событий.

С тех пор прошло много времени. Некоторые моменты и эпизоды стали меркнуть. Но стоит иногда пошевелить мозгами, поворошить в голове, как сразу перед глазами встают фотографии и целые застывшие и подвижные картины. Разве забудешь войну!

На войне у окопника зрительная память работает исключительно сильно. Звуки войны, те всегда на один мотив! Взрывы и гул, удары снарядов и посвист пуль. Имена людей из памяти улетучились. Сегодня он рядом, а завтра его нет.

- Эй, друг! Не помнишь, какая у него была фамилия? Зрительной памяти у солдата хватит на всю жизнь. В ней как на фотографиях всё зафиксировано. Всех имён солдат не вспомнишь. Грохот и скрежет металла и сейчас перед глазами стоит.

Не всем было дано увидеть войну глазами во всю ширь. Солдаты сидели, стиснув зубы, под обстрелами на передовой и гибли. А тыловые прятались в темноте блиндажей, прислушиваясь к отдаленному гулу немецкой артиллерии. Они и тогда считали себя участниками войны и фронтовиками. Как-то наш командир дивизии воскликнул:

- Я сражался с немцами под Духовщиной! А, честно говоря, он её никогда и не видел, войну то. Сражались другие! Он думал, куда и как пустить солдат на укрепления противника.

Когда-то мы корчились под ураганным огнем немецких батарей. И у нас от грохота лезли глаза на лоб. Теперь немцы на своей шкуре испытали войну во всей своей красе и блеске.

Что нужно русскому солдату? Харчей досыта! Снарядов побольше и стволов десятка два на километр. Вот когда он вылезет из своих окопов и будет смотреть в сторону немца разинув варежку.

Пока немцы придут в себя, славяне будут уже в немецкой траншее. Немец хочет подняться, а ноги его не слушаются. Нет сил, оторвать от земли обмякшее тело. Пальцем шевельнуть нет сил. Пока немец сообразит поднять руки вверх, его за шиворот вытащат из окопа и поставят на ноги.

Представьте себе, если человека с третьего этажа сбросить плашмя на рыхлую землю. Он не разобьется насмерть. Он останется жить. Но при этом он получит такой страшный удар, что некоторое время будет лежать неподвижно. Сидя в открытом окопе солдат, получает удары гораздо сильней. И не один, а сотни вперемежку. Тяжелые фугасные рвутся рядом, поднимая в воздух тонны земли. Представляете, какую силу ударов воспринимает тело солдата. Тяжелый снаряд вгрызаясь в землю рвется с огромной силой в какой-то миг. Рушатся блиндажи, окопы и солдатские укрытия. Ударная волна пронизывает все на своем пути. Разбивает в кровь лицо, сдавливает грудь, парализует дыхание. Самое безобидное, когда у тебя сочится кровь через сжатые губы.

Над немецкими окопами стояла темная мгла. Мы вылезли из наших укрытий, стояли на поверхности и посматривали вперед.

Когда после первого массированного удара наша артиллерия сделала короткий перерыв, наступила, как взрыв, тишина. Глазами видишь, что кругом ни всплеска огня, ни всполоха земли, а в ушах продолжает реветь. Звуки взрывов идут не со стороны немцев, не от земли. Они вырываются изнутри из твоей мозговой коробки.

В наступившей тишине отдельные немцы пытаются бежать. Я ухмыляюсь посматривая в бинокль. Все они не сделав, и двух десятков шагов попадут снова под обстрел и распрощаются с жизнью.

Дело в том, что если такой мощи огонь на короткое время стихает, то опытный окопник никогда не покинет своего укрытия, не побежит даже будучи легко ранеными. Опытный солдат пехотинец знает, что арт-огонь через минуту, другую взревет с новой силой. Перерыв в обстреле дают, чтобы слабонервные вылезли наружу из своих укрытий. А те, что похитрей лежат в окопах и блиндажах прижав головы и животы и не шевелятся.

Два, три робких выстрела прозвучали с той стороны. Нашлись же такие! Как будто из всей немецкой дивизии три покойника встали на ноги и в честь себя произвели салют. У них нервы не выдержали. Вот они и пальнули в нашу сторону.

Три коротких выстрела прозвучали как сигнал к началу нового массированного обстрела. Наша артиллерия снова рванула.

Вы наверно подумали, что в обороне немцев все кругом полыхало огнем и горело. Языками огня лизало кусты и стволы деревьев, были объяты пламенем бугры и накаты блиндажей и черным дымом коптили воронки после разрывов. Ничего подобного на войне не бывает. Потому, что кусты и деревья от разрыва снарядов не горят, если их предварительно не полить керосином или бензином. Это во время съемок для эффекта по незнанию дела поливают землю и кусты горючей жидкостью.

Я сам не раз бывал под такими обстрелами и знаю, что стоит жизнь солдатская не по кино, а на самом деле.

Когда-то мы тоже дергались сидя в окопах под ударами немецкой артиллерии. Теперь немцы испытали на себе наши страдания, ужасы и муки. Теперь ураган огня ревел над немецкими позициями.

Огромная серая туча расползлась и поползла по земле. Пауза оборвалась. Зловещая туча вздрогнула, загрохотала и ожила. Брызги огня взрывов распластались над землей, и с глухим стоном и скрежетом зашаталась земля, заходили окопы, запрыгали бревна накатов над блиндажами и землянками.

-Товарищ гвардии капитан! Если так и дальше пойдет, они нам ни одного живого фрица не оставят! Что они рехнулись? Смешают все с землей! Трофей не останется! Дорвались до снарядов! Стволы пожгут у орудий!

Но вот ударили реактивные установки. Их скрежет возвестил начало наступления. Огненные языки пламени проскребли воздух у нас над головами. Солдаты оживились, ожидая сигнала к началу атаки.

Мы с Рязанцевым стояли на бруствере солдатской землянки. Задребезжал телефон. Телефонист поспешно протянул мне из окопа трубку.

- Почему без время вылезли наверх?... мать! - услышал я в трубке зычный голос командира полка. Рев и скрежет реактивных снарядов заглушил его последние слова.

- Сигнала к атаке я ещё не давал!

- Жду сигнал, стою на месте и веду наблюдение! - крикнул я в ответ.

Бросив трубку телефонисту, спросил:

- Ты что ль ему доложил?

Я забрался на насыпь повыше, приложил бинокль и посмотрел, что творилось впереди. Но из-за дыма, летящей земли и пыли ничего не было видно. Стоя на насыпи, мы не кланялись, как это было прежде. На душе было легко и спокойно.

Сейчас, через несколько секунд, с КП командира полка взлетит в воздух красная ракета. Это сигнал нам и пехоте идти вперед. Красная ракета взмахнет над кустами в воздух, мы дернемся вперед и пойдем на немецкую траншею.

Перед концом обстрела разрывы снарядов следуют особенно плотно. Перед атакой пехоты, темп огня усиливается и ревет.

Немцы сидевшие в окопах и траншее не предполагали, что на них обрушится такая мощь огня. Под такими обстрелами человек теряет чувство времени и пространства. Можно представить себе, как немцы оцепенели от страха, ужаса и ударов. Что можно чувствовать и о чем можно думать, когда вокруг тебя взревела земля? Когда небо померкло, и траншея встала на дыбы. Страшная внутренняя борьба давит и душит человека. С каждой новой секундой он приближается реально к своей смерти. Совсем еще не жил, а смерть уже выхватила его и костлявыми руками сжала в объятиях, так что ни вздохнуть, ни бзднуть, ни пёрнуть! Как в этом случае выражаются солдаты.

Солдат понимает, что ничего не поможет. Что он сам ничего не может изменить. Под таким обстрелом остается только ждать и молиться. Каждый из них мысленно прощается с живыми.

Я видел, как наши солдаты под бешеным огнем доставали из-за пазухи крестики и карманные иконки, шевелили беззвучно губами. Шептали молитвы. А что делать верующему солдату, если он не верит в себя. Мальчишки, не веровавшие в бога, обращались к своим матерям. Мама спаси! - шептали они. Солдаты постарше закоренелые безбожники обращались мысленно к своим родным и близким, а иной матерщинник ради облегчения души слал в пространство проклятия и укреплял свою веру трехэтажным матом. Человек чувствительный находил утешение в слезах. Каждый по-своему готовился к смерти и прощался с жизнью. Страшна не сама смерть! Странно ожидание ее!

Немцы народ набожный и суеверный. У них, там, в Германии разные католики, протестанты, баптисты, евангелисты и прочие Христовы и божьи.

Теперь у немцев ходила земля под ногами. Теперь у них душа расставалась с телом. Под таким огнем молись, не молись, на лбу выступит холодный могильный пот и от страха на всю жизнь перекосит физиономию.

Не многие остались в живых с подергиванием головой и судорожной дрожью в коленках. Были и такие, к которым нельзя было приблизиться и за версту. У них от страха и спертого дыхания, обнаружилось расстройство кишечника. Да, да! Не улыбайтесь! Не делайте кислое выражение лица, не складывайте презрительно и плотно губы, если вам за обедом вспомнился вдруг этот случай. Не думайте, что если процедить сквозь зубы

- Фу ты! - то этого не было на войне. На войне всякое и не такое случалось.

Посиди в окопе, когда у тебя из-под ног уходит земля, когда от ударов у тебя спёрло дыхание, когда ты прощаешься с жизнью, когда ты узнаешь, что людей с железной волей под таким огнем не бывает. Это дешёвая показуха тыловиков, рассчитанная на простачков, пока их жареный петух в задницу не клюнул.

Часто бывало, когда самый безвольный солдат ведет себя под обстрелом внешне спокойно. Но это только внешне. В душе у человека идет борьба. Чувство долга и страх играют в картишки. Кто кого переиграет? Солдат может в этот момент отмочить шуточку, выкинуть фортель, а у друга в это время глаза от страха лезут на лоб. Потом этот же отчаянный храбрец от одиночного выстрела из винтовки приседает. Вот и пойми его, когда он боится, когда ему море по колен.

По частоте и силе взрывов, по ползущему облаку над позициями немцев было видно, что земля охвачена последней судорогой и агонией.

Грохот и гул снарядов не похож на бархатные раскаты грома во время грозы. Здесь особый зловещий отзвук.

Мы стояли на насыпи землянки и смотрели, как в последних муках корчились немцы.

И вот в небе повис условный сигнал красной ракеты. Мы шагнули вперед и в развалку размашистым шагам пошли на немецкие траншеи. Нетронутая снарядами трава в нейтральной полосе путается под ногами. Мы пересекли её и приближаемся к позициям немцев. Со стороны немцев ни единого выстрела. Артиллерийская стрельба - как мелодия! Такую мелодию с нашей стороны немцы раньше никогда не слыхали. Работала артиллерия резерва Главного командования. Полсотни стволов на километр фронта.

Мы шли по заболоченной равнине, поросшей мелким кустарником и кочками. Сухой земли было достаточно, чтобы не лезть в воду. Мы с каждым шагом приближались к немецкой траншее.

Нам бы радоваться, что немцы раздавлены. А мы идем и вспоминаем свои атаки прошлых лет, бесчисленные потери и кошмары, когда мы под огнем немецкой артиллерии приближались к последнему своему рубежу. У нас не укладывалось в голове, как мы могли без артподготовки наступать с одними винтовками. Теперь эти кошмары позади. Теперь можно воевать. Под такой грохот ноги сами идут, выбирая, где посуше.

А если вспомнить прошлое! За каждый вершок земли мы платили сотнями жизней наших солдат.

Не торопясь и поглядывая по сторонам, мы приближались к немецким траншеям. Теперь мы не кланялись нашей матушке земле, не дрожали под пулями и ревом немецких снарядов. Мы знали по собственному опыту, что немцы сидят прижатые к земле. Они подавлены и полуживы! Они охотно поднимут руки, чтобы избавиться от смерти и остаться жить. Жизнь у них теперь самый высокий смысл! Таковы законы войны! Они не побегут, чтобы снова попасть под огонь артиллерии. Они знают, что их списали и считают мертвыми. За семьи бояться нечего. Теперь одна возможность - остаться живым на земле. Страх перед смертью - мучительный страх!

Теперь мы своими глазами увидели, что нас поддерживает артиллерия. До сих пор нам только это обещали. Мы за долгие годы войны привыкли к пустой болтовне и обману.

Когда разговор заходил о наступлении и командир полка усиленно напирал на поддержку авиации и артиллерии, то мы заранее знали, что это он нам пудрит мозги. Мы спокойно смотрели ему в глаза и открыто улыбались. Видя, что мы не верим ни единому слову, он свирепел, бледнел в лице, клялся и божился, что уж на этот раз обязательно все будет, как он говорит. Но мы в ответ смеялись ему в лицо. Он усилием воли напускал на себя решительность. И металлическим голосом обрывал наш смех. Здесь я говорю о прошлых годах войны.

- Приказываю деревню взять! - кричал он, сорвавшись на тонкий голос.

- К исходу дня доложить! И прекратить смехоечки!

Мы пожимали плечами, в ответ ничего не говорили и расходились по ротам.

- Пора научиться в стрелковом строю воевать! - кричал он нам вдогонку. Вот после этого нам становилась ясно.

Мы понимали, что там наверху, откуда сыпались приказы на наступление, прекрасно знали, что солдат на деревню бросят с голами руками. Что артиллерии в полку нет, что никакой бомбежки с воздуха не будет. Как-то нужно было поднять у нас дух. Бывало, перед атакой для большей видимости по деревне бросят пару снарядов наугад. И это! Называли артподготовкой.

Выражать свое несогласие словами командиры рот не имели права. Нам тут же прилепили бы ярлык изменника Родины или агента немецкой разведки. Вот собственно, почему между нами и полковыми шла постоянная и молчаливая борьба. Такова была действительность. Мы должны были безропотно выполнять свое дело. Командир полка и комбат потом из тебя душу вытрясут, если ты после этих двух выстрелов не поднял своих солдат в атаку. А на счет авиации тоже было. Однажды где-то сзади по макушкам пострекотал наш самолет. Проурчал по макушкам кустов, сделал круг и убрался на аэродром восвояси.

- Ты слышал рев нашей авиации? - закричит в трубку комбат или командир полка.

- На тебя столько снарядов истратили и сожгли бочку бензина, а ты все лежишь? Он видите ли под огнем не может поднять головы!

- Для того и война, чтобы немцы стреляли! Отдам под суд! Если к вечеру деревня не будет взята! Поднимай солдат! Разговор окончен! Мне телефонист по телефону доложит, встал ты или лежишь!

Вот так мы воевали до августа сорок третьего. Теперь мы шли и смотрели, как рушились и летели бревна немецких накатов. Если и дальше так пойдет, то от солдат фюрера останутся только каски и лоскуты шинелей.

Мы идем вместе с нашей пехотой. Слышу говор солдат и отдельные фразы.

- Что же наши делают? Совсем остервенели! Пер-пашут там все с землей! Сам понимай, нам нечего будет делать!

Артподготовка внезапно оборвалась. Кругом все оцепенело. Как будто перевернулась другой стороной земля.

Уцелевших немцев страх удерживает на месте. Когда мы подошли к окопам, солдаты фюрера копошились в земле. Их в траншее осталось немного - десятка полтора. Там трое. Здесь четверо. В землянках с десяток.

- Морген фрю!- крикнул я, подходя к землянке.

- Гитлер капут! - залопотали немцы и подняли руки вверх.

Увидев, что мы не стреляем, они оживились и стали карабкаться вверх. Теперь немцы хотели одного - остаться в живых. На них было жалко смотреть.

Я взглянул на разведчиков и посмотрел на солдат пехоты, подбежавших к землянке. И сказал громко, чтобы все слышали: - К немцам не подходить! Никого не трогать! Для солдат пехоты, это был приказ в бою. И если солдат стрелок попал во время атаки вместе с разведчиками в одну компанию, то делай, как приказано и с разведчиками не шути.

Сделай не так - они тебя потом из могилы достанут.

Пока мы разбирались с немцами в передней траншее, немцы в тылу поставили дальнобойную пушку и стали из глубины одиночные снаряды пускать. Снаряды летели издалека. Выстрелов пушки не было слышно.

Мы собрали пленных и отправились в расположение полка. Немцы стояли кучкой около землянки командира полка. Я спустился вниз доложить обстановку. Когда я вышел из землянки наверх, рядом стоящие реактивные установки "Катюши" дали залп по немецким тылам. Установки стояли рядом, метрах в двадцати от нас. Страшный скрежет, разрывая душу, заревел поверх земли. Немцы мгновенно упали и ползали на животах по земле, не зная куда деться и где укрыться от этого скрежета. Я и разведчики остались стоять на ногах. Но невольно пригнулись. Казалось, что тело разрывает стальными крюками, что кости разваливаются и с них сползают мягкие ткани. Невыносимо было терпеть.

Реактивщики, когда запускают снаряды со своих установок, залезают под землю, прячутся в блиндажи или растягивают провод запуска подальше и лежатся на землю. Мы же остались стоять перед немцами. Неудобно вместе с ними валяться на землю нам, разведчикам. Я до сих пор не могу забыть этот пронизывающий все жилы и кости скрежет.

Командир полка нам велел идти вперед. Мы должны были с вечера где-то готовить разведку. Передав немцев охране полка, мы вернулись назад. По дороге, когда мы шли снова к немецкой траншее, немецкая пушка пускала снаряды на всем нашем пути. Пехота ушла вперед. Мы её не догнали.

За передней немецкой траншеей располагалось сухое болото, поросшее кустами и небольшими деревьями. Когда мы шли вперед, немцы наше передвижение не видели. Но на всем нашем пути периодически рвались одиночные снаряды.

В душе неприятно, когда ожидаешь разрыва очередного снаряда. Взрывы не частые, но нервы напряжены. Чорошо, если снаряд перелетит тебя и рванет где сзади. Все осколки при взрыве у снаряда идут вперед. Если сказать по совести - подмывает кишки, когда его ждешь перед собой, метрах в пяти. К передней немецкой траншее мы двигаемся гуськом друг за другом. Идем змейкой. И она извивается. Кое-где сквозь землю проглядывает хлюпкое болото. Место относительно высокое. Где-то здесь начинаются истоки Днепра. Высота над уровнем моря приличная. А под ногами то и дело хлюпает жижа и вода.

Вначале мы долго петляли, выбирая посуше дорогу. Раскатистые удары одиночных снарядов через каждые две минуты ложились на нашем пути.

Кустарник кончился. Дальше была сухая и открытая равнина. За кустами мы неожиданно наткнулись на немецкие артиллерийские позиции. Несколько расчищенных и утрамбованных площадок и глубоких блиндажей располагались на возвышении.

Вначале, мы решили, что немцы успели увезти от сюда свои орудия. Но следов поспешного бегства на позициях и вокруг мы не обнаружили. Вокруг ни обычного мусора, ни стреляных гильз, ни воронок от наших снарядов. Рядом, с артпозициями – площадками, два блиндажа в четыре наката, с дощатыми полами, с двухэтажными нарами из струганных досок. Дверь нараспашку. Спускайся по деревянным ступенькам и заходи.

Спускаюсь в блиндаж, принюхиваюсь - специфического немецкого свежего запаха нет. В любом месте, где жили немцы, можно по запаху определить, когда его покинули немцы. Запах не зрение. Немец ушел, а запах остался.

Помню в одной деревне, когда я еще был командиром роты, зашли мы в избу напиться.

- Бабка! Дай водицы попить! - обратился я к старушке шустрого вида.

- Испей сынок! Испей! Чай воды не жалко! - и она, зачерпнув из ведра, поднесла мне железный черпак. Черпак в виде кастрюли с железной длинной ручкой. Пью глотками воду и смотрю на старуху.

- Скажи-ка бабка, давно от тебя немцы ушли!

- Что ты сынок! Что ты родимый! Они у меня не жили. Это соседи набрехали тебе.

- Я к тебе бабка, к первой зашел! - передал черпак солдату и еще раз повел ноздрей.

- Зачем же ты врешь, старая! Полы у тебя начисто выскоблены. Помыты, засланы половиками. Немецкие солдаты ходят с грязными ногами. Половики и чистые полы им вроде и не к чему. Жили у тебя, старая карга, немецкие офицеры! Брились каждый день. Эрзац одеколоном брызгались! А ушли они от тебя сегодня утром.

Теперь ты скажешь мне как долго они у тебя стояли?

- Ох, виновата я! Ту, шешка рогатый попутал! Целый месяц стояли! Сегодня утром ушли! Прости ты меня сынок, батюшка!

- Никакой я тебе не сынок и не батюшка! По законам военного времени расстрелять тебя, старая карга, полагается за обман своих же русских солдат. Они жизни своей не жалеют. А у тебя видно душа к немцам лежит.

Старуха запричитала, сморщилась, сделала жалостливую физиономию, заморгала глазами и, крестясь, забила поклоны в сторону иконы.

Пока я спрашивал старуху и выяснял, сколько немцев и в какую сторону они пошли, солдаты по очереди напились и направились к выходу. Молодой паренек, солдат пивший последним, бросил железный черпак в ведро. Черпак с лязгом ударился в ведро. Удар получился резкий, громкий и неожиданный, как выстрел из винтовки. Старуха громко вскрикнула и упала ниц под дружный хохот выходящих из избы солдат.

Но вернемся к немецким блиндажам, которые мы осматривали. Первая мысль - не заминированы ли они? Осмотрев пол и стены, нары, скамью вдоль стены и стол, мы не нашли ничего подозрительного. Все было покрыто тонким слоем пыли. Все было покрыто тонким слоем старой пыли и нового землистого налета после нашей артподготовки. К блиндажам не была подведена проводная связь, как обычно она остается на недавно брошенных позициях. Впопыхах немцы не могли смотать провода и забрать аппараты. При поспешном отступлении немцы бросают все. Специфический запах их присутствия был не резкий. Очевидно, позиции были оставлены давно или были резервными. Строительством артиллерийских позиций и блиндажей у них занимались специальные инженерные части. Это у нас пришел куда, хочешь, зарывайся в землю, хочешь, лежи на брюхе.

Я вышел на поверхность, где меня ждали разведчики. Рязанцев с группой ушел вперед догонять пехоту. Со мной был ординарец и трое солдат. Одного из солдат я послал в штаб полка доложить, что для них есть подходящее укрытие. В мои обязанности не входило искать блиндажи для командира полка. Я просто наткнулся на них случайно и решил, что лучше занять их для штаба, чем отдавать артиллеристам и прочий братии, которая сидела у нас за спиной. Не знаю, оценил командир полка мою услугу, но вскоре он со всей свитой прибыл сюда.

Командир полка спустился в блиндаж, ему подали карту. Он расстелил ее на столе, уселся на лавку и задумался. В блиндаже и в проходе толкался разный народ. Одни куда-то бежали, а другие наоборот приходили и тут же прятались под накаты. Дело в том, что немец продолжал в нашу сторону пускать шальные снаряды.

Через некоторое время командный пункт оброс телефонными проводами. Провода уходили в разные стороны. Блиндаж постепенно наполнялся народом. Здесь офицер связи из дивизии, политработники полка, артиллеристы.

Телефонисты, ощупывая провода, кричали в телефонные трубки. А те, кому нужно было только быть на глазах у командира полка, стояли, сидели и курили. Они молча посматривали на накаты потолка. Там наверху, на поверхности земли раза два остервенело, рванули немецкие снаряды.

В блиндаже находились и такие бездельники, вроде меня, которые забрались на нары и сидели ничем не занятые. Я сидел на нарах и болтал ногами. Я смотрю на тех молчаливых, которые задумавшись, рассматривают накаты на потолке. Они пытались определить надежность перекрытий.

- А что, если в блиндаж попадет снаряд, может пробить потолок? - спросил кто-то. Взглянув на потолок и покачивая носком сапога, я поясняю вслух:

- Здесь бомба в полсотни килограмм ничего не сделает!

Любопытный взирают на бревна и на меня. Они довольны, а я ухмыляюсь и моргаю своему ординарцу, сидящему рядом на нарах. Он смотрит понимающе на меня, фыркает и отворачивается к стене, расплываясь в улыбке.

- Ну, уж и так? - сомневается один.

- Раз разведчик сказал, можешь не сомневаться! - говорит другой, ему в ответ.

Задание на разведку я от командира полка еще не получил, потому сижу и бездельничаю. Сейчас ему не до меня. Ему нужно срочно разобраться в боевой обстановке. Он должен связаться с батальонами и доложить положение дел в дивизию. У меня пока свободное время.

Наша пехота находиться не далеко, на расстоянии километра. Оружейной стрельбы не слышно. Пехота как обычно залегла и не собирается двигаться вперед.

О своем деле я заранее позаботился. Вперед с группой поиска ушел Рязанцев. Я велел ему поползать, понюхать, разобраться, что к чему, но в перестрелку не вмешиваться. К вечеру, когда стемнеет, он должен попытаться в немецкой обороне найти лазейку. Немцы из резерва еще не успели подвести свои войска. Сейчас, из остатка солдат, немцы хотят на нашем пути поставить пулеметные заслоны. Они кое-где окопались и огнем пулеметов прижали нашу пехоту к земле. Одно орудие из-за высот ведет огонь по подходам к этим временным позициям.

Артиллерии сопровождения в передней цепи ни у нашей пехоты нет. Наши солдатики напоролись на пулеметы, взяли и залегли. Теперь они требуют артиллерией выбить немецкие пулеметы. А полковые артиллеристы на прямую наводку бояться идти. Они всякое говорят, что лошадей побьет, что на руках по кочкам не выкатишь, что нужно ударить по немцам из артиллерии, стоящей на закрытых позиций, что потеряем людей и пушки, и что пулеметы меняют свои позиции.

Пехота требует в передовые цепи установить полковые пушки! Вот до какой наглости окопные славяне нынче дошли! В наше время прежде такого не было!

Я вышел из блиндажа и стоял наверху у входа. В воздухе периодически шуршали немецкие снаряды. Они летели то выше, то ниже и рвались беспорядочно кругом. Когда немцы ведут прицельный огонь, то разрывы лежаться по определенной системе. А эти рвутся, где попало. Немцы вели стрельбу наугад. Если снаряды летят вразброс, то такой обстрел меня мало пугает. На войне всякое успеешь повидать. Хотя случайный снаряд может прилететь и разорваться у самых ног.

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: