 |
Часть третья ИЗУМРУДНЫЙ ГОРОД 3 глава
|
|
|
|
— Или в «Ледовом саду»?
— Нет, вспомнила: в «Кабаре Спренглтаун». Мы ходили слушать Силлипиду — ты знаешь ее? По лицу вижу, что нет. Это певица, выступавшая на Всеозовском фестивале песни и пляски, когда Гудвин спустился с небес на воздушном шаре и устроил дворцовый переворот. С тех пор она не раз уходила со сцены, но всякий раз возвращалась. По-моему, Силлипида уже выдохлась, но это не важно, все равно было весело. Так вот там, даже за лучшим столиком, чем у нас, сидела Несса со своим дедом. Или кто он ей, прадед? Герцог Тропп который. Ему уже небось за сотню. Я прямо глазам своим не поверила: Несса? На концерте? Только потом поняла, что она просто сопровождает старика. Ей все это страшно не нравилось: она сидела надутая и шевелила губами — молилась. И няня тоже там была. Нет, ну кто бы мог подумать! Ты князь, она вот-вот станет герцогиней, Эврик — маркграф, а я — скромная жена сэра Чафри, обладателя самого бесполезного титула и самого крупного состояния во всех Пертских холмах. — Глинда едва не остановилась, но тут же щедро добавила: — Да, и Кроп, конечно, наш дорогой Кроп. Расскажи Фьеро, чем ты занимаешься; ему, должно быть, до смерти интересно.
Фьеро бы действительно с удовольствием послушал Кропа, хотя бы для того, чтобы отдохнуть от трещавшей Глинды.
— Стесняется, — продолжала Глинда, не успел Кроп открыть рот. — Как всегда.
Фьеро и Кроп переглянулись и постарались сдержать улыбки.
— Кроп устроил себе роскошную квартиру, настоящие хоромы, над кабинетом какого-то врача. Только представь себе! А какие виды из окна! Лучшие во всем городе, особенно сейчас, в это время года. Он балуется живописью, правда, лапусик? Пишет декорации к опереттам. Ах, а мы-то по молодости думали, что весь мир — это Шиз! Знаешь, здесь ведь уже появился театр. И вообще Гудвин значительно облагородил город, ты не находишь?
|
|
|
— Я рад тебя видеть, Фьеро, — улучил момент Кроп. — Расскажи о себе что-нибудь, только быстро, пока Глинду опять не прорвало.
— Ах ты негодник! — воскликнула та. — Все-то твои злые шуточки! Вот как расскажу Фьеро, какие шашни ты тут завел. А, ладно, не бойся, я не такая вредная, как некоторые.
— Но мне действительно нечего рассказывать, — сказал Фьеро, чувствуя себя еще большим чужаком, чем когда он впервые приехал в Шиз. — У меня спокойная, счастливая жизнь. Я руковожу своим народом, когда он в этом нуждается, что бывает нечасто. Мои дети здоровы, жена… не знаю даже…
— Плодовита, — подсказала Глинда.
— Вот именно. — Фьеро улыбнулся. — И я ее люблю. А теперь вы должны меня извинить, но мне пора: опаздываю на деловую встречу в другом конце города.
— Нам непременно нужно снова увидеться, — как-то жалобно, сиротливо сказала Глинда. — Фьеро, голубчик, мы с тобой старые друзья, хоть и молоды. Извини, что я тараторила без умолку, это от радости. Все-таки чудесное было время, несмотря на все странности и печали. Сейчас уже другое. Тоже чудесное, но не так.
— Я понимаю, — сказал он. — Но вряд ли мы скоро встретимся. Мне столько всего нужно сделать, а времени в обрез. Меня уже дома заждались, я с лета там не был.
— Смотри, мы все здесь: я, Чафри, Кроп, Несса, ты. Может, Эврик тоже в городе, мы и его позовем. Собрались бы вместе, поужинали в наших номерах наверху. Я обещаю быть потише. Пожалуйста, Фьеро, пожалуйста, ваша светлость. Это составило бы для меня такую честь!
Глинда склонила голову набок и прижала палец к подбородку, пытаясь найти в лексиконе своего класса слова, способные выразить истинное чувство.
— Если удастся, то, конечно, приду, — сказал Фьеро. — Но особо на меня не рассчитывай. Будут и другие встречи. Я обычно не задерживаюсь в городе до зимы, в первый раз так. Меня дома дети ждут. У тебя есть дети. Глинда?
|
|
|
— Нет. Такое чувство, что у Чафри не яйца, а два пустых ореха, — невинно сказала она.
Кроп снова поперхнулся.
— Да, прежде чем ты уйдешь — я вижу, ты уже собираешься, — скажи, не слышал ли ты чего-нибудь об Эльфабе?
Фьеро был готов к этому вопросу и позаботился, чтобы ни один мускул на его лице не дрогнул.
— Об Эльфабе? Нет, ничего. А что, она нашлась? Разве Несса не говорила?
— Несса говорит, что если когда-нибудь встретит сестру, то плюнет ей в лицо. Нам остается только молиться, чтобы она сохранила доброту и терпимость, которым учит ее религия, иначе она просто убьет Эльфабу. Оно и понятно: остаться одной, когда нужно присматривать и за сумасбродным отцом, и за дряхлым дедом, и за младшим братом, и за имением, и за работниками — и даже не скажешь, что собственноручно: рук-то у нее нет.
— По-моему, я видел Эльфабу, — сказал Кроп.
— Да? — в один голос спросили Глинда и Фьеро.
— И даже не обмолвился, — укоризненно добавила Глинда.
— Не знаю — может, это была и не она. Я ехал на конке мимо Зеркального пруда возле дворца. Шел дождь, и я обратил внимание на девушку, которая боролась с зонтом. Ветер вырывал его из рук, и казалось, что вот-вот подхватит и ее. Вдруг очередной порыв вывернул зонт наизнанку, и я заметил зеленоватое лицо, которое тут же спряталось под капюшоном. Помнишь, как Эльфаба боялась воды?
— До смерти боялась, — поддержала Глинда. — До сих пор не понимаю, как она ухитрялась держать себя в чистоте. И это при том, что я ее соседка!
— Маслом, — сказал Фьеро.
Они удивленно посмотрели на него.
— У… у нас в стране старики очищаются именно так… Вместо того чтобы мыться водой… — пробормотал смущенный Фьеро. — Вот я и подумал… Но я не знаю, конечно… Если получится снова с вами встретиться, то в какое время будет удобнее?
Глинда полезла в сумочку за календарем. Кроп, пользуясь удобным случаем, придвинулся к старому приятелю и с чувством сказал:
— Рад был тебя повидать.
— Взаимно. — Фьеро был тронут. — Будешь в Кельских горах, заезжай погостить к нам в Киамо-Ко. Только предупреди заранее, а то мы там только половину года проводим.
|
|
|
— Вот это как раз для тебя, Кроп, — подключилась Глинда. — Дикие горы, хищные звери. Мода опять-таки на твой вкус: все эти варвары в набедренных повязках. Только ты вряд ли впишешься в пейзаж.
— Что правда, то правда. Мне вообще любой пейзаж, где не на всяком углу найдешь кафе или ресторан, кажется неприспособленным для человеческого существования.
Фьеро пожал Кропу руку и обнял, вспомнив о Тиббете. Потом прижал к себе Глинду. Повиснув на его руке, она проводила его к выходу из зала.
— Давай я отделаюсь от Кропа, и мы поговорим по душам, — тихим, неожиданно серьезным голосом предложила она. — Милый Фьеро, ты даже не представляешь. Наше прошлое… Теперь, когда ты появился здесь, многое встало на свои места. Однако кое-что остается загадкой. Если б мы поговорили, я уверена, что разобрались бы. Я ведь не такая дурочка, какой кажусь. — Глинда схватила его обеими руками. — Что-то очень важное происходит в твоей жизни. Я чувствую. И хорошее, и плохое одновременно. Вдруг я смогу помочь?
— Спасибо за предложение, это очень мило с твоей стороны, — сказал Фьеро, делая знак швейцару, чтобы тот подозвал извозчика. — Жаль, что мне не довелось встретиться с сэром Чафри.
Фьеро вышел на мраморное крыльцо, обернулся и приподнял шляпу. В дверях, которые держал открытыми услужливый швейцар, стояла спокойная, гордая, сильная женщина, исполненная грации и благородства.
— Встретишь Эльфабу, передай, что я все еще по ней скучаю, — с мягкой улыбкой сказала она.
Больше Фьеро Глинду не видел. Во Флорентвейский клуб он не возвращался, мимо дома Троппов на Нижней Меннипинской улице, несмотря на большой соблазн, не ходил, билетов на концерты Силлипиды у барышников не покупал. Зато он часто заглядывал в церковь на площади Святой Глинды и задумчиво сидел перед знакомым образом, слушая иногда песнопения или шушуканья монашек-монтий из пристроенной к церкви обители.
Когда наконец прошли условленные две недели и город забурлил перед Лурлиниадой, Фьеро пошел к заколоченному амбару. Он боялся застать его пустым, но Эльфаба была на месте, готовила для него пирог с овощами. Ее драгоценный Малки с любопытством совался в муку, а потом оставлял белые следы по всей комнате. Разговор никак не клеился, пока кот-исследователь не свалился со стола вместе с миской овощей, чем рассмешил их обоих.
|
|
|
Фьеро решил не рассказывать о встрече с Глиндой и Кропом. У него не хватило духу. Эльфаба так старалась отгородиться от прежних друзей, что сейчас, когда после пяти лет самоотверженной работы она приблизилась к чему-то очень важному, казалось жестоким напоминать ей о них. Сам Фьеро сомневался в пользе анархии (как, впрочем, и во всем: сомневаться было легче, чем верить). К тому же, несмотря на случай с Медвежонком, надо было сохранять хорошие отношения с властями — ради своего народа.
Не рассказал он и про то, что Нессароза с няней были в городе («Они вполне могли уехать», — убеждал он себя). Эгоистичное желание не усложнять себе жизнь пересилило потребность поделиться новостями.
— Знаешь, — сказала Эльфаба ночью, когда сквозь причудливые морозные узоры на окне пробивался звездный свет. — Уехал бы ты из города до Лурлиниады.
— А что, грядет конец света?
— Я же тебе говорила: не знаю, не должна знать. Но чему-то конец точно настанет. Лучше бы ты уехал.
— Никуда я не поеду, даже не проси.
— Я, между прочим, окончила заочные курсы магии. Будешь себя плохо вести — превращу тебя в камень.
— Ты и так уже кое-что превратила у меня в камень. Твердый-твердый.
— Хватит! Перестань!
— Безжалостная женщина! Смотри, ты опять меня околдовала. У него теперь одно на уме…
— Прекрати, Фьеро! Перестань, говорю! Я серьезно. Я хочу знать, где ты собираешься встречать Лурлиниаду. Чтобы быть за тебя спокойной. Скажи, где?
— То есть? Разве мы не вместе ее встречаем?
— Я работаю. — Эльфаба скривила лицо. — Приду только утром.
— Тогда я тебя здесь подожду.
— Исключено. Хоть я и заметала следы, сюда в любую минуту может нагрянуть облава. Нет, слушай меня, ты останешься в гостинице и примешь ванну. Долгую приятную ванну. На улицу не выходи. Обещают снег.
— Да ты что! Чтобы в канун Лурлиниады я сидел в ванной один-одинешенек?
— Можешь нанять себе компанию. Какая мне разница!
— Неужели никакой?
— Главное — держись подальше от людных мест. От театров, ресторанов, от любой толпы. Обещаешь?
— Если бы ты сказала, чего именно избегать, было бы проще.
— Проще всего тебе вообще уехать из города.
— Нет, проще всего тебе сказать, куда именно…
— Все, хватит! По большому счету не важно, куда ты пойдешь, главное — будь осторожен. Хоть это ты можешь пообещать? Оставайся внутри, в приличных местах, не суйся в пьяные толпы.
|
|
|
— А можно зайти в церковь и помолиться за тебя?
— Нет! — рявкнула Эльфаба таким тоном, что он перестал подшучивать над ней.
— И чего ты за меня так боишься? — спросил он Эльфабу, хотя вопрос был к самому себе. — Что ценного в моей жизни? Жена в горах, знакомая, но не любимая, чье сердце высушено многолетним страхом перед будущей свадьбой. Трое детей, до того робеющие перед своим отцом, арджиканским князем, что почти никогда не подойдут к нему. Измученный кочевьями народ с теми же стадами, молитвами и бедами, что и пятьсот лет назад. И я, со своим скудным умишкой, без явных целей, талантов и доброты к миру. Что ценного в моей жизни?
— Я тебя люблю, — просто сказала Эльфаба.
— Тогда решено, — ответил Фьеро и ей и себе. — Я тоже тебя люблю и обещаю быть осторожным.
«За нас обоих», — добавил он про себя.
Пришлось ему опять следить за ней. Любовь всякого превратит в охотника. Эльфаба шла по улицам в длинном темном платье, похожем на монашескую рясу, и остроконечной широкополой шляпе, под которую заправила волосы. Вокруг шеи и подбородка был повязан фиолетовый платок с золотистой вышивкой, хотя длинный крючковатый нос таким платком, конечно, не скроешь. На руках у нее сидели элегантные перчатки, необычайно хорошенькие, но надетые, видно, не за красоту, а для ловкости пальцев. На ногах — большие ботинки с железными мысками вроде тех, которые носят шахтеры-марраны.
Если не знать заранее, что у нее зеленая кожа, то таким темным вечером под снегопадом ни за что не догадаешься.
Эльфаба шла не оглядываясь: возможно, не хотела привлекать к себе внимание, а может, ей было все равно, следят за ней или нет. Ее путь лежал мимо главных площадей города. На площади Святой Глинды она зашла в ту же самую церковь, где Фьеро впервые ее встретил. Зачем? Чтобы получить окончательные инструкции или (боже упаси!) помолиться перед заданием? Ответа он так и не узнал. Через минуту Эльфаба уже выпорхнула наружу.
Она перешла Судебный мост, прошла по набережной Озмы и свернула на Королевскую аллею, уставленную ныне пустеющими розариями. Снег не давал ей покоя: она все плотнее куталась в плащ. Потом ее тонкая фигурка в непомерно больших ботинках свернула в запорошенный снегом Олений парк (где, надо ли говорить, не осталось ни Оленей, ни даже оленей). Пригнув голову, Эльфаба шагала мимо памятников героям прежних эпох. Само время, казалось, смотрело глазами каменных истуканов и не замечало, как предвестница революции идет на зов судьбы.
Кого бы ни назначили мишенью Эльфабе, это явно был не Гудвин. Она не обманывала: она была недостаточно проверенной и слишком заметной, чтобы ее выбрали для покушения на Волшебника. Тем вечером Гудвин должен был открывать антироялистскую «Выставку праведной борьбы» в Народной академии искусства и механики недалеко от дворца, однако у конца Шизской улицы Эльфаба свернула в другую от дворца сторону, в фешенебельный район Золотая Гавань. Значит, она участвует в какой-то диверсии или пытается устранить возможного наследника или союзника Гудвина. Она шла мимо роскошнейших домов города, мимо суровых охранников и дворников, расчищающих мостовую, шла уверенно, не оглядываясь ни назад, ни по сторонам. Фьеро чувствовал, что в выходном плаще привлекает к себе больше внимания, чем Эльфаба.
На другом конце Золотой Гавани располагался известный театр «Мистерия». Маленькая симпатичная площадь перед ним была залита белым светом и обвешана зелеными и желтыми гирляндами. Видимо, ожидалось какое-то праздничное выступление. Все билеты были уже раскуплены, о чем честно предупреждала табличка у входа. Внутрь еще не пускали, и около театра начата собираться толпа. Торговцы продавали горячий шоколад в высоких стаканах. Группа ребят распевала озорные песни на мотив лурлинианских гимнов к заметному неодобрению стариков. Кругом — на фонари, на театр, на людей, на горячий шоколад и грязь под ногами — падал снег.
Поддавшись какому-то отчаянному порыву, Фьеро взобрался на ступеньки библиотеки, чтобы оттуда лучше видеть происходящее. Эльфаба растворилась в толпе. Неужели здесь замышлялось убийство? Или поджог, чтобы испечь несчастных жизнелюбов, как каштаны? Какова цель мятежников? Устранить отдельного человека или устроить страшную трагедию?
Фьеро пока не знал, зачем он здесь: остановить Эльфабу, спасти кого можно или просто стать свидетелем предстоящего и больше узнать о возлюбленной. И разобраться наконец в своих чувствах к ней.
Эльфаба ходила среди толпы, явно кого-то выискивая. Фьеро был почти уверен, что она не подозревает о его присутствии. Неужели она так сосредоточилась на поиске мишени, что не замечает очевидного? Неужели не чувствует, что ее любимый находится здесь же, на заснеженной площади? Неужели она не ощущает на себе его взгляда?
К театру подошел отряд штурмовиков и расположился возле стеклянных входных дверей. Эльфаба взбежала на ступеньки магазинчика и с высоты своего наблюдательного пункта стала оглядывать толпу. Что-то выпирало у нее из-под плаща, но что? Взрывчатка? Волшебное оружие?
Были ли у нее сообщники на площади? Вместе они действуют или порознь? Толпа все прибывала; время представления приближалось. Внутри за стеклянными дверями копошились швейцары, обозначали проход стойками с растянутыми между ними красными лентами, чтобы предотвратить давку. Никто так не прет, как богачи, — это Фьеро хорошо знал.
Из-за угла на дальний конец площади выехал экипаж. Подъехать к самым дверям театра ему не позволяла толпа, но он приблизился, насколько было возможно. Чувствуя, что прибыла важная особа, люди притихли. Не сам ли таинственный Гудвин нанес неожиданный визит? Кучер в меховой шапке соскочил с козел, распахнул дверцу и помог пассажиру выйти.
Фьеро затаил дыхание, Эльфаба застыла, буравя карету взглядом. Вот она, мишень!
Волной черного шелка и серебристых блесток из кареты на снежную площадь выплеснулась грузная величественная женщина. Фьеро видел ее только однажды, но тут же узнал в ней мадам Кашмери.
Так вот, значит, кого должна убить Эльфаба! Все вмиг встало на свои места. Мотив Эльфабы очевиден. Если ее поймают, то увидят в ней всего лишь сумасшедшую студентку из Крейг-холла, затаившую смертельную обиду на директрису. Браво!
Но разве мадам Кашмери связана с Гудвином? Или это тактический ход, чтобы отвлечь внимание властей от чего-то более важного?
Эльфаба двигала руками под плащом, словно что-то заряжая. Мадам Кашмери приветствовала собравшихся. Те, оробев перед важной гостьей, преданно смотрели ей в глаза.
Глава Крейг-холла сделала несколько шагов кдверям театра, ведомая механическим слугой, и Эльфаба, словно почуявший дичь пойнтер, потянулась к ней. Ее острый подбородок торчал над платком, нос нацелился вперед; казалось, она готова одним своим острым лицом разрезать директрису на части. А руки тем временем продолжали копошиться под плащом.
Нотут распахнулись двери, мимо которых шла мадам Кашмери — двери не театра, а школы, Женской семинарии мадам Тистан, — и оттуда высыпал и девочки, дочки обеспеченных родителей. Что они делали в школе в канун Лурлиниады? На Эльфабином лице застыло изумление. Девочкам было лет по шесть-семь: маленькие, бежевые, женственные комочки в меховых муфточках, шерстяных шарфиках, сапожках с опушкой. Они пели и смеялись, как властительницы мира, которыми им суждено стать. Среди них была ряженая фея Принелла: по традиции, ее изображал мужчина в нелепом гриме, с болтающейся накладной грудью, в парике, ярких юбках, соломенной шляпке и с большой корзиной игрушек.
— Ого! Какие люди! — проголосил он. — Ну-ка, кто хочет подарочков?
На мгновение Фьеро был уверен, что сейчас ряженый выхватит нож и заколет мадам Кашмери на глазах у детей, — но нет, Сопротивление было не настолько организованным; такого поворота событий никто не ожидал. Заговорщики не учли ни праздничного вечера в школе, ни ватагу девчушек, жадно тянущихся к фее.
Фьеро бросил взгляд на Эльфабу. На ее лице читалось отчаяние. Дети носились между ней и Кашмери, прыгали на Принеллу, выхватывали у нее (то есть у него) приготовленные подарки. Случайные жертвы — невинные дочери тех самых деспотов, угнетателей и мясников.
Руки Эльфабы все так же двигались под плащом, будто колеблясь: убить или нет? Мадам Кашмери плавно, кактранспарант на параде, двигалась вперед, важно взошла по лестнице и скрылась за распахнутыми для нее дверями. Толпа повалила следом. Эльфаба скорчилась, прислонилась к столбу и в приступе отвращения к себе затряслась такой крупной дрожью, что даже Фьеро было видно. Плюнув на конспирацию, он начал пробираться к возлюбленной, но когда добрался до ступеней магазина, она уже исчезла.
Площадь быстро пустела. Откуда-то с улицы доносились веселые детские голоса. Карета, в которой прибыла мадам Кашмери, подъехала на освободившееся место возле входа в театр, Фьеро медлил, ожидая, что сработает какой-нибудь запасной план и театр взлетит на воздух.
Но ничего не происходило, и Фьеро начал волноваться, как бы за те несколько минут, что он не видел Эльфабу, пока пробирался через толпу, ее не схватили штурмовики. Возможно ли это? Способны ли они действовать так быстро и незаметно? И что он будет делать, если Эльфаба сгинет в застенках тайной полиции?
Испуганный Фьеро быстро зашагал обратно. К счастью, ему быстро подвернулся извозчик, который мигом домчал его к заколоченному амбару, где жила Эльфаба.
В полном отчаянии Фьеро бросился наверх. Пока он мчался по лестнице, живот его вдруг скрутило, и он едва добежал до ночного горшка. Комната была пуста, только Малки глазел на него со шкафа. Облегчившись, умывшись и застегнувшись, Фьеро налил коту молока и позвал его. Тот не шелохнулся.
Фьеро отыскал пару печений, задумчиво их пожевал, потом открыл окно, чтобы проветрить комнату. На пол посыпался снег и лежал не тая, до того было холодно.
Фьеро пошел к печке разводить огонь. От чиркнувшей спички в комнате ожили тени, отделились от стены и, не успел Фьеро опомниться, двинулись на него. Их было трое, или четверо, или пятеро. На них была черная одежда, лица вымазаны сажей, а головы обернуты такими же платками, какие он покупал для Саримы и Эльфабы. На плече у одного сверкнул золотой эполет — знак командира штурмового отряда. Взметнулась дубинка и опустилась на голову Фьеро, как лошадиное копыто, как сук падающего дерева. Наверное, должно было быть больно, но от удивления Фьеро ничего не почувствовал. Наверное, это его кровь брызнула вокруг и оставила красное пятно на белой шерсти кота. Кот вздрогнул, два золотисто-зеленых — прямо под цвет праздника — глаза вспыхнули, он молнией сиганул в открытое окно и исчез в снежной пыли.
Обязанностью младшей послушницы было открывать дверь, если кто-то стучался в монастырь во время трапезы. Однако колокольчик звонил, когда ужин уже кончился, она убирала со столов остатки тыквенного супа и ржаных лепешек, а остальные монтии степенно поднимались в часовню. Послушница заколебалась. Еще какие-нибудь три минуты, и она бы молилась вместе с остальными; тогда можно было бы не отворять. А пока замочила бы посуду. Но в праздник хотелось делать добрые дела.
За дверью, в темном углу каменного крыльца, как мартышка, сжалась женская фигурка. Густой снегопад размывал очертания церкви Святой Глинды. Улицы были пусты. Из освещенных свечами окон доносились песнопения.
— Что такое? — спросила послушница и, вспомнив, добавила: — Счастливой Лурлиниады вам.
Увидев на необычных зеленых руках кровь, а в глазах загнанный взгляд, послушница поняла, что дело серьезное. Милосердие требовало пригласить бедняжку внутрь и помочь ей, но воображение подсказывало, что монахини уже собрались наверху и настоятельница бархатным голосом начинает читать нараспев молитвы. Для послушницы это была первая большая служба, и она не хотела пропустить ни минуты.
— Пойдем, дитя мое, следуй за мной, — сказала она.
Незнакомка, молодая девушка, всего на год-два старше послушницы, на негнущихся ногах, какие бывают у истощенных до крайности людей, направилась за своей провожатой.
Послушница остановилась возле умывальни — смыть кровь с рук незнакомки и убедиться, что эта кровь осталась от какой-нибудь обезглавленной к празднику курицы, а не от попытки вскрыть себе вены, но при виде воды та попятилась в таком ужасе, что послушница только вытерла ей руки сухим полотенцем.
Сверху уже лилась многоголосица песнопений. До чего обидно! Послушница выбрала самый простой путь: она затащила полуживую девушку в зимний зал, где дряхлые монтии доживали свой век в тумане амнезии. Здесь росли маргинии, чей сладкий аромат заглушал запахи старости и мочи. Старухи жили в собственном времени: вряд ли они понимали, что сейчас Лурлиниада, да и потом, невозможно же было, поднять их всех в часовню.
— Посиди пока здесь, — сказала послушница. — Не знаю, что ты ищешь: убежище, еду, ванну или прощение. Здесь тебе помогут. Тут сухо, тепло и спокойно. А я пойду — у нас сегодня всенощная. После полуночи я спущусь.
Она усадила измученную девушку на мягкий стул и накрыла одеялом. Старухи дружно похрапывали, уронив голову на грудь и капая слюной на фартучки, расшитые зелеными и золотистыми узорами. Только некоторые не спали и механически перебирали четки. Через большие стеклянные двери было видно, как на церковный двор падает снег. Эта картина всегда действовала на бабушек успокаивающе.
— Смотри, какой снег — белый-белый, как божья благодать, — сказала послушница, вспомнив свой долг — утешать страждущих. — Подумай об этом, пока отдыхаешь, и поспи. Вот тебе подушка и скамеечка под ноги. А мы пока будем петь и славить Господа, Я помолюсь за тебя.
— Не надо, — выдавила незнакомка и, обессиленная, уронила голову на подушку.
— Мне не трудно, — заверила ее послушница и убежала, чтобы успеть к входному гимну.
Какое-то время в зимнем зале было тихо, как в аквариуме, куда бросили новую рыбку. За стеклянными дверями мерно, завораживающе, как будто из машины, падал снег. Бутоны маргинии закрылись от холода. Масляные лампадки коптили траурно-черным дымком. Далеко в саду, едва различимая за двумя окнами и метелью, дряхлая монтия, не потерявшая еще счет времени, затянула пошлый языческий гимн Лурлине.
Одна из старух подъехала на кресле-каталке к дрожащей девушке. Она нагнулась вперед и потянула носом воздух, потом выпростала из-под пледа свои костлявые руки и дотронулась до нее.
— Плохо деточке, устала, — прошамкала старуха и, как прежде послушница, ощупала запястья девушки. — Целехонька, а все болит, — будто с одобрением сказала она и высунула из-под пледа облезлую голову. — Ослабла деточка, — продолжала она, потом покачалась и накрыла ее руки своими, будто собираясь согреть их собственной холодной кровью. — Жизнь деточки — сплошное разочарование. А еще говорят, праздник. Ну-ну, моя хорошая, иди сюда, иди к матушке-настоятельнице.
Но она не могла вывести девушку из горестного оцепенения. Старухе оставалось только держать ее руки, как чашечка цветка охватывает молодые лепестки.
— Ну-ну-ну, дорогая, все образуется. Матушка Якль не даст тебя в обиду. Матушка Якль проводит тебя домой.
Часть четвертая ВИНКУС
ПУТЕШЕСТВИЕ
В тот день, когда монтия покидала монастырь, где прожила вот уже семь лет, сестра-казначей выудила из-под лифа большой железный ключ и открыла кладовую.
— Входи, — скомандовала она.
Сестра-казначей вынула три черных платья, шесть сорочек, перчатки и шаль. Передала молодой монтии метлу. Наскоро собрала аптечку: травы, коренья, листья, настойки, мази, кремы.
Достала она и бумаги, правда, немного, с десяток листков разной толщины и размера. В последнее время бумаги в Озе становилось все меньше.
— Пользуйся экономно, по пустякам не пиши, — наставляла сестра-казначей. — Ну, при всей своей молчаливости ты девушка умная. Как-нибудь разберешься.
Вместе с бумагой она протянула ей перо феникса, известное своей твердостью и прочностью, и три запечатанных пузырька чернил.
В монастырском дворе вместе с матерью-настоятельницей ждала Отси Цепкорукая. Монастырь хорошо платил за ее услуги, а деньги ей сейчас были особенно нужны. Но та понурая монтия, которую вела за собой сестра-казначей, Отси не понравилась.
— Вот ваша спутница, — сказала сестра-казначей. — Ее зовут сестра Эль-Фааба. Она много лет провела в обители, ухаживала за больными, но теперь ей подошло время двигаться дальше, и она нас покидает. У вас не будет с ней никаких трудностей.
Отси придирчиво осмотрела монахиню.
— Я не могу ручаться за жизнь всех путешественников, мать-настоятельница. Я вожу караваны вот уже десять лет и потеряла за это время столько людей, что даже стыдно признаться.
— Эль-Фааба едет по собственному желанию, — сказала настоятельница. — Если захочет вернуться, мы примем ее назад. Она одна из нас.
На взгляд Отси, понурая монахиня не могла быть одной из кого бы то ни было. Ни рыба ни мясо, ни умная, ни дура — сестра Эль-Фааба стояла и безмолвно смотрела в пол. Отси дала бы ей на вид лет тридцать, хотя в монтии чувствовалось что-то еще не вполне взрослое.
— Да, и еще багаж — справитесь?
Настоятельница показала на веши, уложенные перед входом в обитель, и обернулась к отбывающей монахине.
— Благословенное дитя Безымянного Бога. Ты уходишь от нас в поисках успокоения. Ты чувствуешь, что должна искупить какую-то вину, прежде чем обретешь успокоение. Тебя не утешает больше всепрощающая тишина обители. Ты возвращаешься в мир. Мы отпускаем тебя — с любовью и пожеланием удачи. Бог тебе в помощь, дочь моя.
Монахиня все так же молча смотрела в землю. Мать-настоятельница вздохнула.
— Ну, нам пора.
Она вынула из складок одежды тугую пачку денег, отсчитала несколько бумажек и передала их Отси Цепкорукой.
— Думаю, этого хватит на дорогу и еще останется.
Сумма была внушительная. За сопровождение одной бессловесной монахини Отси получила больше, чем со всего остального каравана.
— Вы слишком добры, мать-настоятельница, — сказала она, сжимая деньги в цепкой здоровой ладони и прижимая больную руку к груди.
— Слишком добрых не бывает, — улыбнулась настоятельница и с удивительной проворностью скрылась за монастырскими дверями.
— Ну, теперь ты сама себе хозяйка, Эльфи, — сказала сестра-казначей и юркнула вслед за настоятельницей.
Отси пошла грузить веши в повозку. В обнимку с чемоданом спал толстый чумазый мальчуган.
— Иди гуляй, — сказала Отси.
— Меня тоже обещали взять, — сонно отозвался мальчик.
Когда сестра Эль-Фааба не подтвердила и не опровергла его слов, Отси начала понимать, почему ей так щедро заплатили за то, чтобы увезти зеленокожую монтию.
Обитель Святой Глинды находилась в двенадцати милях к юго-западу от Изумрудного города и подчинялась городскому монастырю. Со слов настоятельницы, сестра Эль-Фааба провела два года в городе и пять лет здесь.
|
|
|
