Теории «нового класса» о власти бюрократии

«Новый класс» в советской политической системе

 

Многими авторами обсуждалась проблема «нового класса», то есть проблема применимости понятия «класса» для обозначения правящих кругов в СССР и других социалистических странах. Этот вопрос особенно оживленно дебатировался после публикации книги М. Джиласа «Новый класс» в 1957 году, но дискуссия эта имеет гораздо более длительную историю.

Например, критики Маркса из числа анархистов, особенно Бакунин, утверждали, что попытка организовать общество на основе его идей должна вызвать к жизни новый привилегированный класс: пролетарии, сменившие нынешних правителей, предали бы свой класс и создали систему привилегий, которую охраняли бы столь же ревностно, как и их предшественники. Как считал Бакунин, это было неизбежно, поскольку марксизм предполагал сохранение государства.¹

Вацлав Махайский, польский анархист, писавший в основном по-русски, сделал далеко идущие выводы из модернизированной версии этой идеи. Он утверждал, что Марксова идея социализма выражала интересы интеллигенции, надеявшейся достичь политически привилегированного положения благодаря образованию, которым обладали ее представители. До тех пор пока интеллигенция могла предоставить своим детям преимущественные возможности получения знаний, невозможно было равенство, составлявшее суть социализма.

Рабочий класс, который в настоящее время зависел от интеллигентов, мог добиться своих целей, лишь отобрав их основной капитал, заключавшийся в образовании. Этот аргумент, который в определенной степени напоминал синдикализм Сореля, основывался на вполне очевидном факте, что в любом обществе, где существует неравенство доходов и значительная корреляция между образованием и социальным статусом, дети из образованных классов имеют лучшие шансы подняться в социальной иерархии.

Такое наследственное неравенство могло быть устранено только уничтожением культурной преемственности и отделением детей от родителей с целью дать им всем совершенно одинаковое образование - таким образом утопия Махайского пожертвовала бы и цивилизацией и семьей во имя равенства. Некоторые группы российских анархистов также расценивали образование как источник привилегий. У Махайского были последователи в России, и в течение нескольких лет после Октябрьской революции борьба против его взглядов была постоянной пропагандистской темой.¹

Критики Октябрьской революции указывали, что с самого ее момента в России зародилась новая система привилегий, неравенства и деспотизма; термин «новый класс» использовался Каутским еще в 1919 году. Когда Троцкий, находясь в изгнании, выступил с критикой сталинского режима, он настаивал, как и все последующие троцкисты, что вопрос стоял не о «новом классе», а лишь о паразитической бюрократии. Он придавал большое значение этому различию даже после того, как пришел к выводу, что существующий режим может быть свергнут только революционным путем.

Экономическая основа социализма, а именно общественная собственность на средства производства, оставалась, как он утверждал, незатронутой бюрократическим вырождением. Следовательно, была необходима не социальная революция, которая уже произошла, а только политическая, которая лишь устранила бы существующий аппарат управления. Троцкий, и его ортодоксальные сторонники, и другие коммунистические критики сталинизма отрицали существование «нового класса» на том основании, что привилегии советской бюрократии не передавались автоматически от одного поколения к другому и что сами бюрократы не владели средствами производства, но лишь осуществляли коллективный контроль над ними.

Однако это сводит спор к вопросу о терминологии. Если «класс» определен таким образом, что можно говорить о правящем и эксплуататорском классе только тогда, когда каждый его член имеет передаваемое по наследству юридическое право собственности на определенные производственные ресурсы общества, тогда, конечно, советская бюрократия не является классом. Но неясно, почему этот термин должен быть ограничен подобным образом. «Класс» не имел таких ограничений у Маркса.

Советская бюрократия коллективно распоряжается всеми производственными мощностями государства, хотя этот факт не воплощен в каком-либо юридическом документе, но просто является следствием этой системы. Контроль над средствами производства в сущности не отличается от собственности, если коллективный владелец не может быть устранен при существующем строе. Поскольку собственность коллективная, отсутствует ее индивидуальное наследование и никто не может передать по наследству своим детям какую-либо специфическую должность в партийной иерархии. На практике, однако, как это много раз описывалось, привилегии постоянно наследуются в советском государстве. Джилас в своей книге привлекает внимание к различным привилегиям, которыми пользуется социалистический правящий класс, подчеркивая, что монополия на власть выступает основой этих привилегий, а не их следствием.¹

Если учесть сделанные выше замечания, то нет причин, почему социалистическая бюрократия не может быть названа «эксплуататорским классом». Действительно такая характеристика используется все чаще, а проводимое Троцким разграничение видится все более и более искусственным.

Дж.Бернэм после разрыва с Троцким написал свою знаменитую книгу «Революция менеджеров», в которой он утверждал, что образование в России нового класса явилось лишь частным примером универсального процесса, происходившего во всех индустриальных обществах. Капитализм, как он считал, претерпевал ту же самую эволюцию: формальное право собственности значило все меньше и меньше, а власть постепенно переходила в руки тех, кто действительно контролировал производство, то есть менеджерского класса. Это явилось неизбежным следствием природы современной промышленности.

Новая элита просто представляла современную форму разделения общества на классы, а классовые различия, привилегии и неравенство были естественным явлением общественной жизни. В истории народные массы постоянно использовались, чтобы под различными идеологическими знаменами свергать существующие привилегированные классы; результатом, однако, оказывалась лишь замена их новыми господами, которые сразу же начинали угнетать остальную часть общества в той же степени, что и их предшественники. Деспотизм нового класса в России был не исключением, а примером действия этого всеобщего закона.

Независимо от того, был ли прав Бернэм, утверждая, что социальная жизнь всегда предполагает какую-либо форму деспотизма, его замечания далеки от адекватного описания советской реальности. Правителями послереволюционной России были и являются не индустриальные менеджеры, а политическая бюрократия. Конечно, менеджеры представляют собой важную часть общества и коллективно они могут воздействовать на решения высших властей, особенно в своей собственной отрасли. Но ключевые решения являются политическими и принимаются политической олигархией. Неправомерно утверждать, что Октябрьская революция представляла собой особый случай перехода власти к менеджерам в результате прогресса техники и организации труда.

Подход Джиласа

 

М. Джилас указывал, что общественные отношения в коммунизме наиболее схожи с государственно-капиталистическими ввиду формальной и всеобъемлющей роли государства. Он указывает, что для выяснения природы отношений, возникших еще при революции и окончательно упроченных индустриализацией и коллективизацией, есть необходимость внимательно присмотреться к роли и способам функционирования государства в коммунизме.

В данном случае будет достаточным подчеркнуть, что государственная машина в коммунизме не есть главный инструмент, формирующий отношения собственности и общественные отношения, она таковые лишь защищает. Правда все вершится от имени государства и в согласии с его установлениями. Но над ними и за спиной любого государственного акта стоит коммунистическая партия. Причем даже не она в целом, а профессиональная партийная бюрократия. Именно эта бюрократия пользуется, управляет и распоряжается в конечном итоге огосударствленным и обобществленным имуществом, как и всей жизнью общества.

Сама роль бюрократии в обществе - монопольное управление и распоряжение национальным доходом и национальными богатствами - превращает в особый закрытый привилегированный слой. Общественные отношения с формальной стороны и извне выглядят похожими на государственный капитализм. Тем более что подходящим выглядит и их историческое происхождение - индустриализация не с помощью капитала, а методами государственного принуждения. На самом деле функцию сию вершит означенный привилегированный слой, использующий государственную машину как инструмент своей политики и как правовое ее прикрытие.¹

Если собственность не является - а она таки не является - ничем, кроме права пользования и распоряжения, и если таковое право доступно лишь одному определенному слою, это означает, что в коммунистических государствах речь в конечном счете идет исключительно о возникновении некоей новой формы собственности, то есть нового правящего класса.

Когда в 1936 году Сталин, провозгласил, что в СССР нет больше эксплуататорских классов, на самом деле был завершен уже процесс не только уничтожения капиталистов и других классов прежней системы, но и сформирован класс, не виданный еще до той поры в истории.

И совершенно ясно, что этот класс, подобно любому до него, сам воспринял установление собственного господства и другим представил как окончательное торжество всеобщего счастья и свободы. По сравнению с другими классами разница тут единственная: к оспариванию насаждаемых иллюзий и своего права на господство этот класс относился более нетерпимо. Чем и доказывал, что господство его полновеснее любого из известных истории, а пропорционально этому велики и его классовые иллюзии и предрассудки.

Этот новый класс, бюрократия, а точнее всего сказать - политическая бюрократия, не только несет в себе черты всех прежних классов из истории человеческого общества, но и выделяется определенной самобытностью, новизной. Уже само его появление, схожее, по сути, с рождением других классов, имеет свои особенности.

Другие классы также в большинстве случаев приобретали могущество и власть революционным путем, разрушая сложившиеся политические, общественные и другие отношения. Но все они, почти без исключений, добивались власти уже после того, как в старом обществе брали верх новые формы экономики. Иное дело - новый класс в коммунистических системах: к власти он приходит не за тем, чтобы завершить преобразования, а с намерением заложить фундамент новых экономических отношений и собственного господства над обществом.

В прежние эпохи приход к власти нового класса, части класса или некоей партии являлся итоговым актом формирования их самих и их сознания. В СССР произошло обратное: новый класс окончательно сформировался, уже будучи у власти.¹ Развитие его сознания продвигалось - и должно было продвигаться - именно как результат того, что до тех пор он не успел прочно врасти в жизнь нации, - с опережением ее экономических и физических возможностей, причем самой нации и ее роль, и картина мира преподносились в отретушированном, идеализированном виде. Это не снижало его практических возможностей.

Таким образом, новый класс выступал носителем объективных тенденций индустриализации. Отсюда его практичность. Вера в обещанный им идеальный мир цементировала его ряды, сеяла иллюзии в массах, но и звала, и вдохновляла их на гигантские свершения.

В силу того, что новый класс не вышел из недр реальных общественно-экономических процессов, его зачатки могли находиться только внутри организации особого рода, опирающейся на сверхдисциплинированность и непреложное идейно-философское единообразие в своих рядах. Свои объективно слабые позиции в экономической и других сферах жизни общества зачатки нового класса должны были на первых порах компенсировать субъективными факторами особого порядка, то есть единством сознания и железной дисциплиной.

Корни нового класса находятся в партии особого - большевистского - типа. Джилас соглашается с Лениным, считая партию большевиков уникальной в истории человечества, но по его словам вождю мирового пролетариата и в голову не приходило, что эта партия - начало нового класса. Вернее всего, зачатки нового класса не находятся в партии большевистского типа как целом, а только в слое профессиональных революционеров, составлявшем партийное ядро еще до завоевания власти. Не случайно Ленин после поражения революции 1905 года утверждал, что единственно профессиональные революционеры, то есть люди, для которых революционная деятельность есть занятие, исключающее все прочие, в состоянии создать партию нового большевистского типа. Еще менее случайно, что именно Сталин, будущий творец нового класса, ярчайше выражал собой тип такого - профессионального - революционера. Эта крайне узкая прослойка революционеров и разовьется постепенно в новый правящий класс. Революционеры эти долгое время будут составлять его ядро. Троцкий заметил, что в предреволюционных профессиональных революционерах кроется зародыш будущего сталинского бюрократизма. Он не понял лишь, что речь на деле шла о зародыше нового правящего эксплуататорского класса.¹

Но это не означает, что новая партия идентична новому классу. Партия - его ядро и основание. Практически очень трудно, невозможно даже определить границы нового класса и назвать всех, кто к нему принадлежит. Обобщая, к новому классу можно отнести тех, кто исключительно благодаря монополии на управление получает особые привилегии и материальные преимущества.

В широком контурном плане можно сказать следующее: по мере укрепления нового класса, когда все отчетливее вырисовывается его физиономия, роль самой партии неуклонно убывает. Внутри нее и на ее вершине, как и в государственных политических органах, вызревает ядро и основа нового класса. Некогда инициативная, живая, компактная, партия с неизбежностью превращается для олигархов нового класса в аморфный привычный довесок, все сильнее втягивающий в свои ряды жаждущих пробиться наверх, слиться с новым классом и отторгающий тех, кто по-прежнему верит в идеалы.

Партия рождает класс. Затем класс растет уже и собственными силами, используя партию - свое основание. Класс усиливается, партия слабеет - такова неотвратимая судьба каждой правящей коммунистической партии.

При критическом анализе коммунистических систем обычно выделяют ключевую из присущих им черт - подчиненность народа особому сословию бюрократов. В широком смысле это верно. Но более детальный анализ покажет, что лишь конкретная бюрократическая прослойка, те, кто не является в действительности административным чиновником, составляют сердцевину господствующей бюрократии или - по моей терминологии - нового класса. На практике речь идет о партийной, то есть: политической бюрократии. Остальные служащие - лишь аппарат, ею контролируемый, раздутый, возможно, и неповоротливый, но так или иначе необходимый любому сообществу.

Границу между первыми и вторыми возможно провести социологически, но в жизни она едва различима. Не потому только, что вся коммунистическая система, естественно, бюрократична, что в ней легко находят укрытие и политическая. и административная бюрократия, но и потому, что члены партии выполняют также ж различные полезные административные функции. Кроме того, прослойка политических бюрократов не может сосредоточить в своих руках абсолютно всех привилегий и не поделиться крохами с другими бюрократическими категориями.

Далее здесь важно обратить внимание на определенные существенные различия между упомянутой политической властью и бюрократией, возникающей в процессе концентрации современного производства (монополии, компании, госсобственность). Не секрет, что в капиталистических монополиях неудержимо растет число служащих. Характерно это и для национализированных отраслей западной промышленности. Разница вот в чем: выделяясь спонтанно в особый слой, госслужащие и иные бюрократы в некоммунистических странах не определяют, тем не менее, судьбу собственности как таковой, тогда как бюрократы коммунистические именно этим и занимаются. Над теми бюрократами стоят политические правители, обычно выборные, или же непосредственно хозяева, в то время как над коммунистами, кроме них самих, ни правителей, ни хозяев нет. Там мы видим все же чиновников в современном государстве и современной капиталистической экономике, а здесь наблюдаем нечто иное, новое - новый класс.

Аналогично ситуации с любым собственническим классом, и в данном случае доказательством, что речь идет об особом классе, выступает собственность, а также взаимоотношения с другими классами. При этом и классовая принадлежность отдельного субъекта проверяется материальными и иными преимуществами, этой собственностью предоставляемыми.

Если понятие «собственность» рассматривать согласно формуле, воспринятой наукой еще из римского права, то есть как владение, пользование и распоряжение материальным продуктом, то упомянутая коммунистическая политическая бюрократия таким именно образом и поступает с национализированным имуществом.¹ А если индивидуальную принадлежность к этой бюрократии, к новому собственническому классу, рассматривать как использование преимуществ, предоставляемых собственностью, в данном случае - национализированным материальным продуктом, то принадлежность партийной, политической бюрократии к новому классу выражается в материальном вознаграждении - большем, чем то, которым общество обязано было бы оплачивать определенные функции, равно как и в привилегированном общественном положении, которое само по себе приносит всевозможные преимущества.

На деле собственность нового класса проявляется в виде исключительного права, монополии партийной, политической бюрократии на распределение национального дохода, регламентацию уровня заработков, выбор направлений хозяйственного развития, а также как распоряжение национализированным и другим имуществом, что в глазах обычного человека однозначно выглядит более удобной, обеспеченной и отнюдь не перегруженной трудом жизнью коммунистических функционеров.

Разрушая частную собственность в принципе, новый класс не мог базироваться на каком-нибудь вновь изобретенном ее подвиде. Частнособственнические отношения оказались не просто непригодными для реализации его господства, но и само их устранение являлось условием экономического преобразования нации. Свое могущество, привилегии, идеологию, привычки новый класс черпает из некоей особой, специальной формы собственности. Это - коллективная собственность, то есть та, которой он управляет и которую распределяет «от имени» нации, «от имени» общества.

По словам Джиласа, коммунистическая собственность более любой иной формы собственности тяготеет к исключительно определенным общественным отношениям. Он имеет в виду отношения между монополизированным управлением, которое осуществляет узкий, во всех смыслах обособленный круг лиц, с одной стороны, и, с другой - бесправной массой производителей: крестьян, рабочих, интеллигентов. Хотя этим указанные отношения все же полностью не ограничиваются, поскольку коммунистическая бюрократия владеет еще и монополией на распоряжение материальным продуктом.¹

Отсюда следует, что любое ощутимое изменение подобных общественных отношений, то есть отношений между держателями монополии на управление и теми, кто трудится, неизбежно должно было отразиться также на отношениях собственности. И наоборот: ослабление либо устранение монополии на распоряжение материальным продуктом изменило бы и упомянутые общественные отношения, то есть ситуацию, при которой одним принадлежит исключительное право управлять, а другим - обязанность трудиться.

При социализме общественно-политические отношения и собственность (тоталитаризм власти и монополия на собственность) сопрягаются и дополняют друг друга куда эффективнее, чем при любой иной общественной системе. Так и процесс образования нового класса прикрывался не только социалистическим фразерством, но и, что важнее, новыми - коллективными - формами собственности. Процессу индустриализации была поначалу необходима новая, коллективная, так называемая общественная социалистическая собственность, в которой фактически запрятана собственность политической бюрократии. Классовая сущность этой собственности скрывалась за ширмой общенациональных интересов.

 

⇐ Предыдущая12345Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: