Лингвистическая концепция Потебни.

Научное мировоззрение профессора Харьковского университета Александра Афанасьевича Потебни (1835–1891), воспитавшего целую плеяду талантливых (правда, уступавших своему учителю) исследователей и положившего начало направлению, вошедшему в историю науки под именем «потебнианства», во многом было связано с идеями, высказанными В. Гумбольдтом и интерпретированными X. Штейнталем, хотя отнюдь не повторяло их. Характерна и широта его интересов: помимо собственно лингвистических трудов наследие Потебни включает работы, посвященные литературоведению, фольклору, философии, мифологии. В то же время, сосредоточившись на таких проблемах, как взаимоотношение языка и мышления, внутренняя форма слова, развитие предложения и др., харьковский языковед, весьма критически оценивавший натурализм Шлейхера и его реконструкционные увлечения, остался практически в стороне и от младограмматизма вообще и от столь остро стоявшего в последней трети XIX в. вопроса о звуковых законах в частности.

При изложении взглядов Потебни (его теоретические положения сформулированы в ранней работе «Мысль и язык» (1862) и многотомном исследовании «Из записок по русской грамматике», две первые части которого были защищены в качестве докторской диссертации в 1874 г.) приходится учитывать определенное своеобразие его языка и стиля, в какой-то степени усложняющее выделение основных теоретических положений и их последовательное и непротиворечивое изложение. Тем не менее большинство исследователей, анализируя взгляды харьковского языковеда, формулируют их следующим образом:
– язык и мышление находятся в сложных и противоречивых отношениях друг с другом. С одной стороны, «область языка далеко не совпадает с областью мысли (ср. творческую мысль живописца, музыканта, шахматиста)»; с другой – «язык есть необходимое условие мысли отдельного лица даже в полном уединении… средство не выражать уже готовую мысль, а создавать ее… он не отражение сложившегося миросозерцания, а слагающая его деятельность»;
– язык представляет собой не сложившийся продукт, а деятельность, поток непрерывного словесного творчества. Поэтому слово приобретает смысл только в речи, функционируя в составе предложения и проявляя свои свойства по отношению к другим словам: «…Вырванное из связи слово мертво, не функционирует, не обнаруживает ни своих лексических, ни тем более формальных свойств, потому что их не имеет». Отсюда следует, что реально слово всегда имеет одно значение, поскольку «малейшее изменение в значении делает его другим словом»;
– в каждом слове выделяются три элемента: членораздельный звук, представление и значение. При этом «уже при самом возникновении слова между его значением и представлением, т. е. способом, каким обозначено это значение, существует неравенство: в значении всегда заключено больше, чем в представлении». Поэтому значение, имеющее более широкий характер, стремится оторваться от сравнительно узкого представления (ср. соотношение слова «защита» со словом «щит»), в результате чего между ними растет несоответствие, могущее привести к забвению представления;
– в слове наличествуют два содержания: субъективное и объективное. Первое представляет собой ближайшее этимологическое значение слова и всегда содержит в себе только один признак; второе является дальнейшим и может содержать множество признаков (например, стол может иметь ряд признаков, но слово «стол» значит только «постланное», что и дает возможность обозначать им всякие столы независимо от формы, величины, материала и т. п.). «…Ближайшее значение слова народно, между тем как дальнейшее, у каждого различное по количеству и качеству элементов лично»;
– поскольку отсюда вытекает, что нельзя найти двух человек, которые вкладывали бы одинаковое содержание в слово, совершенное, полное понимание в процессе общения невозможно, вследствие чего «всякое понимание есть непонимание, всякое согласие в мыслях – вместе несогласие». Поэтому невозможен и перевод с одного языка на другой без определенного изменения смысла, ибо слово первого не может быть тождественно слову второго, даже если оба относятся к одному и тому же предмету или явлению;
– если исключить это второе (субъективное) значение, то в слове «останется только звук, т. е. внешняя форма, и этимологическое значение, которое тоже есть форма, но только внутренняя»;
– внутренняя форма может быть определена по-разному. Помимо квалификации ее как ближайшего этимологического значения она понимается как а) отношение содержания мысли к сознанию, показывающая, как представляется человеку его собственная мысль; б) центр образа, т. е. один из его признаков, преобладающий над прочими признаками; в) «образ образа», т. е. представление;
– кроме конкретного (частного или лексического) значения, слово заключает в себе «указание на один или несколько общих разрядов, называемых грамматическими категориями, под которые содержание этого слова подводится наравне с содержанием многих других». Они тесно связаны с лексическим значением, поскольку «вещественное и формальное значение слова составляют один акт мысли»;
– важнейшим понятием грамматики являются грамматическая форма, которая представляет собой «значение, а не звук». Ее нельзя отождествлять с окончанием, поскольку многие грамматические формы в определенных случаях не имеют звукового обозначения: «Если при сохранении грамматической категории звук, бывший ее поддержкою, теряется, то это значит не то, что в языке ослабело творчество, а то, что мысль не нуждается более в этой внешней опоре, что она довольно сильна и без нее, что она пользуется для распознавания другим, более тонким средством, именно знанием места, которое занимают слова в целом, будет ли это целою речью или схемою форм»;
– таким образом, грамматическая форма представляет собой прежде всего семантико-синтаксическое понятие и может выражаться не только формальными элементами слова, но и синтаксическими связями. При этом «нет формы, присутствие и функция коей узнавались бы иначе как по смыслу, т. е. по связи с другими словами и формами в речи и языке»;
– отсюда следует, что распространенная в первой половине XIX в. точка зрения, согласно которой отпадение аффиксов отражает процесс падения и, следовательно, «вырождения языка», является ошибочной; «факт состоит в стирании флексий, рассматриваемых как звуковые элементы, но не в уменьшении общего количества форм и не в потере формальности в языках, ее вырабатывающих»;
– основные грамматические категории (части речи) представляют собой исторические категории, проходящие в своем развитии ряд этапов. Первобытное слово напоминало причастие, в котором были слиты именные и глагольные категории; затем из него выделяются категории существительного и прилагательного, а дальнейшая эволюция человеческой мысли и человеческого языка приводит к появлению глагола, все более вытесняющего существительное, где это возможно;
– грамматические категории возникают и изменяются в предложении, которое, в свою очередь, изменяются вместе с ним. Поэтому «из основного взгляда на язык как на изменчивый орган мысли следует, что история языка, взятая на значительном протяжении времени, должна давать ряд определений предложения». Причем нельзя, как это делали представители лингвистического логицизма (к которым относится и Ф.М. Буслаев), понимать предложение как выражение логического суждения, поскольку они отнюдь не тождественны и не параллельны друг к другу;
– для наиболее развитых формальных языков (к которым относятся и индоевропейские) для наличия самостоятельного предложения необходимо (за исключением случаев опущения) наличие глагола в собственном смысле слова, без причисления к нему причастных форм. «Поэтому, определивши такой глагол, тем самым определим minimum того, что должно заключаться в предложении этих языков»;
– в своем развитии предложение прошло ряд стадий, отражающих этапы развития мышления. Основных этапов в эволюции предложения два: именной и глагольный. «Предикативность и атрибутивность имени, иначе – именной характер предложения, увеличивается по направлению к древности. Вместе с этим увеличивается конкретность языка». Напротив, на более поздних стадиях «видно… стремление сосредоточить предикативность в глаголе на счет предикативности имени и причастия». Отсюда можно сделать вывод, что «прогресс в языке есть явление несомненное»;
– язык в целом, отражая свое историческое развитие, представляет собой совокупность разновременных наслоений. «Прежде созданное в языке двояко служит основанием новому: частью оно перестраивается заново при других условиях и по другому началу, частью же переменяет свой вид и значение в целом единственно от присутствия нового. Согласно с этим поверхность языка всегда более-менее пестрит оставшимися наружи образцами разнохарактерных пластов».

Билет 10

1.Агглютинация - образование в языках грамматических форм и производных слов путём присоединения к корню или к основе слова аффиксов, имеющих грамматические и деривационные значения. Аффиксы однозначны, то есть каждый из них выражает только одно грамматическое значение, и для данного значения всегда служит один и тот же аффикс. Аффиксы следуют друг за другом, не сливаются ни с корнями, ни с другими аффиксами, и их границы отчётливы. Это наблюдается, например, в большинстве алтайских и финно-угорских языков: иш — «дело», «работа», -чи — словообразовательный аффикс (ишчи — «рабочий»), -лер, -имиз, -ден — словоизменительные аффиксы, имеющие соответственно значения числа (множественное число), принадлежности (1-е лицо множественного числа) и падежа (исходный падеж). Пример агглютинации на материале турецкого языка: ev — существительное со значением «дом», ler — суффикс-показатель множественного числа, im — суффикс, выражающий принадлежность (1-е лицо единственного числа), de — суффикс, передающий местный падеж. В итоге получаем четырехморфемную структуру: evlerimde (перевод: В моих домах).

Фузия (лат. fusio — слияние) — способ соединения морфем, при котором фонетические изменения (чередования) на стыке морфем делают неочевидным место морфемной границы.

Примером фузии, является само слово fusio; в нём соединены корень fu(n)d- и суффикс -tio, причём -d и t- накладываются друг на друга и дают -s-, «через которое» проходит морфемная граница. Это частичная фузия (так как fu- бесспорно принадлежит корню, а -io суффиксу). Примером полной фузии является, например, русский инфинитив стричь, где нельзя бесспорно выделить суффикс; обычная морфема -ть благодаря чередованию «слита» с последним согласным корня -г и «растворена» в корне: стриг+т'=стрич'.

Синтетизм и аналитизм языков. В синтетических языках грамматические значения выражаются внутри слова, в аналитических – с помощью служебных слов (артиклей, вспомогательных глаголов, предлогов) и порядка слов в предложении. К синтетическим языкам принадлежат все славянские языки (кроме болгарского), санскрит, древнегреческий, латынь, литовский, якутский, немецкий, арабский, суахили и мн. др. В этих языках есть также аналитические черты.

К языкам аналитического строя относятся все романские языки, болгарский, английский, датский, новогреческий, новоперсидский и мн. др. Аналитические способы в этих языках преобладают, однако в той или иной мере используются и синтетические грамматические средства. Наиболее высокой степенью аналитизма характеризуются английский и романские языки.

Так, в английском значительно меньше реляционных форм, чем в синтетических языках. Большинство личных форм глагола образуются не флексией, а служебным словом. Основа английского слова почти всегда самостоятельна, слова легко переходят из одной части речи в другую, широко используется сложение корней и слов. Аналитически выражаются не только грамматические, но и лексические значения, ярким примером чего является образование глагольных лексем сочетанием основы с послелогами. Порядок слов в предложении всегда грамматически значим. Все эти черты указывают на аналитический строй современного английского языка

2.. Бодуэн де Куртенэ совершил переворот в науке о языке: до него в лингвистике господствовало историческое направление — языки исследовались исключительно по письменным памятникам. Он же в своих работах доказал, что сущность языка — в речевой деятельности, а значит, необходимо изучать живые языки и диалекты. Только так можно понять механизм функционирования языка и проверить правильность лингвистических теорий.

Бодуэн де Куртенэ в течение многих лет изучал разные индоевропейские языки, писал свои научные труды не только на русском и польском, но и на немецком, французском, чешском, итальянском, литовском и других языках. Работая в экспедициях, исследовавших славянские языки и диалекты, он фиксировал их фонетические особенности. Его открытия в области сопоставительного (типологического) анализа славянских языков предвосхитили появление идей, которые позднее нашли своё отражение в работах выдающегося типолога-слависта Р. О. Якобсона. Эти исследования позволили Бодуэну де Куртенэ (с учётом идей рано умершего младшего коллеги, талантливого Н. В. Крушевского — также поляка, работавшего в Казани) создать теорию фонем и фонетических чередований. Теория изложена в его «Опыте фонетических чередований» (1895). Её логическим продолжением явилась созданная учёным теория письма. Таким образом, Бодуэн выступил основоположником фонологии и предшественником теории Н. С. Трубецкого.

Бодуэн де Куртенэ первым начал применять в лингвистике математические модели. Доказал, что на развитие языков можно воздействовать, а не только пассивно фиксировать все происходящие в них изменения. На основе его работ возникло новое направление — экспериментальная фонетика.

Подготовил третью и четвёртую редакции словаря В. И. Даля, уточнив этимологии, исправив разделение на гнёзда (у Даля часто произвольное), а также пополнив его новыми словами, в том числе внеся отсутствовавшую у Даля вульгарно-бранную лексику. За свои дополнения был подвергнут жёсткой критике, в советское время «Бодуэновский словарь Даля» не переиздавался. Переиздания советского времени опираются на оригинальный текст второго издания словаря Даля; версия Бодуэна обычно считается самостоятельным словарём.

Бодуэн де Куртенэ активно интересовался искусственными языками, неоднократно выступал сторонником эсперанто. В октябре 1907 года он участвовал вместе с Отто Есперсеном и другими учёными в международной делегации по принятию международного вспомогательного языка (фр. Délégation pour l'Adoption d'une Langue Auxiliaire Internationale) в качестве её вице-председателя. Был лично знаком с Л. М. Заменгофом, основателем эсперанто, но эсперантистом себя не считал.

Работая в Казани в 1874—1883 гг., учёный основал Казанскую лингвистическую школу, в рамках которой расцвёл талант крупнейшего учёного В. А. Богородицкого, под его непосредственным влиянием проходило становление замечательных русских лингвистов XX века Л. В. Щербы и Е. Д. Поливанова. Некоторые из трудов Бодуэн де Куртенэ были напечатаны в воронежском журнале «Филологические записки».

Билет 11

1.