Похождения Ландона Уорнера 2 глава

Одним из самых успешных изготовителей красок в Париже конца XIX века был Жюльен Танги, прозванный «папашей». Он некогда отбывал срок на диверсионном корабле, и эта деталь биографии, несомненно, располагала к папаше Танги некоторых постимпрессионистов, которые и являлись его основными клиентами. У Танги отоваривались Поль Сезанн и Эмиль Бернар, который сравнивал поход в лавку Танги с посещением музея. Другим известным, хотя и неплатежеспособным клиентом был Винсент Ван Гог, даже написавший три портрета папаши Танги. Первый, созданный в 1886 году, выдержан в темно-коричневой гамме, и Танги кажется на нем скорее чернорабочим, на род его деятельности намекают лишь легкие оттенки красного на губах и зеленого на фартуке. Весной 1887 года Ван Гог, экспериментируя с красным и зеленым цветами, кардинально сменил палитру, и два других портрета Танги стали гимном цвету. Отношения художника и супругов Танги были сложными. Мадам Танги частенько сетовала, что муж слишком много товаров отпускает Ван Гогу в кредит, а живописец, в свою очередь, периодически жаловался на то, что некоторые краски из лавки Танги недостаточно яркие. Возможно, его жалобы имели под собой основания, поскольку откуда-то в палитре знаменитого художника взялись краски, которые быстро поблекли. К примеру, доказано, что цветы на картине, долгое время называвшейся «Белые розы», изначально были не белыми, а розовыми, поскольку ученые обнаружили следы крапп-марены.

С конца XVIII века в палитре художников появляется все больше и больше новых красок, которых я не коснусь в рамках этой книги. Наиболее важными стали хром, его выделил в 1797 году Луи Никола Воклен из крокоита; кадмий, случайно обнаруженный в 1817 году немецким химиком Ф. Штромейером; и «анилиновые краски», выделенные юным химиком Уильямом Перкином в 1856 году.

 

 

Параллельно с этим художники открывали для себя хорошо забытые краски прошлого. Дом Шекспира в Страдфорде-на-Эйвоне привлекает толпы туристов. В 2000 году его отреставрировали и попытались воссоздать историческую обстановку XVI века, в которой рос Шекспир. К примеру, «расписное сукно», более дешевая альтернатива гобеленам, которые не мог себе позволить представитель среднего класса, выполнили из набеленного льняного полотна, нанеся узор в виде обнаженных путти и сатиров охрой, известковыми белилами и сажей в той же технике, как их могли исполнить стэнфордские художники. А на кровати лежат покрывала поразительно ярких зеленых и оранжевых цветов по моде того времени. Ткани выполнены из смеси льна и шерсти, окрашенной растительными красителями, которые после 1630 года в Англии уже не производились.

В последнее время наблюдается тенденция воссоздавать аутентичную обстановку в домах-музеях по всему миру: от колониального Вильямсбурга в Виргинии, ставшего центром производства красок в XVIII веке, до тюдоровского Плас-Маур в Северном Уэльсе, где были воссозданы оригинальные декорации стен: пышнотелые и практические обнаженные кариатиды, нарисованные яркими органическими красками, поражают посетителей, привыкших думать, что в эпоху Тюдоров предпочитали побелку и пастельную гамму. Специалист, консультировавший музейных работников по вопросам выбора красок, даже спросил меня в шутку, взяла ли я с собой солнечные очки, чтобы невзначай не ослепнуть.

На самом деле попытка вспомнить хорошо забытое старое не нова. Римляне копировали полихромную технику греков, а китайцы использовали опыт предшествующих династий, трактат Ченнини был попыткой зафиксировать на бумаге те знания, которые могли исчезнуть. В 1880-х годах дизайнер Уильям Моррис, один из друзей Холмана Ханта, возглавил движение за воскрешение старых красок, вытесненных анилиновыми (их Моррис называл отвратительными, призывая по-новому взглянуть на старинные краски и увидеть, какими великолепными они были). Это напоминает обычный конфликт поколений, когда мы сперва считаем, что у родителей было черно-белое прошлое, а потом радуемся, обнаружив, что они тоже любили яркие цвета.

Одно из самых неординарных событий в истории живописи произошло в VIII веке в Византии, где едва не уничтожили все иконы после того, как патриархи Церкви заявили, что живопись — это своего рода сотворение кумира и противоречит Божественным заповедям. После горячих споров стороны все же пришли к выводу, что иконы прославляют Господа, причем уже сами краски являются гимном Его величия, поэтому даже сегодня православный иконописец инстинктивно выберет по возможности природные красители.

В моем блокноте осталась пометка: «До знака „Болото“, а потом идти по другой стороне дороги». Я искала студию Айдана Харта, иконописца из Новой Зеландии. В прошлом брат Айдан провел шестнадцать лет послушником в православном монастыре, а потом его благословили на вступление в брак. Он жил в очень отдаленном районе на границе с Уэльсом, и это место как нельзя лучше подходило для работы с натуральными красителями. Айдан не был безоговорочным пуристом, и на его полке рядом с банками, наполненными камнями с берегов сибирских рек и плодами турецких деревьев, вполне мирно соседствовали цинковые белила и другие краски фабричного производства. Однако после долгих лет он убедился, что естественные красители соответствуют не только его пониманию красоты, но и религиозным убеждениям.

Айдан сказал мне замечательные слова, впоследствии ставшие лейтмотивом всех моих путешествий: «Естественные краски не совершенны, и в этом их прелесть». То же самое потом не один раз повторяли мне люди, имеющие дело с красками. Чтобы пояснить свою точку зрения, Айдан высыпал на ладонь немного порошка ультрамарина, изобретенного в XIX веке: «Кристаллы имеют одинаковый размер, а значит, будут слишком равномерно отражать цвет, картина не будет так играть, как если бы вы использовали настоящий природный ультрамарин».

Айдан работает в традиционной манере. Сначала он наносит на доску из ясеня или дуба грунтовку, затем несколько слоев клея, сваренного из кроличьих шкурок, который прежде, чем в него добавят воду, выглядит как тростниковый сахар демерара и отдает зоомагазином, а потом натягивает сверху кусок холста, и если доска вдруг треснет, ее всегда можно будет поменять, не повредив картину. После этого Айдан наносит еще несколько слоев клея и мела и шкурит холст с помощью песка, пока доска не становится белой. В православии считается, что внутри каждого живого существа пребывает свет, и потому иконопись начинается именно со света, который потом проступает сквозь краски и позолоту.

Харт в разговоре со мной подчеркнул, что иконы — это не просто изображение, поскольку цель художника в данном случае не имитировать природу, а воссоздать реальность, то есть показать не то, что вы видите, а то, что есть на самом деле. Именно поэтому фигуры святых часто не влезают в раму, показывая, что здесь нет обычных с нашей точки зрения границ, а здания имеют странную перспективу, и зритель может видеть их и справа, и слева, и сверху, и снизу, поскольку Господь точно так же видит сразу весь мир. Использование природных красителей как нельзя лучше отвечает православному учению, поскольку в православии считается, что человек, как и все сущее, был сотворен чистым, но не совершенным и смысл жизни — реализовать свой потенциал. Некую параллель можно увидеть в том, как художник измельчает камень, чтобы сделать краску и нарисовать ею румянец на щеках святого.

В любой коробке с красками вы также найдете и множество подобных историй, в которых сплетаются священное и мирское, ностальгия по старым добрым временам и новшества, тайны и мифы, — это истории о людях, которых невозможно остановить в их стремлении к прекрасному. Но свое путешествие с палитрой я начну с самого начала, с самых первых красок, и расскажу вам о художниках, которые в один прекрасный день проснулись и обнаружили, что лишились красок. Но не будем забегать вперед: обо всем вы узнаете по порядку.

Глава 1

Охра

Цель искусства не только в том, чтобы доставлять удовольствие, оно должно быть взаимосвязано с жизнью, дабы воодушевлять нас.

Сэр Кеннет Кларк

Среди озер Италии в Центральных Альпах есть одна долина, где можно увидеть древние наскальные росписи. Петроглифы Валь-Камоники, которые входят в список всемирного наследия ЮНЕСКО, иллюстрируют жизнь людей эпохи неолита. На некоторых рисунках мы видим оленей с чересчур ветвистыми рогами, слишком худых, чтобы их мясом наесться, на других — фигуры охотников с длинными конечностями, похожими на палочки, а в руках у них копья, тоже похожие на палочки. В одной из пещер на стене вырезана огромная бабочка. В тот же день, что и я, в Валь-Камонику приехала целая толпа немецких школьников, которые выстроились в очередь, чтобы скопировать рисунок пятитысячелетней давности, и мне, к сожалению, не удалось рассмотреть все детали.

Но в более спокойном месте, куда не водили туристов, на темном склоне я обнаружила изображения двухэтажных зданий с островерхими крышами. Их было около пятидесяти штук. И, честно говоря, я не испытывала особого трепета, разглядывая их. Это походило на доисторическую риелторскую компанию или архитектурную мастерскую, хотя, может быть, здесь жили обычные люди, которые вырезали в камне события обыденной жизни. Краски с этих рельефов давным-давно смыли альпийские дожди, но, пока я сидела, пытаясь представить прошлое этого места, мой взгляд упал на небольшой камень, цвет которого отличался от окружавших его булыжников. Камень явно был здесь чужаком. Взяв его в руки, я обнаружила нечто удивительное. Вообще-то моя находка не выглядела многообещающей, просто грязно-коричневый обломок в форме куриного сердца — сужающаяся кверху пирамида с плоским основанием. Однако держать его было чрезвычайно удобно, камешек так и ложился в руку. Мне стало ясно, что передо мной охра из арсенала древнего художника. Я поплевала на верхушку и, стерев грязь, обнаружила, что камень на самом деле темно-желтого цвета, как пожухлое сено. Я нарисовала свой вариант двухэтажного домика, попытавшись его раскрасить охрой, и краска легла идеально, без комочков. Странно было осознавать, что человек, последним державший эту охру в руках, художник, чьи пальцы отпечатались на обломке, умер около пяти тысяч лет назад. Скорее всего он (а может, это была женщина?) выбросил камешек, поскольку стер его почти до конца, а я нашла.

Охра — оксид железа — была самой первой краской. Ее использовали на всех населенных людьми континентах с момента возникновения живописи, и охра стала неотъемлемой частью палитры чуть ли не каждого художника. Античным источником лучших сортов охры был город Синоп на побережье Черного моря, ныне принадлежащий Турции. Охра ценилась так высоко, что ее даже клеймили особой печатью, получившей название «синопской», а саму краску вскоре стали повсеместно называть «синопией». Первые белые колонизаторы называли коренных жителей Северной Америки «краснокожими», поскольку те раскрашивали свои тела охрой для защиты от злых духов и насекомых в летний зной. На горе Бомву-Ридж в Свазиленде (в языке зулусов «бомву» означает «красный») археологи обнаружили рудники, на которых, по крайней мере сорок тысяч лет назад, добывали красные и желтые красители для нательной живописи. Само слово «охра» имеет греческие корни и переводится как «бледно-желтый», но постепенно его стали использовать для обозначения более ярких оттенков, а сегодня охрой называют почти всякий краситель из щелочноземельных элементов, хотя, строго говоря, это природный пигмент, имеющий в своем составе гематит, или железную руду.

Крупные месторождения охры обнаружены в местечке Люберон на юге Франции и в тосканской Сиене. Мне нравится представлять, что мой маленький кусочек охры был привезен именно оттуда торговцами времен неолита, которые выменяли такие красящие камни на меха, добытые в горах. Ченнино Ченнини писал, что в детстве, гуляя с отцом по Тоскане, он находил охру. Вообще-то в мире есть много мест, где добывают охру, от Сиены до Ньюфаундленда и Японии, но мне захотелось отправиться на поиски первой краски в Австралию, поскольку именно там существовала самая длительная живописная традиция в истории. Если маленький кусочек охры, которому «всего лишь» пять тысяч лет, заворожил меня волшебным образом, то какие же чувства я смогу пережить в Австралии, где художники рисовали охрой более сорока тысяч лет назад? Я знала, что в сердце Австралии эта древняя традиция в последние годы превратилась в одно из самых интересных направлений современной живописи.

Перед тем как отправиться в путь, я позвонила своему приятелю, антропологу из Сиднея, который много лет изучает племена аборигенов. В процессе разговора я делала пометки в блокноте и, повесив трубку, прочла: «1) Потребуется очень много времени. 2) Охрой торгуют до сих пор. 3) Это мужская сфера. Будь осторожна!»

Последний пункт я подчеркнула несколько раз. Похоже, самая распространенная краска была еще и самой таинственной, так что исследование обещало оказаться куда более запутанным, чем я предполагала.

Сидней

Хетти Перкинс, коренная жительница Австралии и одна из кураторов галереи Нового Южного Уэльса, весьма занимательно рассказывала мне о той таинственности, которой окутаны традиции аборигенов. Мы пили кофе после церемонии открытия организованной ею ретроспективы искусства аборигенов.

— Это покрывало, — объясняла Хетти, положив ладонь на мой блокнот. — А вот это Австралия, — продолжила она, показав на деревянный стол. — Поднимаешь бумагу, а под ней все самое важное. Многие картины напоминают такое покрывало. Мы не понимаем до конца их смысла, но знаем, что это и есть воплощение нашей страны.

Мне захотелось узнать, довелось ли самой Хетти заглянуть под покрывало.

— Увы. Я не вправе расспрашивать об этом аборигенов. Время еще не наступило.

Вечером я подвела итог: мне предстоит искать краски, но никто не раскроет мне секретов картин, нарисованных этими красками. Я всегда уважала чужие тайны. Но вдруг я смогу найти в Австралии хоть что-то, что поможет мне понять очарование охры?

Дарвин

Сначала мне предстояло найти саму охру, причем сразу в огромных количествах. Кто бы мог подумать, что северная оконечность континента — это огромное месторождение охры, ее даже добавляют в бетон. Когда я очутилась в Дарвине, то в первое же утро вышла прогуляться вдоль пляжа, который широко известен среди местного населения благодаря своим цветам. Скалы напоминали малиновое мороженое. Как будто легендарному предку местных аборигенов поручили смешивать желтую, белую, оранжевую и красную краски, чтобы получить коричневый, но он бросил работу на полпути, отвлекшись на пробегавшего мимо опоссума, в итоге краски так и высохли разноцветными завитками. Гематит походил на брызги крови на светлых скалах. Я измельчила несколько камешков, разбавила получившийся порошок морской водой, и оказалось, что этим раствором можно рисовать, к примеру, на коже. В отличие от итальянской охры, здешние красители были зернистыми. Вряд ли кто-то поедет за многие мили, чтобы заполучить такую краску, хотя я сама-то поехала как миленькая.

На востоке я увидела освещенный солнцем полуостров Арнемленд. Это родина аборигенов, куда чужаков пускают только по приглашениям. На многих картах полуостров так и остался белым пятном, поскольку считается, что чужакам просто нет надобности знать об этом месте. Я сидела на каменных плитах, наблюдая за тем, как розовеет утреннее небо, и размышляла о красках Арнемленда: откуда они взялись и куда потом делись.

Торговля охрой

Некогда вся Австралия была сетью факторий. Повсюду — от полуострова Арнемленд на севере и до южной оконечности континента, от западного побережья до пляжей Квинсленда — племена аборигенов собирались на так называемые корробори, шумные ритуальные сборища, сопровождавшиеся песнями и плясками, а заодно обменивались ценными товарами. Это был естественный способ приобрести необходимые в хозяйстве инструменты и материалы, а также мирным образом наладить взаимоотношения с соседями. Возник обычай каждый сезон устраивать подобные «торговые сессии», на которых заодно заключались мирные договоры и решались различные споры. Можно было, к примеру, обменять бумеранг на копье, и сделку отмечали на корробори, а по-настоящему качественная охра была одним из наиболее ценных предметов обмена.

Вилга Миа, что находится в национальном заповеднике Кэмпбелл в Западной Австралии, — один из наиболее почитаемых приисков охры на континенте. В 1985 году Николас Петерсон и Рональд Ламперт рассказали миру о том, как побывали там в сопровождении владельцев приисков, аборигенов из племени вальбири, причем исследователям пришлось просить разрешения не только у юридических хозяев, но и у духов, которые, по местным поверьям, обитают под землей. Прежде чем войти в шахту с факелами и топорами, местные жители молятся духам, прося пощадить их, а потом еще приходится уговаривать дух самой шахты отдать немного породы. До 1940-х годов охру выменивали у южных племен на копья, а у северных — на бумеранги; более того, ее добывали вплоть до 1980-х, правда, в конце XX века собирали ценный краситель уже не в плетеные подносы, а в пластиковые ведра.

Другое известное месторождение охры находится в заповеднике Флиндерс на юге континента. Вероятно, тысячелетиями экспедиции аборигенов направлялись в этот район к югу от озера Эйр. Исследователь австралийских аборигенов Изабель Макбрайд описывает, как они отправлялись в двухмесячное путешествие, преодолевая тысячу миль до местечка под названием Парачильна, чтобы собрать «красное золото». Обычно каждый из участников подобного похода возвращался с двадцатью килограммами охры в виде круглых плиток, которые складывали в заплечный мешок из шкуры кенгуру или опоссума, а на голове несли большие камни для помола муки. Путешествовали, как правило, группами по семь-девять человек. Должно быть, весьма впечатляющее зрелище.

В 1860 году на континент прибыли белые фермеры, и начались стычки, которые власти Аделаиды, столицы Южной Австралии, назвали «охряными войнами». Правда, причина конфликта связана не с охрой напрямую, а скорее с тем, что происходило по пути к священным приискам. Аборигены плевать хотели на передел земли, а вот овцы, которых белые привезли с собой, их очень даже интересовали, и, отправляясь 36 к приискам, они периодически прихватывали с собой овечку-другую. Белые сурово наказывали туземцев, вешая их за кражу овцы или барана; на жестокость аборигены отвечали тоже жестокостью. Сотрудник Южноавстралийского музея Филипп Джонс в своей статье отмечал, что к ноябрю 1863 года стычки превратились в настоящую резню и даже по прошествии ста лет представители коренного населения не забыли, где именно разъяренные поселенцы убили десятки аборигенов. Словом, в 1860-х годах обе стороны конфликта изводили друг друга насилием, и так продолжалось, пока кому-то в правительстве не пришло в голову решение. Нельзя остановить аборигенов, отправляющихся на прииски, но что, если перенести прииски поближе? Невероятно, но в 1874 году власти так и сделали, правда, перенесли не тот прииск.

Сторонники этого смелого решения не смогли убедить ни одного перевозчика перевезти красные камни из Парачильны, поскольку туда попросту не могли проехать телеги. Вместо этого они доставили к озеру Эйр четыре тонны охры с прииска, традиционно принадлежавшего племени каура. Авантюра заняла несколько недель, дороги позволили это сделать. Доставив охру, власти поручили немецким миссионерам распределять ее среди аборигенов в надежде, что, получив ценный материал в избытке, те переключат свое внимание на что-то другое.

Не тут-то было. Даже вся красная охра каура не смогла бы удержать аборигенов, живших в районе озера Эйр, от ежегодного похода. И причин тому — три.

Во-первых, это было своего рода паломничество. К примеру, вы можете купить лурдскую воду в Лондоне, но куда приятнее пить ее во Франции, куда вы добрались, преодолевая трудности, а в груди тем временем рос религиозный экстаз. У аборигенов существовал целый ритуал, связанный со сбором охры, который нельзя было заменить прогулкой в миссию ради мешка с тремя камешками, следовало пройти весь путь от и до.

Во-вторых, охра — важнейший предмет обмена. Торговля возможна при условии, что один ценный предмет меняется на другой ценный предмет. Но, спрашивается, что ценного в краске, которую раздают бесплатно? Ее нельзя выменять на жемчужные раковины с побережья Кимберли или на вожделенный табак питури. Из листьев питури готовили жевательную смесь, вызывавшую эйфорию, и старейшины нескольких других племен хранили секрет смеси в тайне. Обмен охры на питури был вполне справедливым: один секрет на другой.

В-третьих, охру использовали для ритуальной раскраски, и краска племени каура не обладала нужными свойствами. В 1882 году журналист Т. Мэйзи писал: «Туземцы не будут использовать охру каура, поскольку она не дает желаемого блеска, который вызывает зависть у прочих племен». Скорее всего, для Мэйзи этот факт — лишь подтверждение любви примитивных племен ко всякого рода «блестяшкам», но существуют и другие объяснения. Свет есть проявление священного начала, и почти во всех религиях и верованиях свет наделяют сакральными свойствами. Возможно, покрывая себя блестящей краской, аборигены не просто выражали символическое отношение к священному, но и воплощали священное.

— А, питури! Знаю-знаю, вкус мерзкий, но бодрит, как десять чашек кофе! — сказал мне Роки Ли, с которым мы познакомились в Галерее искусства аборигенов в Дарвине.

Раньше Роки был рейнджером в национальном 38 парке Какаду, но последние пять лет в основном играет на традиционном духовом инструменте диджериду. Роки — полукровка. Его отец — обосновавшийся в Австралии выходец из Китая, а мать — аборигенка, поэтому сам Роки с гордостью считает себя представителем сразу трех культур. По будням он живет в городе, а в выходные любит ездить на охоту.

— Скоро сезон охоты на гусей. Мы устраиваем засаду и готовим связку копий, которые бросаем в воздух, когда гуси подлетают ближе. Даже не целимся.

Иногда Роки и его товарищи делают специальную смесь из белой глины и яиц чайки, которой рисуют полоски на лице перед охотой, как объяснил мой собеседник, «чтобы дать знать матери-природе, что мы тут». Кроме того, охотники покрывают древки копий белой краской.

— На удачу? — заинтересовалась я.

— Да нет, просто так их легче искать после охоты.

Роки провел мне экскурсию по галерее. Как и многие другие галереи в Дарвине, она разделена на две части. В первой зрителям демонстрируют огромные абстрактные полотна из Центральной пустыни, которые по большей части выполнены акриловыми красками, и даже связующее вещество — не традиционное масло, а пластик, тогда как во второй собраны картины с Северных Территорий. Я знала, что у меня еще будет возможность увидеть картины из Центральной Австралии по мере того, как я буду продвигаться на юг, и надеялась, что узнаю о ярких красках, которыми выполнены картины. А вот северяне до сих пор рисуют натуральной охрой, как и в 1912 году, когда этнолог сэр Болдуин Спенсер начал собирать предметы искусства племен Арнемленда, хотя сегодня чаще используют синтетические связующие вещества, поскольку они более доступны и долговечны, чем нектар орхидеи или яйца морской чайки.

Изначально коренные жители Северной Австралии рисовали картины на коре эвкалипта, теперь в основном используют холсты, отчасти из экологических соображений, отчасти потому, что это требование рынка, ведь в наши дни полотна создают ради прибыли, а не ради искусства. На холст наносят узоры из диагональных и вертикальных полосок. Подобную технику, по-видимому, индонезийские торговцы, которых аборигены называли «макассан» («черные люди»), завезли с острова Сулавеси (ныне территория Индонезии) за несколько столетий до того, как на континент прибыли первые белые поселенцы. Это своего рода напоминание о том, что здешняя культура никогда не развивалась изолированно, а, напротив, испытывала влияние Индонезии, Полинезии, Китая и т. д. Интересно, что эта техника создает оптическую иллюзию. Из-за четко прорисованных параллельных линий возникает эффект мерцания, который также присутствует на картинах современной британской художницы Бриджит Райли. Картина выглядит так, словно написана нетвердой рукой, но на самом деле, по мнению критиков, это сделано специально, чтобы она получилась более живой.

Картины северян в высшей степени символичны. Показательны, например, изображения человека-молнии Намарркона, окруженного ореолом электричества. В конечности его воткнуты топоры (подобно тому, как люди вонзают их в бревна), и он готов в любой момент броситься на тех, кто дерзнул нарушить запреты. Или взять великана по имени Лума-Лума, падкого до женщин и убитого разъяренными мужчинами, правда, уже после того, как Лума-Лума рассказал им свои лучшие истории и населил местные озера рыбой баррамунди. На других картинах мы видим тотемы племен — рыб, кенгуру, черепах и крокодилов, расположенные вокруг изображений людей. Когда я впервые разглядывала одно из изображений черепахи, то сначала решила, что диагональные линии вокруг нее нарисованы исключительно для красоты. Однако чуть позже я всю ночь дежурила вместе с группой ученых и наблюдала, как гигантская черепаха откладывает яйца на пустынном острове неподалеку от Дарвина. Увидев, как самка медленно ползет в океан после кладки яиц на том самом пляже, где и сама появилась на свет лет эдак сорок назад, я поняла, что линии четко повторяют следы ее плавников на песке.

Традиционный уклад жизни аборигена имеет смысл лишь в контексте того времени, когда из изначального ила, моря или неба появились его предки и принесли с собой первый рассвет. На английский язык это первоначальное состояние переводится как «сновидение» или «эра сновидений», причем сон здесь не обозначает что-то случившееся в прошлом. Скорее это вселенная, существующая параллельно обыденной, мир, подобный тому, в котором мы действуем, пока спим. В системе традиционных представлений аборигенов эра сновидений есть причина всего сущего. Об этом времени рассказывают постепенно по мере готовности слушателя. Говорят, что время сновидений каждого отдельного человека зависит от того, где находилась его мать, когда впервые почувствовала дитя под сердцем. Предки, живущие в этом месте, дали тебе душу, и когда ты вырастешь, их истории и песни будут доверены тебе, а твои — им.

В эру сновидений царили достаточно жестокие нравы. В рассказах речь часто идет о животных-предках или людях-прародителях, которых убили или наказали, о том, как они прокладывали себе путь, как находили пищу, встречали союзников и врагов. Это эпос, в котором, как и положено, повествуется об универсальных истинах. Но это не просто рассказы о законах земли аборигенов, а воплощение этой самой земли, и лишь немногие имеют право их знать. К примеру, песнь о сестрах Вавилак, пустившихся в путь в начале времен и проглоченных Змеем-Радугой, когда одна из них истекала кровью в его водном обиталище, имеет несколько уровней. Это напоминание о духовных истинах, предупреждение о соблюдении определенных социальных правил и вдобавок — карта. Рассказ может — если у слушателя есть право расшифровать его — посоветовать, скажем, отправиться на восток к конкретному холму, чтобы найти воду, или остановиться в лагере. Он также является неким ключом к определенной местности, способом найти безопасный путь через нее, даже если прежде ты здесь никогда не был. И охра, материал, с помощью которого истории наносят на стены пещер, есть не просто часть земли. Он и есть земля.

Рассказы эры сновидений повествуют о красной охре. У каждого из племен есть своя версия развития событий, но чаще всего речь идет об одном и том же — о пролитой крови. Так, в некоторых легендах прииски охры — это кровь предка эму, а в других — кровь собаки Маринди, которую обманула и убила ящерица, забравшаяся к ней в глотку. Вальбири считают, что охру сотворил некий человек из свернувшейся крови.

А в одной из легенд о красной охре, что рассказывают в районе Калгурли, говорится о Киркине, мужчине с выбеленными солнцем волосами, красота которых ослепляла всех, особенно его самого. Каждое утро на рассвете он вставал на высокий валун, расчесывал свои золотистые волосы и наслаждался всеобщим вниманием и комплиментами. Но один человек не разделял восторгов. Молодой лекарь по имени Виджу видел Киркина насквозь и смеялся над его тщеславием. За это Киркин, естественно, возненавидел его и замыслил месть. Он сказал Виджу, что якобы хочет отправиться с ним на охоту за особой, невероятно вкусной птицей. Проблема заключалась в том, что охотник мог поймать эту птицу, лишь запрыгнув на нее. В итоге обманутый Виджу прыгнул на ловушку из острых копий, которую установил Киркин, и его кровь окрасила землю. И с того времени, как утверждает миф, аборигены отправляются в долину за красной охрой. Перед обрядом инициации они намазывают «кровью» юного предка-целителя своих сыновей, дабы те выросли хорошими людьми.

Вот одна из причин, почему охра не только священна, но и опасна. Красная охра — неотъемлемая часть ритуалов посвящения мальчиков в мужчины. Например, в северо-восточном Арнемленде им на грудь охрой наносят священные клановые узоры, а на лицо маску из белой глины. Можно привести множество рассуждений о значении красного цвета; в частности, антропологи склонны считать его символом мужской крови (знаменующим смерть) или же менструальной крови (вероятно, означающей возможность новой жизни). Однако существует и альтернативная теория, причем довольно любопытная; железо в красной охре действует как своего рода магнит, указывающий аборигенам и предкам путь через священные места. Услышав об этом в первый раз, я сочла такие рассуждения за заблуждения эпохи нью-эйдж, когда у людей в головах ужасная каша из мистических учений различного толка, однако впоследствии я узнала о красной охре один весьма любопытный научный факт.

Предыдущая123456789101112131415Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: