Похождения Ландона Уорнера 7 глава

Вильяму Дампьеру было двадцать два года, когда ему, уже закаленному путешественнику, впервые пришла в голову идея отправиться на Карибские острова. В конце XVII века они казались землей обетованной для искателей приключений, а по всему выходит, что Дампьер был авантюристом. Он подробно и с мальчишеским волнением рассказывает в своем дневнике, который позднее опубликует под названием «Плавания Дампьера», о том, что в те дни многие острова все еще заселяли «свирепые дикари, которые могли убить родных братьев, если это сулило доход». Люди, занимавшиеся торговлей кампешевым деревом, с которыми Дампьеру довелось встретиться, были немногим лучше. Он покинул порт Рояль в августе 1675 года и несколько недель спустя начал свое невероятное обучение в мангровых топях, обучение, которое даст ему редкостную возможность проникнуть в суть красильной индустрии, наряду с менее желанным знанием ее неприглядной изнанки.

В лагуне, по которой сегодня проходит граница между Мексикой и Белизом, было всего около двухсот шестидесяти англичан. Дампьер присоединился к пяти из них: троим закаленным и жизнелюбивым шотландцам и двоим торговцам средней руки, которые не могли дождаться возвращения домой. У них уже имелась сотня тонн дерева, порубленного в колоды, которые пока оставались в середине мангровой рощи и которые следовало как-то транспортировать к побережью. Нужно было прорубить специальный путь абордажными саблями; люди торопились — корабль из Англии ожидался через месяц-два — и наняли в помощь молодого моряка, пообещав в уплату тонну дерева за первый месяц — это можно было обменять на пятнадцать шиллингов у капитана корабля из Новой Англии.

Лесорубы жили вблизи бухточек, чтобы воспользоваться преимуществами морских бризов, и каждое утро должны были отправляться в болота на каноэ. Они коротали ночи в деревянных строениях, поставленных на метровых сваях, а спать приходилось под тем, что они гордо именовали «шатрами». Мангровые земли благодатны для кампешевых деревьев, но не для человека, а Дампьер провел там весь сезон дождей, которые были здесь худшим из бедствий: настолько обильные, что лесорубы «спускались со своих лежанок в воду двух футов глубиной и продолжали стоять в воде весь день, пока не отправлялись спать».

Эта граница между сушей и морем впоследствии получит название «Берега москитов», и вполне заслуженно. «Я прилег на траву вроде бы достаточно далеко от леса, чтобы ветер отгонял москитов, — описывал Дампьер в типичной записи в дневнике. — Но надежды мои не оправдались, ибо меньше чем через час кровососы настолько доняли меня, что приходилось отмахиваться от них ветками и передвигать лежанку три-четыре раза; но они все так же не давали мне покоя, я не мог уснуть». А уж червей там хватало с лихвой. Одним незабываемым утром Дампьер обнаружил у себя на ноге нарыв. Следуя совету старшего товарища, он прикладывал к больному месту белые лилии, пока не появились два пятнышка. Когда он надавил на них, наружу вылезли два огромных белых червя с тремя рядами черных ресничек. «Я никогда не видел, чтобы такие черви плодились в человеческой плоти», — отметил Дампьер в дневнике с достойным восхищения хладнокровием.

Лучшими деревьями считались старые: в них было мало смолы и их легче рубить. «Смола белая, а сердцевина красная. Сердцевина-то и используется для окраски; поэтому мы соскребали всю смолу до тех пор, пока не добирались до середины… Когда ее обтесываешь некоторое время, она становится черной, а попадая в воду, окрашивает ее, подобно чернилам, и иногда мы пользовались ею для письма». По словам Дампьера, некоторые деревья доходили до двух метров в обхвате. Их нельзя было разрубить на части, достаточно маленькие для переноски, «и поэтому [мы] были вынуждены взрывать их».

Корабль пришел через месяц, и Дампьер был изумлен тем, как лесорубы «стали совершенно бездумно проматывать время и деньги в пьяном загуле и неистовом хвастовстве». Они не забыли старые пиратские кутежи и готовы были тратить тридцать-сорок шиллингов в один присест (напомним, что за месяц труда Дампьер получил всего пятнадцать шиллингов) на выпивку и прочее.

А еще юношу поразило, что у бывших пиратов существовал своего рода кодекс поведения. Щедрых капитанов они хорошо вознаграждали, а скаредных наказывали. «Если капитан корабля свободно угощает всех, кто приходит в первый день, пуншем, его будут уважать более других, и каждый человек станет платить честно за все, что он выпьет потом. Но если капитан поскупится, они отплатят ему наихудшим деревом; обычно у них имелся запас, сделанный как раз для этой цели». И действительно, наиболее скупые капитаны заключали самые невыгодные сделки — экс-пираты наказывали их, подсовывая полые бревна, которые специально набивали грязью и затыкали с обеих сторон деревом, «а после отпиливали так аккуратно, что обнаружить обман было очень непросто». «Скаредные» капитаны, наверное, так и пребывали в заблуждении до конца плавания и только на рынке в Голландии узнавали, что их красящие деревья были никудышными.

Кампеш на самом деле очень легко подделать на всех стадиях производства. Даже если дровосеки посылали запас хорошей сердцевины, дерево часто проходило через руки красильщиков-мошенников в Европе. Посушив раздробленное дерево несколько дней на солнце, его нужно было нанести на материю, окрашенную предварительно синей вайдой или индиго. Чтобы доказать это, на черной одежде обычно оставляли маленький треугольник синего, означающий, что под черной краской нанесен индиго. Но иногда ленивые красильщики просто макали углы в индиго, и бедные пуритане, которые, вероятно, платили высокую цену, в отчаянии понимали, что их провели: через несколько недель черный цвет выгорал и превращался в оранжевый.

У этой истории есть забавный постскриптум. Англия и Испания сражались за мангровые плантации вплоть до 1798 года, когда британцы выиграли сражение при Сент-Джордж Кей и получили права на область, которую впоследствии назовут Британским Гондурасом (ныне Белиз). Одна из главных причин, по которой Британия сто пятьдесят лет стремилась присоединить эту область к империи, были кампешевые концессии. Многие жители Белиза сегодня ведут происхождение от рабов, которых заставляли рубить эти тяжелые красильные деревья — причем только для того, чтобы помочь Европе стать более черной.

Мертвые тела

Черную краску можно сделать из сажи и чернильных орешков, персиковых косточек и виноградной лозы и даже из слоновой кости, столь ценимой Огюстом Ренуаром, если он вообще использовал черный. Однако в XVII веке существовал ингредиент, который пользовался самой дурной славой, а именно так называемая костяная чернь, которую, по слухам, делали из человеческих останков. Легко представить, как подмастерья в студиях художников рассказывали друг другу удивительные истории о черной краске и привидениях, хотя и нет оснований считать, что эти слухи основаны на чем-то большем, чем естественная брезгливость. На самом деле костяная чернь — насыщенный густой сине-черный краситель — обычно готовилась из бедер скота или конечностей ягнят, перетертых и сожженных останков из выгребной ямы скотобойни. А краска, которая действительно иногда делалась из человеческих останков, была вовсе даже и не черной, как могли бы узнать подмастерья у своих более осведомленных коллег. Она была коричневой.

Коричневый издавна вызывал затруднения во всем, что касалось его названия: современное английское слово «drab» («монотонность») означало раньше оттенок между оливковым и красновато-коричневым. А ведь коричневый был любимым цветом Марии-Антуанетты. А как насчет аппетитного названия «саса du dauphin» («кака дофина»)? Даже столь приятное вроде бы название «изабелла» берет истоки в гниении и дурном запахе. Редьярд Киплинг любил это название краски и дважды использовал его в своих книгах. Он сообщает забавный эпизод. Королева Изабелла, якобы заложившая свои украшения, чтобы дать деньги Колумбу на его путешествие 1492 году, решила морально поддержать защитников городка, находящегося в осаде неподалеку от своего родного города Кастилии. Дамы того времени удовольствовались бы тем, что просто молились бы в поддержку осажденных солдат. Но только не Изабелла, большая оригиналка, которая, несомненно, дала самый необычный и, насколько мне известно, единственный в истории обет не менять корсаж до тех пор, пока этот город не будет освобожден. Похоже, она недооценила терпение вражеской армии. Возможно, если бы сама Изабелла — или ее многострадальный супруг Фердинанд — знали о том, что город освободят только через шесть с лишним месяцев, то она воздержалась бы от такого обета.

В иерархии цветов коричневый не знает, куда ему приткнуться. Это определенно цвет — в большей степени, чем черный или белый — но, подобно розовому, он не имеет места в спектре. А ведь действительно было необходимо более точно идентифицировать различные оттенки коричневого, что привело к созданию первого в мире колориметра. Имя англичанина Джозефа Ловибонда останется в веках благодаря двум вещам: его новаторским работам в области цветов и другой истории, которая началась просто ужасно. В ранней юности, только что разбогатев на золотых приисках Южной Австралии, он слишком горячо махал своим друзьям, оставшимся позади на причале, и в результате все деньги перекочевали из его шляпы в воды Сиднейского порта. Снова обеднев, он вернулся домой и стал помогать отцу и братьям, которые были пивоварами. Юноша сразу понял, что различные цвета создаваемых им напитков были отличными показателями их качества, но обнаружил, что не существовало никакого общепринятого способа распределить их по категориям — ему потребовалась своего рода шкала градаций. Джозеф испробовал разные красители, нанося их на картонку и держа прямо над пивом. Но они были ненадежны и быстро обесцвечивались, да и как можно сравнивать жидкость с краской? Вдохновение, обеспечившее повышение мировое качества пива, снизошло на юношу в церкви. Однажды во время службы в кафедральном соборе Солсбери Ловибонд, увидев правильные оттенки света из коричневого стекла витража, неожиданно нашел ответ на мучившую его загадку. Он подумал, что именно стекло может быть стандартом, оценивающим цвет его янтарного пива. Пять лет спустя, в 1885 году, он сработал первый колориметр, имевший шкалу для многих различных оттенков коричневого, и впоследствии адаптировал его — уже в виде шкалы цветности — к измерению трех основных красок, красной, синей и желтой, и тем самым совершил революцию в проверке цветов.

Начиная с XVIII века коричневые чернила часто делались из сепии, темной жидкости, выделяемой в случае опасности каракатицей, но большая часть коричневых красок по-прежнему рождалась в земле. Часто думают, что умбра (и более красная жженая умбра), сорт охры, назван в честь Умбрии, провинции Италии. Но более вероятно, что краска называется так благодаря тому, что она весьма подходит при создании эффекта тени (английское слово «umbrella» («зонт») имеет тот же латинский корень). Наряду с жженой сиеной, которая действительно названа так в честь тосканского города, умбра являлась ключевой краской для художников итальянского Возрождения, стремившихся к передаче ощущения глубины и мягкого перехода от светлого к темному. Британский фальсификатор Эрик Хебборн рассказывал о том, что его первый учитель внес вклад в использование природных красок. Но не потому, что они были изящнее, насыщеннее или попросту лучше, а потому — и тут уже начинается теория Хебборна, — что учитель был шотландцем, а природные краски стоили дешевле.

В европейской истории искусств больше всего споров вызывали две коричневые краски, асфальтум и мумия. Асфальтум — масляный битум, добываемый в Мертвом море, который впервые был использован в XVI веке в качестве блестящей коричневой краски. Но в 1880 году Холман Хант справедливо отмечал в своей вдохновенной и пламенной речи перед Королевским обществом искусств, что современные ему художники уже не помнят, как правильно использовать краски. И даже сто лет тому назад, к тому времени, когда в 1780-х годах. Джошуа Рейнольдс решил применить асфальтум, у него «не было знаний, добытых опытным путем, в результате экспериментов целых поколений, которые могли бы его предостеречь… и именно поэтому большая часть его картин ныне, увы, разрушена».

Асфальтум, если использовать эту краску вместе с другими, ведет себя как патока, заставляя все прочие краски стекать с холста и морща поверхность.

«Она никогда не высыхает, и картины превращаются в месиво, — сказал специалист Вашингтонской национальной галереи искусств, рассказывая о творчестве представителя американской богемы Альберта Пинкхема Райдера, работавшего в 1880-х годах. Райдер — настоящий гуру для художников вроде Джексона Поллока, но его полотна никогда не были задуманы как грязные пятна, в которые они превратились. — Асфальтум невыносим. Но это также и прекрасный полупрозрачный коричневый: я понимаю желание художников прибегать к нему».

Однако самой экстраординарной коричневой краской была «мумия», которую, как ясно из названия, готовили из тел древних египтян. Розамунда Харлей в книге «Краски художников с 1600 по 1835 год» приводит цитату из дневника английского путешественника, который в 1585 г. побывал в захоронении в Египте. Он спустился в яму на веревке и бродил среди тел, освещенных светом факела. Этот англичанин был хладнокровным человеком и описал, как «привез домой головы, руки, кисти и ступни для выставки». Мумия была густым веществом, похожим на битум, и превосходно подходила для наложения теней, хотя не дотягивала до краски на водной основе. Британский производитель красок Джордж Филд так описал «мумию»: «Краска прибыла в смеси, из которой торчали реберные кости и т. п.; сильный запах, напоминающий чеснок и нашатырь; растирается легко; наносится как паста; не подвергается влиянию влаги и нечистого воздуха». Но в то же время краска хорошо себя зарекомендовала: уже в 1712 году в Париже открылась лавка товаров для художников, шутливо называемая «а la Momie», где продавались краски и лаки, наряду с более уместными ритуальными товарами, ладаном и миррой.

Мумификация тела в Египте — трудоемкий и сложный процесс, который включал в себя удаление мозга через ноздри железным крючком, обмывание тела ладаном и, во времена правления более поздних династий, покрывание их битумом и полотном. Египтяне верили, что Ка, или духовный двойник, вернется в тело. В некоторых случаях Ка, наверное, весьма занят, годами мечась между музеями и художественными галереями мира, где выставлены созданные в XVIII–XIX веках картины, по полотнам которых размазаны его земные останки.

Египетская коричневая краска была редкостью, но европейские торговцы всегда могли сделать свою. В 1691 году Вильям Сэлмон, «профессор физики», составил рецепт рукотворной мумии: «Возьми останки молодого мужчины (желательно рыжеволосого), умершего не от болезни, но убитого; оставь его на сутки лежать на воздухе в чистой воде, затем нарежь плоть кусочками, к которым добавь порошок мирры и немного алоэ, настаивай все сутки в винном спирте и терпентине». Это также очень хорошее снадобье для растворения свернувшейся крови и «выталкивания ветра из кишок и вен», добавляет Сэлмон.

Мою любимую историю о мумии рассказывают Айдан Добсон и Салима Иркам в книге «Мумия в Древнем Египте». Они пишут о том, как один художник в XIX веке испытал настоящий шок, узнав, что его краска была смешана из человеческих останков. Бедняга был настолько потрясен, что вынес все тюбики этой краски в сад и «обеспечил им пристойные похороны». Когда я связалась с Иркам, желая узнать подробности, она с сожалением сообщила, что жесткий диск ее компьютера также испустил дух, не оставив ссылки на этот анекдот. Но мне нравится думать, что это был настоящий ритуал, с плакальщицами, свечами и поминками. И еще я полагаю, что безымянный художник был англичанином, ведь это так по-британски.

Путешествие

Но вернемся из Египта в Коринф и спросим: что же случилось с моряком? Тосковал ли он по девушке? Или находил женщин в каждом порту и для каждой был готов перевернуть мир? Присылал ли он своей возлюбленной, зная ее проснувшийся интерес к новому искусству, сувениры из странствий? Сначала это могли быть охра или меловые белила, но потом, поскольку он повидал мир или, по крайней мере, Средиземноморье, моряк мог выбирать и более экзотические дары: симпатичные камушки в стеклянных пузырьках или диковинные красители для одежды. Могли ли ей приносить маленькие посылки с шафраном для изображения волос и малахитом для глаз, насыщая эту первую домашнюю студию неизвестными ароматами и украшая ее невиданными камнями? Могла ли наша художница спустя годы получить пурпурные платки из Ливана, красные рубахи из Турции и ковры цвета индиго из Персии?

Мне хотелось бы так думать. Но еще больше мне нравится такой поворот событий: однажды девушка из Коринфа, независимая душа, утомленная черным и коричневым цветами, прихватив древние аналоги паспорта, кредитки и водительских прав, отправилась в долгое путешествие, чтобы найти для себя другие краски, более жизнерадостные. Так же как и я.

Глава 3

Белый

Если хотите добиться красоты цвета, то сначала необходимо создать идеально белый грунт.

Леонардо да Винчи. Трактат о живописи

В то утро молодой американский художник с мудреным именем Джеймс Эббот Макнейл Уистлер был несколько бледен. Ну да, как сказал один из его приятелей без малейшего сочувствия, «он же рисовал эту девицу в белом целые дни напролет». В западной культуре женщина в белоснежном одеянии часто воплощает чистоту; понятное дело, что и сам белый цвет стал символом непорочности. Хотя, например, в Китае и Японии белый ассоциируется с болезнью и даже с похоронами, это цвет смерти и траура. Кстати, для некоторых белил это вполне справедливо, но не будем забегать вперед. Возможно, у Уистлера голова кружилась именно из-за белой краски, которую он использовал, когда рисовал платье модели и светлую драпировку за ее спиной, хотя ярко-рыжие волосы девушки и призывно распахнутые алые губы тоже играли не последнюю роль.

Белую краску можно сделать из мела, цинка, бария, риса, морских окаменелостей и еще много из чего. Голландский художник Ян Вермеер, на картинах которого мы видим особый светящийся белый, разработал собственный фирменный рецепт: он добавлял в краску алебастр и кварц, крошечные кристаллики которого отражали свет, создавая блики. В 1670 году художник создал портрет молодой женщины, сидящей за клавесином; кстати, этот инструмент еще называли вирджинал (от «virgin» — дева, барышня), поскольку чаще всего на нем играли юные барышни. Мыслями девушка витает где-то далеко, и чтобы, глядя на ее мечтательное выражение лица, зрители не засомневались, уж не хочет ли она расстаться с девственностью, Вермеер поместил над ее головой Купидона. Самое восхитительное в картине — это свет. Комната с белыми стенами залита необычным прозрачным светом, струящимся через окно. Благодаря частицам белил и непревзойденному мастерству великого художника возникает ощущение, будто воздух на картине дрожит, и зритель легко верит, что девушка мечтает оказаться подальше от опостылевшего родительского дома.

Самые замечательные, хотя и самые убийственные в прямом смысле слова белила делают из свинца. В течение многих веков европейские художники отводили свинцовым белилам важное место в своей палитре, часто именно с их помощью готовили грунт для будущей картины или, смешивая их с другими пигментами, создавали полутона и световые блики, а также подчеркивали глазные яблоки, чтобы глаза на портрете выглядели как живые. В натюрмортах голландцев свинцовые белила повсюду. Вот поблескивает серебряный кувшин, оскалилась собака, переливаются гранатовые зернышки, сочатся кровью внутренности убитого оленя. Неважно, изображает художник красоту или уродство, — сияние нужно везде.

Белая поверхность отражает лучи всего спектра, но при этом за видимой чистотой скрывалась черная сердцевина, по крайней мере в случае со свинцовыми белилами, ставшими причиной отравления многих художников, рабочих на фабриках, женщин, использовавших это средство в погоне за красотой, и даже детей, которых привлекал странный сладковатый привкус. Вообще-то о ядовитых свойствах прекрасной белой краски писали еще римляне, но почему-то никто не принимал угрозу всерьез.

Так, Плиний в своей «Естественной истории» описал популярные среди римлян благовония и притирания, в том числе и свинцовые белила, отметив, что можно отравиться, если употребить их внутрь, правда, не упомянул о побочных эффектах, возникающих, если свинцовые белила попадут в организм через поры кожи или через дыхательные пути в виде пыли. Во времена Плиния самые лучшие белила производили на острове Родос, и историк описал способ их приготовления: рабочие клали листы металла на емкость с уксусом, в результате химической реакции получался карбонат свинца белого цвета. После этого белила растирали в порошок, из которого формировали тонкие лепешки и высушивали их под палящим летним солнцем. Сейчас свинцовые белила производят по той же технологии, которую описал Плиний: металл плюс кислота равняется краска. Кстати, самое радикальное изменение в рецептуре предложили голландцы во времена Рембрандта. В производстве задействовали новый элемент, причем настолько тошнотворный, что все подмастерья в художественных мастерских буквально приходили в ужас, когда белая краска заканчивалась.

Голландский метод производства белил состоит в следующем. В глиняные горшки, на дно которых наливали немного уксусной кислоты, помещали тонкие листы свинца, свернутые в спираль, после чего подмастерья расставляли горшки друг на дружку в несколько этажей и закапывали их в тот самый секретный ингредиент — свежий лошадиный навоз. При гниении навоза выделяется не только тепло, способствующее испарению кислоты, но и углекислота, которая совместно с уксусной кислотой обуславливает переход металлического свинца в углекислую соль, в результате чего на поверхности пластин образуется толстый белый налет; его-то впоследствии счищали и измельчали. Комнату, где стояли горшки, запирали на три месяца, по истечении этого срока подмастерья наверняка кидали жребий, выбирая несчастного, которому предстоит неприятная миссия. Правда, зато этот бедолага, по крайней мере в первый раз, становился свидетелем настоящего чуда. За три месяца гниющий вонючий навоз, уксус и ядовитый металл вступали в реакцию, и в результате на сером металле появлялись белоснежно-белые хлопья. Это одно из маленьких чудес, которые происходят в коробке с красками. Непостижимым образом (сами понимаете из чего) вдруг получалась конфетка.

Ральф Майер в своем «Руководстве для художника», в главе, посвященной свинцовым белилам, предостерегал: «Не глотайте их и ни в кое случае не дышите свинцовой пылью». А с 1994 года свинцовые белила запрещены к продаже и использованию на всей территории Евросоюза, кроме специально оговоренных случаев. Компания «Винзор энд Ньютон», специализирующаяся на выпуске красок, объявила, что свинцовые белила «будут продаваться в ограниченных количествах только в ряде стран, причем строго в упаковках, недоступных для детей; в магазинах они выставляются в закрытых витринах или же отпускаются продавцом из шкафа», и порекомендовала художникам перейти на титановые белила, настолько непроницаемые, что входящий в их состав пигмент используют и для производства корректирующей жидкости. Как водится, нашлись недовольные этим запретом. В марте 2001 года я познакомился с мастерами, вручную расписывающими фарфор на всемирно известной фабрике «Споуд» в Мидленде. Прошло всего три месяца после того, как им запретили использовать краски на основе свинца. Художники жаловались, что «другие краски не такие живые и яркие». Клэр Бистон, проработавшая на фабрике шестнадцать лет, заявила, что рискуют работники, а никак не покупатели: «А мы постоянно сдаем анализы крови и всегда следим за здоровьем». Она привела в пример коллегу, который недавно вышел на пенсию: этот человек целых пятьдесят два года по пять дней в неделю расписывал готовые изделия ядовитой краской, однако сейчас пребывает в добром здравии. Клэр, как и многие другие художники, готовы рисковать ради результата.

Смертельная бледность

Коварнее всего свинцовые белила вели себя, когда их применяли для косметических целей. В 1870 году косметическая компания Джорджа Лэйрда опубликовала в модных нью-йоркских журналах рекламу в виде комиксов. На первой картинке молодой человек спрашивает у дядюшки, как звали «ту приятную юную особу, вокруг которой вились все завидные кавалеры». На следующей картинке мы видим и саму красотку под руку с каким-то джентльменом с густыми бакенбардами. У нее загадочный вид, хотя, возможно, это просто гримаса боли от невыносимо узкого корсета. Дядюшка соглашается, что дама необыкновенно мила, и добавляет: «Но вот молода ли она — это уже другой вопрос». Выясняется, что прелестнице как минимум лет сорок пять и секрет ее популярности, по слухам, кроется в использовании тонального крема с говорящим названием «Цвет юности» (производство компании Джорджа Лэйрда). Дядюшка предупреждает племянника: «Но это строго между нами». Вообще-то ему стоило бы предупредить молодящуюся дамочку, поскольку красота в итоге выйдет ей боком.

Мэгги Анджелоглу в своей «Истории косметики» рассказывает о печальной участи одной домохозяйки из Сент-Льюиса, которая, купившись на рекламу, приобрела сразу несколько тюбиков чудо-средства. Она щедро мазалась «Цветом юности» и в 1877 году умерла от отравления свинцом. Разумеется, бедняжка была отнюдь не первой жертвой. Вообще-то свинцовые белила добавляли в различные благовония и притирания еще в Древнем Египте, в них безоговорочно верили римлянки, их использовали японские гейши — выбеленные лица красиво контрастировали с зубами, которые по тогдашней моде чернили с помощью уксуса. Но даже в XIX веке, когда о ядовитых свойствах свинца уже стало известно, свинцовые белила непременно присутствовали на туалетном столике каждой уважающей себя дамы, независимо от цвета ее лица.

Женщины и сегодня кладут свою жизнь на алтарь красоты: доводят себя до истощения диетами, заставляют пластических хирургов подтягивать кожу так, что она чуть не лопается. Намного ли страшнее смерть от отравления свинцовыми белилами? О, это коварный яд: в начальной стадии, как и при чахотке, отравление свинцом делает жертву более привлекательной. Женщины начинаются казаться бесплотными существами, почти ангелами, но это ловушка, а когда откроется правда, уже может быть слишком поздно.

Я прочла книгу о ядах и представила себя одной из жертв моды XIX века. Если бы я каждое утро старательно наносила «Цвет юности», то сначала ощутила бы легкую апатию, которую, скорее всего, списала бы на слишком тугие корсеты. Затем у меня бы началась бессонница, отчего щеки стали бы впалыми и бледными. Однако кавалеры викторианской эпохи сочли бы меня обворожительной, поскольку идеалом женской красоты того времени считалась мертвенная бледность. Девушка должна быть бледной как мел, но при этом миленькой, этакая Белоснежка. Потом меня перестали бы держать ноги, я все больше времени проводила бы в постели, как страдающая от чахотки героиня известной оперы. На этой стадии пришлось бы выбирать одежду с длинным рукавом, чтобы спрятать крошечные синие прожилки на запястьях — это свинец накапливается в тканях. По крайней мере, под платьем никто не заметит такие же прожилки и на щиколотках. Меня давно уже мучают запоры, а теперь к ним прибавится мучительная рвота, а вскоре я не смогу мочиться. Да, я знаю, звучит не слишком аппетитно, но это лишь цветочки, поскольку постепенно разрушатся почки и появятся симптомы, которые мягко описывают термином «поведенческие аномалии». Мучения умирающего от чахотки ничто по сравнению с агонией женщины, втиравшей в щеки свинцовые белила в огромных количествах. Интересно, в какой момент я бы заподозрила, что что-то не так?

У этого заболевания есть два названия: плюмбизм (по названию химического элемента — плюмбум) и сатурнизм, поскольку свинец традиционно ассоциируется с Сатурном, а людей, рожденных под покровительством этой планеты, обычно отличает мрачность. Популярным лекарством в то время был литр молока, который следовало выпивать ежедневно. В начале XX века французский токсиколог Жорж Пети провел целый день на фабрике по производству свинцовых белил и составил отчет о мерах предосторожности, которые там предпринимают. Рабочим трижды в день выдавали молоко: в шесть утра, в девять утра и в три часа дня. Казалось бы, типичный эффект плацебо: дескать, даем вам одну белую субстанцию, чтобы свести к минимуму вред от другой белой субстанции. Но на самом деле в молоке содержится прекрасное натуральное противоядие — кальций, так что употребление молока было наиболее эффективной защитной мерой до внедрения на производстве респираторов. Кроме того, рабочие растирали вручную свинец рядом с открытым огнем, чтобы восходящий поток теплого воздуха уносил частицы свинцовой пыли.

История скелетов

Свинец не только ядовит, он еще и не особо стабилен при использовании растворителей на водной основе. Когда Ченнини описывал эту «сверкающую» белую краску, то предупреждал, что ее по возможности стоит избегать, поскольку со временем она почернеет. Известно много случаев, когда художники пренебрегали этим советом, и в итоге карбонат свинца при взаимодействии с сероводородом образовывал черный сульфид свинца. Однако самый поразительный пример, наглядно иллюстрирующий подобный процесс, я наблюдала на картинах, сделанных за шесть столетий до Ченнини, в священных пещерах Дуньхуана в западном Китае.

Сегодня Дуньхуан — это отдаленный городок в провинции Ганьсу, в тысяче восьмистах километрах от начала Шелкового пути в городе Сиань (примерно час на самолете). Если бы не знаменитые пещеры, о Дуньхуане никто бы и не вспомнил, но в VIII веке в этом крошечном оазисе посреди пустыни Гоби бурлила жизнь. Дуньхуан был одним из самых оживленных городов в Китае, полным купцов, монахов и попрошаек. Здесь Шелковый путь разделялся на южную и северную ветви, поэтому Дуньхуан прославился на всю страну изысканной кухней, отличными рынками, и, что особенно важно, любой из жителей и гостей Дуньхуана имел возможность улучшить свою карму, пожертвовав деньги на создание фресок.

Предыдущая123456789101112131415Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: