Сафрон Валден, или Шафрановый Валден

Легенда гласит, что первым в Эссекс шафран завез некий паломник. Он, рискуя жизнью, доехал со Святой земли обратно в Валден и провез шафран в своей шляпе. Скорее всего если тот паломник вообще существовал, то он вывез не сам шафран, а луковицы крокуса, которые подобрал на полях в Северной Греции, но история звучит куда драматичнее и интереснее, если главный герой балансирует на волосок от смерти. В любом случае было бы странным, если бы Британия, которая интересовалась специями всех сортов, к началу Средневековья не познакомилась с такой замечательной пряностью, как шафран.

То было время кулинарных курьезов: чем богаче был посетитель, тем более перченую закуску он заказывал. Простые люди не могли себе позволить даже попробовать эти специи, поскольку тогда их было мало и стоили они очень дорого, по двум причинам: их везли издалека, чаще всего с отдаленных островов Юго-Восточной Азии, да еще вдобавок вьетнамские торговцы удерживали монополию и искусственно взвинчивали цены. Тем не менее повара в богатых домах изобретали всевозможные рецепты для любителей экзотики. В блюда щедрой рукой сыпали гвоздику, мускат и корицу из далеких стран, а шафран (в тот момент название специи как только не перевирали) был одним из самых популярных ингредиентов. В «Кентерберийских рассказах» Чосера неоднократно упоминается шафран, которым «тешат алчные рты», а про одного из героев, сэра Топаса, сказано, что у него волосы и борода цвета шафрана. Кроме того, шафран использовали в Средние века и при создании рукописей как более дешевую альтернативу сусальному золоту. Несчастные средневековые художники! Чтобы имитировать золото, им приходилось добавлять несколько рылец крокуса во взбитый белок и ждать, пока краска настоится. Я как-то раз попробовала повторить их трудовой подвиг, в итоге субстанция свернулась и стала оранжевой, словно высохшая кровь. На бумаге такая краска блестела, правда, напоминала скорее не золото, а яичный желток. Шафран редко использовали сам по себе. Оно и понятно: даже результаты моих домашних экспериментов потемнели за полгода. Правда, средневековые художники часто смешивали шафран с другими красителями, чтобы получить оттенки зеленого. Шафран не завоевал особого уважения как краситель, хотя в Сардинии, к примеру, женщины красили им передники аж до середины XII века. А в наши дни его в основном используют в кулинарии: ради вкуса и запаха, от которого у кого угодно слюнки потекут.

Возможно, шафран перестал быть такой уж экзотикой, как только крокус начали выращивать в Британии, однако продажа его все еще оставалась очень доходным делом, и городок Валден, откуда был родом легендарный паломник, даже переименовали в Сафрон Валден: эпитет этот означает «шафрановый», ведь именно благодаря шафрану Валден являлся одним из богатейших городов в графстве, хотя, возможно, члены городского совета просто сделали мудрый, как бы мы сейчас выразились, маркетинговый ход, узнав, что многие соседские города по их примеру тоже занялись производством шафрана.

Увы, крокуса век не долог, и судьба сыграла с Шафрановым городком злую шутку. В 1540 году спрос на местный шафран резко упал, поскольку войны, бушевавшие в Европе, означали одно — издалека везти специи дешевле. За этим последовали взлеты и падения, но к 1790 году шафран в Англии практически исчез.

О том, как я нашла Иисуса

Надеясь, что в Испании крокус все же не исчез, я заказала еще один кофе. Барристо посоветовался с кем-то из местных, и мне порекомендовали попытать счастья в местечке под названием Менбрильо и нарисовали в моем блокноте карту, узкую и длинную, словно леденец на палочке. Я поехала туда, куда меня отправили, по дороге не переставая озираться в поисках полей крокуса, а когда освоилась с местной схемой движения, то оказалось, что Менбрильо располагается всего в каких-то четырех километрах. По дороге я дважды останавливалась и по-испански спрашивала о полях шафрана, однако в ответ те, к кому я обращалась, лишь качали головами и с улыбкой пожимали плечами. И тут мне повезло. Мне попалась какая-то пожилая чета, и когда я вновь задала свой вопрос, они вдруг затараторили что-то и начали показывать куда-то вдаль. Видимо, у меня был очень глупый вид, поскольку старик запрыгнул в мой автомобиль, хорошо хоть на пассажирское сиденье, и стал моим штурманом. Его звали Хесус, и я с улыбкой подумала, что в его лице нашла Иисуса, который отведет меня к шафрану. Мы какое-то время тряслись по разбитым деревенским дорогам, а Хесус на смеси всех известных ему языков, включая немецкий и французский, поведал мне, что всю жизнь только тем и занимался, что собирал урожай, это стало его специальностью. Раньше он разъезжал по всей Европе — по Италии, Германии и югу Франции, — собирал оливки, дыни и виноград.

Наконец мы добрались, и вот я впервые в жизни увидела поле крокусов, переливавшееся под ярким утренним солнцем. Поле, усеянное фиолетовыми цветами, было совсем маленькое и огороженное забором, отчего усиливалось впечатление, что передо мной ценная культура. Я сорвала несколько крокусов. Цветы источали головокружительный аромат и блестели на солнце, но больше всего меня поразила их хрупкость. Ни в одной книге об этом не упоминали, но я ожидала увидеть что-то более прочное. Стоило дотронуться до нежных лепестков, как на них, словно синяки, уже оставались следы, а полежав в моем карманном англо-испанском словаре, цветы и вовсе стали прозрачными. Где-то мне попалось сравнение: «свадебный наряд проститутки». Не могу не согласиться. Хотя цветок с тремя нахально торчавшими из центра бутона красными тычинками и тремя желтыми пестиками не показался мне воплощением невинности, но в нем чувствовалась трогательная уязвимость. Правда, у тычинок был и свой секрет, но я узнала о нем позднее. Крокус удивительно капризен и погибает, если за ним не ухаживать должным образом, именно потому эти цветы перестали расти в Сафрон Валдене. Я попробовала одну тычинку на вкус, она оказалась горькой, зато умудрилась окрасить мой язык в ярко-желтый цвет, но об этом я узнала уже потом, добравшись до зеркала.

Поле принадлежало Винсенто Карреро и его супруге. Их предки выращивали крокусы много поколений и настаивали на том, чтобы потомки продолжили культивировать это растение, даже когда бизнес перестал быть таким уж доходным. Когда наступала пора собирать урожай, в отчий дом из города приезжали сыновья Винсенто, двадцати пяти и тридцати лет, оба инженеры по образованию, и сейчас все трое стояли согнувшись и наполняли цветами соломенные корзины. Молодые люди работали так ловко, что создавалось впечатление, будто они занимались этим всю жизнь, хотя, по сути, так оно и было, ведь в сельской местности дети начинают помогать родителям уже лет с восьми. Я тоже попробовала поработать, но уже через десять минут у меня заболела спина. К нам присоединилась жена Винсента. На мой вопрос, собираются ли они на фестиваль шафрана в Консуэгру, что в сорока километрах отсюда, она ответила мне, что нет времени, слишком уж много работы. Да, парадокс заключается в том, что все следует делать в спешке, поскольку крокус цветет всего раз в году и быстро отцветает, но при этом надо проявлять чудеса аккуратности.

Потом я подвезла Хесуса обратно в деревню. Он галантно расцеловал меня в обе щеки, так, словно это было наградой за помощь, а потом пожелал счастливого пути, предупредив, что «в Мадриде готовы перерезать горло за песету».

А потом тем же тоном продолжил:

— Беспокоюсь я об этих парнях.

— О бандитах? — изумилась я.

— О, нет! О Карреро: здоровые лбы, а оба до сих пор не женаты.

На ночлег я остановилась в Консуэгре. Когда я спросила у сотрудника испанского консульства в Гонконге об этом городке, то он не сразу сообразил, где это, и только добравшись сюда, я поняла почему. У Консуэгры лишь два повода для гордости — живописные ветряные мельницы, те самые великаны, с которыми доблестно сражался Дон Кихот в романе Сервантеса, и фестиваль шафрана, который проходит здесь каждый октябрь. Если верить историческим свидетельствам, первый такой фестиваль мог бы состояться тысячу, а то и две тысячи лет назад. Существует две версии о том, как шафран попал в Ла-Манчу. Согласно первой, шафран завезли сюда арабы в VIII веке. Но существует еще и вторая легенда, которая мне нравится больше: якобы Консуэгра познакомилась с шафраном еще во времена Древнего Рима. В местном музее выставлены крошечные курильницы, в которых женщины жгли шафран и дышали им, чтобы зачать мальчиков, но даже легенды о шафране сотканы из парадоксов. Утверждают, что якобы настой шафрана в больших дозах вызывает выкидыш и даже может привести к смерти.

Установить дату начала фестивалей шафрана куда легче. Впервые такой фестиваль провели в 1962 году, когда местные власти решили привлечь побольше туристов, и теперь в последний уик-энд октября сюда толпами валит народ. Может быть, некоторые фермеры продолжают разводить крокусы исключительно ради этого фестиваля.

На следующее утро я встретилась с Жозе Рамоном, который прервал семейную традицию и не стал выращивать крокусы. Когда он был маленьким, то у них в доме всегда кто-то гостил, и гости помогали матери собирать цветы, а потом их высушивали на огне, отчего комната наполнялась характерным запахом, но все прекратилось десять лет назад. На мой вопрос, что послужило тому причиной, последовал ответ — экономика. Сейчас центр производства шафрана переместился в Иран, объяснили мне местные производители. Что ж, придется ехать туда…

Персидский желтый

Целый год после посещения Консуэгры я колесила по свету в поисках историй о красках и к октябрю планировала закончить сбор материала, но меня не оставляло желание увидеть поля фиолетовых цветов, простирающиеся до самого горизонта, поэтому я снова попытала счастья с иранской визой. Время я выбрала, как выяснилось, неудачное: на той же неделе террористы атаковали Всемирный торговый центр в Нью-Йорке, так что Тегеран перестал выдавать визы англичанам. Я тоже получила отказ, но, будучи упрямой, подала заявление еще раз через две недели и, видимо, надоела сотрудникам консульства настолько, что мне все-таки дали визу. Правда, тут американцы и англичане начали сообща бомбить Афганистан, так что поездку снова пришлось отложить.

Зато я стала собирать слухи. Порой они противоречили друг другу. Одни утверждали, что центр производства шафрана город Машхад не пострадал и там вполне безопасно, другие заявляли, что он и вовсе закрыт для иностранцев, поскольку находится слишком близко к границе с Афганистаном. Министерство иностранных дел Великобритании настоятельно советовало не ездить в Афганистан, и даже ООН начала отзывать из этой страны своих сотрудников. Я не знала, что делать, и связалась с экспортером шафрана в Машхаде. «Ну, вообще-то есть одна проблемка», — последовал незамедлительный ответ. Я тут же вообразила себе палатки беженцев прямо посреди полей крокусов. Но оказалось, что урожай в этом году созрел с опозданием. Не могла бы я приехать на неделю позже? Я не хотела ждать и поинтересовалась, смогу ли сейчас увидеть воочию хоть пару крокусов, на что мне ответили: «Поля полны цветов, и через неделю они расцветут еще пышнее».

Уже через три дня я тряслась в ночном поезде, который преодолевал расстояние в тысячу километров между Тегераном и Машхадом. Ужин показался мне многообещающим, поскольку кебаб подали с чашкой ярко-желтого риса, и попутчики в один голос подтвердили, что это шафран. Перед тем как отправиться спать, я прошлась по вагонам, отыскивая признаки того, что кто-то из пассажиров едет в паломничество. Машхад один из наиболее почитаемых городов в Иране, поскольку здесь похоронен восьмой имам Реза, которого отравили, подмешав яд в гранатовый сок. Тот, кто совершил паломничество в Мекку, имеет право именоваться «хаджи», а тот, кто побывал в Машхаде, может называть себя «машхади». Большинство моих попутчиц были в чадрах, и на их фоне я в пальто и черной косынке казалась воплощением порока.

В вагоне-ресторане играла классическая персидская музыка.

«Вы мусульманка? — обратился ко мне парень, сидевший за соседним столиком. — Зиярат?»

«Зиярат» означает хождение по святым местам. Я улыбнулась и покачала головой, а потом вежливо спросила, не паломник ли он сам, но, видимо, произнесла слово с таким диким акцентом, что мой собеседник не так понял и почему-то вдруг предложил мне сигарету, а окружающие тут же подняли крик, поскольку в вагоне-ресторане курить было запрещено, и мои жалкие оправдания никто не слушал. Пришлось спасаться бегством.

Смеющаяся специя

Еще прежде, чем я увидела в Иране поля крокуса и получила ответ на свой вопрос — какого цвета у них лепестки и так ли они велики, как голландские, у меня в голове уже крутилась картинка, причем не одна. Одна скорее средневековая, а вторая — вполне современная.

В 1992 году Ибрагим Мухтари снял документальный фильм «Шафран», в котором рассказал о том, как провел месяц в деревне в пятистах километрах к югу от Машхада. Когда мы встретились с ним в Тегеране, он сказал, что его особо впечатлило то, насколько это трудоемкий процесс, требующий немалой аккуратности: нужно очень осторожно сажать луковицы, а потом успеть собрать цветы, которые распускаются на сутки. Ибрагим тогда еще не знал, что стал свидетелем последнего традиционного, по старинке, сбора урожая. Он показал мне фотографию на стене, сказав, что это та самая деревенька. А ведь сперва я даже не обратила на нее внимания, решив, что это картинка какого-то ориенталиста викторианской эпохи: женщины пряли во дворе под сенью гранатовых деревьев. На самом деле оказалось, что это фотография. Идиллическая сцена была реальностью, более того, ее участницы — мои современницы — все еще живы и, наверное, до сих пор прядут шерсть всё в том же дворике.

Еще один образ появился благодаря человеку, которого можно назвать Королем Шафрана — я имею в виду Али Шариати, директора компании «Новин Шафран», крупнейшего производителя в мире. Эта компания продает около двадцати пяти тонн специи в год, что в пять раз превышает суммарный объем производства шафрана в Испании. По дороге в офис господина Шариати мы миновали открытый грузовик, полный белых мешков. В кузове стоял рабочий и сбрасывал мешки своему напарнику, а тот передавал их дальше. Работали они очень быстро, поскольку мешки были легкие. Суммарный вес всех мешков в грузовике составлял около пятидесяти килограммов. Это высушенные тычинки восьмисот с лишним тысяч крокусов, собранные с утра вручную, и пока что лишь малая толика, ведь сбор урожая только начался.

Раньше куда меньшие объемы драгоценной специи становились яблоком раздора: к примеру, между Италией и Швейцарией из-за шафрана разразилась настоящая война, а сама Швейцария шесть веков назад и вовсе пережила шафрановую революцию. Дворяне пытались присвоить себе земли мещан и лишить их власти, и в один прекрасный день торговцы в Базеле решили, что они сыты по горло, и организовали партизанское движение. Аристократы нанесли ответный удар — силой отняли у торговцев восемьсот фунтов свежего шафрана, только что прибывшего из Греции. Беспорядки длились три месяца, а драгоценную пряность, словно заложника, скрывали в защищенной крепости. Я представила себе, как тот легендарный паломник из Валдена проезжает мимо всей этой суматохи, как ни в чем не бывало приподнимая в знак приветствия шляпу, а в ней спрятаны луковицы крокуса.

Пока я ждала, секретарь директора, госпожа Ана Алимардани, включила на компьютере песню Донована «Сочный желтый», в которой певец признавался в любви шафрану. А что вы хотели? Я читала легенду о солдатах Дария, которые надели ярко-желтые одеяния перед битвой с Александром Македонским. А зороастрийские священнослужители раз в году писали шафрановыми чернилами на папирусе специальные молитвы, которые потом прикрепляли на стены домов, дабы отпугивать злых духов. Забавно, что в Испании производство шафрана сошло на нет, поскольку эта отрасль слишком традиционна, а в Иране, напротив, возродилась благодаря современным тенденциям. В итоге за последние десять лет в Иране производство шафрана выросло с тридцати до ста семидесяти тонн ежегодно, а в Испании сократилось с сорока тонн до пяти.

Мне подали шафрановый чай, по цвету напоминавший рубин, но на поверхности жидкости плавала тонкая маслянистая пленка золотистого оттенка.

«Только не слишком увлекайтесь этим напитком, — предупредили меня в шутку, — а то будете смеяться без перерыва».

Знаменитый европейский травник Кульпеппер еще в 1649 году предупреждал, что чрезмерное употребление шафрана в пищу может привести к смерти от неконтролируемого хохота, поскольку это растение — природный антидепрессант, аналог популярного ныне прозака. В 1728 году Батти Лангли, садовник из Туикенема, опубликовал свой труд «Новые принципы садоводства», в котором учил, как правильно сажать луковицы крокуса — на три дюйма в почву и на расстоянии трех дюймов друг от дружки. Он также описывал все прелести этого растения: «Слишком большое количество шафрана вызывает бессонницу, но если употреблять сию пряность в умеренных дозах, то она просветляет голову, повышает настроение, помогает перебороть сонливость и веселит сердце». За семнадцать веков до этого Плиний рекомендовал лепестки крокуса в качестве лекарства: к примеру, если смешать их с вином, то можно избавиться от похмелья.

Когда пришел господин Шариати, то мне срочно понадобился калькулятор, слишком уж большими цифрами он оперировал, знакомя меня со статистикой, но одну цифру стоит привести: на производство одного килограмма шафрана идет сто семьдесят тысяч цветков, а это означает, что в Иране каждый год расцветает несколько десятков миллиардов крокусов. Если уложить такое количество цветов в линию по экватору, то можно обогнуть Землю двадцать раз. Во время сбора урожая в Иране задействуют около полумиллиона крестьян. Но самая приятная для Шариати цифра — в Штатах за килограмм шафрана готовы заплатить около семисот долларов. Как ни странно, шафран вполне доступен, поскольку в рецептах он фигурирует даже не в граммах, а в щепотках, так что одного грамма хватит на множество паэлий.

Как уже упоминалось, я и сама стала жертвой обмана, когда мне продали сафлор вместо шафрана. Преподобный Уильям Харрисон еще в XVI веке сообщал, что нечистые на руку торговцы добавляют в сухую смесь масло для увеличения веса, при этом он советовал проверять «подлинность», подержав рыльца шафрана над огнем. В Иране торговцы часто красят шафран искусственными красителями, что позволяет добавлять к тычинкам бесполезные пестики. Али Шариати согласился, что подобная проблема существует, и отвел меня в лабораторию, где каждую новую партию проверяют на хроматографе. Я пролистала результаты анализов. Сейчас поставщики знают, что их легко поймают, поэтому редко идут на хитрость, и лишь один из ста образцов оказывается поддельным.

В другой части склада расположена сортировочная. Тридцать женщин сидят за столами и проверяют, не попали ли в сырье пестики. Это уже вторая сортировка. Возможно, поэтому пузырек с иранским шафраном более красный, чем с испанским, ведь он прошел больше степеней очистки. Шафран — самая популярная пряность в арабских странах.

— Его употребляют в пищу для восстановления сил, особенно во время Рамадана, — объяснил мне Али. Поскольку в священный месяц Рамадан мусульманам запрещено есть днем, то ночью надо подкрепиться чем-то основательно. — Иногда растворяют десять-двадцать граммов в теплой воде в большом самоваре с добавлением сахара. Я такое пить не могу, и надо мной все смеются: дескать, у Короля Шафрана силенок маловато. А еще шафран полезен для… — Али замялся.

— Секса? — радостно брякнула я, позабыв о приличиях.

— Ну да.

Теории, согласно которой шафран является мощным афродизиаком, уже много столетий, если не тысячелетий. В Древней Греции гетеры рассыпали шафран в своих опочивальнях. Клеопатра любила принимать ванны с шафраном перед свиданием с очередным любовником, неизвестно, правда, что мужчины думали по поводу ее цвета кожи после таких ванн, но в хрониках приводится даже рецепт, согласно которому в теплой воде необходимо растворить около десяти граммов шафрана. Петроний в «Сатириконе» описывает оргию на пиру, которая началась после того, как гостям были поданы десерты с шафраном. Но у самой сексуальной пряности есть свой секрет: шафран производят из тычинок крокуса, но тычинки эти стерильны, и крокус может размножаться только луковицами.

Фиолетовая накидка

Господин Шариати сообщил, что их поля к сбору урожая еще не готовы, но я могу посмотреть на крокусы в городке в ста пятидесяти километрах от Машхада. Мне вызвался помочь молодой химик по имени Мохаммед-Реза, и на следующее утро мы отправились в путь. Сначала мы ехали среди пустынных земель, и я размышляла, что же увижу. Что-то традиционное, о чем мне рассказал Ибрагим, или же современное, как на фабрике Али? Разумеется, оказалось, что меня ждало нечто среднее.

Через шесть часов мы прибыли на место и первым делом отправились побродить по торговой улочке. Мохаммед постучал в одну из закрытых дверей, и ему открыл молодой человек, который явно нас ждал. За спиной у хозяина маячила женщина в чадре, его жена. Ну и что, что Мохаммед один из старинных приятелей мужа, мусульманские законы суровы и действуют для всех. Хозяин дома Махсуд и его супруга Назанин были двоюродными братом и сестрой, как объяснила мне сама Назанин на безупречном английском. Их родные договорились о браке, когда они еще были детьми, и молодые унаследовали землю после смерти отца Махсуда. Мы сели в его «пежо» и поехали дальше. За окном мелькали высокие стены, напоминавшие кладбищенские, но Махсуд сказал, что это и есть поля крокусов. Его крокусы тоже пока что не распустились, но он сводит меня на экскурсию на поле соседа. Поле оказалось очень маленьким, приблизительно метров двадцать пять на сто, но меня поразило, сколько таких полей вокруг, наверное сотни. Плантации крокусов тянулись до горизонта, и лишь изредка однообразие пейзажа нарушали рощицы миндаля, второй по значимости культуры в Иране.

Мы пили чай и ели гранаты. А я разговорилась с крестьянами, занятыми на сборе урожая. Мехри тридцать, она работает здесь по договору подряда уже лет пять или шесть, но хорошо разбирается в тонкостях дела, поскольку в ее родной деревне выращивание крокусов — основное занятие, и Мехри с детства помогала родителям в поле. Мехри и сама использует шафран в кулинарии, особенно когда готовит традиционное для этих мест и вполне демократичное блюдо — подобие рисового пудинга, куда добавляют розовую воду, миндаль и, разумеется, шафран. Его едят в каждом доме — и богатые, и бедные.

Я огляделась. Боже, я ведь так долго сюда стремилась. Вот они, фиолетовые поля и женщины в хиджабах, как на той фотографии, что показывал мне Ибрагим, вот только на заднем плане Махсуд с кем-то весело болтает по мобильному. В Испании, разумеется, я тоже видела смешение традиций и современности, но… И тут я вспомнила, как в Испании мне рассказали о способе борьбы с грызунами, поскольку мыши — одна из серьезнейших проблем, с которой сталкиваются производители шафрана. В Испании действуют по старинке и выкуривают мышей с помощью перца чили. Интересно, а как борются с грызунами здесь? Наверное, так же?

«Да ничего подобного, — улыбнулся Махсуд. — Мы теперь выкуриваем мышей с помощью выхлопных газов от мотоцикла, очень эффективно!»

Вечером мы поехали обратно в Машхад, и по дороге я наблюдала очень живописную сцену, которая теперь всегда будет ассоциироваться у меня с персидским шафраном, жаль только, нельзя было остановиться: солнце медленно скрывалось за холмами, три женщины в поле ярко-фиолетовых крокусов собирали цветы, а вдалеке два мальчика ехали на ослике в сторону деревни. Увы, из собранных в столь поздний час цветов не получится первосортный шафран, но местные жители не могли тратить время впустую и ждать до следующего восхода, ведь жизнь цветка крокуса так коротка.

Глава 7

Зеленый

Выдолбить цвет из луны, чтобы раскрасить горную речушку.

Сюй Инь, китайский поэт периода Пяти династий о цвете «ми сэ»

Зеленым быть ох как непросто.

Песня лягушонка Кермита (персонаж «Улицы Сезам») об индивидуальности

Давным-давно существовал в Китае секретный цвет, настолько секретный, что, по легенде, лишь члены императорской семьи могли лицезреть его. Это цвет особого вида фарфора, и называется он «ми сэ», что в переводе означает «таинственный» (правда, в рамках европейской традиции это вовсе не фарфор, а керамика). Краску «ми сэ» изготавливали в IX–X веках, а потом многие столетия люди гадали, как же выглядел этот цвет и почему его хранили в такой тайне. Наверняка знали лишь одно — это оттенок зеленого, а об остальном могли лишь догадываться.

Периодически грабители, а иногда и иностранные археологи вскрывали гробницы и находили там зеленые сосуды, а через пару недель в какой-нибудь антикварной лавке за пределами Китая вдруг всплывала подобная керамика, причем утверждалось, что это и есть подлинный «ми сэ». А чуть позже более ответственные археологи при раскопках другой могилы обнаруживали очередной зеленый горшок, и он оказывался в витрине какого-нибудь музея с пояснением, что это, предположительно, «ми сэ». Но в 1987 году под развалинами рухнувшей пагоды обнаружили сокровищницу, где среди прочих артефактов нашелся и набор кухонной утвари, и вот тут-то ученые смогли с уверенностью заявить, что им в руки попали настоящие образцы легендарной керамики. Одиннадцать веков назад император принес их в дар, и с тех пор они были надежно спрятаны от посторонних глаз под замком, как и сейчас.

Услышав впервые об этом секретном фарфоре (по китайской традиции, это все-таки фарфор), я попыталась вообразить, на что он похож. Сначала я представила себе зеленоватый цвет морских волн на закате. Мне хотелось, чтобы слово «таинственный» означало что-то туманное, неуловимое, что-то ускользающее и еле видимое, как фигурки драконов на обычном китайском зеленом фарфоре. Потом, прочитав, что этот фарфор был темнее обычного, я стала представлять себе яркую яшму и блеск изумруда. Но когда я увидела расплывчатую фотографию этого самого «ми сэ», то была разочарована, поскольку на картинке оттенок казался грязно-оливковым и не выглядел чем-то особенным, неординарным.

Так родилась идея путешествия. Мне хотелось не просто увидеть воочию эту драгоценность в витрине, а разгадать совсем иную загадку — почему этот, как мне показалось, заурядный цвет завладел умами самых влиятельных и богатых китайцев эпохи Тан. В итоге мои поиски переросли в нечто большее. Я узнала, почему зеленый цвет так привлекал людей на протяжении долгих веков, изучила историю селадона (это разновидность китайского фарфора, названная, вероятно, в честь героя пасторального французского романа, пастушка Селадона, предпочитавшего одежду серо-зеленоватого оттенка) и обнаружила массу других зеленых красителей, секреты которых были утеряны. Но обо всем по порядку.

Храм Фамэнь расположен в двух часах езды от города Сиань, бывшего столицей Поднебесной более тысячи лет. В VIII и IX веках, на пике расцвета города, здесь жило около двух миллионов человек, а назывался он тогда Чанъань, что в переводе означает «Вечное спокойствие». Каждое утро от укрепленных стен города отправлялись на запад караваны, груженные шелками, специями, керамикой, винами и другими предметами гордости Срединного государства. До Фамэня, по тогдашним меркам, было три-четыре дня пути, здесь караван останавливался передохнуть, и многие купцы, считавшие, что подношение Будде поможет в пути, отправлялись помолиться.

Некогда это место являлось центром буддизма в Китае. Храм возвели около восемнадцати веков назад, и сразу стало ясно, что он отныне будет привлекать толпы суеверных торговцев, которым предстояла тяжелая дорога. К началу правления династии Тан храм разросся в целый комплекс с дюжиной построек и сотней монахов, но, что еще важнее, здесь хранилась священная для буддистов реликвия — фаланга пальца Будды. Невероятное везение, учитывая, что тело Будды, если верить историческим запискам, сожгли. Якобы кто-то из монахов поднял мощи из пепла, по крайней мере, так гласила легенда, получившая распространение в VII веке. Ицзун, восьмой император династии Тан, захотел увидеть реликвию. Он отправился в Фамэнь и даже одолжил у монахов палец и целый год возил его с собой по стране, правда, это не спасло императора от смерти. Когда в 874 году двенадцатилетний наследник императора вернул драгоценность на место, монахи уже заподозрили, что мощи не спасут от скорой кончины и династию Тан. Юный император все же попытался умилостивить судьбу и даровал храму сокровища, в том числе и тот самый фарфор «ми сэ».

Я добралась до Фамэня после полудня. Даже местоположение храмового комплекса звучало весьма поэтично: «к югу от гор Ци, к северу от реки Вэй, в загадочном краю». Мы переехали через реку Вэй и оказались среди причудливых пещер, вырезанных в известняке, словно пересекли невидимую границу и прошли воображаемый сторожевой пост. Танский поэт писал: «Земля в Чжунгуане так плодородна, что даже горькие травы приобретают здесь сладость». Возможно, он говорил метафорически о святости и продажности, но пока что мне все здесь очень нравилось.

Что я знала о селадоне? Когда, впервые попав в Гонконг, я сталкивалась с этой разновидностью фарфора в музеях, антикварных лавках и частных коллекциях, то никак не могла взять в толк, что же в нем такого особенного. Цвет селадона меня не привлекал ни капли: его можно было определить как невзрачный, невнятный, бледный. Но потом я полюбила его, мне стали нравиться утонченность селадона и те еле заметные фигурки на стенках, которые скрывались под глазурью и открывались зрителю, если рассматривать фарфор на просвет. Некоторые изделия кажутся поврежденными, поскольку по их поверхности, словно паутинка или сеточка морщин, бегут тонюсенькие трещинки, так называемый кракелюр, что для европейца кажется странным. Мне подобная техника ужасно не понравилась, а вот китайцам кракелюр напоминает структуру яшмы, потому эти изделия высоко ценятся. Ну и ну: трещины на фарфоре считаются красивыми. Однако Розмари Скотт, консультант на аукционе «Кристи», объяснила мне, что, как ни парадоксально, изделие ценится именно за свое несовершенство, поскольку кракелюр — это искусство: «Здесь необходимо чувство меры, нельзя переборщить, при этом мастер знает наперед, что получится, и иногда специально просчитывает все так, чтобы трещинки появлялись уже после обжига, на готовом изделии».

Я знала, что само название «селадон» не китайское и существует две версии его возникновения. По одной считается, что название происходит от имени объявившего войну крестоносцам правителя Саладина, который в 1117 году преподнес сорок фарфоровых изделий зеленоватого оттенка султану, хотя лично мне кажется странным называть фарфор в честь мусульманского полководца. Вторая версия, про которую я уже упоминала чуть выше, мне нравится куда больше: считается, что слово «селадон» происходит от имени героя пасторального романа «Астрея», предпочитавшего одежду серо-зеленоватых тонов. Роман быстро переложили в пьесу, и вскоре весь Париж носил костюмы и платья подобного цвета, а позднее в моду вошел изысканный китайский фарфор того же популярного оттенка.

Даже несмотря на смог, я увидела за несколько километров перестроенную пагоду монастырского комплекса. В свое время она, наверное, казалась чудом, этакий тринадцатиэтажный «небоскреб», архитектурная доминанта. Хотя во времена династии Тан вид несколько отличался, поскольку та пагода, которую посетил император Ицзун, была из дерева и всего в четыре этажа. Кирпичную возвели уже при династии Мин, но, к радости современного научного сообщества, она не простояла тысячу лет, как, наверное, мечтали архитекторы. На многие годы пагода в Фамэне стала китайским вариантом Пизанской башни, поскольку медленно, но верно клонилась к земле, а во время сильного ливня в 1981 году половина строения просто обвалилась. В результате никто не пострадал, зато свершилось настоящее чудо. Едва только рабочие разобрали завалы, как обнаружили потайной ход в сокровищницу, и в Сиань тут же прибыла команда археологов.

Когда сын Ицзуна Сицзун в 874 году привез драгоценный палец Будды обратно, эпоха династии Тан, правившей с 618 года, уже подходила к концу. В искусстве это выразилось в переходе от утонченности к гротеску. Политическая ситуация также накалялась. Накапливалось недовольство крестьян властью евнухов, которые значительно укрепили свои позиции при дворе, да и налоговое бремя становилось непосильным. В итоге в 907 году династия Тан пала, и начался период анархии, который вошел в историю под названием Пяти Династий, но уже в 874 году все, кроме, пожалуй, зажравшихся евнухов, видели, что перемены неизбежны. За четырнадцать лет до этого по стране прокатилась волна восстаний, а сейчас новый мятеж назревал на востоке. Реликвию вернули в монастырь, устроив соответствующие церемонии, о чем сохранились записи в династийных хрониках, и спрятали в особом тайнике вместе с дарами от императора.

Как же об этой сокровищнице могли забыть? Фольклорная память отличается живучестью и преемственностью. К примеру, когда в 1978 году открыли знаменитую Терракотовую армию, то выяснилось, что местные жители знали все это время о том, что под землей погребено целое войско глиняных истуканов. Было бы крайне странно, если бы в XVI столетии, когда снесли деревянную пагоду и вместо нее возвели кирпичную, никто не заметил потайной ход, учитывая, что веками ходили слухи о несметных сокровищах, спрятанных в основании этой самой пагоды. Видимо, настоятели монастыря все двенадцать веков очень тщательно охраняли тайну. В этом лично для меня и заключается величайшая из загадок селадона — почему никто из монахов не пробрался тайком, чтобы хоть одним глазком посмотреть, что же хранится в подвале.

Вообще-то строители, которые занимались укреплением падающей пагоды в 1939 году, видели потайной ход, но поскольку тогда у границ страны стояла японская армия, они поклялись никому не рассказывать об увиденном и сдержали слово, пронеся секрет через хаос войны, потом революции 1949 года и ужасы «культурной революции», охватившей страну в 1960–1970-х годах. Наконец, в 1980-е наступила эпоха возврата к традиционным культурным ценностям, и тут, по удачному стечению обстоятельств, секрет пагоды в Фамэне открылся сам собой.

Сейчас сокровищницу демонстрируют посетителям через уродливое окошко, обрамленное алюминиевой рамой, а также показывают копию в полную величину в соседнем музее. Одна из стенок потайного хода сделана из стекла, но нетрудно представить, что увидели археологи, когда впервые в апреле 1987 года отодвинули тяжелый валун, загораживающий проход, и оказались внутри.

Первое, что встретила на своем пути команда археологов под началом профессора Хань Вэя из НИИ Археологии провинции Шэньси, — две статуи львов, охранявших сокровищницу, с зелеными когтями и красными пятнами на шкуре. Затем ученые, скорее всего, испытали некоторое разочарование, поскольку львы были единственными цветными пятнами во всей композиции. Никаких тебе сокровищ, только темная черепица. Археологи даже заподозрили, что кто-то успел побывать здесь до них и, возможно, все ценности уже похищены, но тут заметили еще одну небольшую дверку в дальнем конце комнаты, над которой красовалось резное изображение духа, защищавшего от нежданных гостей. А за этой дверцей их ждала настоящая пещера Аладдина: море цветных шелков, филигранное золото, синее персидское стекло и, наконец, скромные чаши зеленого цвета, которые я так жаждала увидеть.

Наиболее важной находкой оказались две черные каменные стелы, на которых были вырезаны изображения предметов, принесенных в дар императором: если бы не они, то споры по поводу того, «ми сэ» это или нет, до сих пор бы не утихали. В китайской литературе сокровищницу с гордостью назвали «подземным дворцо<

Предыдущая123456789101112131415Следующая

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: