 |
Речевая демагогия и агрессия
|
|
|
|
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение
I. Риторика и общество
1. Наука о речевом убеждении
2.Личность оратора
3. Основные проблемы современной русской речи
4. Речевая демагогия и агрессия
II. Этапы порождения речи
1. Нахождение
2. Изобретение
3. Композиция
4. Элокуция
5. Оратория
III. Специфика диалогического общения. Диалог-спор
IV. Риторика в зеркале литературной иронии (задания и материалы для обсуждения на занятиях)
Рекомендуемая литература
ВВЕДЕНИЕ
На полках книжных магазинов можно найти много брошюр («Делай, как я велю!», «Думай, как я хочу!» и т.п.), которые гарантируют скорейшее обучение тому, как заставить любого человека действовать и думать по нашему желанию. Их рекомендации вульгаризируют риторику, искажают представление о речевом воздействии. Безусловно, оно предполагает и внушение, и принуждение, и убеждение, но если учить риторике — то риторике убеждения.
Многовековая история риторики не превратила ее в сухую академическую дисциплину. Еще древние греки и римляне относились к красноречию как к боевому искусству, когда от речевого убеждения зависела репутация, а подчас и жизнь человека.
Предлагаемая вашему вниманию книга адресована старшеклассникам и студентам, изучающим риторику, преподавателям, ведущим занятия по риторике и культуре речи, а также всем, кому интересно красноречие как наука убеждать при помощи слова. В ней популярно раскрываются предмет риторики, сложность требований, предъявляемых оратору, особенности современной риторической жизни. Она учит тому, как разрабатывать стратегию и тактику речи, аргументацию и композицию, дает представление о качествах речи, средствах ее выразительности, типичных ошибках, правилах ведения спора, предлагает материалы и задания для обсуждения на занятиях, а также тексты для риторического анализа.
|
|
|
Писатели никогда не были равнодушны к риторике и красноречию. Если перечитать их произведения под этим углом зрения, мы найдем и примеры истинного ораторского искусства (В. Шекспир, Б. Шоу, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов), и великолепные портреты ораторов-демагогов (Ч. Диккенс, Б. Брехт, Ф.М. Достоевский). Не меньший интерес в этом отношении представляют любимые детские книги о Малыше и Карлсоне, Алисе, Буратино.
Используемые в книге примеры отражают риторику в зеркале русской и зарубежной литературы, что позволяет посмотреть с иронией на ситуации речевого общения, далекие от риторического идеала, и смеясь проститься с собственными ошибками.
РИТОРИКА И ОБЩЕСТВО
НАУКА О РЕЧЕВОМ УБЕЖДЕНИИ
Риторика — одна из самых древних и вместе с тем современных гуманитарных дисциплин. Давно отмечена традиционная неуловимость ее предмета, но в наше время эта проблема приобрела новую остроту. Если мы сравним старые и новые определения риторики, то увидим, что она может пониматься по-разному. В первой половине ХIХ века она определялась следующим образом:
... Мы понимаем под сим словом науку научать наш разум и занимать воображение, или трогать сердце и действовать на волю (А. Ф. Мерзляков).
Наши современники предлагают уже несколько иное понимание:
Филологическая дисциплина, изучающая отношение мысли к слову (Ю.В. Рождественский);
Риторика — наука о законах управления мыслеречевой деятельностью... интенсивный путь развития человека (Е. А. Юнина);
Риторика — наука о публичном речевом воздействии (И.А. Стернин);
Риторика — наука убеждать (А. П. Чудинов).
Древнегреческий учитель и теоретик красноречия Аристотель полагал, что “риторика — это счастье”, потому что она помогает человеку обрести счастье в общении, в самораскрытии личности. У Апулея находим такую выразительную зарисовку: как-то раз Сократ довольно долго глядел на красивого юношу, все время хранившего молчание, и, наконец, попросил его: “Теперь, чтобы я мог тебя увидеть, скажи что-нибудь”. Современными представляются сейчас и высказывания Цицерона [89]:
|
|
|
... Ни по маловажному поводу, ни перед такими слушателями, которых не проймет никакая речь, не следует применять пламенного красноречия, чтобы не вызвать либо смеха, либо отвращения к себе...
Древние греки и римляне понимали риторику как науку, способную помочь в словесном поединке, отстоять свою жизнь и честь, поэтому Цицерон, не только теоретик, но и практик красноречия (он прославился сначала как судебный оратор) настаивал на том, что «... сладостная, вольная и плавная речь, богатая затейливыми мыслями и звучными словами... годится только для забав и для парадов...» [89].
В наше время определением риторики занимаются педагоги, психологи, культурологи, специалисты в сфере пиара и рекламы, филологи, логики, политологи, преподаватели техники речи и эстетики. Ее можно интерпретировать с разных точек зрения, в том числе с очень широкой, культурологической. Например, Ю.М. Лотман описал риторику бала, дуэли, карточной игры, парада, похорон в книге “Быт и традиции русского дворянства ХVШ — первой трети ХIХ веков” [48].
Традиционная “неуловимость” предмета риторики объясняется тем, что она является древнейшей гуманитарной дисциплиной, изначально имеющей практическую направленность, что придает ей силу и вместе с тем затрудняет определение ее статуса, наукой, изначально синкретичной. При отсутствии исторического отношения к риторике, возникает подмена ее современного восприятия долгой памятью о риторике — “царице наук”, каковой она являлась еще в ХVIII веке. Долгое время в риторических терминах велись рассуждения об искусстве. Например, современники называли Баха величайшим оратором в музыке, так как по риторическим канонам развертывались его органные произведения. А в XX веке С.М. Эйзенштейн ввел риторику в программу обучения кинорежиссеров, для того чтобы они постигли тайну воздействия на массовую аудиторию, были бы способны вызывать разнообразные чувства зрителей: гнев, радость, восторг, любовь и ненависть.
|
|
|
В.П. Руднев считает пьесу Б. Шоу “Пигмалион” ключевой для понимания культуры ХХ века: “Сознательно или бессознательно, чуткий Бернард Шоу показал в начале ХХ в., что человек — это то, что он говорит, человек — это его язык, речевая деятельность” («Словарь культуры ХХ века»). Герой этой пьесы, профессор Хигинс, полагал, что можно «...взять человека, наделить его новой речью и с помощью этой речи сделать его совершенно иным. Ведь это значит уничтожить пропасть, разделяющую классы и души людей.» Профессор Хигинс выиграл пари, изменив речь и судьбу (правда, и свою тоже) лондонской цветочницы Элизы Дулитл:
Взгляните на эту девчонку! Слышали вы, на каком жаргоне она говорит?.. Так вот, сэр, дайте мне три месяца, и эта девушка сойдет у меня за герцогиню на приеме в любом посольстве. Я даже смогу устроить ее горничной или продавщицей в магазин, где надо говорить совсем уж безукоризненно.
Эволюция понятия риторика в истории культуры связана с политическими изменениями в жизни общества, с развитием научных дисциплин, разумеется, она имеет национальные особенности (например, позиции риторики традиционно сильны во Франции и США).
Мы также можем гордиться отечественными традициями ораторского искусства и риторики. В ХVIII веке “Краткое руководство к красноречию” М.В. Ломоносова, содержащее размышления о риторике и оригинальные примеры, было настольной книгой многих образованных русских людей. В конце восемнадцатого — начале ХIХ века в России существовало множество разнообразных, живо написанных риторик: для детей, “в пользу молодых девиц”, для горных инженеров... Особого расцвета российское красноречие достигло в середине XIX века, в эпоху реформ, но тогда же возобладала критика риторики как теоретической и учебной дисциплины.
Взлеты и падения риторики объясняются целым комплексом причин, прежде всего ее неизбежной политизированностью. В России в середине ХIХ века она была дискредитирована как предмет, поддерживающий институт царской власти. Кроме того, риторика уже не могла претендовать на роль царицы наук, выполнять даже по отношению к дисциплинам гуманитарного цикла свою синтезирующую роль. Они отпочковались от нее и стали развиваться самостоятельно.
|
|
|
В риторике сформировались многие логические, психологические, эстетические, литературоведческие, лингвистические представления (например, о связной речи и тексте). Но заметим, что бытовавшее еще лет двадцать назад стремление свести все к риторике, объявить разнообразные дисциплины ее наследницами, сейчас устарело и представляется поверхностным. Одним из ниспровергателей риторики являлся В.Г. Белинский. Впрочем, его собственный стиль, как и стили многих писателей, испытал влияние риторики, где бы они ее ни изучали: в лицее, дома, в гимназии или университете.
В 1893г. возвращение ораторского искусства в учебный план Московского университета приветствовал такой, казалось бы, далекий от него писатель, как А.П. Чехов:
Мы люди бесстрастные, скучные, в наших жилах давно уже запеклась кровь от скуки. Мы не гоняемся за наслаждениями и не ищем их, и нас поэтому нисколько не тревожит, что мы, равнодушные к ораторскому искусству, лишаем себя одного из высших и благороднейших наслаждений, доступных человеку. Но если не хочется наслаждаться, то по крайней мере не мешало бы вспомнить, что во все времена богатство языка и ораторское искусство шли рядом.
(«Хорошая новость»)
Не только А.П. Чехов, но и Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, В.Г. Короленко живо интересовались ораторским искусством, посещали открытые процессы, на которых выступали знаменитые судебные ораторы (В.Д. Спасович, Ф.Н. Плевако, С.А. Андреевский и др.), и откликались в прессе на их выступления.
В первые послереволюционные годы возник всплеск интереса к риторике. В Петрограде был создан Институт живого слова, В.В. Виноградов разработал грандиозную программу изучения риторики, предпринял замечательные попытки риторического анализа стиля протопопа Аввакума и знаменитого судебного оратора В.Д. Спасовича. Риторические представления получили оригинальное развитие в трудах Б.В. Томашевского, В.Я. Проппа, Ю.Н. Тынянова, Б.М. Эйхенбаума. Их идеи востребованы современными специалистами в сфере пиара и рекламной деятельности.
Затем, по известным политическим причинам, интерес к риторике сошел на нет. Его возрождение было связано с перестройкой, он успел пережить свой пик и некоторый спад. Эйфория от того, что весь народ заговорил действительно прошла, но непредвзятый подход убеждает в том, что и теория, и практика риторики сегодня по-прежнему необходимы.
|
|
|
Конечно, красноречие может использоваться не только с благородными целями, оно может быть демагогическим, его воздействие может сводиться к манипулированию, но мы будем рассматривать риторику прежде всего как науку о речевом убеждении.
Убеждение – способ речевого воздействия, который предполагает применение как рациональных, так и эмоциональных риторических приемов и средств. Оно не может быть основано только на доказательстве. О сложности этого вида речевого воздействия свидетельствует длинный синонимический ряд глагола убедить, от которого образовано существительное убеждение:
уговорить, склонить, урезонить; уверить, заверить, внушить, доказать; удостоверить, вразумить, утвердить, нашептать, уластить, сагитировать, распропагандировать, увестить, обработать, вдолдонить, присоветовать, вбить в голову, обломать, умаслить, обрезонить, сманить, улестить, уломать, умолить, втемяшить в башку, втемяшить в голову, разуверить, заставить, переубедить.
Обращение к толковым словарям русского языка (см. список) обнаруживает взаимосвязь принуждения, внушения и убеждения:
Убедить – з аставить поверить чему-нибудь, уверить в чем-нибудь; уговаривая, склонить к чему-либо, заставить согласиться на что-нибудь сделать что-либо.
Чем же убеждение отличается от других средств речевого воздействия? Принуждение основано на насилии слова, речевой агрессии. Внушение подчеркнуто нерационально, основано на вере или суеверии. В отличие от них, убеждение отрицает речевую агрессию, рассчитано на осмысленное восприятие речи. Ее адресат должен проделать собственный путь понимания, решение не предлагается ему в готовом виде.
Риторика убеждения влияет на мировоззрение, эмоции и волю человека, ее выбор требует от оратора труда и времени, формирует саму его личность.
ЛИЧНОСТЬ ОРАТОРА
Мы обычно не задумываемся над тем, что далеко не каждый умный, образованный человек, умеющий беседовать в узком кругу, может быть оратором, даже если и считает себя таковым. Для этого ему должны быть присущи какие-то особые склонности характера, речевые умения и навыки поведения.
Слово оратор несет груз отрицательных ассоциаций и оценок, накопленных веками. Возможно, демагогичность поведения псевдоораторов, узурпировавших право на речь, повлияла на то, что со временем у этого слова появилисьнегативные синонимы болтун, краснобай и др. (слово же ораторша употребляется только в ироничном смысле). Но наблюдаемый отрыв слова от дела совсем не значит, что мы живем в такое время, когда стыдно быть красноречивым, сознательно работать над своим речевым имиджем.
В современных словарях значение слова оратор определяется следующим образом:
1. Лицо, выступающее с речью на собрании.
2. Красноречивый человек, владеющий мастерством построения и произнесения речи перед широкой публикой.
Его значение подчас трактуется удивительным образом: «Человек, способный сколь угодно долго, красиво и содержательно говорить на любую предложенную тему, а также любой выступающий с публичной речью» («Культура русской речи»). Впрочем, автор этого определения справедливо завершает словарную статью следующим замечанием: «… оратором стали называть всякого, кто держит речь перед аудиторией, а к тем, кто владеет ораторским искусством, обычно добавляют оценочные слова: превосходный оратор, прирожденный оратор и проч.». В древности же считалось, что «оратор должен обладать остроумием диалектика, мыслями философа, словами чуть ли не поэта, памятью законоведа, голосом трагика, игрою такой, как у лучших лицедеев» [89].
Оратор, тем не менее, не философ, не поэт, не законовед, не актер, при всем сходстве их деятельности. Так, роль оратора действительно разнообразнее актерской: он и автор речи, и ее режиссер, и ее исполнитель, причем в его исполнении слово выступает на первый план. Жесты оратора и его интонация не должны быть столь же подвижными и выразительными, как у актера. Но и для оратора, и для актера важен успех, во многом обусловленный неповторимостью их личности.
Понять творческую деятельность оратора помогает аналогия с созданием фильма. Как и создатели фильма, он ограничен во времени, но выступает в роли и «сценариста», и «режиссера», и «актера», и «монтажера», и «оператора». В своей речи он определяет, как показать то или иное событие, предмет, человека — крупным, средним или общим планом? С какой точки зрения — внешней, внутренней, своей, чужой? А может быть, надо их столкнуть в неожиданном монтажном сопряжении? Так же, как и монтажер, он то убыстряет, то замедляет ход восприятия речевого произведения, воздействуя на разум и эмоции слушателей. И сам он не остается за кадром, то выступая в главной роли, то перевоплощаясь в образы своих союзников и оппонентов, ведя с ними явный или скрытый диалог.
Ограничения, налагаемые на деятельность оратора, — это ограничения и природные (физиологические, психологические, ментальные), и этические. Говорить — значит отдавать, тратить себя, но всегда ли у нас есть желание тратить и (главное) всегда ли нам есть что тратить, если не обновляются наши чувства и впечатления? Нельзя не согласиться со старинным афоризмом «Говорит интереснее тот, в ком происходит больше событий».
В античности красноречие предполагало нравственный выбор, определяющий образ жизни и судьбу человека. Так было с Сократом, Демосфеном, Цицероном. Когда-то Цицерону довелось защищать молодого человека, обвиняемого в совершении неблаговидного поступка. Самым убедительным аргументом оказался следующий: этот человек — оратор, поэтому его ум и сердце не настроены на зло, у него нет ни времени, ни сил на дурные поступки. Подобный аргумент вряд ли сочли бы убедительным в наше время.
Наряду с названными ограничениями, существуют ограничения социальные: то, как общество относится к человеку говорящему, сменяемость риторических и нериторических эпох, весьма непрямолинейно обусловленная демократизацией общественной жизни.
Ограничения налагает также сфера использования красноречия. Как правило, достоинствами речи политического митингового оратора являются лаконичность и афористичность, заведомое упрощение действительности предполагает использование в его речи оценочных альтернатив, отсутствие сомнения. Политическое красноречие демонстрирует желание и возможность оратора повести массу за собой, призвать к действию, представительствовать от имени народа, тогда как судебное красноречие руководствуется в состязании сторон прежде всего принципом «Доказать не значит убедить».
Академическое красноречие демонстрирует умение оратора публично мыслить. Это красноречие преимущественно позитивное, несмотря на дискуссионный характер изложения, так как призвано пробуждать в слушателях радость узнавания нового. Оно не просто передает знания, а порождает сознание, ведет к пониманию нового и трудного, устанавливая с аудито-рией, при всей ее массовости, диалогические отношения. Этим искусством владели выдающиеся ученые и лекторы М. К. Мамардашвили, Н. Я. Эйдельман, Д. С. Лихачев, Л. Н. Гумилев, Ю. М. Лотман.
Риторическое воздействие — прежде всего публичное речевое воздействие. Вне условий публичности теряет смысл сама роль оратора как интерпретатора действительности. Она, тем не менее, накладывает ограничения на открытость, исповедальность ораторского слова, каким бы искренним в своем стремлении к идеалу ни был его автор.
Он также не может не учитывать заведомо отрицательное отношение к нему части аудитории, потому что в основе его деятельности лежит как стремление к взаимодействию с адресатом, так и подавление его, по выражению Л. П. Якубинского [95], «естественной диалогической реакции». Очевидны и ограничения устной формы речи, которая воспринимается «здесь и сейчас».
Взаимоотношения оратора и аудитории нередко основаны на противоборстве. Древние глубоко понимали трагичность личности истинного Оратора, приведем слова Цицерона [89]:
Можно сказать, тяжкое бремя и обязательство налагает на себя тот, кто торжественно берется один среди многолюдного сборища при общем молчании рассуждать о делах первой важности! Ведь огромное большинство присутствующих внимательнее и зорче подмечает в говорящем недостатки, чем достоинства. Поэтому малейшая его погрешность затмевает все, что было в его речи хорошего… Сколько раз мы выступаем, столько раз над нами совершается суд.
Демонстрируя свое право на речь, оратор должен создавать образ мужественной личности, способной к победе. За долгое время существования риторики накопилось много стереотипных представлений о личности оратора. Так, еще М. В. Ломоносов полагал, что у оратора должны быть «осанковитый вид», «грудь широкая», «дух (дыхание. – И.М.) долгий». Между тем многие выдающиеся ораторы явно не отвечали названным требованиям. Знаменитый историк и лектор В. О. Ключевский был внешне неприметен, говорил тихим голосом, но на его лекции съезжалась вся Москва и слушала их, затаив дыхание.
Когда начинал свою речь выдающийся адвокат В. Д. Спасович, которого недаром называли «королем адвокатуры», слушатели недоумевали, неужели это он? Таким нелепым, неуклюжим казался этот человек, говоривший фальцетом, то и дело ронявший свои бумаги. Но проходила минута-другая — и слушатели понимали, что он способен создать неопровержимую систему защиты.
В связи с этим, заметим, что одним из парадоксальных приемов красноречия является старинный прием «Я не оратор» (т.е. «я не умею говорить, как оратор, а говорю безыскусно, от сердца»). Этим приемом, скрывающим искусство красноречия, успешно пользовались и древние риторы, и выдающиеся русские судебные ораторы.
В трагедии В. Шекспира «Юлий Цезарь» воспользовался им Марк Антоний, которому заговорщики разрешили произнести речь над трупом императора:
Я не оратор, Брут в речах искусней;
Я человек открытый и прямой
И друга чтил; то зная, разрешили
Мне говорить на людях здесь о нем.
Нет у меня заслуг и остроумья,
Ораторских приемов, красноречья,
Чтоб кровь людей зажечь.
Марк Антоний, конечно, лукавил, сама же его речь оказалась настолько действенной, что подняла мятеж, который изгнал заговорщиков из Рима.
Представления об ораторе меняются, но одно остается неизменным: он должен быть личностью, умеющей публично мыслить. Для того чтобы стать оратором, необходимо иметь склонность к речевому воздействию, способность интерпретировать действительность, «тратить» себя, стремиться к успеху и быть заранее готовым к поражению.
О разграничении понятий умный, образованный человек, мастер своего дела и оратор говорил еще Цицерон: «…если Филон, знаменитый зодчий <…>, отдавая народу отчет в своей работе, произнес, как известно, очень хорошую речь, то несправедливо объяснять достоинство его речи сноровкой зодчего, а не оратора». Но тот же Цицерон подчеркивал: «Речь должна вытекать из знания предмета. Если оратор не <…>, изучил его, речь его бессодержательна и похожа на детскую болтовню» [89].
Для современных исследователей является одним из самых важных вопрос о риторическом идеале. А. К. Михальская [56] выделяет три риторических идеала в нашей речевой среде: американизированный (точнее называть его софистическим), советский (тоталитарный) и старый отечественный (сократический). Для их разграничения используются признаки диалогичности/монологичности, гуманности/агональности (установки на борьбу).
Софистический идеал диалогичен только по форме, но не по содержанию. Ораторы, исповедующие его, не умеют беседовать, они заранее знают ответы на поставленные вопросы, создают видимость живого диалогического общения, искусно манипулируя аудиторией.
Тоталитарный риторический идеал монологичен по форме и по существу. В тоталитарном обществе не нужен думающий слушатель-собеседник, которого надо в чем-либо убеждать. Риторика лжи, или риторика кулака, использовала другие формы воздействия — внушение и принуждение.
Это риторика агональная, что выражается в самом ее «военизированном» характере (здесь и далее в разделе — примеры из выступлений Г. А. Зюганова):
Считаю, надо срочно мобилизовать все силы и бросить их на решающие направления;
Орудия лжи продолжают стрелять с нарастающей силой. Будем же бдительны — дальнейшее легковерие гибельно.
Она сохраняет приметы канцелярского, бюрократического стиля:
Стимулировать рост производства конкурентноспособной продукции путем реформирования налоговой, кредитной и таможенной политики, широкомасштабных государственных заказов и инвестиций»; «Сохранить в руках государства важнейшие для обеспечения устойчивого развития и безопасности страны отрасли промышленности, энергетики, транспорта и связи.
Тоталитарная риторика приобрела сейчас черты великодержавности, напыщенной фольклорности и пафосности, которые выглядят особенно комично в сочетании с канцеляритом:
Вижу: народ прозревает, объединяется. Верю: народ сумеет взять свою судьбу в собственные руки, как былинный герой поднимется в свой богатырский рост»; Обеспечить паритет цен на промышленную и сельскохозяйственную продукцию. Современный Микула Селянинович может накормить и накормит свой народ.
Если софистический и тоталитарный риторические «идеалы» не являются таковыми по сушеству, то к чему же надо стремиться? А. К. Михальская, отвечая на вопрос «Каков облик русского красноречия в будущем?», видит перспективы гуманизации отечественной логосферы (речемыслительной сферы культуры) в возрождении восточно - христианского, старого отечественного риторического идеала.
Ранее мы предложили называть истинный риторический идеал сократическим, что представляется нам более точным, чем термины, предлагаемые А. К. Михальской. Сделаем небольшое отступление о личности Сократа.
«Афиняне удивлялись, восхищались, негодовали, слушая софистов, – пишет в книге «Занимательная Греция» М.Л. Гаспаров [16]. – И только один человек, оборванный и босой, был спокоен и добродушен. Он улыбался и говорил: «Не пугайтесь, граждане. Пусть Горгий сколько угодно доказывает, что нет никакой разницы, почитать стариков или поедать стариков, но предложите-ка ему самому убить и съесть старика, и он так же откажется, как и вы. А вот интересно — почему?» Это был Сократ, знаменитый афинский мудрец и чудак. Вид у него был смешной: лысый череп, крутой лоб, курносый нос, толстые губы. Жил он бедно, ходил в грубом плаще, ел что попало. Объяснял: «Я ем, чтобы жить, а остальные живут, чтобы есть». Любимым его изречением была надпись на дельфийском храме: «Познай себя самого». Иногда он замолкал среди разговора, переставал двигаться, ничего не видел и не слышал — погружался в себя».
В отличие от софистов, Сократ не считал поиск истины игрой. Вступая в политический или философский диспут, беседуя на самые разные темы, он вовлекал собеседников в ее совместный поиск. Его ораторское мастерство называли майевтикой – искусством рождения истины.
Эпоха Сократа (V – IV вв. до н.э.) была сложнейшим временем политической борьбы, войны между Спартой и Афинами, сменой тоталитарных и демократических форм власти. Сократ заплатил жизнью за любовь к истине, его диалоги, нередко ироничные или шутливые, учили людей самостоятельно думать и действовать.
Выдающийся философ ХХ в. М. К. Мамардашвили [52], размышляя над тем, почему погиб Сократ, писал:
…Необходимо было бы где-то помолчать, что-то не сказать или же согласиться на изгнание. Ведь греки готовы были дать своему философу убежать, они вообще-то не очень серьезно собирались его убивать: приговор был скорее ритуальным жестом; предполагалось, что Сократ просто скроется из Афин и будет жить в изгнании. Сократ же почувствовал свою ответственность перед чем-то, что полностью освобождало его от участия в человеческих делах. Он считал, что малейшая неправдивость разрушает ту правду, ради которой он жил…
По мнению А. К. Михальской, хранителем истинного риторического идеала является религиозное и академическое красноречие. Этот идеал диалогичен по форме и содержанию, имеет гармонизирующий интуитивный характер, в нем господствует не анализ, а синтез, отсутствует соревновательность. Создавая эту модель, А. К. Михальская не сомневается в «перетекании» этических категорий (скромности, кротости, смиренномудрия, миролюбия, негневливости) в эстетические (умеренность, ритм, симметрию). Это идеал «гармонизирующего диалога».
Данная модель обладает многими бесспорно привлекательными свойствами. Вместе с тем А. К. Михальская настаивает на отсутствии, как уже говорилось, любой соревновательности в риторическом идеале будущего, что представляется не только нереальным, но и неубедительным. Абсолютизация этого положения приводит автора к односторонней характеристике Д. Карнеги в качестве «наследника софистической риторической культуры».
Разумеется, истоки неприятия риторики, настроенной на борьбу, очевидны, тем более они очевидны в России. На это трудно что-либо возразить. Но почему-то столь же трудно преодолеть обаяние оптимистического восприятия риторики «борьбы и победы» (победа так родственна убеждению) в высказываниях Сократа и Цицерона, П.С. Пороховщикова и А.Ф. Кони.
«…Кто-то один или многие из говорящих, обучая актеров исторической драмы, одерживали победы. Александр Македонский был учеником Аристотеля, а Карл V — воспитанником Эразма Роттердамского. И вот Александр завоевал полмира, а Карл V отрекся от престола: ведь им посчастливилось слушать убеждающую, вдохновенную и вдохновляющую речь…», — напоминает один из выдающихся философов ХХ века О. Розеншток-Хюсси [74].
Говоря, мы не только вступаем в общение, но и выражаем свою индивидуальность. Именно этим прежде всего мы интересны слушателям, этим же обусловлено само наше право на речь. Отрицание соревновательности имеет в своей основе ложную посылку равенства (не равноправия) участников речевого общения.
Мы уже говорили о том, что взаимоотношения оратора и аудитории — это отношения, нередко основанные на противоборстве. В замечательной повести А. П. Чехова «Скучная история» старый мудрый профессор, читая лекцию, каждый раз ставит перед собой задачу «победить эту многоголовую гидру» — студенческую аудиторию.
Оправдана и защитная реакция аудитории, не желающей испытывать риторическое воздействие или просто мыслить. И. А. Стернин, утверждающий в своей «Практической риторике» [81], что 10% состава любой аудитории настроено критически по отношению к оратору, с сочувствием цитирует слова Аристотеля: «Мышление есть страдание, ибо, коль вещь необходима, в тягость нам она».
Сказанное надо понимать не как отказ от задачи гуманизации логосферы, а как уточнение представлений о риторическом идеале и привлечение внимания к нравственно-философскому аспекту речевой деятельности, который был столь значим в древности и возрождается вновь.
Для формирования представлений о риторическом идеале особенно значимы высказывания О. Розенштока-Хюсси, который рассматривал речь «как личное право человека» и утверждал, что «любой индивид — заинтересован в своей способности и праве говорить», потому что «человек, беря слово, занимает свою позицию во времени и пространстве… и может в каждый данный момент раздвигать границы внутреннего пространства, делая его все более и более емким. Наш родной язык… — это речевое сознание родины, реформаторами которого мы являемся. Каждый из нас достоин уважения в качестве гигантской трансляционной сети, через которую передаются все выражения общей воли. Говорить — значит верить в единодушие… говорить — значит, участвуя в движении общества, вносить в это движение нечто свое. Те, кто уклоняются от выполнения этой грандиозной задачи… либо предают себя в других, либо становятся лицемерами, пользующимися чужим языком» [74].
Отсюда — нравственный императив философа: «Тот, кто что-то говорит и сам не верит в то, что говорит, — болтун. Люди подобного сорта могут произнести нечто, но они не говорят. Речь возникает только тогда, когда за словами человека — его репутация, жизнь, честь. Все, что не достигает этого уровня реальной достоверности, попросту неинтересно…» [там же]
Гуманизация логосферы (речемыслительной сферы культуры) вернет достоинство говорению и слушанию и если не изменит человека и мир, в котором он живет, то существенно повлияет на них.
ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ
СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ РЕЧИ
Указание на кризисное состояние русской речи, на ее проблемы и недостатки стало уже привычным. Сегодня диагноз ставится сатириками, журналистами, политиками, но прислушаемся прежде всего к мнению лингвистов, признанных специалистов своего дела.
Ю. Н. Караулов, размышляя о состоянии современного русского языка, подчеркнул, что надо судить прежде всего о «состоянии говорящих на нем людей». Мы забываем о том, что «…правильное пользование языком требует усилия и отдачи» [31].
В советское время манипулирование общественным сознанием осуществлялось при помощи фраз-пустышек: «Огромное количество металла расходуется у нас нерационально». За кадром оставались вопросы: Какое количество металла? Кем расходуется нерационально? Но и сейчас, отмечает ученый, используются те же приемы: «Обсуждение бюджета в Госдуме отложилось». Кем отложилось? По какой причине? — «Есть целый ряд факторов, которые необходимо преодолеть». — «Что такое фактор? Сколько факторов необходимо преодолеть и возможно ли это, если фактор — это движущая сила какого-либо процесса, явления? Кто должен осуществлять это преодоление?»
Подобные фразы — проявление новояза, болезни языка тоталитарного общества, открытой Дж. Оруэллом. Недумающий человек удовлетворяется расплывчатым, не беспокоящим его словоупотреблением, на что и рассчитывает демагог, культивирующий новояз.
Ю. Н. Караулов поставил очень точный диагноз еще одной болезни, чаще всего встречающейся в речи ведущих разнообразных телешоу, — «интимизация без равноправия». Действительно, от аудитории с разной степенью агрессивности требуется доверие, раскрытие своего Я без всяких обязательств такой же степени открытого общения со стороны ведущего. Ужесточение стиля «все на продажу» отвечает законам конкуренции. Его опасность состоит в том, что, снимая табу в общении, он провоцирует также агрессивность речевого (и не только) поведения аудитории.
Обратимся также к мнению Г. А. Золотовой [29], полагающей, что «…новое время ищет свои ресурсы вежливости». Вслед за теле- и радиоведущими мы нередко используем словосочетание «Доброе утро» как прощание, а «доброй ночи» как приветствие. Теперь продавец, а не покупатель использует “язык приживалок” (выражение А.И. Куприна), обильно пересыпанный словами с уменьшительно-ласкательными суффиксами: «Вот этого сырку (колбаски) возьмите».
Лакейством отмечена и речь чиновников, в которой частотны, например, глаголы с приставкой под/подо: подошлю вам бумаги, подскачу, подправьте. Прикрыть пустоту помогают престижные слова ситуация, неоднозначно, изначально, определиться, информационные моменты: «Обстановка усугубляет ситуацию», «Подобный результат можно считать неоднозначным» и т. п.
Сопоставляя частотное слово сложно и значительно реже употребляемые сейчас слова трудно и тяжело, Г. А. Золотова заметила, что трудно и тяжело характеризуют состояние человека, требующее работы, преодоления, тогда как сложно снимает ответственность с говорящего: дело сложно, но не мне сложно. Например: «В какой-то степени это сложный вопрос, даже неоднозначный».
По мнению И. А. Милославского, то, как мы говорим, выражает нашу позицию в «споре о месте человека в мире. Является ли он одним из «винтиков-болтиков» или заслуживает к себе более уважительного отношения? Ряд последних изменений в русском языке говорит о том, что позиции сторонников особого отношения к человеку подвергаются серьезным атакам. Мы часто слышим от современных руководителей, что они задействовали специалистов (молодежь, военных и т. д.). То есть «сделали так, чтобы специалисты (молодежь, военные и т. д.) действовали». Такое полезное для руководителей словосочетание (поскольку за ним стоит их работа) возникло именно в административно-чиновничьей среде. Еще недавно глагол задействовать употреблялся только по отношению к предметам: задействовать скважину, оборудование, технику и т. п. Что-то мешало употреблять его по отношению к людям — последних можно было пригласить, попросить, привлечь, заинтересовать… И это несмотря на то, что глагол задействовать устроен так же, как и многие другие русские глаголы: накормить — «сделать так, чтобы был сыт», разбудить — «сделать так, чтобы не спал», вылечить — «сделать так, чтобы был здоров». И вот теперь задействовать употребляется по отношению и к предметам, и к лицам (Агрессивная неодушевленность. Известия. 08.09.2009).
Многие культурноречевые проблемы связаны с изменением самог
|
|
|
