2. Механизмы целевой регуляции деятельности в норме и при аномальном развитии

Таким образом, если в нормальном, продуктивном развитии «сдвиги мотива на цель» ведут к расширению деятельности, развертыванию ее во все новых сферах, то при данном виде патологии, вследствие особых усло­вий функционирования, этот же механизм ведет к су­жению деятельности, сосредоточению ее на отдельных деталях.

Следует отметить, что само по себе сужение поля ориентировки — это специфическая черта всех больных, страдающих текущими органическими заболеваниями (например, сосудистого или травматического генеза). Она не позволяет таким больным сразу охватить все существенные элементы ситуации, и они вынуждены «от одновременного (симультанного) восприятия пере­ходить к замедленному последовательному (сукцессивному) и как бы возвращаться к началу для синтеза всего воспринятого». Такой процесс неизбежно ведет к конкретно-ситуационной структуре восприятия, к труд­ностям переключения внимания, одновременного совме­щения нескольких признаков. Обычно таким больным доступны лишь те виды деятельности, где требования к широте охвата и быстроте ориентировки невелики (они могут достаточно успешно работать гравёрами, лекаль­щиками, часовщиками, но не шоферами, операторами или диспетчерами. ) Причем важно учесть, что это искажение касается не условий протекания какой-либо одной деятельности, но всех деятельностей сразу, всех душевных процессов данного человека.

Поэтому со временем больным эпи­лепсией становятся труднодоступными не только слож­ные виды деятельности, но и прежде отработанные автоматизированные действия (навыки).

В норме: благо­даря тому, что некоторые действия закрепляются в ка­честве навыков и как бы спускаются в план автомати­зированных актов, сознательная деятельность человека, разгружаясь от регулирования относительно элементар­ных актов, может направляться на разрешение более сложных задач. При эпилепсии происходит, напротив, дезавтоматизация, которая засоряет сознание, переклю­чая его на выполнение того, что в норме является лишь вспомогательной технической операцией. В результате каждая такая техническая подробность, каждая операция может стать сама по себе сознательной целью, а затем и со­знательным мотивом деятельности больного. Сдвиг мотива из широкой деятельности на выполнение узкой.

При эпилепсии деятельность, обедненная до уровня того, что в норме служит вспомогательным действием, становится чрезвычайно мало опосредствованной. Больной ударил жену за то, что она случайно изменила порядок расположения ве­щей в его комнате. Подобных примеров множество в историях болезни, но уже из сказанного видно, что в хо­де болезни аккуратность, педантичность становятся не просто компенсацией (пусть и неудачной), не просто привычным и наиболее удобным способом действования, но определенным отношением к миру, определен­ным смысловым восприятием мира, определенной соци­альной, межличностной позицией.

Как же при этих дефектах больные оказываются способными прочно и надолго за­поминать?

По сути, мы здесь сталкиваемся с двойным парадок­сом. По этой логике мы вправе ожидать, что органический процесс приведет к грубым мнемическим нарушениям, тогда как на деле приходится констатировать во многих случаях цепкую и долговре­менную память. Второй парадокс относится уже скорее к сфере психологии и заключается в том, что тонкое экспериментальное исследование констатирует наруше­ния, которые противоречат данным о жизненном (вне-лабораторном) поведении больных.

То, что для здорового является пустяком, а ино­гда и вовсе незаметной деталью, для больного может иметь прямой, нередко внутренне аффективно насыщен­ный смысл. Вот почему такой больной может долго пом­нить и мстительно сохранять в себе воспоминание о не­когда полученной обиде.

Но что чрезвычайно важно подчеркнуть, это улучшение не памяти вообще, а именно памяти на отдельные детали, связанные со своеобраз­ным смысловым смещением переживаний больного. Отсюда и понятно, как можно разрешить вышеобозначенные парадоксы. Парадокс «медицинский» возникает потому, что при попытке установления прямых корреля­ционных зависимостей между патофизиологией и пове­дением игнорируются внутренние опосредствующие ме­ханизмы, меж тем как последние могут существенно из­менять и варьировать результаты процесса, явно нару­шая ожидаемые коррелятивные связи. «Психологиче­ский» парадокс объясняется тем, что в лабораторном эксперименте констатируются нарушения памяти в их дистиллированном, очищенном от реальных смысловых отношений виде. Привнесение же этих отношений, вклю­чение процессов памяти в жизнь больного неизбежно дают иные результаты. Этим, в частности, еще раз дока­зывается недостаточность «экспериментов в вакууме»,

Кратко рассмотрим теперь генез еще одной широко известной черты больных эпилепсией — постоянную, особую заботу о своем здоровье. Само ее возникновение вполне понятно, ведь эпилепсия — тяжелое, прогрес­сирующее заболевание. Судорожные припадки, особен­но в начале болезни, обычно вызывают целую гамму тягостных переживаний. По наблюдениям клиницистов, к ним следует в первую очередь отнести навязчивый страх перед припадком и его последствиями, ожидание ухудшения своего состояния, установку на получение «немедленного радикального излечения», различные ипохондрические реакции и др. Естественно, что боль­ные готовы активно лечиться, строго выполнять все предписания врача, поскольку знают, что всякое нару­шение режима лечения может привести к появлению новых припадков.

Вначале больные рассматривают заботу о своем здо­ровье прежде всего как необходимое средство для про­должения привычной им деятельности (работы, учебы и т. д. ), с которой связаны их основные смысловые устремления. Со временем эта забота уже перестает подчиняться более дальним мотивам и постепенно ста­новится самоцелью («сдвиг мотива на цель» и другие рассмотренные выше механизмы). Наконец, в поздних стадиях для больных нередко становится главным уже не сама забота о здоровье, а тщательное, педантичное выполнение тех или иных врачебных процедур. Прихо­дилось видеть, как иногда больной эпилепсией способен устроить целый скандал в больничной палате, если ему вместо привычных по виду таблеток дадут порошки или таблетки иной формы и размера.

Изме­нения психики надо рассматривать не изолированно от биологических особенностей болезни, но как постоянно протекающие в особых, не имеющих аналога в норме рамках условий, диктуемых болезненным процессом.

Что же касается многократно и остро дискутируемой проблемы — является ли методологически приемлемым перенос данных, полученных при исследовании патоло­гии, на объяснение нормального поведения, или следует, наоборот, идти только от нормы к патологии, — то эту проблему в свете сказанного следует признать ложной. Ответ: Идти надо не от патологии к нор­ме и не от нормы к патологии, а в направлении использо­вания и нормы, и патологии для изучения с разных сторон особенностей работы единого психического аппа­рата, способов его развития и функционирования.

Между тем, коль психика едина, то патология проистекает не из-за того, что наря­ду с «нормальными» начинают действовать сугубо «ано­мальные» механизмы, а из-за того, что общие психоло­гические механизмы начинают извращаться, функцио­нируя в особых, экстремальных, пагубных для них усло­виях. Исследование изменений личности при эпилепсии дает материал и к обсуждению выдвинутой в гл. II гипо­тезы об уровнях, параметрах психического здоровья. Напомним, что высший уровень психического здоровья был определен как личностно-смысловой, или уровень личностного здоровья. Затем шел уровень индивидуаль­но-исполнительский, определяющий адекватность спо­собов реализации мотивационно-смысловых устремле­ний. Наконец, рассматривался уровень психофизиоло­гического здоровья, непосредственно обусловленный особенностями нейрофизиологической организации ак­тов психической деятельности.

Проведенный анализ в целом показывает правомер­ность выделения этих уровней и наличие достаточно тес­ной взаимосвязи их между собой. Последнее обстоя­тельство является, однако, и несколько настораживаю­щим, ведь в предыдущей (теоретической) главе мы выд­вигали в качестве принципиального положение о том, что психическое здоровье, будучи многоуровневым, мо­жет страдать на одних уровнях при относительной сохранности других.

Нельзя, однако, воспринимать эти связи как сугубо трансмиссионные, механически передающие развитие дефекта от уровня к уровню. Даже при таком крайне тяжелом заболевании, как эпилепсия, с неизбежным по­ражением базового уровня возможны разные отноше­ния с вышележащими уровнями, и прежде всего с уров­нем личностного здоровья. Чтобы не быть голословным, приведем данные работы В. Г. Семчука, выполненной под нашим с Е. С. Мазур руководством в 1981—1982 гг. При экспериментально-психологическом исследовании больных эпилепсией были выделены две подгруппы испытуемых примерно с одинаковой формой и тяжестью заболевания. Сходными были результаты исследования психофизиологического уровня (инертность, замедлен­ность восприятия, трудность совмещения нескольких признаков и др. ). Однако личностно-смысловая направ­ленность больных оказалась существенно различаю­щейся. Больные первой подгруппы обнаруживали все те «классические» отрицательные черты, которые обыч­но приписываются психиатрами эпилептическому типу развития как имманентно ему присущие: крайний эго­центризм, замкнутость только на себе, морализаторство, обвинение окружающих и т. п. Болезнь при этом рас­сматривалась как основание для оправдания уклонения от помощи другим, особого к себе отношения. Напри­мер, одна из больных жаловалась, что в семье ее иногда просят о помощи (кстати, достаточно посильной) по хо­зяйству: «Просят меня о помощи, а не думают, что мне самой тяжело, самой надо помочь».

Социальные, межличностные связи больных предельно ограниченны, отношения с семьей конфликтны, в отношениях с другими господствует по­дозрительность, недоверчивость. Ведущий способ разре­шения конфликтов — агрессия.

Существенно иными были данные изучения второй подгруппы испытуемых, имеющих отличную личностно-смысловую направленность.

Испытуемые второй подгруппы страдали тем же тяжелым заболеванием, что испытуемые первой подгруппы, и серьезные нарушения исходного уровня психического здоровья не могли поэ­тому пройти бесследно. Отмечались и смены настроения, и колебания работоспособности, и придирки к мелочам.

 

Теперь о психологической помощи при эпилепсии. Поскольку изменение биологических условий болезни — задача не психологическая, а медицинская, то речь должна идти о коррекции вышележащих уровней психи­ческого здоровья, и прежде всего личностно-смыслового. В качестве основных и самых общих принципов, вытекающих из проведенного анализа, здесь следует назвать: приобщение к определенной, посильной тру­довой деятельности; придание этой деятельности со стороны окружающих серьезной значимости, статуса необходимости для других людей; включение ее в систему реальных связей и взаимодействий с миром и др. Что касается внутренних психологических механизмов этого процесса, то особенно важным здесь являются учет специфики последовательных зон развития дея­тельности (зоны потребностного состояния, моТиво-образования и Др. ), их взаимопереходов и стыковок.

Подобные примеры можно обнаружить и при других тяжких психических заболеваниях. В. Франкл говорит, например, о своих наб­людениях за больными шизофренией: одни совершали преступления, чтобы избавиться от своих «врагов-преследователей», другие же, бу­дучи уверенными, что это «враги», прощали их. Или, в случае эндоген­ной депрессии, когда одни, чтобы избавиться от тоски, кончают жизнь самоубийством, другие — при тех же страданиях — не могут позво­лить себе этого, думая о своих обязательствах перед другими людьми.

Братусь на Кубе. (Практика) В целостном и слитном, казалось бы, процессе веду­щихся в больнице мероприятий по трудовой и социаль­ной реабилитации психически больных (в том числе и больных эпилепсией) удалось в ходе совместной с ку­бинскими коллегами аналитической работы выделить все три основные зоны становления деятельности (см. гл. II) и рассматривать тем самым применяемые кон­кретные приемы как относящиеся к той или иной зоне или способствующие переходу из одной зоны в дру­гую.

К первой зоне — зоне потребностного состояния и ориентировки — были отнесены мероприятия по выяв­лению и стимулированию желания пациента работать, принимать участие в каком-либо общественно полезном труде. Оказалось, что это желание очень часто не явля­ется выраженным и, главное, сколь-нибудь структури­рованным. Ряд пациентов лишь на словах выражают желание поработать, на деле же опасаются любых уси­лий, считают, что это повредит их здоровью, нарушит привычный режим, утомит и т. п. У других само жела­ние трудиться выражено ярко, но носит ненаправлен­ный, «размытый» характер; они хотят вообще трудиться, но не знают твердо, в какой именно области, в какой степени (время от времени или регулярно, в коллективе или индивидуально и т. п. ). Так или иначе, мы имеем дело в этот момент не с потребностью, знающей свой предмет, а с еще не определившим своего предмета пе­реходным состоянием.

После диагностики и психологической квалификации данного потребностного состояния пациенту предостав­ляется возможность ознакомления и пробы своих сил в самых разнообразных видах труда — от простых, ме­ханических, монотонных операций до сложных и твор­ческих видов деятельности. Значительное место уде­ляется при этом различным ремеслам, ручным подел­кам, художественной работе: здесь и производство на­циональных сувениров, и чеканка, и изготовление игру­шек и т. д. На обширной территории больницы сущест­вуют хорошо оборудованные слесарные, столярные, ме­бельные мастерские, художественные студии, парик­махерский салон, есть фруктовые плантации, собствен­ный оркестр, стадион, типография и т. д. Словом, пре­доставляется широчайший спектр, набор предметов, позволяющих «замкнуть» первоначально диффузное потребностное состояние и перевести пациента в следу­ющую зону психокоррекционного воздействия — зону мотивообразования.

Как только выявляется склонность пациента и он выбрал определенный предмет (Спонтанный выбор пациента может быть в определенных слу­чаях и неадекватным, даже опасным для его здоровья. Задача пси­холога состоит в том, чтобы найти способ изменить выбор, предложить безопасные для здоровья аспекты работы. ), врач-психотерапевт или психолог совместно с инструктором, мастером по данному виду труда помогают пациенту глубже заинте­ресоваться выбранной областью, открыть ее привлека­тельные стороны, показать значимость этого занятия, его пользу для других. Так возникает определенный, предметно обозначимый мотив, что позволяет перейти к третьей зоне психокоррекционного воздействия — зо­не последовательного преобразования потребности (в данном случае — потребности в общественно полез­ном труде).

На этом этапе врачи и инструкторы помогают паци­енту приобрести конкретные навыки работы, расширить операционально-технические возможности в избранной области. Вслед за этим пациента вводят в реальное про­изводство, он становится вспомогательным работником, помощником и под наблюдением врача и инструктора посильно трудится в одной из мастерских, существую­щих при больнице. На следующей ступени ему предос­тавляется возможность осуществлять свою работу вне территории больницы, возвращаясь туда лишь на ноч­лег. И наконец, на последней ступени пациенты направ­ляются на долгое время в общежития вне больницы, с тем чтобы работать в мастерских и цехах, где идет процесс настоящего, промышленного производства и где вместе с пациентами работают и здоровые люди. Эта ступень, по сути, знаменует переход пациента к са­мостоятельной трудовой деятельности, выход из-под не­посредственной опеки больницы, т. е. начало нового, уже социально адаптированного этапа жизни.

Требования к трудовой реабилитации формулируют­ся при этом следующим образом: «I) труд осуществля­ется коллективно, на первое место выдвигается социаль­ное содействие; 2) труд выбирается в согласии с инте­ресами самих пациентов, учитывая их способности, как физические, так и психические; 3) работа дается в пос­тоянно усложняющейся форме, так, что пациент может сам наблюдать свое развитие, что благоприятствует исчезновению чувства неполноценности; 4) это реаль­ный и социально полезный труд, благодаря которому па­циент чувствует себя удовлетворенным, видя результа­ты своего труда; 5) эта работа оплачивается; 6) усло­вия, в которых осуществляется работа, должны как можно более походить на условия, в которых осу­ществляется подобная работа в обществе, частью кото­рого является и пациент».

Понятно, что в результате осуществления такого реабилитационного процесса меняется самосознание пациента, его отношение к себе и другим, появляется гордость за свой труд, чувство ответственности, жела­ние помочь другим пациентам подняться на ту же сту­пень — словом, появляется качественно иная, чем преж­де, позиция личности — позиция продуктивная, нор­мальная для человеческого развития. Таким образом, для осуществления и реализации действенной психоло­гической помощи больному, восстановления его личнос­ти необходимым является не только опора на сложив­шиеся интересы и потребности человека, не только пост­роение на их основе расширяющейся, усложняющейся деятельности, но и постоянная ориентация всей цепи преобразований на движение — от узколичного к кол­лективистскому и всеобщему.

Лишь включение больного в систему отно­шений с другими, постановка его в позицию, когда он сам должен кому-то еще помочь и принести пользу, сде­лают его стойким в борьбе с недугом, будут способство­вать обретению им ощущения нужности людям. Форми­ровать эти алоцентрические (находится вне человека) и просоциальные установ­ки, когда человек уже тяжело болен, когда жесткие за­кономерности болезни уже пущены в ход, крайне труд­но, подчас невыполнимо. Родителям и воспитателям сле­дует поэтому знать, что заложенные с раннего детства просоциальные установки (умение не только брать, но и щедро отдавать, не только потреблять, но и творить) не просто обеспечивают необходимые основы для буду­щей полноценной, счастливой жизни ребенка, но и соз­дают главную опору, на которую он сможет опереться в случае, если придет тяжкое испытание судьбы -— бо­лезнь.

2. МЕХАНИЗМЫ ЦЕЛЕВОЙ РЕГУЛЯЦИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В НОРМЕ И ПРИ АНОМАЛЬНОМ РАЗВИТИИ

 Первая монография, посвященная психопати­ям, принадлежит замечательному русскому ученому В. М. Бехтереву и вышла в свет в 1886 г. Однако пово­ротным пунктом в изучении психопатии стало появле­ние в первой трети нашего века двух основополагаю­щих для изучения этой проблемы работ — немецкого психиатра Курта Шнейдера и классика отечественной психиатрии П. Б. Ганнушкина. В этих работах были впервые достаточно четко названы клинические крите­рии выделения психопатий, тонко и всесторонне описа­ны феноменология их развития и течения. Курт Шнейдер определил психопатию как такого рода аномальность, от которой страдают либо ее обладатель, либо окружающие его люди. П. Б. Ганнушкин определил пси­хопатию как такую выраженность аномальных особен­ностей характера, когда, во-первых, более или менее грубо нарушается адаптация, приспособление к среде; во-вторых, когда эти особенности тотальны, т. е. задают тон всему психическому складу человека; в-третьих, ког­да они относительно стабильны и малообратимы.

Вместе с тем следовало признать, что при всей образ­ности и клинической достоверности названные крите­рии оставались все же малопригодными для строго на­учных классификаций. Это обстоятельство было доста­точно понятным и самим психиатрам. В. А. Гиляровскип, например, еще в 1938 г. писал: «Один и тот же симптом может иметь различное происхождение и, сле­довательно, различную сущность с точки зрения генеза картин в целом.

Думается, что обретение более твердых критериев диагностики и классификации возможно только в том случае, если помимо анализа внешней, феноменологи­ческой стороны аномального процесса будут исследова­ны его более глубинные, внутрипсихологические детер­минанты. Одним из них является исследование механизмов целеполагания, уровня притязаний, самооценки и специфики их искажения при психопатиях и других формах, погра­ничных между нормой и патологией состояний.

Начало экспериментальным исследованиям целеполагания и уровня притязаний было положено в школе К. Левина. Основополагающими здесь являлись работы Ф. Хоппе, Т. Дембо, самого К. Левина и ряда других ученых. В этой связи представляется полезным проанализиро­вать некоторые исходные понятия, введенные еще в пер­вом, но до сих пор остающемся, пожалуй, наиболее глубоким исследовании уровня притязаний — исследова­нии Ф. Хоппе.

Начнем с самого понятия уровня притязаний. Чело­век приступает к работе с некоторыми притязаниями и ожиданиями, которые в течение действия могут ме­няться. Совокупность этих сдвигающихся то неопреде­ленных, то точных ожиданий, целей или притязаний от­носительно своих будущих достижений Ф. Хоппе пред­ложил называть уровнем притязаний. В зависимости от обстоятельств уровень притязаний может колебаться между целью «извлечь из действия максимум достиже­ний» и полным отказом от какого-либо достижения.

Уровень притязаний рождается из двух противопо­ложных тенденций: с одной стороны, тенденции поддер­живать свое «я», свою самооценку максимально высоко, а с другой — тенденции умерить свои притязания, чтобы избежать неудачи и тем самым не нанести урон само­оценке. Образующиеся в результате конфликта двух тенденций колеблющиеся волны уровня притязаний вы­полняют по крайней мере две важнейшие психологичес­кие функции. Во-первых, они являются необходимым инструментом приспособления к постоянно меняющим­ся условиям среды. Во-вторых, они по возможности ох­раняют человека от нанесения вреда его самооценке, чувству собственного достоинства. Обозначенный конфликт между тенденциями под­нять притязания на максимальную высоту и опустить их, чтобы избежать неудачи, хотя и является главным для возникновения уровня притязаний, однако еще не прямо задает рисунок, композицию конкретных притя­заний. Эта композиция опосредствована, по сути, всей сложной структурой личности, иерархией мотивов и це­лей данного человека. Если отвлечься от наиболее об­щих, «вершинных» личностных устремлений и рас­смотреть сами по себе цели, возникающие в ходе выпол­нения отдельных заданий, в ходе эксперимента или по­ставленного самой жизнью испытания, то здесь необхо­димо различать не один, а по крайней мере два вида целей: реальную цель, которую, по мнению человека, он может достичь в данных конкретных условиях и кото­рая непосредственно вытекает из структуры задания, и идеальную цель. Это широкая цель, превышающая временные, реальные цели; это цель, которую в идеале хотел бы достичь испытуемый в предлагаемой работе, которая хотя сию минуту может не являться актуальной, но все же стоит «за» соответствующей отдельной целью.

Исходя из представленных общепсихологических оснований, сформулируем теперь нашу гипотезу об особенностях функционирования механизма целеполагания при психопатиях. Если в норме в ходе жизни обычно вырабатывается умение различать, разводить в текущей деятельности разноуровневые цели, менять, в зависимости от обстоятельств, межцелевые расстояния, появляется способность стать в некоторую как бы отстраненную позицию наблюдателя по отношению к возникшей ситуации, то при психопатическом (патохарактерологическом) развитии это разведение в нужной мере не удается — расстояния между реальными и идеальными целями здесь, как правило, минимальны, целевые структуры «жесткие», негибкие, без выраженной динамики изменений.

Известно, что процесс решения трудной задачи (не только интеллектуальной, но, что важнее для психологии личности, — жизненной) обычно состоит, из трех этапов. Этапа " лобовых" решений, когда человек пытается сразу найти нужный выход; затем, после ряда неудач, начинается этап более глубокого осознания ситуации, ориентировки в ней, поиска адекватных путей выхода, который наконец может привести к пониманию нужного принципа, к третьему этапу — собственно решению. Здесь же процесс решения встающих перед человеком задач ограничивается первым этапом " лобовых" попыток или же не до конца пройденным вторым этапом, что, естественно, не приводит к нужному выходу и серьезному успеху. Своеобразный вид приобретает и кривая уровня притязаний. Потерпев первые две-три неудачи в решении трудных задач, люди психопатического склада, вместо того чтобы несколько снизить свои притязания, выбрать задачу полегче, нередко впадают в отчаяние, хватаясь за заведомо легкие цели. Это смирение оказывается, однако, на деле " паче гордости", потому что стоит им даже в малом прийти к успеху (например, решить несколько простых задач), как они вновь полны самоуверенности и желания удовлетворить свое тщеславие выбором наиболее престижных целей. Эти скачки притязаний наглядно выявлены во многих экспериментальных исследованиях людей психопатического склада.

В начале своего пути они порой подают блестящие надежды, которые, к удивле­нию окружающих, по прошествии времени совершенно не оправдываются. Самые благоприятные задатки не ре­ализуются в таланты, ибо талант — это и умение ра­ботать, — умение, которое в данном случае явно отсут­ствует. К каким весьма серьезным жизненным послед­ствиям это может приводить, показывает такое наблю­дение.

Пример: Юноша К. в 16 лет поступил, приехав из провинциального города, в Московский университет, выдержав при этом труднейший конкурс. Юноша, несомненно, выделялся своим дарованием, живостью, эруди­цией среди сокурсников, из которых многие прошли уже службу в ар­мии, несколько лет перед этим работали и поначалу с трудом втя­гивались в учебу. Студент К. схватывал все буквально на лету, к неко­торым занятиям, например по иностранному языку, мог вовсе не гото­виться и все же отвечать на «хорошо» и «отлично». Но шло время, бывшие производственники втягивались в занятия, пошел материал, который нельзя было схватить только на слух, но ко­торый требовал усидчивости, регулярного труда. И здесь стало видно, что К. сначала постепенно сравнялся, а затем все заметнее начал отставать от сокурсников. Притязания у К. оставались по-прежнему высокими: ему нравилось (он уже привык) ходить в «выдающихся», слышать одобрения. Но теперь, чтобы соответствовать этим жела­ниям, явно надо было менять свое поведение: реализация несомненных задатков и способностей требовала усидчивости и серьезных занятий. Но перемены этой не случилось. К. по-прежнему занимался урывками: иногда, например, он вдруг тщательно готовился к какому-нибудь се­минару, хорошо выступал на нем, вызывая одобрение преподавателя. Но такие успехи в целом играли даже отрицательную роль, потому что после них К. был полон гордости и надолго забрасывал учебники. К концу третьего курса встал вопрос о его отчислении за академи­ческую неуспеваемосгь. Но и это не смогло изменить прежнего стиля, хотя никто не сомневался, что серьезными занятиями он сумел бы на­верстать упущенное. Но К. стремился утверждать себя, спасать свои высокие притязания другими, более легкими способами. Он, напри­мер, пошел на прием к декану факультета — ведущему специалисту в своей области, ученому с мировым именем — и заявил: «Вы нап­расно думаете меня отчислять. Знайте, что через малое время я буду сидеть в вашем кресле, я буду деканом.,. »

 

Прошло время. Ему уже за тридцать. Он давно не учится, живет случайными заработками, дважды был женат. Последнее время стал много пить. Внешне по-прежнему самоуверен, собирает редкие книги по специальности, говорит, что вскоре будет вновь восстанавливать­ся на факультет. Но беседа с ним обнаруживает, что К. остался преж­ним, он ставит нереальные задачи вместо реальных, судорожно спа­сает свою самооценку довольно легкими и дешевыми приемами, обви­няет во всем не себя, а обстоятельства и т. п. Под конец разговора он спрашивает о своем бывшем сокурснике: «Неужели Р. дали доцен­та? А ведь на первом-то курсе он меня слушал с открытым ртом».

Найти соответствие «идеального» и «реального» — сложнейшее искусство жизни. Но именно от овладения им во многом зависит зрелость личности.

Люди же психопатического толка, мало дифферен­цируя разноуровневые цели, видят в каждой ситуации как бы непосредственное испытание своего «я» и потому так зависят от внешних оценок, так обнаженно реаги­руют на экспериментально и жизненно вызванные успе­хи и неуспехи. У них часто отсутствует умение стать в позицию отстранения не только по отношению к своим актуальным потребностям, к своей текущей деятельнос­ти, но и по отношению к себе самому, ко всей ситуации в целом. Образно говоря, умение, когда это надо, выйти, выпрыгнуть, хотя бы на мгновение, из данной ситуации и оценить ее и себя самого в ней как бы со стороны, критическим, а если надо, ироническим взглядом.

Липгарт. Для исследования были подобраны соответствующие три группы испытуемых: 40 чело­век — страдающие психопатиями, 40 — страдающие неврозами, а в качестве контрольной группы — 30 пси­хически здоровых. Все испытуемые были примерно одного возрастного диапазона (от! 8 до 45 лет), су­щественно не отличались друг от друга по образова­нию, умственному развитию, основным социально-де­мографическим показателям.

Итак, невроз можно рассматривать как срыв лич­ности в ее продвижении к намеченным или привычно устоявшимся целям своего развития. Разумеется, этот срыв не просто «головной», чисто психологический, но всегда связанный с определенными функциональными, обратимыми изменениями физиологии нервной деятель­ности, которые вносятся в общую экономику организ­ма чрезвычайными обстоятельствами, психической травмой и т. п. ¹⁷ Срыв этот, следовательно, почти всег­да происходит на фоне определенного изменения ис­ходного уровня психического здоровья — уровня пси­хофизиологических условий осуществления деятельно­сти. В отличие от психопатий, где возможные искаже­ния этого уровня являются постоянным фоном, при неврозах они благоприобретены. Таким образом, неврозы в отличие от психопатий в гораздо большей степени являются продуктом творчества лич­ности, поставленной волей обстоятельств в особо труд­ные для нее условия.

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: