 |
Великая? . Безкровная? . Русская? . (5)
|
|
|
|
«Душа заговора»
Ближайшие часы, однако, наглядно продемонстрировали, где в действительности была сосредоточена в то время реальная власть и кто ее персонально представлял.
«Фактически руководство перешло к нам (я, Чхеидзе, Скобелев, Некрасов [все вольные каменщики! – С. Ф. ] и левая часть блока), – без каких-либо обиняков утверждал еще в начале июня 1917 г. А. Ф. Керенский. – […] Нашей группой выдвигалось предположение о выступлении группы, которая бы организовала министерство. То есть о министерстве тогда еще не думали, а о создании Центра. […] Тут каким-то образом сложилось так, что ко мне стали обращаться, считая меня почему-то в центре всего. […] Моя работа протекала в те дни немного вне Совета. Я был в Центре».
Баррикада на Литейном проспекте.
В. М. Зензинов на склоне лет писал: «Не боясь впасть в преувеличение и не предаваясь каким-либо личным пристрастиям, следует признать, что в этот день и в последующие душой событий был, несомненно, А. Ф. Керенский».
И далее: «…На гребне поднявшейся революционной волны в эти дни оказался именно А. Ф. Керенский. Его имя, во всяком случае, тогда было у всех на устах, к нему все апеллировали вне Думы, когда речь шла о каком-нибудь решительном действии, рвавшем с прошлым. Он же в эти дни был и реальной связью между восставшей улицей и вступившей на путь революции Государственной думой». «Все обращались к нему за распоряжениями, все искали его – и он появлялся всюду, забыв о еде и сне».
Это же через 40 лет после свершившихся событий подтверждал их участник, оставшийся на родине: «Все распоряжения об аресте генералов, министров и прочих преступников […] исходили от […] Керенского».
|
|
|
Четыре месяца спустя А. Ф. Керенский, вспоминая день 27 февраля, говорил: «К концу дня, когда меня спросили, кого арестовывать, я дал адреса. Первый – Щегловитова». (Это еще одно свидетельство, что к перевороту готовились загодя).
Подтверждение этому заявлению нашлось в повременной печати того времени («Нижегородский листок», 1917, 1 июня): «Когда в Думу пришли первые революционные полки, когда они бродили по Таврическому дворцу и спрашивали: “Что нам делать? ” […] Керенский немедленно вытребовал “своих” офицеров. – Вы спрашиваете, что Вам делать? – обратился он к солдатам, вынимая лист бумаги с адресами все представителей старой власти. – Вот вам, офицеры, и работа. Идите, немедленно арестуйте сторонников Престола и приведите их сюда».
Посыльный автомобиль Государственной думы с вооруженной охраной.
«…В три часа – записала в свой дневник 28 февраля известная масонка и журналистка А. В. Тыркова-Вильямс – слышала я, как небольшая группа, опять-таки штатских людей, отдавала приказы об аресте членов правительства».
Вот и верь после этого утверждениям о стихийности признанных западных знатоков русской истории, утверждающим, что «насилие толпы в дни Февраля не было организовано никакой революционной партией или движением. Это была, вообще говоря, непосредственная реакция на кровавые репрессии 26-го февраля, и выражение давно ощущаемой ненависти людей к старому режиму» (Figes O. A People`s Tragedy. The Russian Revolution, 1891-1924. London. 1996. P. 322).
Однако поговорим далее о том, что было реально.
Действовавший с утра 27 февраля как военный руководитель переворота, Керенский к 7 часам вечера преобразовал свой «штаб» в Военную комиссию Временного комитета Государственной думы.
«В здании Государственной думы, – писал В. М. Зензинов, – отдельные комнаты постепенно занимались отдельными комиссиями, разными лицами. Комнату № 41 отдали только что созданной “Военной комиссии”, куда вошли Керенский, Мстиславский (Масловский), Филипповский, Пальчинский…» (Трое из четверых – масоны. )
|
|
|
Через несколько часов, в ночь с 27 на 28 февраля состоялось объединение Военной комиссии ВКГД с «повстанческим штабом» Петроградского Совета рабочих депутатов («советским штабом восстания»). Керенский продолжал вдохновлять ее работу. «Я там тоже сидел, – отмечал А. Ф. Керенский, – мне пришлось это дело ставить. Работа Военной комиссии началась и развивалась вне всякой зависимости от Совета рабочих и солдатских депутатов».
Создана был этот орган, прежде всего, «для руководства операциями против полиции» («разгрома полицейских центров царизма в Петрограде»).
Во главе этой комиссии 28 февраля был поставлен член Государственной думы IV созыва октябрист и масон полковник Б. А. Энгельгардт, с 1 по 2 марта ее возглавлял А. И. Гучков, а с 3 марта вплоть до 14 апреля А. С. Потапов. Именно эта комиссия ранним утром 28 февраля отдала приказ о разоружении всех полицейских участков.
Один из отрядов Керенского.
Решение о взятии власти в свои руки, напомним, Временный комитета Государственной думы (чьим органом и была Военная комиссия) принял в период с 11 до 12 часов ночи с 27 на 28 февраля.
«Отрешить от должности Царских министров, – говорилось в постановлении ВКГД, – и, впредь, до образования нового правительства, назначить для заведывания отдельными частями государственного управления комиссаров из состава Государственной думы».
Таковых комиссаров в правительственные учреждения было направлено 17.
В Министерство юстиции направили В. А. Маклакова. По словам одного из думцев (М. М. Новикова), он был «поставлен во главе Министерства юстиции».
Ситуация была парадоксальная. Ведь и Керенский был тоже комиссаром юстиции. Причем, назначение его на этот пост произвел М. В. Родзянко и сделал он это в связи с негласным надзором за Керенским полиции. «Он их не любит, – сказал Родзянко, – и пускай с ними расправляется. Назначим его комиссаром юстиции».
И действительно, арестами Керенский занимался, по словам его товарищей «с большим успехом», с воодушевлением: и как руководитель Военной комиссии, и как член исполкома Петросовета, и как комиссар юстиции.
В те дни приходившим в Таврический Дворец часто приходилось слышать: «Обратитесь… к Александру Федоровичу Керенскому, он заведует арестованными».
Продолжение следует.
|
|
|
