152. Вопрос о государственном языке в межнациональных отношениях.

Вопросы статуса языка ставились с момента зарождения национальных движений и их объединений. Мы не будем останавливаться на языковом законодательстве в государствах < нового (ближнего) зарубежья> - этому посвящена специальная литература*. Сосредоточим внимание на ситуации в Российской Федерации, специально выделяя те вопросы в законодательстве и языковой политике, которые влияют на социальное положение людей, межэтнические отношения.

В 1988-1989 гг. в РСФСР одной из первых о необходимости проведения новой политики в сфере языка заявила татарская интеллигенция. На собраниях и митингах, которые проводились Татарским общественным центром (ТОН), говорилось об опасности исчезновения татарского языка, о необходимости его возрождения и - с этой целью - придания ему статуса государственного. В первой программе ТОЦ предлагалось сделать двуязычие < достоянием всего населения>, а за русским языком сохранить его < исторически сформировавшуюся функцию языка межнационального общения, полноценно функционирующего во всех сферах общественной и государственной жизни> *.

Вопросы статуса языка ставились и национальными объединениями других автономных республик РСФСР - Башкирии, Якутии, Бурятии, Тувы, Чувашии, Мари, Удмуртии и др. Например, на 1 съезде Башкирского народного центра < Урал> выдвигались требования повышения статуса башкирского языка, признания его государственным и содействия государственных органов в организации обучения башкирскому языку в детских дошкольных учреждениях, в школах и вузах'. Эти требования провозглашались на фоне принятия в союзных республиках законов о придании языкам титульных национальностей статуса государственных; русский же язык не получил такого статуса. Лишь в законодательных документах некоторых республик - ныне государств ближнего зарубежья говорилось о русском как языке межнационального общения (например, Молдавии, Киргизии).

Но в республиках Российской Федерации иная этнодемографическая, да и языковая ситуация. В большинстве из них титульная национальность не составляла доминирующей части населения, а русский был основным языком общения на работе и в сфере общественной жизни. Даже у татар, у которых язык и культура удерживались более стойко, практически половина в городах говорили на работе только по-русски, а другая половина - на двух языках.

Надо иметь в виду, что и управляемость со стороны государственных органов процессами этнокультурного возрождения была в автономных республиках намного выше. В результате в 1990-1991 гг. практически во всех Декларациях о государственном суверенитете, принятых в республиках, говорилось, что язык титульных национальностей и русский обладают статусом равноправных государственных языков, и только в Чеченской и Тувинской республиках этот статус государственного получил язык титульной национальности.

В отличие от Законов о языке, принимавшихся в союзных республиках и ставших предвестниками деклараций о суверенитете или независимости. Законы о языке в республиках Российской Федерации принимались после принятия федерального Закона о языках народов РСФСР (октябрь 1991 г. )*. Впоследствии, в июне 1992 г., Совет Национальностей одобрил < Концепцию государственной программы по сохранению и развитию языков народов РФ> '" Принятые в республиках законы в принципиальных положениях опирались на общероссийское законодательство. Это касается прежде всего положений о языковом суверенитете народа и личности как праве на сохранение родного языка и свободу выбора и использования языка общения, закреплении статуса государственного за русским языком при гарантиях защиты языков всех народов Российской Федерации со стороны государства и прав граждан независимо от знания языков. Гарантии защиты языков подкрепляются не только правовыми нормами, но и бюджетным финансированием. Введение этих принципов в республиканские Законы о языках, например, в Саха (Якутии), Татарстане имели важное психологическое значение не только для титульных национальностей и русских, но и для других народов, проживающих в этих республиках.

Закон Российской Федерации предусматривает за республиками право определения дополнительных требований к использованию в ряде сфер деятельности государственных языков республик и обязательного двуязычия.

В Законах о языках, принятых в республиках, есть различия. Как уже упоминалось, там, где такие законы приняты, везде закреплен статус государственных за двумя языками, но в Татарстане за русским языком этот статус закреплен на совершенно паритетных основах, а в Саха (Якутии) есть нюанс: там фиксируется за русским статус государственного, поскольку он используется как язык межнационального общения, гарантии же государственной защиты предусмотрены только для языка титульной национальности. В Туве закон о языке принят до общефедерального, и в нем говорится о русском языке как средстве межнационального общения, хотя в то же время отмечается, что знание русского языка отвечает < коренным интересам> представителей наций и народностей, проживающих в республике".

Все эти нюансы имеют психологическое значение, кроме того вокруг них фокусируются социальные интересы. Межнациональные противоречия сосредоточены в нормах реализации обязательного двуязычия на предприятиях и в учреждениях. В Татарстане введение этой нормы предусматривалось в течение 10 лет. В Саха(Якутии) и Туве есть положение об использовании титульного или русского языка. В Российских республиках учитывался конфликтегенный заряд введения этого положения, продемонстрированный в Эстонии, Латвии, Литве, где на реализацию нормы обязательного двуязычия был отпущен срок до четырех лет.

В законах республик Российской Федерации нет положения и об обязательном двуязычии должностных лиц в органах государственной власти и руководителей предприятий и учреждений. Оно касается тех, кто работает в государственной сфере обслуживания и коммерческой деятельности (торговля, медицинская помощь, транспорт, бытовое обслуживание). Срок введения этих требований в республиках определен в пределах 5-10 лет, но готовности для их реализации даже в этнически смешанных районах пока практически нет, и в той или иной форме руководство республик выражает понимание этой ситуации.

Во второй половине 90-х годов язык оставался символом и фактором политического приоритета. При выборах президентов республик, спикеров парламентов всегда вставал вопрос знания кандидатами на эти должности языка титульной национальности и русского. Естественно, такая возможность ассоциировалась прежде всего с лицами титульной национальности, и сами выборы превращались в проблему этнического самоутверждения. Правда, многие русские и лица других национальностей считались с тем, что живут в республиках, и признавали справедливым требование знания двух языков. Так, в Башкортостане - республике, где эта проблема достаточно активно дискутировалась и где сама ситуация была непростая (по Всесоюзной переписи населения 1989 г. башкиры составляли там 22% населения, русские - 39%, татары - 28%), в 1993 г. 63% русских и 71% татар считали, что президент должен владеть башкирским языком. А вот с тем, что двуязычными должны быть лица, находящиеся на государственной службе, согласны были 42% русских и 26% татар, башкир, естественно, больше - 57%'*.

Были прецеденты, когда в республиках президентами избирались русские (как говорят, < из местных> ), знавшие язык титульной национальности, например, в Бурятии, но это было скорее исключение, чем правило.

В Соха (Якутии) в Законе о языке есть положение о том, что республика поощряет и стимулирует знание руководителями республиканских органов государственной власти и управления двух языков. Это послужило одним из оснований того, что в республике практически 60% министров - якуты (хотя якутов в республике по последним данным 37%).

Таким образом, знание языка титульной национальности стало в республиках весомым основанием участия во власти и совершенно очевидно приобрело этнополитическое звучание

53Необходимость и возможности гармонизации межнациональных отношений.

              В сборнике статей < Этничность, теория и опыт>, вышедшем под редакцией Н. Глезера ид. Мойнихана, этническая группа трактовалась как общность, объединяемая интересами, а этничность как средство для достижения групповых интересов, мобилизации в политической борьбе'*. Практически это - социологичное определение той реальности, которую изучают и этносоциологи, и этнополитологи.

       Такое представление об этничности стало называться инструменталистским. Его сторонники объясняют сохранение этнических групп потребностями людей в преодолении отчуждения, характерного для современного общества массовой культуры, потребительских ценностей и прагматизма.

       Подобные объяснительные мотивы исходят из социально-психологических теорий личности, общения. В известной мере они согласуются с теорией аффилиации и компенсаторных потребностей. Политический психолог Дж. Дэвис, развивая этот подход, писал о потребностях, которые побуждают людей к равенству, достоинству'*. Этническая группа способна поддержать людей в реализации таких потребностей, мобилизовывать на их осуществление.

Этническую мобилизацию объясняют также потребностью в изменении социальной стратификации (стремлением подняться в высшие слои общества), в разделении рынка, для чего требуется участие во власти. Поэтому данное направление в объяснении этничности называют также гедонистическим (речь о нем будет идти при объяснении межэтнических конфликтов).