 |
Первые победы. Дюмурье и его измена
|
|
|
|
После того, как 11-го июля 1792 года был издан акт, объявлявший отечество в опасности, события пошли чрезвычайно быстро. 25-го июля был подписан манифест герцога
- 39 -
Брауншвейгского, командовавшего Прусской армией, в котором говорилось, что национальные гвардейцы, захваченные с оружием в руках, будут наказаны, как бунтовщики против своего короля, и что то же самое ждет обитателей городов, местечек и сел, которые осмеляться обороняться против войск их величеств австрийского императора и прусского короля. Этот манифест вызвал бурю негодования и довел до высокой степени напряжения патриотическое чувство. Угроза национальным гвардейцам была угрозою половине французской армии, потому что все волонтерские батальоны были составлены из национальных гвардейцев. Солдаты были в ярости и решили сопротивляться до последней капли крови. Но в манифесте герцога Брауншвейгского заключались и прямые указания на то, что король одобряет нашествие на Францию иностранцев. Когда убеждение в этом окрепло, революция 10-го августа, отрешившая от власти короля, сделалась неизбежной. Людовик был свергнут, а 12-го сентября была провозглашена республика. Первые числа сентября ознаменовались, кроме того, еще и другими событиями, в которых дела фронта были тесно связаны с делами внутренними или, вернее, перипетии внутренней революции были ответом на происшествия на фронте. Франция больше всего боялась, что враг порвет пояс укреплений, защищавших Париж. И вот случилось худшее, чего опасались: одна за другой две крепости — Лонгви (23 августа) и Верден (2 сентября) сдались неприятелю. Уже три вести о взятии Лонгви в Париже все закипело, а когда пришла весть о взятии Вердена, возбуждение дошло до последних пределов. Пошли разговоры об измене комендантов, частью позднее подтвержденные документально. В королевских шкатулках, найденных в Тюльерийском дворце после его взятия народом, были найдены доказательства, что из своего жалования король платил эмигрантам
|
|
|
- 40 -
и помогал им организовывать отряды, шедшие умеете с врагами на Францию. Парижская коммуна решила обезопасить свой тыл. Было арестовано несколько тысяч приверженцев короля, священников и аристократов, а когда пришла в Париж весть о Вердене, начиная со 2-го сентября и кончая 6-м, народ врывался в тюрьмы и предавал смерти арестованных. Так погибло около 3.000 человек.
Что Лонгви и Верден не могли выдержать и нескольких дней осады, было неудивительно при том плохом снабжении крепостей, которое в то время имелось, но опасность тем не менее от этого не становилась меньше. Нужно было принимать спешные меры к тому, чтобы загородить дорогу наступавшим неприятельским войскам. Перемена команды была произведена еще раньше. После бегства Лафайета начальником северной армии был сделан Дюмурье, министр иностранных дел, а потом военный в жирондистском кабинете, а центральной армией был назначен командовать даровитый генерал Келлерман, вместо Люкнера, которого подозревали в связях с Лафайетом. Во главе Рейнской армии стал Бирон, во главе Южной остался Монтескью. Но мало было переменить начальников, нужно было дать им в руки солдат, откуда взяла республика необходимые для нее силы? Ко 2-му празднику федерации, к 14-му июля 1792 года в Париж стали собираться батальоны и отряды Национальной гвардии и волонтеров со всех концов Франции. Законодательное Собрание постановило создать из этих «федератов» (fédérés) лагерь около Парижа для того, чтобы из этого лагеря постоянно посылать части для пополнения фронтов. Из Парижа федераты были отправлены в Суасон для того, чтобы закончить свое обучение, обмундирование и снабжение. Их начальники не очень были довольны поведением этих войск в Суасоне. Генерал Дюгу, командующий Суасонским лагерем, жаловался военному
|
|
|
- 41 -
министру на то, что федераты требуют увеличения жалования, не хотят составлять маршевые роты, идущие на подкрепление, и вообще плохо подчиняются дисциплине. 4-го сентября Дюгу едва не был убит своими солдатами, которые обвиняли его в том, что он посылает их на убой. Если волонтеры предыдущего года начали понемногу подчиняться дисциплине и становиться хорошими солдатами, то с федератами 1792 года все приходилось начинать сначала. Законодательное Собрание, не очень доверяя силе армий, занимавших восточный фронт, постановило создать еще одну армию, внутреннюю армию, которая была предназначена для того, чтобы задержать неприятеля на случай, если ему удастся прорвать фронт. Во главе этой армии был поставлен генерал Лабурдоне, которому с самого начала пришлось встретиться с неимоверными трудностями при попытке создать из плохо обученных и недисциплинированных солдат что-нибудь крепкое. В сущности говор», то, что называлось армией, не превышало трех или четырех тысяч человек. Парижская коммуна послала в качестве комиссара в Шалонский лагерь квартиру внутренней армии одного из самых энергичных своих членов Бильо-Варена. Уже по дороге его особенно поразили две вещи: во-первых, всеобщий крик: «Где наши регулярные войска?», а во-вторых, настроение волонтеров, отступавших от Вердена и уверявших, что пруссаки отличные люди и очень добры по отношению к народу. «Понятно, - говорил Бильо-Варен, - какое пагубное впечатление должен производить такой язык, особенно когда эти рассказы про пруссаков, передаются с убежденным видом теми самыми, кто должен их опровергать и с ними бороться». Маршал Люкнер, который после своей отставки был назначен генералиссимусом и должен был заботиться о том, чтобы пополнения незамедлительно шли во все армии, был в полном отчаянии. Ему все время приходилось бороться
- 42 -
с непрерывными паниками, случаями прямого неповиновения, с отказами подчиняться, с дезертирством, и он с горечью должен был сознаваться в том, что он бессилен что-нибудь сделать. Когда генерал Лабурдоне принял на себя команду внутренней армии, он начал самым энергичным образом вести борьбу со своеволием федератов и волонтеров. То же самое приходилось делать и Келлерману в своей армии и особенно Дюмурье. Самым важным было найти какой то психологический момент, когда можно было перейти от пассивного отношения к своеволию солдат к энергичным дисциплинарным мерам. До Дюмурье генералы очень слабо боролись с отсутствием дисциплины и с дезертирством среди солдат. Дюмурье решил поставить на карту все и рискнуть, если нужно, своей жизнью для того, чтобы восстановить дисциплину. Он был того мнения, что до тех пор, пока нет дисциплины, нет армии, способной сопротивляться и побеждать.
|
|
|
Случай показать свою твердость в вопросе о поддержании дисциплины представился очень скоро. Два волонтерские батальона убили несколько неприятельских пленных. Дюмурье немедленно приказал генералу Бернонвилю арестовать виновных, отправить их на суд Конвента, а оба батальона разоружить и распустить. Когда Бернонвиль начал приводить в исполнение этот приказ, он встретил со стороны офицеров и солдат батальона такое суровое осуждение проступка, совершенного их товарищами, что не решился осуществить его полностью. Виновные были выданы, отправлены в Париж, но батальоны остались. Только с помощью этой суровой дисциплины Дюмурье удалось сорганизовать свою армию так, что она оказалась способна выполнять сложные маневры. Пруссаки надвигались. После падения Лонгви и Вердена путь на Париж был открыт. Нужно было его загородить. Дюмурье выработал
- 43 -
смелый до безумия план. По соглашению с генералом Келлерманом, командующим соседней армией, он начал маневрировать так, что оказался в тылу у герцога Брауншвейгского. Париж дрогнул. Неприятель стоял теперь между ним и армией. Все зависело от того, устоит ли молодая армия революции перед испытанными прусскими полками. После всего того, что было известно о беспорядках и отсутствии дисциплины, ненадежности волонтеров, на это надеялись очень немногие. Но армия оказалась на высоте. При Вальми 20-го сентября 1792 года французы не отступали перед прусскими полками. Артиллерийская дуэль кончилась победою французов. Старая линейная артиллерия показала, что она достойна своей славы. Герцог Брауншгвейгский теперь сам оказался в очень тяжелом положении. Путь к отступлению преграждали ему две армии. Среди его войск начался голод. Двигаться вперед было бы безумием, и герцог Брауншвейгский стал отступать. Когда известие о Вальми пришло в Париж, там уже не было Законодательного Собрания. 20-го сентября собрался Конвент и началась новая эра в истории Фракции.
|
|
|
Но это было только началом. Враги обступали Францию со всех сторон. Необходимо было на все фронты посылать подкрепления, необходимо было заботиться об организации тех войск, которые вливались в ряды старых солдат. Волонтеры 1791 года уже освоились со своим положением. Под Вальми они успели показать себя с лучшей стороны. Их выдержка под убийственным артиллерийским огнем спасла положение. Теперь, когда пруссаки отступили и нашествие не угрожало более Франции, нужно было наступать для того, чтобы бить врагов на их собственной территории. Наступление начала южная армия. Генерал Монтескью в сентябре и в октябре завоевал Савойю. Следующим этапом наступления была область Верхнего Рейна. Чтобы осуществить это
- 44 -
наступление, была создана новая Вогезская армия. Во главе ее был поставлен помощник Бирона — генерал Кюстин. ветеран Семилетней войны и войны за Американскую независимость. Он пользовался огромной популярностью среди солдат, но манера с ними разговаривать, его безумная храбрость, его знаменитые усы, его способность на внезапные атаки—все вселяло солдатам доверие к нему. Они ему верили; опираясь на эту веру, Кюстин, подобно Дюмурье, начал самую беспощадную войну с отсутствием дисциплины. Когда французы вступили в Шпейер, было несколько случаев грабежа. Кюстин приказал немедленно расстрелять офицера и двух солдат, уличенных в грабеже, причем расстреливал виновных их собственный батальон. Кюстин начал наступление в конце сентября, очень быстро занял Шпейер и Вормс, а 21-го октября — сильную крепость Майнц. В то время, как Кюстин наступал на Рейне, Дюмурье повел наступление против Бельгии. Австрийцы осаждали Лилль, в то время, как Дюмурье и Келлерман сражались с пруссаками в Шампани. Когда герцог Брауншвейгский отступил, Дюмурье, оставив Келлермана его преследовать, сам бросился на север. Он очень скоро заставил австрийцев снять осаду Лилля (7 октября), а 6-го ноября при Жемаппе на голову разбил имперскую армию. У австрийцев в Бельгии не осталось больше войска. Дюмурье быстро двинулся вперед и к 28-го ноября Бельгия была вся занята.
|
|
|
Так кончился первый период войны. Французские солдаты справились с теми задачами, которые возложила на них история. Тем не менее организация армии оставляла желать еще очень многого. Все это великолепно сознавали, генералы так же, как и военные министры. Очевидно, нужно было что то предпринять для того, чтобы всех солдат, способных на внезапный порыв, умеющих неожиданным натиском опрокидывать врага, брать крепости и завоевывать целые
- 45 -
страны, — превратить в грозное войско, способное побеждать всегда. Донесения генералов всегда говорили одно и то же: что как старые полки, так и новые волонтерские батальоны, полны патриотического порыва, но не обладают большою стойкостью, своевольны, склонны к неподчинению, плохо одеты, плохо обуты, плохо вооружены. И, что самое главное, волонтерские батальоны все таки еще не могут сравниться в выдержке со старыми войсками. Чем можно было помочь в таком положении? Когда в Париже начали об этом думать, все чаще и чаще начали возвращаться к той мысли, которая когда-то впервые возникла в Национальном Собрании при обсуждении доклада Нарбонна, — к мысли о необходимости слить старые линейные полки с новыми волонтерскими батальонами. Чтобы лучше управлять всеми военными делами, Конвент образовал у себя специальную комиссию, которой были поручены вопросы обороны. Она получила знаменитое имя Комитета общей защиты. А 26-го февраля по докладу Дюбуа-Крансе был принят, как увидим ниже, декрет о так называемой амальгаме. Слияние линейных полков с добровольческими батальонами начало проводиться в жизнь.
А необходимость новой организации армии чувствовалась тем более, что все боялись непрочности первых успехов. Победы Монтескью, Кюстина и Дюмурье были плодом не столько организации армии, сколько быстроты натиска и неудержимости порыва французских солдат. Армия попрежнему была снабжена плохо, очень страдала от недостатка снаряжения и от отсутствия дисциплины. Как только неприятель усиливался, «плоды первых побед сейчас же оказывались очень не надежными. Факты обнаружили, что предвидение разсудительных людей были, к сожалению, более чем основательны. Весною 1793 года начались неудачи. Пруссаки, обрушились на Кюстина, заставили его отступить и
- 46 -
осадили Майнц. Дюмурье, перешедший было границу Голландии, не только должен был вернуться в Бельгию, но вдобавок разбитый там при Неервиндене, должен был очистить и всю бельгийскую территорию. К этому моменту относится и тот факт, который ярким эпизодом выделяется в истории революционных войн. Он так же типично характеризует настроение старых генералов, как и настроение молодой армии. Это — измена Дюмурье.
Дюмурье был очень интересным типом революционного деятеля. Когда началась революция, он был уже не молод, ему было 53 года. Он был сыном военного комиссара старого, режима. Юношей он принимал участие в Семилетней войне. Когда кончилась война, он вышел в отставку с чином капитана, с орденом Св. Людовика и с 600 ливров пенсиона. Из войны он вынес преклонение перед Фридрихом II и ненависть к Австрии. В нем кипело огромное честолюбие, он жаждал сделать карьеру и стал бросаться всюду, где ожидал успеха своим планам и видел возможность выдвинуться. Решив сделаться дипломатом, он отправился сначала в Италию, потом побывал в Корсике; и тут и там ему не повезло. Он пробрался в Испанию, потом в Португалию. Наконец, удрученный неудачами, вернулся в Париж и убедил герцога Шуазеля дать ему дипломатическую миссию в Польше. Потом» снова вернулся, запутался в интригах, попал в Бастилию, оттуда был переведен в одну провинциальную крепость и получил свободу вместе с воцарением Людовика XVI. Когда началась революция, он был военным комиссаром Шербурга. До сих пор он все время терпел неудачи. Теперь ему стало казаться, что пришла его пора. Одаренный очень подвижным умом, ловкий и изворотливый, он увидел в революции прежде всего одно: великое перемещение людей на разных более или менее высоких должностях, возможность выдвинуться для тех, кто раньше был в тени... Он слишком много страдал,
- 47 -
слишком много разочаровывался, ему не терпелось получить свою долю в успехах и в славе. Революционные порывы, революционный идеализм были ему совершенно чужды. Он совсем не был энтузиастом свободы. Ему было совершенно безразлично, какими способами достигнет он поставленных себе цeлeй, но он решил, что эти цели будут достигнуты. Очень подвижной темперамент, умение приспособляться, готовность итти на всяческие компромиссы и вера в то, что теперь, наконец, ему удастся пробиться, двигали им. Он бросился в водоворот событий. Он был готов на всякие превращения. У него были кое какие друзья. Довольно быстро он начал подвигаться по лестнице военной службы был сделан генералом, получил командование, сблизился с Жансоне — одним из вождей жирондистов, завязал близкие сношения с Бриссо, а через него и со всей партией. Одновременно он искал тайных ходов ко двору и вел запутанные интриги с королевскими придворными. Словом, стал приемлем и для правящей партии и для короля. 15-го марта 1792 года он сделался министром иностранных дел в жирондистском кабинете. Время его пришло на этот раз по-настоящему. Этот немолодой уже, маленький человек с быстрым и живым взглядом, в напудренном парике, элегантно одетый, с обильным жестом, образованный, вышел на путь большой политики. Ему не долго пришлось занимать свой пост. Жирондистское министерство оказалось недолговечно, и карьера дипломата для Дюмурье кончилась довольно быстро. Но в истории французской дипломатии и особенно в истории революционной дипломатии Дюмурье все таки оставил свой след. Он был заклятым врагом Австрии. Ему всегда казалось, что Франции придется еще раз посчитаться со своей старой соперницей для того, чтобы разделать ее и этим открыть себе свободное толе действий в Священной Римской Империи. Он не боялся войны, хотя он прекрасно знал,
- 48 -
что французская армия очень слаба. Но так же, как и большинство жирондистов, он считал войну необходимой, надеясь на то, что она укрепит положение королевской власти и сделает невозможным дальнейшее развитие крайних революционных идеологий. Объявление войны Австрии было в значительной степени результатом деятельности Дюмурье. Но когда война была объявлена, оказалось, что Франции придется иметь дело совсем не с династической войной, как рассчитывал вместе со своими жирондистскими друзьями Дюмурье, а с войною народной, революционной. Королю казалось очень трудно противостоять революционному энтузиазму и, несмотря на поддержку Лафайета и жирондистов, он должен был сдавать одну за другой свои позиции, пока 10 августа не опрокинуло окончательно его трона. Дюмурье в это время уже не был министром. Одно время он взял себе вместе со своим портфелем и портфель военного министра, но после 10-го августа должен был выйти в отставку и выпросил себе командование в армии. Когда Лафайет изменил, его сделали главнокомандующим Северного фронта. В этой должности он подготовил победу при Вальми, одержал победу при Жемаппе и завоевал Бельгию. Поражение при Неервиндене 18 августа уничтожило плоды всех его побед. Надежда «а блестящую военную карьеру и на все то, что с нею было связано, рухнули безповоротно. В момент наибольшего своего торжества Дюмурье мечтал об очень смелых вещах. Ему казалось возможным привязать к себе армию своими победами и своим отношением к солдатам и вести ее за собою всякий раз, когда это казалось ему необходимым с точки зрения его личных целей. Во время своего заключения в Бастилии он много читал, хорошо знал римскую историю, и ему было великолепно известно, чем кончаются порою революционные войны Примеры Суллы и Цезаря кружили ему голову. Он ненавидел
- 49 -
якобинцев и с большим трудом мирился с крайностями революции. Его идеалом была конституционная монархия. Ему казалось, что он может остановить революцию и вернуть положение вещей к тому, что было до 10-го августа. Когда ему пришлось очистить Голландию и Бельгию, планы измены созрели в его голове окончательно. Надежды на блестящую военную карьеру рухнули. В Дюмурье проснулось то, что было всегда самым типичным в его облике — авантюризм. Пока успех сопровождал его карьеру, он был хорошим слугою своей родины и хорошим генералом. Когда счастье повернулось к нему спиною, он решил поставить на карту все. Почему он обманулся в своих расчетах? Именно потому, что он не понимал духа революции, не понимал души французского солдата. Ему казалось, что любовь к начальнику может затмить в глазах солдат идею родины. Он забыл, что ему придется иметь дело не столько с линейными войсками, которые были испорчены в конец политической пропагандой и действительно могли пойти за кем угодно, но и с волонтерами, т.е. с людьми, для которых идея родины была все.
Когда этот план у него созрел, он порвал с Конвентом и вступил в соглашение с австрийцами. Он разсуждал, как авантюрист, и как циник Его целью было восстановление монархии. Если бы ему удалось победить австрийцев окончательно и заключить с ними мир, он восстановил бы монархию престижем победоносного генерала. Теперь он был побежден, но мир, все равно был, то его мнению, неизбежен. Однако последствия мира должны были остаться теми же, что и в случае его победы: королевская власть должна была быть восстановлена. Различие заключалось в том, что реставрация теперь должна была быть проведена не победоносной французской армией под его командой, а иностранной армией при его участии.
- 50 -
23-го марта австрийский главнокомандующий принц Кобургский принял генерала Монжуа, который явился к нему от имени главнокомандующего северной армии. Монжуа оказал Кобургу, что генерал Дюмурье решил положить конец всем бедствиям, которые раздирают его несчастную родину, восстановить конституционную монархию, распустить Конвет и наказать в Париже всех преступников. Кобург послал к Дюмурье полковника Мака, который окончательно установил с Дюмурье условия его измены. Мак и Кобург думали только об одном, о том, чтобы дезорганизовать французскую армию, которую они считали гораздо сильнее, чем она была на самом деле, выиграть время и тем самым подготовить новое победоносное наступление на Францию. Дюмурье они говорили о том, что они согласны с его планами, и что они готовы эти планы поддерживать. Они требовали от него сдачи крепостей и похода на Париж во главе французов с тем, что сами они последуют за ним. Дюмурье был на все согласен. Он слепо верил в свою власть над солдатами и ни минуты не сомневался, что его армия последует за ним. Между тем в Париже Конвент узнал о том, что в Северной армии не все благополучно. О том, что Дюмурье собирается изменить, там не подозревали, но Дюмурье оказывал неповиновение Конвенту и этого было довольно, чтобы Конвент заволновался. Дантон бросил все, приехал в Бельгию, виделся с Дюмурье и пытался убедить его подчиниться приказаниям Конвента. Дюмурье отвечал уклончиво. Тогда Конвент послал к Дюмурье военного министра Бернонвиля и нескольких своих комиссаров. В случае упорства Дюмурье, он должен был быть арестован и доставлен в Париж на суд революционного трибунала. Но Дюмурье сам арестовал всех троих комиссаров и военного министра, хотя он не раз бился с ним вместе против тех же австрийцев. Все были выданы неприятелю. Вслед за этим он приказал своим офицерам
- 51 -
занять крепости, чтобы передать их неприятелю. Но уже весть об измене Дюмурье распространилась по всему фронту, комиссары Конвента увлекли за, собою солдат в отдельных городах, Дюмурье пробовал обратиться к своим войскам с речью и убедить их за ним последовать, но все было тщетно, — солдаты, слушая его, постепенно покидали ряды. Волонтеры одного батальона, по приказу своего полковника — это был Даву, будущий маршал — стреляли в него, он едва спасся и бежал к австрийцам в сопровождении принца Шартрокого, будущего короля Луи-Филиппа, его брата герцога Монпансье и нескольких офицеров. Здесь, в разговоре с Кобургом, Дюмурье убедился, что он был игрушкою в руках австрийцев, что к его политическим планам Кобург был совершенно равнодушен, что неприятельского главнокомандующего интересовало только одно — добиться разложения французской армии, возможности занять крепости и вторгнуться во Францию. Роль Дюмурье была кончена. На большой арене истории он промелькнул, как метеор, показал большие таланты, еще большую безпринципность и кончил так, как это всего больше соответствовало его натуре: авантюристом. Остаток жизни он скитался, а под конец переехал в Лондон и там негласно помогал своими советами английскому штабу, который вел войну с его родиной.
В эпизоде с Дюмурье самое характерное, конечно, не то, что нашелся генерал, тоскующий по старому порядку, ненавидевший революцию и пытавшийся остановить ее там, где она не могла остановиться. И, конечно, не то, что генерал пытался увлечь за собою солдат, веря, что солдаты еще не свыклись с революционным духом, не оценили выгоды революции для широких народных кругов и будут ослеплены настолько, что по его приказу проведут грань между своим, солдатским и общим народным. Самое замечательное
- 52 -
в эпизоде измены Дюмурье — поведение войска. Войско не пошло за своим генералом, хотя этот генерал был самым популярным из всей плеяды командующих генералов Франции, хотя это был любимец всей армии, человек, водивший ее к победам и деливший с нею все трудности походной жизни. Когда этот генерал поставил перед армией вопрос: я или родина, — солдаты отвернулись него отвернулись, они стали на защиту родины против генерала. Они поняли, что интересы родины — это интересы революции, и что защищать родину, можно только защищая революцию. Эти плохо одетые, часто босые, далеко не всегда сытые, старые солдаты и молодые добровольцы настолько сроднились с духом нового времени, что при тяжелом испытании, ставшем перед ними, они нашли правильный путь.
ГЛАВА VI
Армия и Конвент. Карно
Поражение на Рейне и в Бельгии, в связи с изменою Дюмурье, делали положение Франции чрезвычайно опасным. Не только старые противники удвоили свои усилия, но со всех сторон стали появляться новые. Этому способствовала перемена точки зрения на цели войны. Пока у власти стояли жирондисты, целью войны была вооруженная пропаганда. Согласно декрету 19-го ноября 1792 года, Франция обещала «братскую помощь и поддержку» всякому народу, который захочет завоевать себе свободу. Когда у власти оказалась партия Горы, точка зрения переменилась. Декретом 15-го декабря того же года взгляд на задачи войны был выставлен совершенно другой. Теперь речь шла уже о настоящей революционной войне. Конвент приказывал генералам ниспровергать
- 54 -
аристократические власти, конфисковывать церковные имущества, упразднять все феодальные повинности и вводить повсюду французскую правительственную систему. Одно это уже вызвало противодействие. Положение еще больше усложнилось после казни короля. Трагедия 31-го января 1793 года навсегда поссорила французскую революцию со старой Европой. С точки зрения старых монархий не было ничего противоестественного в поддерживании сношений с Французской республикой, — они к республике привыкли. Но когда республика отрубила голову королю, она сразу сделалась неприемлемой. Поэтому, очень скоро после казни короля против Франции выступили и те государства, которые раньше с нею не воевали. Прежде других Англия, потом Голландия, потом Рим, потом Неаполь, наконец, Испания и Германская империя. Нейтральными оставались только Швейцария, Дания, Швеция, Турция и две Итальянских республики — Венеция и Генуя. Поражение Кюстина на Рейне и Дюмурье Бельгии, казались очень плохими предвестниками будущего. Бельгию пришлось очистить. Из всех завоеваний Кюстина удалось сохранить только Майнц, да и тот был осажден без всякой надежды на спасение. В тылу поднялась Вандея, Бордо, устраивали заговоры жирондисты, восстал Лион, Тулон пустил к себе англичан. Казалось, Францию может спасти только чудо. И это чудо совершил Конвент.
Конечно, Конвенту было бы чрезвычайно трудно сделать то, что он сделал, если бы между многочисленными противниками Франции парило единство. Но после Неервиндена этого единства оказалось не больше, чем перед Вальми. Конвент сумел воспользоваться тою отсрочкою, которую представила ему неурядица и отсутствие плана среди союзников. Конвент прекрасно понимал, что для того, чтобы выйти из затруднений, необходимо прежде всего преобразовать
- 55 -
армию. Армия никак не могла притти в сколько-нибудь нормальное состояние. Противоположность между старыми ли не иными полками и новыми волонтерскими, постоянная вражда между ними приводили к тому, что армия представляла все, что угодно, только не единство. Потери в линейных полках нельзя было возместить, потому что люди не шли служить туда на старых условиях: гораздо выгоднее было поступить в Национальную армию и записываться в волонтерские батальоны. А волонтерские батальоны таяли не по дням, а по часам, благодаря дезертирству. Противоположность между линейными полками и волонтерскими батальонами превращалась мало помалу в предмет политических и партийных пререканий. Защищать линейные полки стало представляться делом опасным и контр-революционным. Наоборот, защищать волонтерские батальоны сделалось признаком якобинского и санкюлотского хорошего тона. В старых линейных полках получался огромный не достаток в солдатах, благодаря потерям на полях сражения, в волонтерских сверх того, благодаря дезертирству и отсутствию дисциплины. А так как вдобавок волонтеры нанимались только на одну кампанию, а кампания по закону кончалась 1-го декабря, то 1 декабря начинался исход волонтеров с фронта по домам.
Все эти обстоятельства заставляли людей, занятых вопросами урегулирования организации армии, решительным образом поставить вопрос о слиянии старых полков с новыми батальонами. Чрезвычайно неблагодарную задачу защищать эту мысль перед Конвентом взял на себя Дюбуа-Крансе. С цифрами в руках и с неопровержимыми данным он доказывал необходимость слияния. «В декабре, говорил он, в ваших линейных войсках не хватало 34.122 чел., а в настоящий момент (Дюбуа-Крансе говорил 7 февраля 1793 года) несомненно больше 40.000. Волонтерские батальоны
- 56 -
в ноябре насчитывали вместо 800 чел.; требуемых по закону, всего 559. С тех пор эта цифра еще уменьшилась. Есть батальоны, в которых нет и 100 человек. Если к этому прибавить недостаток людей в кавалерии, в легких войсках и в артиллерии, то окажется, что вам придется призвать по набору 300.000 чел., из которых 100.000 для линейных войск, а 200.000 для волонтерских батальонов, — хотя у вас есть офицеров, генеральных штабов и кадров на 800.009 чел. Таким образом, необходимо столько же, в интересах наших финансов, сколько и для упрощения военной администрации и операций на фронтах и для обеспечения комплекта армии принять необходимые меры. Дюбуа-Крансе предлагал оставить в неприкосновенном виде линейные батальоны, как наиболее опытные и связанные обязательством долговременной службы, и с ними соединить волонтерские батальоны. «Соединение одного линейного батальона с двумя батальонами волонтеров, которые вам предлагают, и превращение их в одну часть, — дезорганизует только штабы. Основа всякого батальона — офицеры и солдаты, остается та же самая. Таким образом образуются полубригады из. трех батальонов с одною ротою артиллерии и 6 пушками, — организация чрезвычайно простая для генералов, которые в своих операциях всегда ведут счет по батальонам, полубригадам, бригадам и дивизиям. Наконец, эта операция дает полную возможность комплектовать войска, ибо становится совершенно безразличным для волонтеров принадлежать к тому или другому батальону: у всех будет одни и тот же режим, одно и то же название».
Конвент, хотя и понимал, что реформа, предлагаемая Дюбуа-Крансе необходима, тем не менее не мог сразу отказаться от старых точек зрения: хотя Дюбуа-Крансе и избегал ненавистного слова полк, которое в глазах якобинцев отзывалось старым порядком, и заменял его более современным
- 57 -
и более приятным для революционного слуха словом полубригада, но уже одна мысль о том, что волонтеры, это детище революции, будут слиты в нечто единое с солдатами старого порядка и станут под начало старых офицеров, наполняла якобинцев негодованием. Дюбуа-Крансе выслушал много возражений. Ему пришлось напрячь все усилия, чтобы одержать победу. Он говорил: «Армия дезорганизована, ибо, принимая во-внимание разложенность различных элементов, которые ее составляют, можно видеть каждый день, что солдаты дезертируют, чтобы вступить в ряды волонтеров, и даже полковники волонтеров ходатайствуют, как об особой милости, чина подпоручика в линейных полках. Никто почти не доволен своим положением, и если патриотизм сравнивает всех в момент сражения, он является новой пищей для страстей на другой день после сражения... Вы не забыли, надеюсь, о том, что я оказал о необходимости призвать раньше, месяца 300.000 человек. Нужно говорить определенно и не скрывать правду. Этот призыв может состояться только путем набора всех граждан во всех департаментах, способных носить оружие... Как только вы ударите в набат, необходимо, чтобы все граждане взялись за оружие и поспешили на свои места. Будем ли мы настолько беспечены и настолько нерассудительны, чтобы ждать от доброй воли граждан тех усилий, которые требуются сейчас велением обстоятельств?»
21-го февраля был издан декрет, который принимал в общем все основные положения доклада Дюбуа-Крансе. В нем говорилось, что отныне прекращаются всякие различия между линейными полками и национальными волонтерами, что образуется одна единая пехотная часть, полубригада, составленная каждая из одного батальона прежних линейных полков и двух батальонов волонтеров. Форма будет общая, жалованье будет общее. Но, подчиняясь давлению
- 58 -
левой, Конвент постановил, что декрет войдет в силу лишь после окончания камлании 1793 года. Это была уступка якобинцам, которые боялись, что реформа, проведенная перед лицом врага, может окончательно дезорганизовать армию. Однако, многие из генералов, и в том числе Дюмурье, не стали дожидаться конца кампании и немедлено же провели так наз. амальгаму. Если бы все генералы последовали примеру тех, кто не хотел ждать истечения срока, указанного в декрете, быть может многие из тех печальны к явлений, от которых армия страдала в течение всего 1793 года, могли бы быть избегнуты.
Мы помним, как печально началась весенняя кампания, и какие неудачи постигли французов в Бельгии и на Рейне. Нужно было преобразовывать армию, ибо со всех сторон приходили известия о том, что в ней дела идут все хуже и хуже. Генералы жаловались на то, что у них разбегаются солдаты, что не хватает людей, что дезертирство опустошает ряды, что солдаты не подчиняются никакой дисциплине, грабят население. Бернонвиль, когда он был еще на фронте, жаловался, что в одной из его рот осталось всего двое: один подпоручик и один сержант. Маршевые батальоны, приходившие на пополнение, оказывались совершенно негодным материалом, потому что они были не обучены и не одеты, Бирон писал военному министру: «У меня слишком много ртов и слишком мало рук для дела». Убеждения не действовали на волонтеров, они считали себя в полном праве уходить, ибо срок их службы составлял только одну кампанию. Конвент много раз издавал декреты, в которых призывал волонтеров вспомнить о долге. «Закон, гласил один из этик декретов, позволяет вам вернуться домой, лик родины требует, чтобы вы остались». Все было бесполезно.
После измены Дюмурье, агенты военного министра Лебрена сообобщали ему следующие сведения о положении дел в
- 59 -
Бельгии и на границе: «Все линейные войска с самого начала войны не переставали давать доказательства своего мужества. Линейная пехота собралась под своими знаменами, за то часть волонтеров рассыпалась, побросала или распродала свое оружие и совершила ряд эксцессов, — плод отсутствия дисциплины, и вопиющего невежества офицеров». - Немного позднее: «Дух армии превосходен, но выправка волонтеров вызывает возмущение. В качестве лиц, назначающих своих начальников, они считаются с ними не больше, чем обыкновенно считаются со своими креатурами, и это происходит оттого, что они выбирают без всякого внимания к военным талантам и к моральному превосходству кандидатов. А ведь дело совсем не в том, чтобы быть патриотов, а в том, чтобы уметь защищать родину. Я видел здесь, что волонтерские батальоны везут за собою по двадцати или больше телег, когда они находятся в движении, и что эти телеги так полны женщинами, детьми, колыбелями, что не остается никакого места для больных и для солдатской клади». В это же время представители Конвента при северной армии Карно и Дюкенуа писали Конвенту: «Волонтеры не хотят подчиняться никакой дисциплине, они являются бичем своих хозяев и приводят в отчаяние деревни. Рассеянные по постою, где они только шляются, они подвергаются опасности быть рассеяными и изрубленными сколько-нибудь предприимчивым неприятелем... Мы не знаем, что делает военное бюро, но наши волонтеры всегда голые. Нужно признаться, что это бездонная бочка: едва солдат получает башмаки, как он уже идет их продать. Некоторые продают даже свое платье и свои ружья». Несколько позднее они же пишут: «Дух жадности обуревает всех и губит все; честь уже не при чем... Невозможно исчислить все зло, которое произвела система замены рекрутов. Из нее вытекает, что люди привыкли продаваться, подобно скотине, что они сделали
- 60 -
себе ремесло из дезертир<
|
|
|
