Педагогика и общественное сознание 4 глава

Поэтому врач, судья или политик может иметь в своей голове столь много превосходных медицинских, юридических или политических правил, что сам способен быть хорошим учителем в своей области. И тем не менее в применении их такой теоретик легко может впадать в ошибки потому, что ему недостает естественной способности суждения (но не рассудка) и он не может различать, подходит ли под общее правило данный конкретный случай. Или же потому, что он к такому суждению недостаточно подготовлен примерами и реальной деятельностью. Огромная польза примеров именно в том и состоит, что они усиливают способность суждения. Примеры суть подпорки для способности суждения, без которых не может обойтись тот, кому недостает этого природного дара.

Всякое наше знание начинает с чувств, переходит затем к рассудку и заканчивается в разуме, выше которого нет в нас ничего для обработки материала созерцаний и для подведения его под высшее единство мышления. Это высшая способность познания.

Как и рассудок, разум имеет формально-логическое применение, когда он отвлекается от всякого содержания познания. Но он еще и сам заключает в себе источник определенных понятий и основоположений, которые он не заимствует ни из чувств, ни из рассудка. Способность разума в первом смысле давно уже разъяснена логикой, как способность делать опосредствованные выводы (в отличие от непосредственных выводов), но разум способен еще и производить понятия, принципы.

Мы определяли рассудок как способность давать правила; здесь мы отличаем разум от рассудка тем, что называем разум способностью давать принципы применения знаний.

Всякое умозаключение есть форма вывода знания из принципа, так как большая посылка дает всегда понятие, благодаря которому все, что подводится под его условие, познается из него согласно принципу. Всякое общее знание может служить посылкой в умозаключении и, таким образом, может называться принципом.

Если рассудок есть способность создавать единство явлений посредством правил, то разум есть способность создавать единство правил рассудка по принципам. Следовательно, разум никогда не направлен прямо на опыт или на какой-нибудь предмет, а всегда направлен на рассудок, чтобы с помощью априорных понятий придать многообразным его знаниям единство, которое можно назвать единством разума.

Никакой разум никогда не может в своем теоретическом применении выйти за сферу возможного опыта. Истинное назначение этой высшей познавательной способности состоит в пользовании всеми методами и их основоположениями только для того, чтобы проникнуть в самую глубь природы сообразно принципам, из которых главное составляет единство целей. Разум никогда не переходит границы природы, за которыми для нас нет ничего, кроме пустоты.

Разум имеет особую задачу — удерживать нас от заблуждения.

Отрицательные положения, которые имеют целью удерживать от ложного знания там, где никакие заблуждения невозможны, могут быть и очень правильными, но все же они пусты и потому часто смешны, как, например, суждение школьного оратора, что Александр без войска не завоевал бы ни одной страны. Разум в своем эмпирическом применении не нуждается в критике, потому что его основоположения постоянно проверяются критерием опыта.

Но там, где границы нашего возможного знания узки, а искушение строить суждения велико, где осаждающая нас видимость весьма обманчива, а вред, причиняемый заблуждением, значителен, там предохранение нас от ошибок очень важно. Иногда важнее, чем иные положительные поучения, благодаря которым наши знания могли бы прибавляться.

Разум, который, собственно, обязан предписывать свою дисциплину всем другим стремлениям, сам нуждается еще в дисциплине. Иначе он станет легкомысленно играть порождениями воображения вместо понятий и словами вместо вещей.

Здесь разум крайне нуждается в дисциплине, которая укрощала бы его склонность к выходу за границы возможного опыта и удерживала бы его от крайностей и заблуждений.

Некоторые заблуждения можно устранить при помощи самоцензуры, а их причины — при помощи критики. Но в царстве чистого разума мы нередко встречаем целую систему иллюзий и фикций, связанных друг с другом и объединенных принципами. В этих случаях требуется совершенно особое законодательство, система предосторожностей и самопроверки, перед которой никакая ложная софистическая видимость не может устоять и тотчас разоблачается, несмотря на все прикрасы.

Дисциплина разума не может не быть направленной на метод познания. Во всех своих начинаниях разум обязан подвергать себя критике и никакими запретами не может нарушать свободы этой критики, не нанося вреда самому себе и не навлекая на себя подозрений. Ничто не имеет права уклоняться от этого испытующего и ревизующего исследования, не признающего никаких авторитетов.

На этой свободе основывается само существование, разума, не имеющего никакой диктаторской власти. Его приговоры всегда есть не что иное, как согласие свободных граждан, из которых каждый должен иметь возможность выражать свои сомнения и даже без стеснения налагать свое вето.

Разум никогда не может уклониться от критики, но имеет основание опасаться догматического авторитета. Под полемическим применением чистого разума понимается защита его положений против догматического отрицания их. Здесь дело не в том, что его утверждения, быть может, также ложны, а только в том, что никто не может с аподиктической достоверностью (или хотя бы только с большей вероятностью) утверждать противоположное.

Речь идет здесь не о том, что полезно или вредно общему благу, а только о том, как далеко может пойти разум в своей отвлекающейся от всякого интереса спекуляции. Было бы ведь нелепо ожидать от разума разъяснении и в то же время заведомо предписывать ему, на какую сторону он непременно должен стать.

К тому же разум уже самопроизвольно до такой степени укрощается и удерживается в границах самим же разумом, что вам нет нужды призывать стражу, чтобы противопоставить государственную защиту силу той стороне, перевес которой кажется вам опасным.

Разум нуждается в таком споре, и было бы желательно, чтобы этот спор велся своевременно и публично, в условиях неограниченной свободы. Тем раньше в таком случае развилась бы зрелая критика, при появлении которой все эти столкновения сами собой должны исчезнуть, так как спорящие поймут свое ослепление и предрассудки, разъединявшие их.

Без критики разум находится как бы в первобытном состоянии и может отстоять свои утверждения и претензии или обеспечить их не иначе как посредством войны. Наоборот, критика, заимствуя все решения из основных правил его собственного установления, авторитет которого не может быть подвергнут сомнению, создает нам спокойствие правового состояния, при котором надлежит вести наши споры не иначе как в виде процесса.

В первобытном состоянии дикости конец спору кладет победа, которой хвалятся обе стороны и за которой большей частью следует лишь непрочный мир, устанавливаемый вмешавшимся в дело начальством. В правовом же состоянии дело кончается приговором, который, проникая здесь в самый источник споров, должен обеспечить мир. Сами бесконечные споры догматического разума побуждают, в конце концов, искать спокойствия в критике этого разума и в законодательстве, основывающемся на ней.

Так, Гоббс утверждал, что естественное состояние есть состояние несправедливости и насилия и совершенно необходимо покинуть его, чтобы подчиниться силе закона, который единственно ограничивает нашу свободу так, что она может существовать в согласии со свободой всякого другого и тем самым с общим благом.

К этой свободе относится также и свобода высказывать свои мысли и сомнения, которых не можешь разрешить самостоятельно, для публичного обсуждения и не подвергаться за это обвинениям как беспокойный и опасный для общества гражданин. Эта свобода вытекает уже из коренных прав человеческого разума, не признающего никакого судьи, кроме самого общечеловеческого разума, в котором всякий имеет голос.

Так как от недогматического разума зависит всякое улучшение, какое возможно в обществе, то это право священно, и никто не смеет ограничивать его. Да и неумно кричать об опасности тех или иных смелых утверждений или дерзновенных нападок на взгляды, одобряемые большей и лучшей частью простых людей. Ведь это значит придавать подобным утверждениям такое значение, какого они вовсе не имеют.

Господство догматического мышления, берущего под опеку разум молодежи и якобы охраняющего его от искушений, чрезвычайно опасно. Если впоследствии любопытство или мода века даст в руки молодежи искушающие и сомнительные сочинения, устоят ли тогда догматические юношеские убеждения? Не означает ли такое воспитание ума злоупотребление доверчивостью молодости?

Юношеству кажется, будто лучшее средство доказать, что оно вышло из детского возраста, — это пренебречь такими доброжелательными предостережениями, и, привыкнув к догматизму, оно жадными глотками пьет яд, догматически разрушающий его догматические основоположения.

В академическом обучении должно происходить нечто прямо противоположное этому при условии основательного обучения критике чистого разума.

Действительно, чтобы как можно раньше применить к делу ее принципы, крайне необходимо направить все столь страшные для догматика нападки против, хотя и слабого, но просвещенного критикой разума ученика и заставить его попытаться проверить неосновательные убеждения противника шаг за шагом с помощью основоположений критики. Ему нетрудно будет рассеять их как дым, и, таким образом, он рано почувствует свою силу полностью предохранять себя от подобных вредных иллюзий, которые, в конце концов, должны потерять для него всякую притягательность.

Те же удары, которые разрушают здание противника, должны быть столь же губительными и для его собственных спекулятивных строений, если только он задумает возвести их. Он может вовсе не беспокоиться об этом: ему не нужно жить в них. Перед ним открывается поприще, где он с полным основанием может надеяться найти более твердую почву, дабы на ней воздвигнуть свою разумную и благотворную систему.

Для человеческого разума унизительно то, что он в своем чистом применении нуждается еще в дисциплине, чтобы обуздать свои порывы и оберегать себя от возникающих отсюда заблуждений. Но, с другой стороны, его опять возвышает и возвращает ему доверие к себе то обстоятельство, что он может и должен сам пользоваться этой дисциплиной, не допуская над собой чужой цензуры. Рамки, в которые он вынужден поставить свое собственное теоретическое применение, ограничивают также и притязания его всякого умствующего противника. Все, что останется у него от его прежних преувеличенных требований, может быть гарантировано от всяких нападок.

Итак, величайшая и, быть может, единственная польза от критики чистого разума только негативна: она служит дисциплиной для определения границ нашего знания, и, вместо того чтобы открывать истину, у нее скромная заслуга — она предохраняет от заблуждений.

 

IV

 

Мышление бывает нескольких видов: первый — это постижение человеком естественного или установленного людьми порядка внешних явлений для того, чтобы он мог управлять своими действиями. Этот вид мышления включает в себя большую часть человеческих представлений. Называется он «различающей способностью», и благодаря ему человек в состоянии добывать необходимые ему средства к жизни и отличать полезное для его жизни от вредного.

Второй вид — это мышление, благодаря которому человек следует существующим воззрениям и правилам человеческого общежития. Значительная часть этих правил — суждения, кои составляются постепенно на основе жизненного опыта таким образом, что, в конечном счете, они начинают приносить людям пользу. Это называется «опытным разумом».

Третий вид — это мышление, которое приносит пользу познанию или составлению мнения о чем-то и не связано непосредственно с чувственным восприятием и действием; называется этот вид мышления «умозрительным разумом». Он заключается в приведении представлений и утверждений в особый порядок по определенным правилам, вследствие чего возникают новые представления и утверждения. Затем он сочетает их в определенном порядке с иными представлениями, вследствие чего опять возникают новые представления и утверждения. В конечном счете, возникает представление о сущем, о том, каковы его роды и различия — общие и частные. И когда этот разум достигает совершенства в знании всего этого, он становится чистым разумом и умопостигающей душой. И в этом — истинная природа человека.

Посредством мышления человек приступает к созданию задуманной им вещи сообразно с тем, на чем остановился ход его мыслей. Это является началом его действий; затем он мысленно прослеживает ряд причин и следствий, пока не доходит до своей первоначальной мысли. Например, когда человек задумывает покрыть дом крышей, мысль его сразу же переносится на стены, которые должны поддерживать крышу. Затем на фундамент, который будет держать стены. Здесь завершается его размышление и начинается действие: он принимается за постройку фундамента, затем стен и, наконец, крыши, и этим заканчивается действие. Начало действия — это конец мысли, а начало мысли — это конец действия. Ни одно действие человека в окружающем его мире не может быть совершено без предварительного размышления над причинной зависимостью одних вещей от других; только после такого размышления человек может действовать.

По тому, насколько мысль того или иного человека может проследить связь причин и следствий и чередование явлений, определяется сила ума у людей. Есть люди, кои могут проследить мысленно причинную связь следующих друг за другом двух-трех явлений. Другие же не могут этого сделать. Некоторые люди способны проследить связь пяти-шести явлений. Они обладают наибольшей силой ума. Для познания причин и следствий необходимо вникать в природу и причинную связь явлений. Такова различающаяся способность человеческого ума.

Собственно человеческое качество, отличное от свойств иных известных нам существ, состоит в развитых умственных способностях. «Различающих» — практико-рассудочных. «Опытных» — способностях суждения. «Умозрительных» — теоретических, в которых заключена истинная природа человека. Стало быть, чтобы в человеке проявилась его истинная природа, чтобы он стал собственно человеком, необходимо (но далеко еще не достаточно) воспитать в нем все три вида мышления.

Поскольку суждения могут вырасти только на базе рассудочной деятельности, позволяющей человеку накапливать опыт, а умозрительный разум вырастает лишь на фундаменте и представлений, и суждений, постольку необходимо в ходе воспитания укрепить фундамент для собственно человеческого развития внечувственного, «чистого» мышления. С этим положением связана проблема учебной последовательности.

Так как в норме начало действий — это конец мысли, а начало мысли — это конец действий, то мышление нуждается в хорошо тренированной способности к поиску причин и следствий, к установлению связей между явлениями и процессами. Ни одно действие человека в окружающем его мире не может быть совершено без предварительного размышления над причинной зависимостью одних вещей от других или хотя бы над корреляционной связью между ними. Значит, приходится согласиться с тем, что прогресс, регресс или стагнация в жизни человечества зависят от способности предвидеть последовательность и последствия действий.

Эти способности можно обрести в ходе накопления долгого опыта проб и ошибок, а можно и путем воспитания. Опыт предков — кратчайший путь к образованию ума. Сравните с пушкинским: «Учись, мой сын: наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни»; с английской пословицей: «Школа личного опыта обходится очень дорого, но глупцы не желают учиться в другой»; с гегелевским: «Только глупцы учатся на собственных ошибках». (Умные люди — на уже, увы, сделанных другими ошибках.)

Чем необразованнее человек, чем менее известны ему определенные отношения между предметами и явлениями мира, тем более он склонен распространяться о всякого рода пустых возможностях, как это, например, бывает в политической области с так называемой политикой пивных. Разумные, практические люди не дают себя обольщать возможным именно потому, что оно только возможно, а держатся за действительное, но понимают под последним не только непосредственное существующее, но и мыслимое.

В повседневной жизни нет, впрочем, недостатка во всякого рода поговорках, которые справедливо выражают пренебрежительное отношение к абстрактной возможности. Так, например, говорят: лучше синицу в руки, нежели журавля в небе.

Вообще говоря, человек есть то, что он делает.

Лживому тщеславию, которое тешится сознанием своего внутреннего превосходства, мы должны противопоставить евангельское изречение: «По плодам их узнаете их». Это изречение справедливо, прежде всего, по отношению к религии и нравственности, но оно приложимо также и по отношению к научным и художественным успехам. Что касается последних, то, например проницательный учитель, заметив в ребенке крупные задатки, может высказать мнение, что в нем таится Рафаэль или Моцарт, и результат покажет, насколько такое мнение было обосновано.

Но если бы бездарный живописец или плохой поэт утешались тем, что их душа преисполнена высокими идеалами, то это плохое утешение. Когда они требуют, чтобы их судили не по тому, что они дали, а по их намерениям, то такая претензия справедливо отклоняется как пустая и необоснованная. Из предшествующих разъяснений мы можем усмотреть, как должны мы относиться к человеку, который в противовес малоуспешности своих дел и даже достойным порицания деяниям ссылается на свои превосходные намерения и убеждения.

В отдельных случаях может действительно оказаться, что в результате неблагоприятных внешних обстоятельств хорошие намерения и целесообразные планы терпят неудачу при попытке их осуществления.

Часто бывает и наоборот: при суждении о людях, давших нечто хорошее и значительное, пользуются ложным различением между внутренним и внешним. Несправедливо утверждать, что эти достижения — лишь внешнее, внутренне же великие люди стремятся к чему-то совершенно другому, к удовлетворению своего тщеславия или других таких же малодостойных страстей.

Это — образ мыслей зависти, которая, будучи сама неспособной свершить нечто великое, стремится низвести великое до своего уровня и таким образом умалить его. В противовес этой точке зрения следует напомнить о прекрасном афоризме Гёте, что против чужих великих достоинств нет иного средства спасения, кроме любви.

Очень важно, чтобы человек понимал происходящее с ним в смысле старой поговорки, гласящей: каждый сам кует свое счастье. Это означает, что человек пожинает только свои собственные плоды. Противоположное воззрение состоит в том, что мы сваливаем вину за то, что нас постигает, на других людей, на неблагоприятные обстоятельства и т.п.

Это — точка зрения несвободы и вместе с тем источник недовольства. Когда же, напротив, человек признает, что происходящее с ним есть лишь развитие его самого и что он несет лишь свою собственную вину, он относится ко всему как свободный человек и во всех обстоятельствах своей жизни сохраняет веру, что он не претерпевает несправедливости.

Человек, живущий в раздоре с самим собой и со своей судьбой, совершает много несуразных и недостойных поступков как раз благодаря ложному представлению, что другие к нему несправедливы. В том, что постигает нас, есть, правда, и много случайного.

Однако это случайное имеет своим основанием природность человека (болезни и т.п.). Но если человек сохраняет все же сознание своей свободы, то постигающие его неприятности не убивают гармонии и мира его души. Таким образом, довольство и недовольство людей и, следовательно, сама их судьба определяются характером их воззрения на природу необходимости.

Наш мир соткан из необходимостей и случайностей. Разум человека становится между тем и другим и умеет над ними торжествовать. Он признает необходимость основой своего бытия; случайности же он умеет отклонять, направлять и использовать.

Человек заслуживает титула земного бога, лишь когда его разум стоит крепко и незыблемо. Горе тому, кто смолоду привыкает отыскивать в необходимости какой-то произвол, кто хотел бы приписать случаю какую-то разумность и создает себе из этого даже религию. Не значит ли это отказаться от своего собственного разума и открыть безграничный простор своим влечениям? Мы воображаем себя благочестивыми, когда бродим по жизни без обдуманного плана, по воле приятных случайностей, и результату столь неустойчивой жизни даем название божественного руководства.

Неудовлетворенное сознание исчезает, когда мы познаем, что конечная цель мира столь же осуществлена, сколь и вечно осуществляется. Это вообще позиция зрелого мужа, между тем как юношество полагает, что весь мир лежит во зле и нужно, прежде всего, сделать из него совершенно другой мир.

Погруженность в повседневные заботы и интересы, с одной стороны, и тщеславное самодовольство мнений — с другой, — вот что враждебно исканию и разысканию истины.

Юность есть та счастливая пора жизни, когда человек еще не находится в плену у системы ограниченных целей, поставленных перед ним внешними нуждами. Он еще не подпал под влияние духа суетности и способен свободно отдаваться бескорыстным научным занятиям. Здоровое еще сердце дерзает желать истины. Дерзновение в поисках истины, вера в могущество разума есть первое условие научных занятий. Человек должен уважать самого себя и признать себя достойным наивысшего.

Истина есть великое слово и великое дело. Если дух и душа человека здоровы, то у него при звуках этого слова должна выше вздыматься грудь. Однако здесь тотчас же возникает «но»: доступно ли нам познание истины? Кажется, что есть какое-то несоответствие между конечным человеком и бесконечной истиной. Это гордыня и самомнение, когда люди воображают, что они непосредственно пребывают в истине.

Юношество стараются убедить в том, что оно обладает истиной уже как бы от природы. Но рождение духа из состояния исходного природного невежества и заблуждения совершается только посредством обучения объективной истине. Это восхождение духа есть непосредственно также и освобождение сердца от высокомерия одностороннего рассудка.

Чистый, т.е. строго теоретический, разум обладает культурой критики и самокритики. Он идет по верному пути науки вместо бесцельного и легкомысленного блуждания ощупью, без критики. Молодежь во времена деспотического догматизма рано и в значительной степени поощряется к беспечному умствованию о вещах, в которых она ничего не понимает.

В гражданском обществе надобно стремиться к лучшему времяпрепровождению любознательной молодежи, чем к изобретению новых мнений и, таким образом, отвращению от изучения основательных наук.

 

V

 

Дисциплина ума и его моральность неразрывны: этическое мышление, обеспечивающее неразрушительное творчество, должно быть очень строгим. Однако привить физической природе человека культуру можно, лишь глубоко поняв сущность и законы мышления, его становления и функционирования. Нужна скрупулезная критика разума. Иначе мы так и не узнаем, что же «я могу знать».

Три принципа, три максимы творческого мышления, сформулированные Кантом, имеют особое значение для педагога: 1) образа мыслей, свободного от принуждения; 2) широкого образа мыслей, согласующегося с понятиями других людей; 3) последовательного образа мышления (мышления в согласии с самим собой). Соблюдая эти принципы, учитель вводит далее ученика в царство противоречий, и учит их правильно разрешать. Это необходимое лекарство от догматизма, к которому так легко прибегает неопытная душа ребенка. Здесь полезнее всего история заблуждений и трагедий из архива человеческого разума. Не с тем, чтобы противопоставить разум чувству, вере, непосредственному знанию или чтобы взрастить недоверие к разуму, но с тем, чтобы приучить к осторожности, строгости суждений, дать представление о трагической, мучительной и прекрасной сложности умственной работы. Научить уважать ее. Научить проверять ее результаты.

Дело разума все-таки практическое — при всей его теоретичности — и земное; чистый разум не имеет права посягать на область веры, но и вера да не диктует разуму основоположения его работы. Антиномии разума мнимы. Они разрешимы здесь, на Земле, пусть только разум отшатнется от неисповедимого и перестанет обслуживать страстные желания; коренящиеся в природе человека.

Воспитательные и методические идеи, связанные с культивацией умственных способностей, включают в себя важное требование следить, чтобы они прогрессировали непрерывно. Развитие низших способностей должно и сопутствовать, и служить культивации высших, например, способность воображения следует подчинить совершенствованию разума. Низшие способности, взятые сами по себе, не имеют ценности, например, обладание прекрасной памятью не дает еще способности суждения. Человек с такой однобокой структурой способностей — просто ходячая энциклопедия. Остроумие порождает чистый вздор, если оно не сопряжено со способностью суждения.

В ходе обучения следует стараться постепенно совмещать знания и умения. Должно соединить знание с умением ясно и связно выражать свои мысли.

Ребенок с малых лет должен отличать знание от всего лишь мнения. Тем самым формируется рассудок, не принимающий белое за черное, и верный, а не рафинированный или изнеженный вкус.

Основное содержание умственного воспитания — закономерности. При этом очень полезно детям самим формулировать эти закономерности для того, чтобы рассудок применял их сознательно. Правила следует давать вместе с примерами их применения. Правила необходимо свести во взаимосвязанную систему. Лучшим средством для понимания служат попытки собственного творчества.

Укреплять разум лучше всего сократовским методом. Суждения разума не должны даваться детям в готовом виде; от детей надо требовать, чтобы они сами доискивались до них.

Ум ребенка должен быть детским. Нельзя поощрять ребенка к обезьянничанью — вооружать его велемудрыми нравоучениями. Но и воспитателям приходится помнить, что и в этом, как и во всяком ином, случае пример всемогущ — он или подтверждает или разрушает благие поучения.

Мышление образованного человека должно повиноваться логическим законам, а практические действия должны логически контролироваться. Органически соединяясь с курсом философии, логика развивает способность к самокритике. Воспитывает отношение к истине как к процессу. Приучает к постоянному пересмотру и совершенствованию понятий.

Очень важно изучать логические ошибки, их типологию и примеры и тренировать учащихся в их распознавании и предупреждении. Логика обязательна для развития критичности мышления, культуры мысли. Она нужна как противоядие от манипуляции сознанием людей. Для распознавания софизмов, вызванных к жизни самолюбием, личными интересами, страстями, преступными замыслами. Для распознавания лести, мести, некомпетентности, запугивания, корысти и т.п.

Судьбы мира зависят от нашей способности трезво мыслить, от готовности подвергать сомнению все надежды и устремления и отвергать их, если они заключают в себе опасность. Значит, воспитание ума, нацеленное на предотвращение личных и общественных трагедий, должно включать в себя последовательную самокритичность и критичность. В противном случае весь мир шаг за шагом будет охвачен тиранией. Победа тоталитаризма возможна только как победа недомыслия.

Чувство

 

Трудность развития природных дарований людей определяется, в частности, дуальной сущностью человека: он — одновременно чувственное и рациональное существо. Дуализм человеческой природы снимается художественно-чувственной культурой, игрой. Игра здесь понимается предельно широко, вбирая в себя и все виды искусства. Воспитательная сила искусства заключена в образе, в его игровой и иносказательной природе.

Способности разума имманентны ему, но наполнить их достойным содержанием и развить их может только эмпирическое содержание, приносимым чувствами. Развитию ума предшествует и вечно сопровождает его воспитание чувств. Развитие ума в принципе невозможно без подключения мощных эмоциональных компонентов психики, вовлекаемых в познание именно искусством.

Человек рождается со способностью не только получать ощущения, но и замечать и различать в своих восприятиях составляющие их простейшие элементы. Более того, он умеет удерживать, распознавать, комбинировать, сохранять или воспроизводить их в своей памяти. Чтобы лучше понять и облегчить возможность новых сочетаний ощущений, он может сравнивать между собой эти сочетания. Схватывать то, что есть между ними общего, и то, что их различает, определять их признаки.

Ощущения сопровождаются удовольствием или страданием. Человеку также свойственна способность преобразовывать эти мгновенные впечатления в длительные переживания, приятные или мучительные, испытывать эти чувства, видя или вспоминая радости или страдания других существ, наделенных чувствительностью. Наконец, эта способность, соединенная со способностью образовывать и сочетать идеи, порождает между людьми отношения интереса и долга. А с ними по воле природы связаны самая драгоценная доля нашего счастья и самая скорбная часть наших бедствий.

Способности души столь связаны между собой, что по проявлениям чувств можно очень часто судить о способностях ума. Интеллектуальные достоинства правильно применяются, только если ими руководят сильные чувства благородного и прекрасного.

Вкус подготавливает условия для деятельности и всегда сопровождает ее. Так, чувство гармонии проявляется и в социальной, и в нравственной, и в познавательной взвешенности. Самое надежное в развитии умственных дарований — это укоренение чувства истины, любви к истине, непредубежденного интереса к истине.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: