О формах духовных отношений

Отношения между духовным отцом и духовными чада­ми похожи на различные формы управления государ­ством, а именно: демократическое, аристократическое, плутократия, монархическое и деспотическое.

 

1) Демократическое правление

Отец и духовные чада - это прежде всего друзья. Они советуются друг с другом, вместе обсуждают дела, вместе решают проблемы и т. д. Слово духовного отца здесь не обязательно, это один из голосов в общем хоре. С первого взгляда кажется, что это неплохо, никакого принуждения и насилия над личностью, они подчиня­ются друг другу по принципу любви. Духовный отец выступает только дирижером своего хора. В общем, мир и радость. Но на самом деле происходит совсем другое - то же, что в демократическом строе государства. Начи­наются популизм и интриги, которых не может пресечь и предотвратить духовный отец. Здесь происходит скрытая борьба за власть, в которой, как и при демократии, побеждают наиболее натренированные в борьбе и нераз­борчивые в средствах и вместе с тем наиболее целеуст­ремленные и властолюбивые. Здесь, как и при демокра­тическом строе, образуются внутренние противостоящие друг другу группировки, пускаются в ход подкуп, лесть, угрозы, интриги, инсценировки обмороков и глухие угрозы - покончить жизнь самоубийством, которые про­изводят особо сильное действие на струсившего духов­ного отца. Он готов скорее пойти на любую капитуля­цию, чем видеть свое духовное чадо висящим в петле или лежащего бездыханно в струях крови, с пистолетом в руке, вокруг которого маячат фигуры полицейских. Вместо духовного руководства наставник-демократ бега­ет с пузырьком нашатырного спирта около своих духов­ных чад. Финал один. Все вместе начинают руководить своим духовным отцом, и он мечется из стороны в сто­рону, безуспешно стараясь примирить враждующие ла­геря. Но все имеет конец. Как выживает самая сильная акула, так берет верх самый волевой из духовных чад. Он запирает своего духовного отца в доме и наклеивает на дверях листок со словами: «Отец болен, прошу не бес­покоить». Если духовный отец захочет выглянуть из окна, его бесцеремонно оттаскивают назад. А так как демократия тесно связана с либерализмом, то отношение к духовному отцу становится совершенно свободным. Но здесь иногда случаются дворцовые перевороты: пришед­шие в себя после шока духовные чада сговариваются и, улучив время, похищают духовного отца и прячут его от противоположной стороны. После таких испытаний отцы-демократы в конце своей жизни становятся отпе­тыми мизантропами. Некоторые из тех, кто в молодости сравнивал своих духовных чад с мироносицами, в ста­рости начинают сомневаться, как мусульманин: есть ливообще у женщины душа, хотя не высказывают этого вслух.

2) «Аристократическое» правление

Здесь духовный отец выступает как джентльмен. Он изысканно вежлив и любезен. Свое духовное чадо встре­чает, вставая с кресла, он восхищается ее видом, подчер­кивает вкус к одежде. Духовное чадо начинает чувст­вовать себя дамой, которой отдал свое сердце рыцарь. Финал один. Каждое духовное чадо считает, что рыцарь-наставник питает платоническую любовь именно к ней, как единственно достойной таких высоких чувств. На других духовных чад она смотрит с еще большей сви­репостью, чем при «демократическом» правлении. На­ставник-аристократ благодарит своих чад за его посеще­ние и, провожая до ворот, делает печальное лицо. Он во всем оправдывает своих духовных чад. Сделать выговор для него очень трудно; даже будучи оскорбленным, он говорит: я не обижен, а опечален. Если «демократам» духовные чада приносят в подарок картошку и макароны, то наставнику-аристократу приносят букет цветов, пред почитая лилии, а иногда торт. Нередко, собрав духовных чад, он выразительно читает какую-нибудь книгу, на­пример Мартенсена³⁹⁷ «Нравственное богословие», и за тем толкует ее. Когда он идет в храм, то духовные чада, как дружина, следуют за ним или ожидают у ворот. Когда он служит, то каждое чадо интересуется, кого первым он помянет на молебне, и придают этому нередко трагическое значение. В общем, аристократическое прав­ление превращается в какой-то рыцарский роман, где Христос вообще отсутствует, его место занимает духов­ный отец.

Надо сказать, что простые люди как-то инстинктив­но отдаляются от ученых монахов и наставников с ари­стократичными манерами, они чувствуют себя здесь чу­жими, но зато дамы с дипломами в восторге от таких на­ставников. Поэтому здесь без воли духовных отцов появляется разделение между «плебеями и патрициями»: «плебеи» как-то сами собой остаются за порогом. Настав­ник-аристократ выходит навстречу гостям с какой-то торжественностью. Это выражение торжественности, как печать, застыло на его лице. Подрясник на нем всегда чист и выглажен; он предпочитает одеяние белого цвета. Часто в квартире у него стоит пианино или фортепиано. Обычно у такого наставника большая библиотека, где наряду с духовными книгами находится светская лите­ратура. Если случайно, когда он ищет книгу, выпадает из шкафа томик Гюго³⁹⁸ или Вальтера Скотта³⁹⁹, то он говорит со слегка грустной улыбкой: «Ведь я должен знать психологию грешника, чтобы исправить его». Он любит говорить о том, что все люди для него равны. Однако в разговоре часто намекает на свое дворянское происхождение - действительное или ложное.

 

3) Следующий вид правления, который стал господ­ствующим в мире - это плутократия, т. е. власть тех, ко­му принадлежит богатство.

Но здесь нужно оговориться. Духовный отец при та­ком образе правления духовными чадами не обязатель­но должен быть эгоистом и сребролюбцем, он просто-напросто считает, что люди, имеющие богатство и власть, могут быть полезны для Церкви, и поэтому особо выделяет их. На бедных он обращает мало внимания, оправдываясь тем, что бедным легче спастись, а бога­тым - труднее, поэтому богатые больше нуждаются в заботе и внимании. Он располагает их употребить свою власть и богатство на благо Церкви и бедных; иногда он организует что-то вроде негласного «фонда» для бедных. Но здесь происходит переход на гибкую политику. Ори­ентиры на внешнюю силу и положение в миру обора­чиваются для него духовным порабощением. Знаки вни­мания и услужливость, оказываемые богатым, ставят его в положение православного иезуита, где цель - благоле­пие храма, помощь бедным и т. д. - достигается доволь­но сомнительными средствами. Та часть людей, которая ищет в Церкви истинную правду, видя двойственную нравственность священника, его различное отношение к людям, могут охладеть к самой Церкви. Опять-таки повторяем: прагматик - это вовсе не значит себялюбец, иезуиты часто жертвовали жизнью за свои идеи, а пра­вославный иезуит и католический, если даже борются друг с другом, остаются братьями по методам. Это об­хаживание богатых - также иезуитская продажа совести во имя материального блага, и она больше, чем враги христианства, компрометирует Церковь в глазах самих верующих. Непосредственное окружение прагма­тика сразу понимает, с кем и как надо действовать: кого надо радостно приветствовать как самого достойного человека, кому надо во время службы выносить стул и т. д. Прагматик считает, что можно покривить церков­ными правилами, если от этого будет выгода храму или бедным, например, отпеть некрещеного или самоубий­цу, поминать во время Литургии иноверца и т. д. Плу­тократ в зависимости от личного характера может быть скупым или щедрым. Но его щедрость чаще всего рас­пространяется на тех, кто ему нужен. В его окружении в большинстве случаев все довольны. Но духовной жиз­ни там почти нет, главные силы употребляются на внешнее. Молитвы вытесняются поздравительными теле­граммами с объяснением в горячей любви; чем больше пожертвований, тем больше внимания и любви. Здесь ве­дется строгий учет и составляется точная оценочная шкала.

Этот образ правления невозможен без лжи, поэтому ложь в таких кругах является необходимой атрибути­кой; на лесть смотрят как на проявление мудрости. У этих людей Церковь становится автономной, самодов­леющей величиной, притом не мистическим телом Хрис­та, а человеческим институтом, и заботы о благолепии храма заслоняют у них образ Самого Христа.

Плутократом может быть делец, стремящийся к лич­ному обогащению, но может быть и аскет, поддавшийся духу тщеславия и забывший о том, что любовь должна быть соединена с правдой. Если демократический прин­цип в духовном мире обращается в хаос, аристократиче­ский - в романтику, то плутократическая форма - это материализация духовной жизни.

 

4) Четвертая форма правления - монархия. Это наиболее разумный принцип в отношении между духовным отцом и его чадами. Монархия в ее идеаль­ном значении требует разумности в правлении и любви к людям. Перед монархом все равны. Он является выс­шей властью, но властью, ограниченной не внешними институтами, а традицией. Слово духовного отца долж­но быть непререкаемо, но в то же время обдуманно и справедливо. Человек, исполняющий повеление монар­ха, должен знать, что он поступает разумно и что в этом повелении содержится забота о его благе. Монарх - еди­новластен, но он не чуждается совета и выслушивает просьбы, обращенные к нему. В наше время духовный отец должен поступать со своими чадами справедливо и разумно и на этом основании требовать послушания. Он может выслушивать и исполнять советы и просьбы, но последнее слово остается за ним. При этой форме недопустимы пререкание, споры и т.д. Можно попросить разъяснить данное благословение, но нельзя самовольно отменять или нарушать его. Впрочем, и здесь исключе­ния. Монарх должен руководствоваться традицией, а духовный отец - правилами Церкви. Вне русла церков­ного Предания, Евангельских заповедей духовное руководство теряет силу - монарх превращается в узурпатора.

 

5) Деспотизм

Он отличается от монархии тем, что понятия тради­ции, добра и зла и т. д. заменяются личным диктатом. Здесь понятие справедливости и каких-либо прав отсут­ствует. Все зависит от воли деспота. Эта форма может или сломать духовное чадо, или же быстро исправить его. Но в наше время это сильнодействующее лекарство непригодно для слабых организмов. Без особой благода­ти, которая действует в духовном отце, деспотизм по от­ношению к духовному чаду просто покалечит его. Без решимости к послушанию со стороны духовного чада этот принцип также может вызвать в нем протест и от­бить охоту ко всякому послушанию. В древнее время наставники прибегали к сильнодействующим средствам. Они давали трудные, почти не исполнимые задания, иногда как будто противоречащие здравому смыслу, а ученики, отдавшие себя в послушание к старцу, с готов­ностью исполняли их, и духовное преуспеяние проис­ходило очень быстро. Через такое послушание человек успешно боролся с демоном гордыни, который колеблет весь мир. Теперь нет ни таких наставников, ни таких по­слушников. Послушание в настоящее время должно да­ваться со стороны наставника с большим рассуждением и соблюдением принципа целесообразности и справед­ливости. Человеческая гордыня, пройдя все стадии бо­лезни, превратилась в воспаленный гнойник, который мучительно болит при каждом прикосновении. Поэтому для духовного отца необходимо терпение и сострадание, но также сила воли. У него должна быть, как у хирур­га, легкая, но твердая рука.

Осторожно, гуру!

Диктатура отличается от монархии тем, что не имеет ни традиций, ни духовной культуры. Но в самой диктатуре существует, как ее разновидность, самая худшая форма управления, которую мы условно назовем вождизмом; ее можно сравнить с революционной властью - популизмом, соединенным с тиранией. Такая структура характерна для тоталитарных сект и общин, особенно для общин, создаваемых восточными гуру. Здесь полная власть наставника, переходящая в произвол. Здесь принцип беспрекословного послушания, как подавление человеческой личности. В самой общине создается, как в любом революционном правлении, фискальный и репрессирующий аппарат. Человек, попавший в это поле психологического порабощения, лишается не только свободы воли как нравственного выбора, но у него притупляется, как бы атрофируется способность самостоятельно мыслить, он незаметно для самого себя превращается в фигурку на шахматной доске, которую передвигает с клетки на клетку рука его наставника.

Теперь конкретнее - о православном "гуру", или, если угодно, о махатмах в православии.

В общине царит непререкаемый авторитет гуру - духовного отца. Он выступает в роли непогрешимого вождя с неограниченной властью; он требует, чтобы ему было отдано то, что должно принадлежать только Богу, а именно, - совесть и нравственное чувство человека. Члены общины ощущают постоянную зависимость от своего учителя и от ближайшего его окружения, похожую на опричнину⁴⁰⁰.

Любая критика гуру или недоверие к нему расценивается в общине, как самый большой грех, который может совершить человек. Те члены общины, которые нашли силы выйти, как бы вырваться из этого поля духовного порабощения, долго испытывают на себе месть всей общины в различных - скрытых и явных формах. Хотя гуру рассказывает сказки космической любви ко всем существам, и намекает, что он не менее милостив чем Христос, но уход из общины и опасения за то, что негативные действия гуру могут стать известными, вызывают по отношению к «непослушным» дикую ненависть, и здесь открывается изнанка такой любви - клевета и интриги, которые должны не только преследовать «беглеца», но и устрашать остальных членов этой общины.

Надо сказать, что духовные агрессоры, подобно вождям революции, нередко бывают людьми одаренными и талантливыми, но всегда беспринципными, будто с ампутированной совестью. Они, как и подобает революционерам, - артисты добра, которые создают впечатление, что цель их жизни это только счастье людей, которые отдали им свои души и, разумеется, кошельки. Замечено, что «гуру», проповедующие нестяжательность, сами неравнодушны к деньгам. Они хорошо знают психологию толпы, а также стараются изучить психологию каждого человека, с которыми им приходится иметь дело. Особенно отличает их непомерное властолюбие. Любой человек, пользующийся уважением в церкви рассматривается как враг, которого надо по возможности обезвредить, чтобы «гуру» спал бы спокойно. В общине создается целая иерархия, которая помогает «гуру" наращивать свой авторитет и утверждать свою единодержавную власть.

Среди последователей «гуру» образуются две группы - доноров и агитаторов. Доноры снабжают «гуру» деньгами, а иногда отдают в его распоряжение все свои средства; к ним в общине особое отношение: они окружены вниманием и почетом, и, обычно, настолько наивны и недальновидны, что приписывают это не финансам, а своим личным достоинствам. «Агитаторы» - члены общины, которые питаются крохами со стола «гуру», и обязаны создавать ему авторитет подвижника, чудотворца, учителя аскетики, философа, поэта, музыканта, а самое главное - святого человека и прозорливого старца. «Гуру» разработал сложную тактику отношения к людям: одним он льстит, других подкупает, третьим угрожает и т.д., но во всех случаях играет как артист. «Гуру» когда надо для дела умеет терпеливо выжидать, но, добившись нужного результата, как победы, быстро переходит от заискивания к наглости; он наделен неистощимой изобретатель-ностью и похож на паука, который беспрерывно ткет свою липкую паутину. «Гуру» самолюбив: если при нем похвалят какого нибудь священнослужителя, то он воспринимает это как личное унижение; в его общине забывают о том, что существует архиерей, как высшая власть Церкви. «Гуру» требует беспрекословного послушания, но сам не находится ни у кого в послушании. У него нет духовного отца и руководителя; он, так сказать, произошел от самого себя. Его постоянное оружие это клевета, кажется, что он выделяет ее из своего нутра, как некоторые насекомые вонючую жидкость. В умении вести интриги такие вожди проявляют замечательные, даже гениальные способности. Внутренне они безразличны к религии, однако часто выдают себя за ревнителей древнего благочестия, за исповедников веры и мучеников за правду.

Как отличить «гуру» от истинного наставника, как обнаружить его псевдодуховность? Он непомерно властолюбив, и старается ставить самого себя на место высшей духовной инстанции. Он внушает людям, что его община это остров спасения, за пределами которого находится огромное бушующее море.

Революция основана на обмане и невежестве. После революций происходит уничтожение книг как обязательный ритуал. Во времена якобинцев, коммунистов и нацистов совершалось публичное сожжение книг, словно театральное представление. Общины «гуру» должны существовать под железным занавесом незнания и самоизоляции, поэтому в таких общинах вводится самый жесткий контроль над умами, какая то негласная тираническая цензура. Членам общины запрещено читать книги без благословения «гуру», встречаться и беседовать с другими священниками, в некоторых случаях даже брать у них благословение. Единственным источником информации является их наставник - духовный вождь. В общине поощряется доносительство друг на друга. Это считается доказательством преданности духовному отцу.

«Гуру» стремится быть непогрешимым в глазах своих учеников. Если римский папа является у католиков непогрешимым в вопросах веры и нравственности, то «гуру» непогрешим во всем. В древности, в оккультном союзе пифагорейцев всякий спор заканчивался доказательством: «Он (то есть Пифагор) сказал». Слова «гуру» должны быть для учеников выше очевидности.

"Гуру» должен говорить с непоколебимой уверенностью, а для этого сам освободиться от каких либо интеллектуальных или нравственных сомнений. Он должен быть уверен, что люди настолько глупы, что никогда не разгадают его обмана. Он говорит со своими учениками тоном гипнотизера, проводящего сеанс внушения. Наиболее отличительное свойство такого вождя это неразборчивость в средствах для достижения цели. Он под видом трансцендентальной любви или блага для своей общины учит духовных чад притворяться и лгать, выполнять все его требования, не считаясь ни с совестью, ни с человеческой честью. Он внушает своим ученикам, что несет ответственность за них перед Богом, а они не отвечают ни за что. Некоторым слабохарактерным людям, привыкшим прятаться за чужую спину, нравится такая иллюзорная безопасность.

Еще один характерный штрих. В таких общинах существует благотворительная помощь бедным, но она носит декоративный характер: там нет тайной милостыни, а все связано с рекламой мудрого и любвеобильного вождя.

Умение порабощать волю, манипулировать сознанием и изменять менталитет - имеет долгую вековую историю, и употреблялось с успехом в оккультных союзах, каббалистических школах, дервишских орденах, у асасидов, иезуитов, тибетских махатм и вождей революции.

Церковь не изолирована от мира и духа времени. Через церковную ограду может пролезть змей, как некогда он проник в Эдем к нашим праотцам.

 

О благодарности

Чувство благодарности это одно из естественных и, в то же время, благородных чувств, свойственных человеку. Благодарность это память о полученном добре, которая хранится в сердце, как бы написанная на камне, выражается в желании ответить добром за добро. Можно сказать по-другому: благодарность это теплое чувство, которое создает особое эмоциональное поле между людьми. Благодарность - удел смиренных; гордый не может быть благодарным, так как ему кажется, что он заслуживает только восхищение за свои личные достоинства. Благодарность духовно сближает людей, устраняет недоверие и подозрительность, и даже врагов делает друзьями. Однако здесь могут возникнуть неправильности и ошибки, о которых следует помнить.

Основа христианства - любовь. Деятельное выражение любви - жертва. Милостыня - это вид повседневной жертвы, в которой сгорает, как в огне, человеческий эгоизм. Господь сказал: «Блаженнее давать, не­жели принимать» ⁴⁰¹. Любовь ничего не считает своим. В христианстве дар и милостыня имеют не только нравственное, но и мистическое значение: дать ради Христа или сделать ради Христа - это дать Самому Христу через чело­века. Слово «милость», прежде всего, это не поступок, а душевное расположение. Милость - это сострадание, сопереживание; милость - это одно из свойств духовной любви, это чувство единства человеческого рода. Для милостивого каждый чело­век - это его близкий.

Виды и формы милости разнообразны, но основа их одна - уметь видеть себя в другом, заменять другого собой. Поэтому ми­лость расширяет человеческое сознание и бытие, а эгоизм и себялюбие сужает и обедняет жизнь. Милостыня - неразлучная спутница любви, а в любви - великая свобода, покой и «простор» сердца.

Слово «дар» означает «даром», «безвозмездно»; дар это то, что не подлежит расчету и даже мирским понятиям о справедливости. Дар - это посильное для человека подражание Богу, Который все дает человеку даром. Дар и милостыня, как свободное действие человеческого духа, не должны рассчитывать на ответ и отдачу, иначе они превращаются в расчет, взаимообмен, взаимную помощь, услугу и плату за нее. Тогда слова «дар» и «милостыня» перестают отвечать своим названиям и должны быть заменены другими словами: торговля и купля, а иногда выгодное предприятие, от которого ждут отдачу с процентами и лихвой.

Самый худший вид этого ложного дара - когда за него покупается свобода человека, и раб должен работать для своего нового господина. Поэтому тот, кто дает, не должен ничего ждать в ответ от человека. Если он делает действительно ради Христа, то получит от Христа больше, чем даже ожидает. Если это он сделал ради любви, то получит награду в самой любви: иметь в сердце любовь - великое счастье. Если он сделал с тайным желанием выгоды, то благо для него, если он ничего не получит и его хитрость будет посрамлена.

Часто можно слышать слова: я делаю человеку добро, а получаю от него неблагодарность. Странное противоре­чие: ведь то, что сделано в ожидании благодарности уже не добро, а ко­рысть. Христос сказал: «Когда творишь милостню, пусть левая твоя рука не знает, что делает другая»⁴⁰². Человек должен забыть о добре, которое сделал другому, оно должно исчезнуть из его памяти, как письмена, написанные на воде. Этим он положит свое сокровище в надежный тайник.

Обычно люди не могут успокоиться, переживают и рассказывают о том, сколько они сделали добра и не получили ничего в ответ, как будто их обманули. Схожую ошибку совершают те люди, которые принимают дар не как знак христианской любви, а считают себя обязанными от­платить или отработать за него, как бы закабаленные чужим добром. Они напряженно думают, что сделать или по­дарить взамен, боясь показаться неблагодарными и этим унизить себя. Они начинают оказывать своему благодетелю особые знаки внимания, ищут случая, чтобы предложить свои услуги, то есть поскорее расплатиться с ним. Нередко они принуждают себя подделываться, притворяться и кривить совестью, то есть расплачиваться своей душой, как разменной монетой. Тогда вместо любви у человека возникает внутренняя рабская зависимость, которая может вызвать тайное, глухое раздражение к тому, кто оказал по­мощь и милостыню: ведь должник не может любить своего заимодавца. При этом иногда происходит психологический парадокс: чтобы освободиться от зависимости, которую навязал себе сам человек, он идет на конфликт с тем, кто сделал ему добро. Поэтому в мире существует такое странное явление: за добро отплачивают злом, как будто мстят за него. А виновата в этом лож­ная установка, ложное чувство благодарности, как долга, который надо отработать, чтобы снять цепь с шеи.

Дар и милостыня не должны стеснять свободы человека, тогда у него будет ис­тинная благодарность и истинная любовь не ради дара, а ради самой любви. Лю­бовь, как чувство, отдавая себя, не уменьшается, а увеличивается еще больше. Обычно те, кто хотят перевести благодарность в мелочный счет и расчет, сами в милости небескорыстны. Наша испорченность и ложь спекулируют самыми святыми словами и понятиями, поэтому мы должны следить за тем, чтобы, давая дар и совершая дела милосердия - не покупать, а принимая дар и помощь - не продаваться.

Надо прежде всего и больше всего быть благодарным Богу, без Которого не совершается ничего, а затем человеку - как Его орудию, и этим сохранять внутреннюю свободу, данную Христом.

О декламации в храме

Я слышал еще в молодости от одного священника слова: «Алтарь - это духовная сцена, и, совершая Литур­гию, мы должны стараться возбудить в присутствующих сопереживание евангельским событиям, особенно стра­даниям Иисуса Христа. А для этого мы сами должны прочувствовать их и затем передать людям». Эти слова могут показаться благочестивыми и отвечающими цели самой Литургии - дать возможность людям пережить трагедию Голгофской Жертвы и победу Христа над адом. Но на самом деле получается нечто иное. Священ­ник не просто служит Литургию, а начинает играть в Литургию. Он читает молитвы, как ему кажется, выра­зительно, поднимая голос от шепота до крика и опять опуская его до глухих звуков и стонов так, как будто он видит перед своими глазами то, что запечатлено в священных символах. Такой священник считает, что служит Литургию не сухо, а «сочно». Он воздевает руки к небу, падает плашмя перед престолом, ударяясь голо­вой об пол, так что в церкви разносится стук, как будто упал какой-то тяжелый предмет. В общем, похоже, что в храме провинциальный трагик произносит монолог из трагедии Шекспира - «Короля Лира» или «Гамлета». При этом он одним глазом посматривает из алтаря, какое впечатление его служба производит на прихожан; ему кажется, что он сам - живая иллюстрация к Литургии. Раньше было принято в светских салонах читать стихи каким-то особым манером, с пафосом, похожим на завы­вание. Некоторые священники считают, что таким же образом надо декламировать молитвы. Обычно для священников-трагиков недостаточно молитв и ектений, про­износимых вслух, и они, для большего эффекта, громко декламируют тайные молитвы, то есть те молитвы, ко­торые не должны слышать миряне. Здесь не только на­рушение уставной службы, но какая-то разноголосица: хор поет один песнопения, в это время из алтаря доно­сятся звуки, похожие на душераздирающие вопли, - это священник читает тайные молитвы вслух всей церкви, чтобы люди знали, как он глубоко включен в Литургию. Про митрополита Антония Ставропольского⁴⁰³ расска­зывали, что он терпеть не мог выразительного, так на­зываемого художественного чтения молитв. Когда из се­минарии или академии присылали священника в его епархию, то он присутствовал при первой Литургии, которую совершал этот священник, и затем решал, принять его или нет. Однажды новорукоположенный иерей ре­шил показать свое проникновенное и благоговейное слу­жение: стал закатывать глаза, воздевать руки к небу и говорить таким голосом, словно разрывается от наплыва чувств его душа или ему явилось видение в алтаре. Митрополит сидел молча. Когда кончилась Литургия, священник с довольным видом подошел к архиерею, ожидая получить от него похвалу. Митрополит посмотрел на него внимательно, как будто только что увидел то, и затем сказал: «Пошел вон! Мне нужны священни­ки, а не артисты!» Тот, потрясенный, вышел на клирос и стал спрашивать, чем он прогневал владыку. Другие священники объяснили ему: «Молитвы надо читать ясно и просто. У нас псаломщики тоже пытались читать часы с выражением, а архиерей дал им земные поклоны и прибавил: «Это - на первый раз». Теперь подойди к вла­дыке, попроси у него прощения и скажи: «Я понял свою ошибку и благодарю за вразумление».

В Литургии нет места эмоциям, принадлежащим не к духовной, а к душевной сфере. Поэтому священник своим так называемым выразительным чтением оземляет и профанирует службу, не помогает, а мешает людям молиться. В Литургии нет ярких художественных или поэтических образов; там сложная и глубокая символи­ка, которая обращена к глубинам человеческого духа. Символ - это духовная связь, это особый язык Церкви, знаковая система, в которую включается человек. В Ли­тургии должен смолкнуть шум наших страстей, колеб­лющих душу, и во внутренней тишине должны пробу­диться духовные чувства. Присутствующие в церкви могут пережить эти чувства в разной степени, соответ­ственно духовному состоянию каждого. Здесь вырази­тельное чтение священника, которое зависит от душев­ности и от того, что отцы называли «кровяным движе­нием», на самом деле является помехой для Литургии и искушением для молящихся. Артист, играющий Хрис­та на сцене, думает, что он переживает как Христос, и передает это чувство людям, но на самом деле он оста­ется только обезьяной Бога. Священник, считающий в глубине души, что может показать через собственную персону величие Литургии, становится ее профанатором.

Голос духа тих; он слышен в безмолвии сердца; ему не свойствен эмоциональный, а на самом деле страстный крик. Духовные чувства не могут быть переданы через декламацию. Литургия это тайна, а тайну переживает сердце во внутреннем безмолвии. С тайной можно со­прикоснуться через символы; она не передается жести­куляцией и патетическим тоном; напротив, это чуждый налет на Литургии, как бы ржавчина на евхаристиче­ской чаше. Эмоциональность на богослужении похожа на облако, закрывающее духовный свет.

Священнослужитель в определенные моменты Ли­тургии становится символом Христа, именно символом, знаком, а вовсе не картиной Христа, где вместо красок употребляются стоны и вопли, чтобы подчеркнуть несу­ществующее сходство. Алтарная перегородка, называе­мая иконостасом, подчеркивает, что все происходящее в алтаре храма во время Литургии сакрально и не должно стать общедоступным и тривиальным. Тайные молит­вы - это принадлежность иерархии; если священник громко произносит их, то миряне включаются в это чте­ние, повторяют слова молитвы в своем уме, и тем самым становятся незаконными если не совершителями, то сослужителями таинств.

Обновленцы стремились к десакрализации службы. Они выносили престол на середину храма, чтобы якобы быть ближе к народу, и обычно читали тайные молит­вы вслух, так сказать, для демократизации службы. В церкви громкое чтение тайных молитв запрещалось. Одно время, при Юстиниане Великом, когда обнаружи­лось, что некоторые священники пропускали тайные молитвы, было предписано читать их вслух, но тихо, не для народа, а чтобы их слышали присутствующие в алтаре. Но этот обычай был вскоре отменен. Так что чте­ние вслух тайных молитв является грубым нарушением устава.

Особенно недопустимо, что молитвы евхаристическо­го канона священник произносит так, чтобы их слыша­ли из алтаря все люди. Да еще как он произносит эти слова! Говорит: «Господи!» каким-то шипящим голосом, как будто наплыв чувств потряс его душу и сдавил его горло, и вот-вот, потеряв сознание, он упадет на руки диакона; затем, помолчав, как бы придя в себя, он продолжает громко и таинственно: «..иже Пресвятаго Твое­го Духа», как будто попирает адского змея своей соб­ственной ногой. Затем кричит, словно впав в экстаз: «..в третий час апостолом Твоим низпославый», и кон­чает священный стих высоким фальцетом. При этом он размахивает руками, как птица крыльями, часто возде­вает их вверх, как будто хочет оторваться от земли и подняться на небо.

Уже в древних правилах было запрещено такое теат­рализованное служение, называемое «козогласием». Ха­рактерно, что само слово «трагедия» в переводе означа­ет «песнь козла»⁴⁰⁴, то есть блеяние и крик козла, кото­рого режут. «Козогласие» или «козоглаголание», которое не должен допускать священнослужитель, является эквивалентом слова «трагедия». Священник должен чи­тать молитвы просто, ясно и сосредоточенно, вникая в их слова, а не давить эмоциями своего разгоряченного воображения или заранее отрепетированной игрой на людей, стоящих в храме. Надо помнить слова апостола Павла «духа не угашайте»⁴⁰⁵, а эмоции, с их театрали­зованной передачей, угашают дух.

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: