Триумф абсурда. Прогресс техники и философия абсурда

Ж. Эллюль Технологический блеф [1]

(Это человек. Антология. Москва: «Высшая школа», 1995. С. 265-294) )

Триумф абсурда

Если рациональность способствовала гигантско­му прогрессу техники, то разум способствовал человеческому выживанию, позволил жить и утверждаться в качестве человека. Следует только не утонуть в научном знании, как и не ограничиваться исключительно здравым смыслом, который оборачивается невежеством, отказом слушать и знать, закрытостью. Я полагаю, что именно подобный упрощенный взгляд на здравый смысл сделал его плохо воспринимаемым; человек со здравым смыслом заканчивал тем, что становился прикованным к простым очевидностям, отказывался от постановки вопросов и замыкался в посредственном мещанском невежестве.

Прогресс техники и философия абсурда

В послевоенные годы по Франции, больше чем в других странах, имела распространение философия, которая была квалифицирована философией абсурда. Это было противоречиво в самих терминах: абсурд и мудрость казались несовместимыми. Но философия с давних пор не соответствует более смыслу своей этимологии! Эта философия абсурда развивалась с экзистенциализмом и в нем, не квалифицируя, однако, последний полностью, а будучи связанной с экзистенциализмом Жан Поля Сартра. Главным направлением в ней была, очевидно, мысль, что жизнь и вся деятельность или мысль человека — абсурдны, не имеют никакого смысла. Ничего не имеет смысла. Жизнь — чистый факт. С одной стороны, смысла нет, с другой — не стоит пытаться придать смысл тому, что происходит. История не имеет никакого смысла. Она никуда не движется и не подчиняется никакому правилу или постоянству. Очевидно, нет ни Добра, ни Зла, невозможна никакая мораль, за исключением «морали двойственности». Не больше смысла имеют и отношения с другими. Во всяком случае отношение с другими полностью невозможно. То, что говорится одним, не понимается, не может быть понято другими: В свою очередь он не может понять реакций других. Это постоянное недоразумение... Взгляд других невыносим, Ад — это другие. Человек стоит у подножия стены и не может оторваться от этой ситуации абсурда, так как любая попытка вырваться из этого абсурдна сама по себе. Очевидно, что нет никакой фиксированности, никакой «точки зрения», с которой можно было бы судить о событии или действии. Нет никакого Бытия, с которым было бы возможно соотнестись. Только Существование имеет реальность, но оно зыбко и ненадежно, как вода и песок. Все бесформенно. Это можно принять за свободу. После всего что угодно стоит чего угодно. Делать то или это — не имеет никакого значения. Каждый свободен от другого, поскольку оба безразличны. Выбор не нуждается в рассуждении. Он есть.

Все это приводит, очевидно, к расчлененным и противоречивым поведенческим актам. В отношении мужчина—женщина это выливается в полную неопределенность и остается лишь быть «честным» с самим собой. Единственный не-абсурд, который можно обнаружить, заключается в следующем: честность с самим собой. Быть собой во всей полноте во мгновении. Раз так, то я люблю женщину или мужчину и я отдаюсь этой любви. Но я должен опасаться, чтобы эта любовь не превратилась в привычку, в доброту, в верность: я должен быть внимательным к моменту, когда я должен честно сказать, что все кончено, и порвать связь. Где место другому во всем этом? Но мы сказали, что не можем иметь никакого подлинного отношения к этому другому...

В политике происходит в точности то же самое: я нахожусь в данном социальном теле, следовательно, хочу я того или нет, я нахожусь в политике. Я не могу не находиться в ней. Быть честным с самим собой означает это. Но нет никакой справедливой политики (справедливость не имеет смысла). Нет ни одной доктрины, к которой я мог бы присоединиться. Политическое обязательство, к которому нужно стремиться, является обязательством во мгновении: что в данное мгновение мне кажется необходимым делать или защищать. Как следствие, мы будем менять политическую позицию в зависимости от обстоятельств, впечатлений, эмоции. Сартр беспрестанно варьирует свои декларации, всегда шумные, иногда меняющиеся на протяжении двух недель (например, во времена венгерского или чешского кризисов), он пишет прямо противоположные статьи.

В этой своеобразной пустыне, где невозможна никакая ориентация, имеется лишь одна реальность — человеческое существо. Так надо ему помочь. Как, например, врач в «Чуме» Камю. Конечно, это — так же абсурдно, но это — единственная деятельность, которую можно выбрать. Откуда и чередующиеся обязательства Сартра перед бедными, несчастными, но при условии, что эти обязательства не являются ни из жалости, ни из милосердия, ни из благодетели. При условии, что это не имеет никакой ценности, никакого смысла, никакого оправдания. Однако если я не делаю этого, тогда остается одна возможность — самоубийство. Но и само по себе самоубийство есть абсурдный акт. Все и ничего идентичны. Гамлетовский вопрос здесь не подходит. Можно только оставаться у подножья стены.

Вполне очевидно эта философия абсурда ведет к оспариванию всей предыдущей философии, поскольку последняя всегда занималась поиском смысла и установлением референтных точек для оценки жизни и когерентности человеческой мысли. Эта философия абсурда породила изобилие литературы, романов и театральных постановок, впрочем, как правило, увлекательных и замечательных.

... Наконец, возможно, что эта философия абсурда также воздействовала в чем-то и на научную рефлексию. Это может показаться невероятным. И все же, если рассмотреть гипотезы последних двадцати лет в физике и биологии, начиная с кибернетических конструкций, идеи обратной связи, главных концепций коммуникации, то удивительно вторжение в эти исследования таких понятий, как петля (обратной связи), завихрение, турбулентность, и известны целые исследования, проводимые по вопросу странной формы... пламени свечи! В чем, однако, при этом связь с абсурдом? Просто в том, что наблюдается полный переворот понимания такого порядка явлений. Так, например, в коммуникации лет десять тому назад «шум» был полностью отрицательным понятием, что мешало правильно передавать и принимать информацию. Но вот все изменилось: шум ста­новится важным фактором, если не решающим, коммуникации. Шум сам по себе является информацией и нужно интегрировать шум в теорию информации. Так же в физике понимали как очень ясную оппозицию порядок и беспорядок. Беспорядок был только пертур­бацией и как шум имел негативную коннотацию. Но вот все изменилось. Беспорядок становится, напротив, положительным явлением, которое должно быть интегрировано в физическое иссле­дование. И начинают говорить: порядок может родиться только из беспорядка (как в итоге информация рождается из шума).

В своем исследовании физик оказывается расположенным «между кристаллом и дымом». Дым — явление не без значимости, это —

физическая форма, подчиняющаяся также законам, но более скрытым, чем законы, которые устанавливают порядок кристалла... Но если мы отойдем от абстракции, то все это становится оправданием беспорядка... Я не думаю, что физики приходят к этому посредством лишь на­учного исследования. Я думаю, что исследователь принадлежит также к определенной культуре и определенному обществу, а это неизбежно влияет на него и его исследования. Итак, мы живем в обществе слишком упорядоченном, связанном, императивном и т. д. Нужно освободиться от этого. Необходимо переоценить беспорядок и порядок, компенсировать этот порядок беспорядком. Я это хорошо понимаю. Но это как раз и означает ввести абсурд, являющийся самым верным беспорядком. И я опасаюсь, что внедрение понятия петли (обратной связи) в экономическую теорию в итоге не оправдывает определенный экономический абсурд.